Архив : №22. 01.06.2012
Рассказ во спасение
Странное это чувство – чувство вдохновения. Оно как будто всегда стоит за спиной, а вот оглянешься – и нет его! И – то обрушится, как снег с крыши на голову, то подкрадётся и будет тянуть какую-то струнку души всё сильнее и сильнее, так, что уже невыносимо станет – пока не возьмёшь блокнот и ручку или не сядешь за клавиатуру компьютера. Другие писатели говорят: мне нужна особая погода – чтобы снег за окном или чтобы дождь проливной, или подавай мне звёздную ночь или тихое утро, третьи говорят, что им нужно особое настроение, четвёртым – чашку кофе и классическую музыку…
|
Сергей КОЗЛОВ |
А мне не надо ничего. У меня другая проблема. Вдохновение для меня – особое поэтическое настроение, а вовсе не желание писать, не графоманский зуд. И когда оно со мной, я могу писать, а могу не писать и просто радоваться. Чему? Данной Господом возможности понимать красоту. Причём не только внешнюю, но и внутреннюю.
Вдохновение – это, к тому же, особое облако. Невидимое сторонним взглядом. Его легко может унести какой-либо звук, спугнуть всплеск затаившейся в глубине души страсти или развеять странное, всё чаще приходящее понимание тщетности собственных усилий. Понимание того, что от появления нового текста ничего в мире не изменилось. Не зазеленело, скажем, засохшее дерево, как это было после молитвы патриарха Алексия на могиле пророка Даниила, армии не побросали оружие, а чиновники не побежали каяться и любить всех людей. И только одна надежда, что у кого-то станет теплее на душе, доводит это предложение до многоточия… Надежды на продолжение.
В этот миг тонкий мир совсем рядом. Он буквально роится тысячами образов и сюжетов, удивительных, драматических, весёлых и грустных историй. Именитые и не очень известные писатели, перебивая друг друга, подсказывают, как лучше изложить мысль, выкрикивают метафоры, и начинается такая деривация и парадигматика, что хочется заткнуть уши, хотя, как вы понимаете, это бессмысленно. Просто надо сидеть, слушать и ждать, чтобы из всего кишащего в испуганном сознании вороха идей и сюжетов найти один – тот единственный, который именно сейчас нужен, тот, на который откликнется душа.
Один мой товарищ сказал, что нам, писателям, диктуют с того света уже почившие литераторы. Другой сказал, что подсказывают ангелы, на что я ему заметил, что многие современные книги явно продиктованы бесами. Третий – погруженный в эзотерику – по секрету сообщил, что писатели подключены ко вселенскому разуму. И поинтересовался, какой у меня канал. Секретный, ответил я. Он с заговорщическим видом понимающе закивал и пообещал помощь в организации круглосуточного вещания в моё сознание.
Но оно и так круглосуточное! Если его не глушить, поднимается такой галдёж! И вот парадокс: что галдёж, что полная пустота и тишина в сознании – одинаково верный путь к нервному срыву. Что же должно быть там? Гармония. То бишь, говоря проще, всё должно быть в меру.
Но вот они наседают со всех сторон и перекрикивают друг друга:
– Так, садись и пиши! Фантастический рассказ! Мы все, люди – маленькие куклы в большой игре. Вся наша Вселенная, которая нам кажется бесконечной, в действительности террариум или аквариум (кому как больше нравится) с иллюзией перспективы той самой бесконечности. В реальности мы как подопытные лягушки на предметном столике более высокоразвитой цивилизации. Или сразу нескольких цивилизаций. Скажем так, одна из них играет за белых, другая – за чёрных, третья – за жёлтых, четвёртая – за красных… Внутри них тоже есть свои игроки, поэтому белые, чёрные, жёлтые и красные успевают ещё и конкурировать между собой. Всё это похоже на компьютерную игру – стратегию. С той лишь разницей, что действие происходит не на экране, а в многомерном пространстве. И в случае войн гибнут реальные люди, рушится реальное пространство. А игроки сверху подбрасывают своим подопечным новые технологии, новое оружие… и делают ставки.
– Как назвать рассказ? – прерываю я. – Тараканьи бега? Планета-Колизей? А ещё я помню: в семидесятые годы ХХ века читал в антологии фантастики рассказ о том, как одному человеку попался в руки кубик с окошечком-иллюминатором. Он смотрел в иллюминатор и видел там красивую голубую землю, вращающуюся в космосе. Он любовался ею целыми днями, но однажды что-то вылетело из кубика через это окно и попало ему в глаз. Он вскричал от дикой боли, схватил раскалённый железный прут, сунул его в иллюминатор и стал там шуровать. На следующий день он вышел на улицу и увидел, что все вокруг стоят и смотрят в небо. Герой рассказа задрал голову и опешил. В небе был огромный глаз. Он смотрел оттуда с удивлением и любовью, но военные, недолго думая, выстрелили в этот глаз ракетой. Уж не помню – термоядерной или простой…
– Да! Фантастика удел тех, кто слабо владеет словом! Самое время написать сагу! «Война и мир» нового века! У вас же тут постоянные войны! Войны не кончаются! – врезается некто похожий на Льва Толстого.
