Литературная Россия
       
Литературная Россия
Еженедельная газета писателей России
Редакция | Архив | Книги | Реклама |  КонкурсыЖить не по лжиКазачьему роду нет переводуЯ был бессмертен в каждом слове  | Наши мероприятияФоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Казачьему роду нет переводу»Фоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Честь имею» | Журнал Мир Севера
     RSS  

Новости

17-04-2015
Образовательная шизофрения на литературной основе
В 2014 году привелось познакомиться с тем, как нынче проводится Всероссийская олимпиада по литературе, которой рулит НИЦ Высшая школа экономики..
17-04-2015
Какую память оставил в Костроме о себе бывший губернатор Слюняев–Албин
Здравствуйте, Дмитрий Чёрный! Решил обратиться непосредственно к Вам, поскольку наши материалы в «ЛР» от 14 ноября минувшего года были сведены на одном развороте...
17-04-2015
Юбилей на берегах Невы
60 лет журнал «Нева» омывает берега классического, пушкинского Санкт-Петербурга, доходя по бесчисленным каналам до всех точек на карте страны...

Архив : №44. 02.11.2012

Моя жизнь в «ЛР»

Моя жизнь в «Литературной России» была бурной и содержательной.

Начнём с того, что это была единственная газета, которая меня регулярно публиковала, хотя по профессии я вовсе не журналист. И не просто публиковала, но ещё и выдавала соответствующие «корочки» корреспондента, чем я порой даже пользовался (вкупе со служебным удостоверением сотрудника МВД).

Как у каждого журналиста, в моей жизни в «ЛР» были свои взлёты и падения, триумфы и трагедии, зениты и надиры. В начале «лихих 90-х» со мною произошёл случай, дающий основания полагать, что журналистский зенит порою едва отличим от надира. И наоборот. Вот о нём-то и хотелось бы рассказать. Фамилии действующих лиц не привожу, ибо напоминание о сей чисто гоголевской истории может породить иск об оскорблении чьей-то, с позволения сказать, чести и чьего-то, грубо говоря, достоинства.

 

Представление, или «Окорок во веки веков!»

 

Тому, кто носит или носил прежде погоны, не надо объяснять, сколь много значит для военнослужащего получение очередного воинского звания. И хотя прибавка к зарплате от него мизерная, вид оно даёт.

Борис КУРКИН
Борис КУРКИН

С получением в срок очередного звания у меня всю жизнь были трудности: его мне постоянно задерживали, причём по не зависящим от меня причинам: менялись начальники (один даже застрелился), а при их смене всегда начинается аппаратная ерунда, и чиновному люду становится не до выполнения своих прямых обязанностей. Особенно это касается ситуации, когда меняется начальство вышнее.

В подполковниках я переходил едва ли не три года, что вызывало недовольство тех, кто мне это звание и задерживал, ибо возникал закономерный вопрос: «А почему, собственно, подполковнику NN не присваивают очередное звание? Чем он проштрафился?»

А по наступлении демократии и реформ я становился виноват перед начальством, а также демократией с реформами всё чаще и чаще и всё глубже и глубже. И связано это было с тем, что имел я гаденькую привычку печатать свои статейки – в основном ехидные – на предмет вышнего руководства страны (включая всенародно избранного и его ближайшее окружение). И хотя издания, печатавшие меня, были сугубо редкоземельными, но те, кто надо, вернее, те, кто не надо, их отчего-то прочитывали, мотая себе на ус и устраивая мне периодически довольно нескучную жизнь.

Ну да «кто Богу не грешен, Царю не виноват?».

Но я не роптал, а когда меня спрашивали, скоро ли, наконец, я надену на голову папаху («шкуру одного барана, надетую на голову другого – как гласит известная армейская поговорка), то я отвечал словами одного литературного персонажа: «Подполковник Рощин! Встаньте в строй рядовым!».

И вот однажды в поле моего зрения попал некий, как модно выражаться теперь в Америке, «альтернативно одарённый» деятель, входивший в пятёрку, а то и четвёрку, приближённых к телу гаранта конституции, прав человека и всего тому сопутствующего. Фамилию его называть не стану (дабы избежать предъявления мне гражданско-правового иска «об ущемлении чести и достоинства»), скажу лишь, что она почти рифмуется со словом «сифилис».

