Архив : №09. 02.03.2012

Река по имени истина

 Чи­та­тель За­ха­ра При­ле­пи­на ни­ког­да не зна­ет не толь­ко чем за­кон­чит­ся его оче­ред­ной опус (по­ло­жа ру­ку на серд­це, мы поч­ти все­гда в ны­неш­ней ли­те­ра­ту­ре име­ем де­ло с за­ве­до­мо из­ве­ст­ны­ми раз­вяз­ка­ми и фи­на­ла­ми, а это ре­зуль­тат сплошь из­бы­точ­ной ин­фор­ма­ции, ко­ей кор­мят нас ста­рые и мо­ло­дые ав­то­ры) и ког­да он кон­чит­ся (а все фор­мо­об­ра­зу­ю­щие ве­ли­чи­ны дру­гих ав­то­ров уш­лым ны­неш­ним чи­та­те­лем то­же враз про­счи­ты­ва­ют­ся).

За­пис­ной чи­та­тель При­ле­пи­на и не хо­чет ни­че­го та­ко­го знать. Он при­вык всту­пать в про­зу При­ле­пи­на, как на тро­пу не­ве­до­мо­го ланд­шаф­та, или как в на­бе­жав­шую вол­ну, а ещё вер­нее – в ло­но гип­но­ти­че­с­кой экс­по­зи­ции чьей-то силь­ной му­зы­ки – ска­жем, скри­пич­ных со­нат Бет­хо­ве­на.

(Воз­мож­но, мы не за­слу­жи­ли зва­ния за­пис­но­го чи­та­те­ля оз­на­чен­но­го ав­то­ра. По­сколь­ку ав­тор наш весь­ма ши­рок ду­шой и бе­зум­ный гу­ма­нист к то­му же, сра­зу хра­б­ро при­зна­ём­ся в не­до­стой­ной сла­бо­с­ти на­шей. Мы ни ра­зу (ис­клю­чая «Чёр­ную обе­зь­я­ну») не смог­ли до­чи­тать его из­ве­ст­ных ро­ма­нов. При­чи­на ба­наль­на: из-за стра­ха! Из-за гу­с­той ат­мо­сфе­ры бру­таль­но-кро­ва­вых иг­рищ не на жизнь, а на смерть в оз­на­чен­ных ро­ма­нах. Тем не ме­нее мы ста­ли сча­ст­ли­вы­ми и по­слуш­ны­ми зав­сег­да­та­я­ми то­го при­ле­пин­ско­го ми­ра, что у спе­цов име­ну­ет­ся ма­лой фор­мой.)

 

Пер­вой ве­щью, по­тряс­шей на­ше до­то­ле мир­но по­чи­вав­шее в об­раз­цах Се­ре­б­ря­но­го ве­ка со­зна­ние, ока­зал­ся при­ле­пин­ский «Лес». Рас­сказ, за­во­дя­щий в дре­му­чий лес че­ло­ве­че­с­ких пси­хик, в рос­кош­ную ча­щу эк­зи­с­тен­ции.

 

Глав­ное же: в са­мую гу­щу ще­д­рых пи­са­тель­ских да­ров.

Вот си­дят они, эта­кая стран­ная чу­дес­ная ком­па­ния, со­сто­я­щая из от­ца, ре­бён­ка-ав­то­ра и от­цо­ва дру­га, «под ще­д­ро рас­пу­с­тив­шим­ся лет­ним солн­цем, у тон­кой ре­ки и бы­с­т­рой во­ды».

Друг от­ца «но­сил чёр­ную, как у гор­ца, бо­ро­ду, го­во­рил ве­сё­лые ве­щи рез­ким и хрип­лым го­ло­сом, на­по­ми­нал гри­фа, ко­то­рый при­шёл что-ни­будь клю­нуть». У дру­га фа­ми­лия Ко­рин, это со­вер­шен­но не­важ­но, но по­сколь­ку са­к­ра­мен­таль­ное «За­хар, ты ду­рак!» он вос­кли­ца­ет кар­ка­ю­щим го­ло­сом, и у не­го на но­гах рас­тут «страш­ные ве­ны, буд­то их сна­ча­ла по­рва­ли, а по­том, вме­с­то то­го чтоб сшить, по­вя­за­ли уз­ла­ми», этот Ко­рин от­ны­не по­се­ля­ет­ся в на­шем лич­ном вол­шеб­ном зве­рин­це со­зна­ния на­всег­да.

