Архив : №10. 08.03.2013
Пушкинский. Театральный…
Ну вот, первые впечатления улеглись. Можно и вспомнить...
Прошёл в Пскове и Михайловском ХХ Пушкинский театральный фестиваль. И поработала неизменная при нём пушкинская лаборатория. Привыкнуть бы – уже сорок семь Пушкинских праздников поэзии и двадцать театральных фестивалей! Всё до строчки известно. По десятку раз явлены на сцене «Борис» и «Моцарт», «Пиковая дама» и «Капитанская дочка». Лучшие пушкинисты перечитали каждую строчку до запятой. А вот проходит год, и Александр Сергеич словно только вчера напечатался и опять весь новость!
Создатель фестиваля Владимир Рецептер опять вместе с Александром Сергеичем и опять впервые ставит в Михайловском точку в «Борисе» и глядит, как поэт читает только рождённую трагедию «на голоса», проверяет себя дома и на прогулках, пугая мужиков, размахивая руками, смеясь арапской белозубостью, почти не веря, что это вышло из-под его пера: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!»
И мы забываем, сколько раз видели «Бориса» и опять ждём нового, потому что, пока глядели на читающего Пушкина, поняли что-то самое важное, чего, кажется, не знали прежде. И замечательный пушкинист С.А.Фомичёв тоже не может оторваться от этого вчера рождённого «Бориса» и открывает необыкновенное, что Лжедмитрий-то не только пушкинский герой, что он в свой час был занимателен театру не менее Фауста, и его писали Лопе де Вега и Шиллер, и драматурги поменьше. Так отравно интересен был сюжет с «воскресшим царевичем», благословляемым иезуитами для приведения русской церкви под «папскую шапку». Не обходится даже и без «закона Димы Яковлева» – нельзя построить счастье на единой слезе ребёнка.
И как неожиданно обостряется «тема народа» в трагедии, как театр оказывается заложником времени. И когда, как сегодня, народ выветривается до пустого слова, последняя ремарка «народ безмолвствует» становится невоплотимой. Профессор Н.А. Шалимова тотчас вспоминает на полях этой ремарки, что прежде во МХАТе не было «массовых сцен», как сейчас, а были «народные» и актёры хорошо понимали отличие.
И вот чудо фестиваля! Начавшийся много лет назад разговором об «очаровательной бездне» (термин покойного Петра Фоменко) между театром и пушкинистикой, он так сближает науку и сцену, что вот уже и С.А. Фомичёв забывает в себе учёного и «ставит» последнюю сцену. Народ, только что стоявший спиной к зрителю и слушавший Мосальского: «Что ж вы молчите? Кричите: «Да здравствует царь Димитрий Иванович!», разом поворачивается к зрителю, и мы видим, что это Пимен и Иов, и юродивый и все, кто звал царя Бориса в первой сцене, – и они, с ужасом глядя в себя и в зал, впервые понимают, какая роль отведена им властью. Поневоле подумаешь – не пора ли и нам повернуться?
А наутро старый товарищ Фомичёва и неизменный участник наших лабораторий профессор В.А. Кошелев тоже не прочитает, а блестяще сыграет вполне детективный, прямо акунинский доклад о том, как барон Брамбеус – ядовитое дитя вечного пушкинского врага О.Сенковского – убил Ивана Петровича Белкина бездарностью поддельного А.Белкина. А уж для нас, соседей Михайловского, каким было счастьем ещё одно подтверждение догадки покойного А.М. Панченко, что Иван Петрович – псковский помещик и его можно даже и географически точно прописать где-нибудь близ Опочки. И вот оказывается, что болдинские эти повести только записаны были в Болдине, а задуманы и уж порой и хорошо обкатаны Александром Сергеичем в Тригорском, так что Семён Степанович Гейченко, ревниво собирая всего Пушкина под михайловское небо, пожалуй, и прав – из этой колыбели вышло всё. И где же и проводить Пушкинские праздники поэзии и театральные фестивали, как не у нас?
Вечерние спектакли до дневного театрального блеска и ума лаборатории не дотягивались, но хоть, слава Богу, не подтверждали старой правды Б.В. Томашевского, утверждавшего, что театр от века только и занят упорной и непрерывной борьбой с Пушкиным. На этот раз спектакли были молоды, открыто студийны.
И «Евгений Онегин» питерской Академии театрального искусства (мастерская С.Спивака), чьи молодые люди может, были и не глубоки в мысли, да зато искренни в чувстве, любя и погибая с Онегиным, Татьяной, Ленским в их вполне нынешнем «уличном» школьно-студенческом переводе.
И «Странные женщины», собранные для сцены В.Рецептером из незаконченных пушкинских отрывков и поставленные «Пушкинской школой» (реж. А.Астахов), где мы, почти с изумлением ловили себя на слезах, когда речь заходила о святых мальчиках двенадцатого года, погибавших за Отечество и вместе с молодыми актёрами вспоминали, что это живое слово и тосковали о его затмении.
И «Руслан и Людмила» школы-студии МХАТ (мастерская К.Райкина) в стиле джем-сейшн с бас-гитарами, ударными, микрофонами, рваными джинсами Русланов и Ратмиров, маечками Людмилы и Наины, кепочками Фарлафа и Рогдая, с непрерывным молодым озорством и передразниванием телевизионных шоу поддельных звёзд, с «участием» компьютерного монитора, который подмигивал нынешним днём, обозначая каждую главу как политическую новость: похищают Людмилу – «Криминальная Россия», томится она у Черномора – «Кавказская пленница». И зал, часто полный сверстников из старшеклассников и студентов весело отзывался своему времени и быту, а между тем открывал для себя в Пушкине товарища и современника. Никто никого не воспитывал, а душа светала и умнела в чистом утре пушкинского слова.
И нам хотелось по окончании фестиваля смеяться, ловить за рукав тех, кто не сиживал на лаборатории и не видел спектаклей, блестеть глазами от полноты сердца и размахивать руками, восклицая за михайловским Александром Сергеичем: «Ай да Пушкин!»
Валентин КУРБАТОВ,
г. ПСКОВ