Охочие до расхожих штампов газетчики называли его даже «серым кардиналом». Не знаю, был ли он тайным кардиналом, а серым был наверняка, хотя, судя по его высказываниям, мнил себя, как минимум, Заратустрой. В прошлой жизни наш «альтернативно одарённый» служил великой и мудрёной науке научного коммунизма, придуманной, как известно, во времена Никиты Хрущёва с целью преодоления последствий «культа личности» и осуществления первой в череде последующих «десталинизаций».

Однажды возвращаюсь я с работы, а навстречу мне мой бывший студент, вернее, слушатель. Простирает он радостно руки и говорит: сегодня мы в своей конторе вашу статью читали – обхохотались. А работал мой бывший ученик в тихой и загадочной фирме под названием «Федеральное агентство правительственной связи и информации» (ФАПСИ), возглавлявшейся в те поры генералом Старовойтовым, о нестяжательстве которого ходили легенды. Ведомство это изучало в числе прочего ещё и общественное мнение. И правильно делало. Благоустроенному государству всегда следует знать, что думают об его начальниках подлые людишки. Не скажу, что меня это сообщение очень уж порадовало, но виду я не подал и благополучно о нём забыл. А зря!

Через несколько дней встречает меня в коридоре один из моих генералов и приглашает к себе в кабинет. Зашли. Сели. Достаёт генерал из ящика письменного стола ксерокопию моего окололитературного опуса и спрашивает со вздохом: «Твоя работа?»

– Моя, – говорю. А тут и отрицать что-либо трудно: выпускающий редактор не то по дури, не то из злоехидства, не то для пущей убедительности проставил под моей фамилией ещё и моё специальное воинское звание.

Закручинился мой генерал (назову его условно «Иваном Иванычем») и достаёт ещё две бумаги. Тут надобно сказать, что к этому моменту меня уже представили к званию полковника и направили соответствующее представление в министерство. И вот читаю я резолюцию одного министерского генерала-кадровика по своему адресу: «Подполковник (имярек) не только не заслуживает звания полковника, а заслуживает быть вышибленным из органов внутренних дел!» Число, подпись. Сей генерал вспомнил, вероятно, строки из автобиографии товарища Сталина («был вышиблен из духовной семинарии за революционную агитацию») и решился воспроизвести их в контексте своей сидячей, но бурной деятельности.

Неприятно, конечно, но виду я не подал и спросил:

– А за что, собственно?

– А вот за это, – вздыхает мой генерал и протягивает вторую бумагу (тоже ксерокопию). А на ней размашистая резолюция самого министра, наложенная во время заседания коллегии министерства: «Изыскать возможность уволить подполковника (имярек) из органов внутренних дел». И до него, стало быть, мои литературные упражнения дошли.

Тут-то я и просел, как танк на болоте: нечто министерии моей в условиях разгула преступности и бес-примерного разворовывания всего и вся заняться нечем, как изыскивать возможности для увольнения какого-то литературного микроба?

Спустя пару лет знающие люди рассказали мне фабулу случившегося. Выглядит она, на мой взгляд, весьма правдоподобно: недруги АО, коих было в избытке, взяли и подсунули ему мой «фельетон-эссе», точно кнопку под зад. Прочитав его, наш герой, будучи существом впечатлительным, переслал её министру внутренних дел с соответствующим сопроводительным письмецом. Говорят, даже по «вертушке» ему звонил и в назидание прочей «пишущей твари» требовал меня «унасекомить». Натурально, из высших государственных соображений.

Министр, по прозвищу «сивый мерин, или просто «сивый» (ещё одно его прозвище – дабы не быть привлечённым к юридической ответственности – я воспроизвести не дерзну), был мужик с виду простоватый, но ушлый и нюху его могла бы позавидовать иная элитная легавая. В отличие от АО, залетевшего в Кремль прямо с кафедры, он прошёл все ступени служебной иерархии, начав свою карьеру с «земли» – с должности участкового. Дело своё он – не в пример своему «альтернативно одарённому» конфиденту – знал, а потому твёрдо усвоил, что с такими субъектами лучше не связываться. Он прочёл мою «возмутительную грамоту», поухмылялся и, почесав репу, вынес мой вопрос на… Коллегию министерства. Для подстраховки. Да и не хотел, вероятно, выглядеть в глазах окружающих тупым ментом, которому чужды и непонятны всякие там аллегории и аллюзии.