– Сейчас такими объёмами не пишут, а не пишут лишь потому, что не читают. Написать это для себя? – обрываю я, и почему-то вспоминаю про анафему. Почувствовав мыслеформу «анафема», Толстой, насупившись, исчезает.
– О любви, друг мой, о любви! Это не стареет, это всегда в цене… – тут же на его место пробивается кто-то очень знакомый и очень вкрадчивый. – У меня есть удивительная история! Мужчина в годах, скажем, под пятьдесят, который всю жизнь любил свою жену, в сущности, прожил с ней счастливую жизнь, встречает молодую женщину. Девушку. И она – копия его жены. Похожа настолько, что различия он видит только в укладке и длине волос, в некоторых манерах. Ему кажется, что он сходит с ума. Невольно он начинает идти за этой девушкой, знакомится с ней, и ему удаётся добиться её расположения. Более того – она влюбляется в него, хотя он сразу признался, что он женат. И что даже имена у жены и этой девушки совпадают. При этом, он продолжает любить и жену… С одной стороны, он переживает второй медовый месяц в своей жизни, с другой – продолжает жить с женой, иногда ему кажется, что он теперь видит в ней какие-то новые черты, видит по-другому то, что казалось привычным. Он понимает, что жена по-прежнему прекрасна. В какой-то момент ему хочется во всём признаться им обеим. Но случай опережает его. Однажды он приходит домой и застаёт их обеих за разговором. Они сидят, как давние подруги за чашкой чая или бутылкой красного сухого вина и говорят. Говорят о нём. Никто из них его не упрекает. Просто они предлагают ему сделать-таки выбор. Но он не выдерживает и выбегает на улицу. Бродит в смятении по ночным улицам, заходит в бары, напивается… И утром просыпается дома. Жуткое похмелье не мешает ему понять, что дома он один. И на прикроватной тумбочке он находит записку: «Нас не ищи. Уехали искать тебя молодого. По логике, так и должно быть». Ну, как-то так… Развить сумеешь?
– Занимательно, – признаю я, начиная погружаться в тему.
– Да нет! Даже о пожилом мужчине любовная история должна быть односторонней, – перебивает некто, похожий на Набокова.
– Так, «Лолита» уже написана, – предостерегаю я.
– О нет, нет! Ничего подобного. Это уже пройдено… – огорчается собеседник. – Но есть история другая! Рассказ этот можно назвать романтично «Земная или небесная?». Суть такова: у пожилого мужчины во сне умирает жена, он просыпается от холода, непривычного холода, исходящего от неё… Садится печальный на край кровати. Он очень хотел умереть раньше неё, потому что не мыслил себя без супруги. Он вспоминает библейское: не привязывайся ни к чему земному. И задаёт умершей жене вопрос: «А ты у меня земная или небесная?» После похорон он начинает пить, пьёт и не пьянеет, только погружается в глубокую грусть и молчит. Приезжают сын и дочь, а он не спит уже несколько суток. Они хотят увезти его в больницу, но он уходит из дома, берёт старую машину… И вдруг принимает решение разогнаться и разбиться. И вот он разгоняет машину так, что старенький мотор надрывается, собирается повернуть в столб… но видит на дороге молодую жену. И нажимает на тормоз. Упав на руль, он плачет, спрашивая небо: «земная или небесная?»
– Красиво и печально… – признаю я.
Но некто требовательный, с видом народовольца вдруг начинает требовать от меня написания антиутопии. Уж не Чернышевский ли?
– Мир погряз в криминале! Человек человеку волк! И ты собираешься заниматься любовно-эротическим сюсюканьем? Я предлагаю тебе модель общества. Уникальную и неповторимую. Спилберг и Кэмерон отдыхают. Кампанелла не актуален. Итак: ты рисуешь города, где уже не только ночью, но и днём владычествуют преступные группировки. Мало того, что они терроризируют всё население, они ещё успевают воевать между собой. Стражи порядка сами становятся бандами. Человеческая жизнь не стоит ничего! Можно пойти в магазин и не вернуться. И вот тогда находится последний честный генерал, который берёт власть в свои руки, и проводит всенародный референдум. Главный вопрос: как покончить с преступниками? Они ничего не производят, они насилуют и убивают, они гордятся тем, что ничего не делают, в то время, когда остальные рвут себе жилы. И единственный вопрос референдума звучит так: предавать их смерти как паразитов общества повсеместно или нет. И люди, доведённые до отчаяния, голосуют «за». Преступников начинают методично, массово и публично уничтожать. Народ радуется справедливому возмездию…
– Но разогнавшийся молох смерти потом уже нельзя остановить. И репрессивная машина начинает мести тех, кто и не очень-то и виновен, – подхватываю я.