Рас­сказ, обя­зан­ный стать для че­ло­ве­че­ст­ва, хо­тя бы рус­ской его вет­ви, апо­ло­ги­ей от­цов­ст­ва. И за­кла­дом на дет­ст­во, дол­жен­ст­ву­ю­щее про­ис­хо­дить.

В од­ном из ин­тер­вью За­хар При­ле­пин так и ска­зал: «Лю­бовь – это не дар. Лю­бовь – это труд». Вот он, про­стым вро­де пе­ре­чис­ле­ни­ем, да­ёт об­раз от­ца. Ску­пы­ми шер­ша­вы­ми штри­ха­ми. «У от­ца бы­ли са­мые кра­си­вые ру­ки в ми­ре. Он умел ими за­пря­гать ло­шадь, па­хать, ко­сить, сры­вать вы­со­кие яб­ло­ки, уп­рав­лять лод­кой, в том чис­ле од­ним вес­лом про­тив те­че­ния, очень да­ле­ко за­плы­вать в от­сут­ст­вии лод­ки, во­дить по су­ше мо­то­цикл, ав­то­мо­биль, гру­зо­вик и трак­тор, стро­ить ба­ни и до­ма, ри­со­вать ту­шью, мас­лом и ак­ва­рель­ны­ми кра­с­ка­ми, ле­пить из гли­ны, вы­ре­зать по де­ре­ву, ве­се­ло иг­рать в во­лей­бол и в тен­нис, со­став­лять до­стой­ную пар­тию хо­ро­ше­му шах­ма­ти­с­ту, пи­сать кал­ли­гра­фи­че­с­ким по­чер­ком всё что угод­но, а так­же обыч­ным по­чер­ком пи­сать сти­хи, по­ка­зы­вать фо­ку­сы, за­вя­зы­вать ред­ко­ст­ные мор­ские уз­лы и пет­ли, кра­си­во на­ре­зать хлеб, ров­но раз­ли­вать вод­ку, про­фес­си­о­наль­но му­зи­ци­ро­вать на ак­кор­де­о­не, ба­я­не, гар­мош­ке и ги­та­ре, в том чис­ле про­де­лы­вая это на лю­бых свадь­бах, по­пут­но ров­но раз­ли­вая вод­ку, гла­дить свои ру­баш­ки, гла­дить ме­ня по го­ло­ве, но это ре­же.

Я ещё не знал, что не унас­ле­дую ни од­но из его уме­ний. На­вер­ное, я мо­гу по­гла­дить се­бя по го­ло­ве, но ни­че­го при­ят­но­го в этом нет».

…У нас ещё ча­ще, чем у аме­ри­кан­цев, при­нят в кри­ти­ке при­ём со­по­с­тав­ле­нья. И вот с кем толь­ко При­ле­пи­на не срав­ни­ва­ли! И Горь­кий тут, и Тол­стой (Лев, ра­зу­ме­ет­ся), и До­сто­ев­ский. Иво Ан­д­рич. Газ­да­нов. Че­хов, Ли­мо­нов, Шук­шин…

«Во­да в Ис­тье бы­ла ла­с­ко­вой и сме­ш­ли­вой. С вы­со­ко­го бе­ре­га ре­ки, не­ус­тан­но под­мы­ва­е­мые, то там, то здесь, в во­ду еже­год­но об­ру­ши­ва­лись на­кре­нён­ные и под­сох­шие де­ре­ва. Вон­зив­ши­е­ся в дно, тя­же­ло ле­жа­ли они – ино­гда чуть сдви­га­е­мые ве­сен­ним раз­ли­вом, но с его окон­ча­ни­ем вновь осе­дав­шие – рас­ко­ря­жен­ные, чёр­ные, не­про­сы­ха­ю­щие. Де­ре­вень вдоль ре­ки не бы­ло».