 

Коллегия министерства на своём внеочередном заседании рассмотрела мой опус, экземпляры которого были предварительно розданы её членам для ознакомления, и вынесла решение, которое министр оформил своей резолюцией, расползшейся змеёй по фирменному бланку с гербом: «Изыскать возможность уволить…». Резолюция, как мы видим, была по форме императивная, однако по содержанию уклончивая, поскольку допускала («имплицировала»), что такой возможности может и не сыскаться. Одним словом, брать на себя прямую ответственность за моё увольнение ни члены коллегии, ни министр не возжелали, а посему отвели роль козлов отпущения моему непосредственному начальству.

 

Итак, министр начертал свою «сентенцию» и спустил её в управление кадров. Начальник управления кадров перечёл мой опус с резолюцией министра, начертал свою собственную – куда более энергичную, снабдив её «сопроводиловкой», спустил моё произведение ещё ниже – прямо на голову руководству моей конторы. Начальник моего богоспасаемого заведения от анализа моего литературного творчества тоже уклонился, перепоручив разбор моих полётов своему заместителю – генералу, ответственному за работу с личным составом.

Одним словом, статейка моя проходила уже в качестве официального документа, на который требовалось официально РЕАГИРОВАТЬ. Чиновного же люду, вовлечённого в процесс её изучения, оказалось немало. И все были при деле. Не исключено, что после этого многие из причастных прочитали даже роман Р.Л. Стивенсона.

Всё это было бы неинтересно, если бы не письмо Джимми Картера и не моя беседа с помощником президента США Дж. Буша-старшего тов. Б.Греем, о чём пропечатала заметку «влиятельная» Washington Post. А поскольку обо всех этих письмах и заметках я официально по инстанциям докладывал, то все об них знали и мотали себе на ус: «Мало ли шта?».

– А не могли бы вы мне, Иван Иваныч, эти цедульки на руки дать? – говорю я тогда генералу. – С возвратом, разумеется. Как говорят в Одессе, «на посмотреть», чтобы их в газетке у Тряпичкина «расубликовать»? «Ты что, с ума сошёл! – генерал аж подпрыгнул в кресле. А потом скривился, словно от зубной боли. – Ну, кто тебя её писать и подписываться просил?! Да ещё и звание своё обозначать? Взял бы себе псевдоним, типа «Иван Жопин» (без указания воинского звания), никто бы на неё и внимания не обратил! Всё себе испортил, а мы тут представление на тебя послали! И так за тебя постоянно отписываемся! И так всё время из-за тебя по шапке получаем!»

И подумалось мне тогда, что уверенности в правоте своего дела у начальников моих нет, а какая же тогда борьба, если нет уверенности в своей правоте?

– Да, – говорю я и задумчиво в окошко гляжу, – делать нечего. Придётся теперь Джимми Картеру на административный бес-предел и ущемление моих прав жаловаться.

Картер, кстати, в бытность свою президентом, на защите «правах гуманоидов» свою политику по отношению к СССР как раз и строил. Так что дело это было для него привычное и обкатанное.

Правду сказать, знались мы с Картером не так чтобы уж совсем близко: я-то его, конечно, знал, а он просто бумажку с моей фамилией один раз подмахнул. Однако из бумаги той по виду выходило, будто знает он меня ЛИЧНО как великого учёного и общественного деятеля и зовёт на «научно-практическую конференцию» к себе в Атланту (штат Джорджия). Даже американское посольство, мурыжащее постсоветских «простолюдинов» до состояния узников Бухенвальда, выдало мне визу за два дня, что в общем можно было бы занести в Книгу Гиннеса. И генерал о моём приглашении ЗНАЛ, поскольку я ему её по долгу службы ПРЕДЪЯВЛЯЛ. Да и говорили мы с Картером на банкете в Университете Эмори в общей сложности не более пяти минут.