– А как ты догадался?
– Старо и совсем не утопично. Лучше остановиться тогда, когда мир очищен и наступает долгожданное благоденствие.
– Но это уже утопия! А нужна и популярна антиутопия.
– Вы у народа, милейший, спросите, насколько ему надоела чернуха…
– Правильно! Надо показывать путь в рай! – поддерживает меня другой голос.
– Ну-ка, ну-ка? – прислушиваюсь.
– Да-да! У меня фантастико-религиозный рассказ!
– О как!
– М-да… Так вот. Один профессор, изучая организм человека, выясняет, что у него есть «бортовые самописцы».
– ?
– Да-да! Почти что чёрные ящики, как в самолёте. Также два! Один записывает его хорошие дела и поступки, а второй – всё плохое. И профессор находит возможность, как удалить второй ящик! Тот, который пишет плохое…
– Бррр, – морщусь я, – лучше бы он нашёл, как удалить из человека тягу к греху, но это будет уже нарушение свободной воли, которую дал нам Бог. Так что…
– Постой, дружище, у меня второй вариант: мы все знаем, что человек спит, и вот выясняется, что во сне человек как бы подключается к мировому разуму. Подпитывается, сканируется…
– И вот один господин научился просыпаться во сне. То есть во сне он спит, но в то же время бодрствует, совершая все поступки адекватно, по сути – управляя миром сна…
– Откуда вы знаете?
– Я это ещё в детстве придумал.
– Правильно! – вмешивается женский голос. Тэффи, что ли? – Не надо заниматься плагиатом. Пусть наш друг пишет о любви… О нежности… О том, как нежность способна растопить ледяное сердце…
– Кай и Герда, – морщусь я.
– Верно, друг мой, верно! – подхватывает некто похожий на Одоевского. – Мистика! Вот кладезь сюжетов. У меня есть удивительнейшая история. Некий исследователь, положивший жизнь на то, чтобы облегчить жизнь человечеству своим изобретением, и вот – он пороге открытия… Многие годы лишений, упорного труда потрачены на то, чтобы достигнуть этого результата. Последние расчёты уже нанесены на бумагу. Но неожиданно за ним приходит ангел смерти. Изобретатель умирает. Всё, чему он отдал свою жизнь, может кануть в небытие. Друзья и родственники (надо заметить, что близких родственников у него и не было, семьёй обзаводиться изобретателю было некогда) – так вот – друзья и далёкие родственники скептически посмотрят на папки с чертежами и формулами, расценивая их как своеобразную инженерную графоманию одинокого старика. Ещё немного, и их выбросят. Находясь между тем и этим светом, главный герой взывает к Господу с просьбой вернуть его и дать ещё немного времени для завершения работы. Между тем, тело уже спешно похоронили. А заветные папки вот-вот вынесут на помойку. Можно, конечно, вставить эпизодик о том, что их даже показали некому эксперту с учёным званием, но так как сегодня бездарных тупиц с учёным званием очень много, то он просто не понял сути гениального изобретения. Высокомерно назвал это бредом самоучки. И приговорил, таким образом, многолетний труд настоящего учёного к небытию.
– И что? Изобретатель уговорил Бога вернуть его на землю? – не терпится мне.
– Да! Когда голос сверху отвечал ему, что это невозможно, он возопил: для Тебя нет ничего невозможно, Ты – владыка всего.
– Это он так самого Бога искушает? – усомнился я.
– Да постойте же! Так ли это важно? Мы же говорим о сюжете, здесь допустимы любые допущения, простите за тавтологию. Так вот. Его возвращают! В том самом поношенном костюме, в коем его похоронили, он идёт по городу. И никто его не узнает… Родственники, знакомые, немногие друзья, когда он к ним является, ищут в нём, скорее, черты отличия, чем черты схожести. Они считают, что это человек, который очень похож, но он просто-напросто выдаёт себя за того, кого они совсем недавно похоронили. А он просит их отдать им всего-навсего папку с чертежами и формулами. Но одни с ним не разговаривают, другие ничего не знают о папке…
– Ну и хорошо, что не знают, – в разговор вмешивается худой седой мужчина, и я бы назвал его Николой Тесла. – Некоторые изобретения надо прятать от человечества! Лучше вообще не выпускать их за пределы собственного мозга.
– Что ж так категорично? – изумляемся мы в голос с Одоевским.