Нуж­да­ет­ся ли этот пе­ри­од див­ной про­зы в от­сы­ле – к Тур­ге­не­ву ли, Бу­ни­ну? – Мо­жет быть, к Пру­с­ту?! – От­нюдь. Это, гос­по­да, соб­ст­вен­ной, един­ст­вен­ной пер­со­ной сво­ей пи­са­тель За­хар При­ле­пин. Ко­то­рый вла­де­ет сло­вом в со­вер­шен­ст­ве, са­мой пло­тью сло­ва. И кто ве­ли­ко­леп­но­го те­ла про­зы сво­ей – пол­но­вла­ст­ный вла­де­тель. – «Ре­ка пет­ля­ла, слов­но пы­та­лась сбе­жать и спря­тать­ся от ко­го-то. Мы шли за ней по сле­ду, ед­ва по­спе­вая».

 

Итак, всё эти же трое име­ют на­ме­ре­ние спла­вить­ся по ре­ке к быв­шим мо­на­с­ты­рям, к про­шлым рас­коль­ни­кам. День бе­лый, солн­ца свет («солн­це ще­кот­но мах­ну­ло хво­с­том по мо­им ще­кам»). Вро­де сов­сем не опас­но? Но ужа­сы при­кра­дут­ся но­чью.

 

«Вдруг сде­лал­ся ве­тер, в од­ну ми­ну­ту по во­де по­ш­ла бы­с­т­рая рябь, не­бо сли­лось с во­дою, лес на­хму­рил­ся и на­вис над на­ми, втай­не жи­вой, но ещё мол­ча­щий».

По бу­ма­ге, как кру­ги по тем­ной во­де, по­ш­ли обо­ро­ты вро­де «…или это во­об­ще не че­ло­век кри­чит…»

Ма­с­тер под­бра­сы­ва­ет чи­та­те­лю ле­дя­но­го стра­ху – гор­стя­ми.

«Хо­лод кло­ко­тал уже в гру­ди, по­нем­но­гу за­ли­вая лёг­кие и серд­це, до­ста­вал до под­бо­род­ка и из­ред­ка по­тря­хи­вал ме­ня за дет­ские че­лю­с­ти. Тог­да зу­бы с бе­ше­ной ско­ро­стью на­чи­на­ли сту­чать­ся о зу­бы, и дли­лось это каж­дый раз с пол­ми­ну­ты».

Дра­ма­тур­гия его пе­ри­о­дов на­по­ми­на­ет со­нат­ную фор­му. Со­бы­тий­ное allegro то ка­тит во всю прыть, то об­ре­та­ет спа­си­тель­ные мо­ти­вы по­боч­ной пар­тии. (На са­мом-то де­ле это как раз глав­ная пар­тия – те­ма от­ца – до­б­ро­го ве­ли­ка­на и сто­и­ка; он не даст слу­чить­ся страш­но­му.)

«Отец на­кло­нял­ся ко мне и грел сво­и­ми ру­ка­ми, гру­дью, ше­ей, ды­ха­ни­ем. От не­го пах­ло та­кой ду­ши­с­той бе­ло­мо­ри­ной, его по­ко­ем, его ре­чью».

«– Кто там, пап? – спро­сил я, не умея со­мк­нуть гу­бы.

– Да нет ни­ко­го, – от­ве­тил он. – Вет­ка трес­ну­ла.

Но че­рез ми­ну­ту хру­ст­ну­ло ещё силь­нее».

Пря­мо «Лес­ной царь» во всём сво­ём не­ска­зоч­ном, не­ска­зан­ном ужа­се!

Но вот по за­ко­нам до­б­ра на­сту­па­ет в смерт­ном кош­ма­ре – пе­ре­лом, как кри­зис в тяж­кой бо­лез­ни. Вме­с­те с про­яв­лен­ным сквозь чёр­ный лес ого­нёч­ком от­сту­па­ет вро­де оли­це­тво­рён­ный, хо­тя и не на­зван­ный пер­со­наль­но страх:

«В ле­су ещё не­сколь­ко раз хру­ст­ну­ло, но вско­ре от­ста­ло».