Любопытно, что когда по возвращении я пошёл докладывать о своём прибытии для дальнейшего прохождения службы начальнику своей конторы, прекрасно, кстати, ко мне относившемуся, тот взглянул на меня исподлобья и сказал угрюмо: «Вернулся? Ну и дурак».

Чтоб не выдать себя, я не стал смотреть в глаза Ивану Иванычу и сделал вид, что глубоко задумался.

И говорит мне тогда мой генерал:

– Готовься! Через неделю собирается комиссия по переаттестации, так что веди себя на ней по-умному.

Хорошо сказать – «по-умному». А как именно?

На том мы с ним и распрощались.

И вот настал Великий День, и вызвали нас всех на Комиссию. А заседает в Комиссии заслуженная профессура и все имеющиеся в наличии генералы. Тут надобно сказать, что относились ко мне мои коллеги хорошо, равно как и я к ним. Исключение составлял мой непосредственный начальник – бывший прокурор и невероятный, держащий вечно нос по ветру, трус. Но от него-то как раз многое и зависело, а устраивать подчинённым на ровном месте мелкие и не очень пакости («шоб чувствовали!») – даже тогда, когда его об этом никто не просил, – было отличительной чертой его стиля руководства.

Делать нечего. Стоим всей кафедрой в коридоре, ждём. Народ отстреливается быстро и выходит обратно (особенно дамы), раскрасневшийся, точно от полученного удовольствия. Даже не понятно становилось, для чего всё это следовало затевать. Но тут начинается заминка: одного доцента начинают мурыжить. Мне, потенциально отверженному – «мизераблю», за дверью развернувшейся дискуссии не слышно, но догадаться, о чём речь идёт, не трудно.

Тот доцент был мужик грамотный, глотку имел лужёную, так что от проникающих частот его голоса чахло всё живое окрест, включая кактусы. Со временем он стал являться в присутствие уже изрядно «разогретым», что и переполнило чашу начальственного терпения. Непосредственный начальник его побаивался: во-первых, потому, что знал предмет хуже своего подчинённого, а во-вторых, потому, что тот имел некие связи в министерстве. Жил он на широкую ногу, попивая дорогие французские вина, которые скупал ящиками на деньги, получаемые за написание диссертаций для воспылавшего страстью к наукам короткоживущего бизнес-элемента.

И вот открывается дверь, и выходит к людям любимец Вакха и Венеры. Бросает он брезгливо короткое, но весьма энергетическое словцо, а затем посылает высокую комиссию по известному в России адресу.

 

Зовут меня. Мне идти сразу же после «разжалованного» в тактическом плане невыгодно, но деваться некуда. Вхожу. Тишина. Оглядываюсь: кругом золотятся густые эполеты. В уголку тихарится с блокнотиком и изготовленным к бою карандашиком тщедушный юноша в штатском, который залетел в нашу контору из Дома 2, что на Лубянской площади.

 

Встаёт грузный Иван Иваныч и зачитывает сведения о прохождении мною службы за истекший период. Ровно. Серо. Без каденций. Рутина, одним словом.

Закончил читать. Сел и предоставляет в соответствии с установленным регламентом слово моему непосредственному начальнику.

Тот, дребезжа, начинает оглашать собравшемуся бомонду список моих преступлений и прегрешений. А вменялось мне вот что: во-первых, на работу я хожу часто без формы (так почти все, кстати, ходили, хотя был приказ ходить на работу в мундире, но у меня китель уже на животе не сходился, а заказывать мундир в ателье было лень, да и денег было жалко); во-вторых, слишком быстро провожу зачёты и экзамены (а сколько времени я должен на них потратить, если Инструкции министерства на сей счёт помалкивает?); в-третьих, что «не живу жизнью кафедры» (с начальством, что ли, не пью?); в-четвёртых, «не публикую учебно-методические материалы» (но я-то их в соответствии с приказаниями пишу и сдаю, а их не печатают: то, видите ли, бумаги нет, то начальство печатать надо!); в-пятых, по заграницам лекции читать езжу, а из научной жизни кафедры выпал и ею не интересуюсь (а чего интересоваться тем, чего нет и чем давно никто не занимается? Из чего выпадать-то?). И т.д. в том же духе.