– Потому что что бы ни изобретало человечество – сначала получается оружие, а уже потом электрическая лампочка или пылесос. Порождённая наукой современная техника несёт ответственность за творящееся сейчас бедствие… Нужно изобретение, которое сделает войну бессмысленной.
– Я читал ваши лекции и статьи о Первой мировой войне, – упреждаю я дальнейшие рассуждения. – Интереснее было бы почитать то, что вы предпочли скрыть от человечества.
– Ну, знаете ли… Самое главное человечеству было сказано в Нагорной Проповеди, – устало вздыхает Тесла.
– В Нагорной Проповеди, – соглашаюсь я.
И тысячи голосов наперебой снова начинают заглушать какую-то важную мысль. Тот самый нужный сюжет.
– И что в сухом остатке!
– Ты только за последние пять минут получил десяток сюжетов!
– Выбирай быстрее!
– Это непростительная расточительность!
– Он ещё их записал в кратком изложении, теперь их украдёт какая-нибудь бездарь!
– Не факт, что я сам не бездарь, – останавливаю я.
И действительно, на чем-то надо остановиться. Но стоит только замереть, как художественная реальность начинает рвать мозг на части.
– Папа, а когда ты напишешь главную книгу? – слышу я голос сына за спиной.
Сначала преодолеваю раздражение, потому как одной фразой девятилетнего мальчика сбит с нужной волны, потом осмысливаю вопрос.
Первый вариант ответа приходит сразу же:
– Когда писатель убедит себя в том, что он завершил главную книгу, следующей не будет.
– И тогда он сможет больше времени уделять своему сыну? – развивает он свой вопрос, и я дивлюсь этой детской и неопровержимой логике.
– Да… Только вот главная книга уже написана. И не мной.
– А кем?
– Апостолами. А по сути, самим Господом Богом.
– Библия? – Он вдруг меняется в лице: удивлённо грустнеет. – Но если книга заканчивается, то уже всё! Дальше что? Ничего?
– Н-ну… – теряюсь я. – Эта книга основополагающая. Прочитал, а дальше пишешь сюжет своей жизни сам. И, как в литературе, он может стать вечным, а может быть бульварной однодневкой. Понимаешь?
– Почти… – честно признаётся он.
И вдруг его осеняет:
– Значит, надо писать так, чтобы каждый мог продолжить свою книгу правильно!
– Значит, надо писать так, – с улыбкой соглашаюсь я.
– И как назвать такой рассказ?
– Их может быть много. Названия могут быть разными.
– Нет, должно быть одно название. К примеру, рассказ во спасение.
Дети много совершают глупостей и много задают глупых вопросов. Но иногда их устами, давно замечено, глаголет истина. Нет, неправильно написал, надо так: глаголет Истина.
– Рассказ по спасение? – кидаю я вопрос в тонкий мир, который только что буквально заваливал меня образами и сюжетами.
Тонкий мир озадаченно молчит.
– Рассказ во спасение, – подтверждает сын, – я тебе помогу написать. Давай, я прочитаю, что ты написал, и подскажу тебе.
– Да, собственно, читать-то нечего.
– Но ведь ты так долго сидел за рабочим столом! И я же вижу, у тебя в компьютере несколько страниц…
– К сожалению, это не рассказ во спасение. Это так… Наброски. Лучше мы с тобой начнём новый. С самой первой строчки.
– Ну? – нетерпеливо смотрит сын то на клавиатуру, то на обновлённый белый лист экрана.
– В начале было Слово… – набираю я.
– Оно было в начале у Бога, – с улыбкой подхватывает сын текст Евангелия от Иоанна.
– А некоторые писатели до сих пор думают, что у них есть какое-то свое слово, – улыбаюсь я, – пойдём – прогуляемся?
– Но ты же ещё не написал рассказ?!
– Напротив, я его только что закончил.
– А о чём он?
– А о чём ты хочешь? Я могу рассказать тебе сотни удивительных историй. Какую хочешь, такую и расскажу, но ты только что придумал для всех них проверочную концовку.
– Как в правилах русского языка? Проверочный вопрос?
– Да.
– Задаёшь вопрос рассказу, и если он не отвечает на него, то он – неправильный?
– Точно.
Мы выходим на улицу. Торопливый февральский ветер, нагнав сумрака и чуть не сбив нас с ног, юркнул за угол.
В феврале снег под ногами скрипит настороженно. Боится весны. Мы идём медленно, чтобы не пугать его.
Огромная полная луна висит равнодушно и невысоко. Мир как будто затаился в ожидании: наступит ли утро? Ему ещё нужно пройти через морозную ночь.
Завтра воскресение. А так хочется написать: завтра Воскресение…
Сергей КОЗЛОВ,
г. ХАНТЫ-МАНСИЙСК