Да, и ког­да при­хо­дит из­бав­ле­ние (ре­бё­нок про­дрог до оне­ме­ния ре­чи и оде­ре­ве­не­нья ходь­бы, и ведь он мог, как ди­тя у то­го гё­тев­ско­го всад­ни­ка, уме­реть от стра­ха!), на­сту­па­ет рай. Ма­с­тер маг­нит­ною си­лой сло­ва вно­сит се­бя-ди­тя­тю и за­од­но нас всех, уму­чен­ных, – в из­бу де­да-из­ба­ви­те­ля с его пе­чью, обиль­ны­ми лам­па­дой-ико­на­ми, ват­ным оде­я­лом, с-ту­лу­пом-на нём-для пол­но­ты-ото­гре­ва­нья, с чи­с­ты­ми гру­бы­ми про­сты­ня­ми…

«– За­хо­ди­те, я при­ючу вас, – про­сто ска­зал дед. – Ку­да ж вам с ре­бён­ком».

А за­тем на­чи­на­ет­ся та­кой кра­со­ты и си­лы пе­ри­од это­го ска­за­нья, что мы его (сча­ст­ли­вый при­жмур глаз, как в дет­ст­ве, ког­да пра­зд­ни­ка ждёшь и гос­тин­цев!)… ни за что не при­ве­дём здесь. Пе­ре­чи­тай­те в под­лин­ни­ке.

…Маль­чик кра­ду­чись вы­хо­дит из теп­ла из­бы в ле­дя­ную страш­но­ту но­чи, он ищет от­ца. «Воз­дух по­ка­зал­ся ещё хо­лод­нее, чем был. Он не полз в рот, и я ды­шал но­з­д­ря­ми.

В ре­ке плес­ну­ла ры­ба, но тем­но­та ра­зом съе­ла и ры­бу, и плеск.

Боль­ше не ос­та­лось ни­че­го. Не ды­ша, сто­я­ла во­круг ночь».

Ис­тин­но за­клю­чи­тель­ная пар­тия со­на­ты бы­тия. Там каж­дая фра­за как от ца­ря Со­ло­мо­на.

Рас­сказ – ме­та­ме­та­фо­ра. Став­ший ме­та­фо­рой са­мой жиз­ни.

Па­у­за. Уже мож­но ды­шать. Раз­ды­шать­ся. Ма­с­тер шьёт по кан­ве соб­ст­вен­ной – эле­ги­че­с­кой? тра­ги­че­с­кой? – те­мы ре­ми­нис­цен­цию. В му­зы­ке это на­зы­ва­ет­ся ди­на­ми­че­с­кой ре­при­зой. И мы всё вре­мя по­мним, что по­ми­мо му­зы­ки наш пи­са­тель в со­вер­шен­ст­ве вла­де­ет та­ким жа­н­ром, как эпос. Он пре­вос­ход­ный рас­сказ­чик, но он и ска­зи­тель. Эпи­че­с­кое на­ча­ло – столь же мощ­ный во­до­мёт твор­че­ст­ва При­ле­пи­на, как ли­ри­че­с­кое. К сло­ву, ли­ри­ка его столь не­ча­с­та, что осо­бен­но по­ра­жа­ет взлё­та­ми и па­ре­нь­ем за-об­лач­ным.

Итак, ре­при­за. Про­шлый маль­чик пре­вра­ща­ет­ся в но­во­го от­ца. Он воз­вра­ща­ет­ся в это кол­дов­ское ме­с­то. Он хо­чет пре­одо­леть ре­ку-вре­мя и да­же ны­ря­ет – ему блаз­нит­ся воз­мож­ность встре­чи с от­цом.

«Ес­ли дол­го сто­ять и ждать в том же са­мом ви­де на том же са­мом ме­с­те, то он, на­вер­ное, дол­жен по­явить­ся.