Вывод начальника был таков: признать мою работу неудовлетворительной.

Пришлось отвергать все обвинения. Отверг. Да ещё и слегка над его аргументацией поглумился. Но лишь слегка. В весьма корректной форме.

Кто-то из уважаемых профессоров даже возразил моему боссу, что он должен был бы гордиться тем, что его подчинённый читает лекции в зарубежных университетах и «высоко несёт знамя нашего учебного заведения». Это замечание добило моего начальника окончательно.

И тогда вновь встаёт Иван Иваныч и начинает рассказывать о моих политико-литературных прегрешениях перед нарождающейся демократией и её славными вождями в лице всё того же «заратустры».

Надобно сказать, что со стороны моего генерала это тоже выглядело скрытым издевательством, поскольку если раньше о моём «шедевре» ведало одно лишь начальство, – хотя бы и вышнее, – то теперь о нём узнали ВСЕ, ибо зарисовку мою генерал стал ЗАЧИТЫВАТЬ вслух, да ещё и с выражением. А речь в ней, в частности, шла об одном интервью, которое дал «Альтернативно Одарённый» (АО). Кстати, у многих после ознакомления с ним зародилась мысль, что бывший спец по марксизму-ленинизму не совсем в себе, хотя и весь погружён в себя и свою рефлексию. Такая вот «вещь в себе» (прямо по Иммануилу нашему, по Канту). А тут на тебе!

Зачитал Иван Иваныч отрывок из моего опуса и строго спрашивает: как, мол, сие следует понимать? А в пассаже, между прочим, такие слова: «Мне незачем ждать от тебя умного слова – ум у тебя тараканий».

Я обрисовываю Комиссии контекст, в котором они были произнесены, и сажусь на своё лобное место.

Тогда генерал начинает зачитывать другой отрывок:

– «Мы так близко от виселицы, что шея моя уже коченеет от петли. Так и вижу, как болтаемся мы в железных оковах, а над нами кружат вороны…. Ветер качает повешенных и разносит звон цепей». А как ЭТО следует понимать?

Я вновь встаю и напоминаю Высокому Собранию, что слова эти принадлежат Дж. Сильверу – пирату по кличке «Окорок», поднявшему бунт против законной власти на корабле. И обращены они его подельникам, учинившим разборку с ним.

Кроме того, продолжаю я, цитирует слова Окорока на пиратском сходняке не автор, а его лирический герой – отрок-книгочей. А то, что зачитывал он «Остров сокровищ» в перерывах между выступлением «АО», объясняется тем, что телевизор старый и звук в нём то и дело пропадает. Да и не мог он мешать родителям смотреть телевизор, когда выступает такой ответственный государственный деятель.

Сказать правду, слова одноногого Сильвера, втолковывавшего взбунтовавшимся против него, но плохо дружащих с головой «джентльменам удачи», что без него им всем – виселица, точно накладывались по смыслу и содержанию на речь самого «АО», публично заявившего, между прочим, что «его никто заменить не может». Это и создавало «синергетический эффект», воспринятый в верхах в качестве скрытого издевательства над высшими должностными лицами государства.

Комиссия уже с трудом сдерживала смех. Лишь затаившийся в углу воробышек с крыши Дома 2 вытянул своё птичье лицо и даже приоткрыл рот.

Я встаю и отвечаю, что за слова Окорока ответственности не несу, и стал углубляться в дебри герменевтики – науки толкования текстов и извлечения из них всякого рода смыслов.

Бертольд Брехт после того, как его с пристрастием допрашивали в сенатской комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, хвастался потом, что ему удалось то, что не удалось даже Г.Гейне, а именно: заставить своих цензоров внимательно читать его произведения. Кажется, мне удалось повторить достижение Брехта. Так внимательно меня не читал никто: ни «до», ни «после».

И тогда генерал решил подвести черту под развернувшейся так некстати научной дискуссией, плавно переходившей в читательскую конференцию по роману Р.Л. Стивенсона. Он встал и просто предложил мне написать рапорт об увольнении ввиду нарушения профессиональной этики и чего-то ещё.

Я опять встаю и говорю, дескать, рапорт я подавать не буду, а если руководство сочтёт нужным, то пусть оно меня само и увольняет. Но прежде я хотел бы уяснить для себя, на каком основании, поскольку никаких законов, включая закон о милиции и закон о печати, не говоря уже о Присяге, я не нарушал.

Генерал встаёт и говорит, но вы же понимаете, какую смысловую нагрузку несёт ваше произведение?! А я встаю и ему в ответ повторяю: увольняйте меня сами и объясните, на каком, собственно, основании. Со стороны это выглядело как реприза в цирке, текст для которой написал сам Хармс.

Он встаёт – я сажусь. Я встаю – он садится. Так в противофазе мы с ним встаём – садимся и обмениваемся спичами, которые становятся в силу окончательной прояснённости наших позиций и исчерпанности аргументационных ресурсов всё более краткими. На втором часу этого представления ситуация напоминала ту, что была описана в «Похождениях бравого солдата Швейка». Помните?

– Будете чистить сортиры?

– Не буду!

– Будете чистить сортиры?

– Не буду!

– Будете чистить сортиры?

– Не буду!

Короче, ситуация напоминала уже, как любил выражаться старик Гегель, «дурную бесконечность». С той лишь разницей, что заседать бес-конечно Комиссия по переаттестации личного состава не могла, хотя возникшее на ровном месте цирковое представление её немало забавляло.

В конце концов генералу, исполнявшему не по своей воле роль рыжего ковёрного, это занятие изрядно прискучило, и он своим волевым решением прекратил нашу затянувшуюся бес-полезную дискуссию, предложив мне подождать решения Комиссии за дверью.

В коридоре оставалось лишь двое моих коллег по кафедре, слышавших это цирковое представление, так сказать, «по радио».

Наконец меня позвали и, сделав суровое отеческое внушение по части «необходимости повышения культуры этики», пожелали успехов в работе. На прежнем, прошу заметить, месте.

После того как комиссия разошлась, «Иван Иваныч» поманил меня молча перстом к себе в кабинет, запер его на ключ и, протянув мне свою крепкую длань, сказал вполголоса: «Молодец!» и достал из сейфа початую бутылку «Наполеона». Я вообще-то коньяк не люблю, разве только с чаем или кофием, однако на сей раз опрокинул рюмаху с превеликим удовольствием.

После четвёртой рюмки генерал обнял меня и сказал: «Мы тут, когда пыль уляжется, представление на полковника на тебя подготовим, только ты уж год ничего не пиши. А лучше вообще не пиши – беЗсмысленное это занятие. А если всё же в заднице у тебя вода не удержится, то не подписывайся: ты-то всё равно отмажешься, а нам за тебя по шапке в очередной раз дадут».

Я ему твёрдо пообещал объявить мораторий на свою писанину и своё обещание сдержал: после 93-го года я уже не питал к объектам своего творчества ничего, кроме омерзения.

«Отходную» мы тяпнули за нашего общего любимца одноногого Сильвера.

– «Окорок» навеки веков! – выдохнул Иван Иваныч.

– «Окорока» в президенты! – провозгласил я.

Выйдя из кабинета, я столкнулся с «воробышком», который вежливо предложил мне «зайти к нему потом». «Потом» непременно зайду! – заверил я его, да так и не зашёл. Через месяц он куда-то упорхнул, а его бес-цветный преемник на задушевные беседы к себе меня не звал.

А через год мне было присвоено звание полковника милиции. Так я стал полноправным «ментом» (до этого я носил зелёную общевойсковую форму) и, натурально, «оборотнем в погонах».

 

Любопытен эпилог сей истории.

ФАПСИ, подготовившее на меня материал, расформировали, а его функции передали иным, не менее хитрым ведомствам.

Моего «альтернативно одарённого», после того как он в очередной раз чего-то учудил, всенародно избранный погнал взашей, и тот пошёл опять «на учить молодёжь». Правда, теперь уже не коммунизму, а антикоммунизму. Но поскольку антикоммунизм был родом его деятельности на прежнем высоком государственном посту, то можно сказать, что предмет, который он стал втолковывать юношеству, был ему знаком.

Министра, изыскивавшего возможность уволить меня без пенсиона, сняли за провалы в работе.