Сна­ча­ла раз­даст­ся плеск: это его ша­ги, и он всё-та­ки пре­одо­лел со­про­тив­ле­ние во­ды, во­да же лёг­кая, осо­бен­но ес­ли идёшь по те­че­нию.

По­том, вос­лед за пле­с­ком, по­явит­ся ого­нёк его бе­ло­мо­ри­ны. Па­пи­ро­сы «Бе­ло­мор­ка­нал» уже не про­да­ют, а у не­го есть.

По­том я нач­ну по­ни­мать, что вот его ли­цо, а вот его пле­чо… и ес­ли ого­нёк па­да­ет вниз – это он опу­с­ка­ет ру­ку, а ес­ли под­ни­ма­ет­ся вверх и вспы­хи­ва­ет яр­че – это отец за­тя­ги­ва­ет­ся.

Ни­кто не шёл ко мне». (Об­рыв, взрыв – и мо­ду­ля­ция.)

 

Ре­ка, как и долж­но, вы­тал­ки­ва­ет его, ус­пев дать на­гло­тать­ся всё той же, из про­шло­го, здесь как буд­то мёрт­вой, во вся­ком слу­чае – не­дру­же­люб­ной, во­ды. А на бе­ре­гу сто­ит сле­ду­ю­щий маль­чик, сно­ва сын, и он го­ло­сом то­го, преж­не­го, из дру­го­го сто­ле­тия ре­бён­ка зо­вёт: «Па­па».

 

Стран­ность в том, что весь пре­ды­ду­щий рас­сказ (а по­жа­луй, что и – по­весть; с это­го мо­мен­та бу­дем звать «Лес» по­ве­с­тью) нам ка­за­лось, что центр дей­ст­вия, куль­ми­на­ция при­хо­дит­ся на сплав. Так и есть. Од­на­ко глав­ная мысль-за­бо­та ав­то­ра до­ста­ёт­ся мо­ти­ву «от­цов­ст­во-дет­ст­во», во­про­су на­ли­чия и ка­че­ст­ва дан­но­го на­ли­чия в дет­ском бы­тии боль­шо­го, вер­но­го, ве­да­ю­ще­го все­ми воз­мож­но­с­тя­ми че­ло­ве­ка.

Фи­гу­ра от­ца в по­ве­с­ти – во­пло­ще­ние бо­га дет­ст­ва. Пер­со­ни­фи­ка­ция Бо­га. Так долж­но быть, как го­ва­ри­вал Бет­хо­вен. Тог­да и маль­чи­ки бу­дут спер­ва де­ть­ми сча­ст­ли­вы­ми, а по­том и от­ца­ми.

Один ин­те­рес­ный пи­са­тель изо­б­рёл тер­мин «ма­ги­че­с­кий ре­а­лизм». Мы пред­ла­га­ем, и это се­рь­ёз­но, для при­ле­пин­ских тек­с­тов тер­мин эв­ри­с­ти­че­с­кий ре­а­лизм. Ибо они как ни­ка­кие дру­гие спо­соб­ст­ву­ют раз­ви­тию у чи­та­те­ля со­об­ра­зи­тель­но­с­ти при обу­че­нии ис­ти­нам.

А Ре­ка? – Ре­ка! За­гад­ка, при­ман­ка-об­ман­ка, по­та­ён­ное зло, омут с ко­ря­га­ми ра­ня­щи­ми, вле­ку­щи­ми ко дну. Мы ска­жем­ся на­ив­ны­ми, но всё же про­из­не­сём: пер­со­на ре­ки с одё­жей ле­са по бе­ре­гам дре­му­чим – глав­ная при­ле­пин­ская ми­с­ти­фи­ка­ция. Ка­кая раз­ни­ца, что каж­дый из нас сам се­бе даст от­вет по это­му по­во­ду. Мы, по­хо­же, так все и ос­та­ём­ся на по­во­ду у на­ше­го ска­зи­те­ля, спря­тав­ше­го мо­рок ми­ра в этой са­мой Ре­ке, при­ме-ге­ро­и­не «Ле­са» име­нем Ис­тья.

Наталья РУБИНСКАЯ,
г. ЧЕЛЯБИНСК