 

Я давно в отставке и занимаюсь прежним делом, поскольку никакому иному ремеслу не научен, а учиться чему-то ещё – уже поздно. Одно время я работал в одной фирме вместе со своим «альтернативно одарённым» персонажем. Как-то раз я увидел его живьём, а не как прежде, по телевизору. При встрече он меня не узнал, потому что никогда не знал меня в лицо.

Да, чуть не забыл! Джимми Картер тоже жив. Если будете в штате Джорджия и от скуки включите телевизор, то непременно увидите его на канале «46».

Спасибо тебе, Джимми! Сам того не ведая, ты здорово помог мне тогда.

 

Борис КУРКИН


 

Борис Александрович Куркин родился в 1951 году в семье военного. В 1973 году он окончил международно-правовой факультет Московского института международных отношений.

В 1989 году Куркин стал лауреатом «ЛР» за статью «Параметры ядерной безопасности, или Рагу из дохлых крыс». Через год он получил премию «ЛР» во второй раз – за статьи «Система ядерной безопасности» и «Действующие лица и исполнители». Мало кто знает, что руководство института им. Курчатова обвинило тогда публициста в антисоветизме, а радиобиологи назвали его статьи бериевщиной. В 1991 году Куркину дали третью премию «ЛР» – за статьи «Вперёд к большевизму, или О прорабах смуты» (№ 15) и «Казённый дом бытия» (№ 31). В четвёртый раз публицист стал лауреатом «ЛР» в 1992 году за статьи «Фарс на развалинах державы» (№ 4) и «Победителей не судят?» (№ 5). В 1995 году ему вручили пятую премию «ЛР» за статьи «Час измены» (№ 36), «Пятая печать» (№ 39) и за лекцию «Демократия и жизнь» (№ 42).





Поделитесь статьёй с друзьями:
Кузнецов Юрий Поликарпович. С ВОЙНЫ НАЧИНАЮСЬ… (Ко Дню Победы): стихотворения и поэмы Бубенин Виталий Дмитриевич. КРОВАВЫЙ СНЕГ ДАМАНСКОГО. События 1967–1969 гг. Игумнов Александр Петрович. ИМЯ ТВОЁ – СОЛДАТ: Рассказы Кузнецов Юрий Поликарпович. Тропы вечных тем: проза поэта Поколение Егора. Гражданская оборона, Постдайджест Live.txt Вячеслав Огрызко. Страна некомпетентных чинуш: Статьи и заметки последних лет. Михаил Андреев. Префект. Охота: Стихи. Проза. Критика. Я был бессмертен в каждом слове…: Поэзия. Публицистика. Критика. Составитель Роман Сенчин. Краснов Владислав Георгиевич.
«Новая Россия: от коммунизма к национальному
возрождению» Вячеслав Огрызко. Юрий Кузнецов – поэт концепций и образов: Биобиблиографический указатель Вячеслав Огрызко. Отечественные исследователи коренных малочисленных народов Севера и Дальнего Востока Казачьему роду нет переводу: Проза. Публицистика. Стихи. Кузнецов Юрий Поликарпович. Стихотворения и поэмы. Том 5. ВСЁ О СЕНЧИНЕ. В лабиринте критики. Селькупская литература. Звать меня Кузнецов. Я один: Воспоминания. Статьи о творчестве. Оценки современников Вячеслав Огрызко. БЕССТЫЖАЯ ВЛАСТЬ, или Бунт против лизоблюдства: Статьи и заметки последних лет. Сергей Минин. Бильярды и гробы: сборник рассказов. Сергей Минин. Симулянты Дмитрий Чёрный. ХАО СТИ Лица и лики, том 1 Лица и лики, том 2 Цветы во льдах Честь имею: Сборник Иван Гобзев. Зона правды.Роман Иван Гобзев. Те, кого любят боги умирают молодыми.Повесть, рассказы Роман Сенчин. Тёплый год ледникового периода Вячеслав Огрызко. Дерзать или лизать Дитя хрущёвской оттепели. Предтеча «Литературной России»: документы, письма, воспоминания, оценки историков / Составитель Вячеслав Огрызко Ительменская литература Ульчская литература
Редакция | Архив | Книги | Реклама | Конкурсы



Яндекс цитирования