Архив : №14. 05.04.2013
Последний поклон
Умер Валерий Золотухин.
Новость пронзила. О его болезни стало известно в начале марта. Но всё ещё теплилась надежда, может, и обойдётся. Обошлось же, слава Богу, у Любимова, он тоже долго лежал в коме…
У Золотухина не обошлось…
Он не верил в наш с ним фильм.
Хотя сниматься в моём фильме хотел – хотел и работу, хотел и денег. Да и сколько главных ролей бывает у актёров за шестьдесят? А здесь именно такая, главная. Чтобы получить роль в «Птицах небесных» он даже использовал актёрские приёмчики – вроде случайно зачитал мне письма зрителей, которые получал в театре. Я усмехалась про себя. Он бы и без этих писем получил эту роль. Он был мастер. Он был верующий человек. Он знал, о чём нужно играть.
Но в результат нашей работы он не верил.
Кто я была для него?
Режиссёрка-дебютантка за 40 лет. Смешно. Разве что из сценаристов. На площадке, правда, прислушивался, очень чутко прислушивался. Я робела делать замечания, говорила ему какие-то слова, вроде как между прочим, после съёмок. А он настаивал: поправляйте, поправляйте! Актёр не чувствует. Дубль за дублем, он не заметно для себя прибавляет.
Я научилась этому только к концу съёмок… А он наблюдал. За процессом моего ученичества. За конфликтами в группе. Оставаясь чуть в стороне.
Как-то мы снимали монолог героя Золотухина. Он – бывший директор танкового завода. Круглый год один, без семьи, живёт на даче. И рассказывает приблудной девице про свою жизнь. Я написала несколько вариантов этого монолога. На съёмку Золотухин пришёл со своим. Очень боялся, что я его не приму. А мне понравилось. Да, ответил он, эти слова говорит мне мой сын, я написал о себе. Мы быстро сняли несколько дублей…
Потом, через полгода монтажа, на озвучании в тонстудии Мосфильма, он, как выяснилось, ждал, останется этот монолог в фильме или нет. Мы писали его реплики. Он смотрел на экран, хмурился. Зло шутил в мой адрес: «Вот напишу про вас в своих дневниках, тогда не обижайтесь». Он был там, за стеклом тон-ателье, а я здесь у звукорежиссёрского пульта. И я нажимала кнопку микрофона, чтобы отшутиться ему через динамик. «Пожалуйста, Валерий Сергеевич, главное, фамилию пишите правильно».
Вот на экране перед ним появляется уже смонтированный монолог героя. Золотухин слушает черновой звук. Бросает ручку, хлопает сценарием по пульту. Он доволен! Монолог на месте. Кричит: «Теперь понятно, вы всё-таки талантливая, Татьяна, талантливая!» Я удивлённо улыбаюсь. А как это можно было выбросить, такой монолог? Такой важный? Такой живой? Я его только немного подрезала – на свой вкус. Убрала упоминание о Сахарове, о Горбачёве, которых герой Золотухина чуть пинал. Зачем здесь политика? Зачем сиюминутность? Зачем конкретность? О вечном, пусть это будет монолог о вечном, пусть это будет фильм о вечном – как я прожил жизнь. Как я пришёл к Богу.
В фильме герой Золотухина к Богу не приходит. Пока не приходит. А сам Золотухин – пришёл. Верил. Построил храм. И не говорил об этом. Скромно умалчивал. Я узнала о храме из газет. И тоже из газет, что старший сын его, кстати, выпускник ВГИКа – рукоположён в сан, служит в подмосковном храме.
Премьера. Москва. Дом кино. Сцена. Я у микрофона. Представляю съёмочную группу, актёров. Чуть нарушаю неписанные правила, приглашаю к микрофону одного из актёров – Золотухина, народного артиста СССР! Кого же ещё?!
Речь его я дословно не помню, но смысл был такой: сценарий был хороший, но за то безобразие, которое вы сейчас увидите, я не отвечаю.
Всё, фильм закончился. Поздравления в фойе. Я в тумане, плохо слышу.
Банкет после премьеры. Золотухин находит меня – и благодарит. Хвалит. Ему понравилось. Жалеет, что давал интервью до просмотра, теперь бы он говорил иначе. Потом он ест, пьёт, общается. К Золотухину подходит моя дочь, интересуется, правда ли ему понравился фильм? Он отвечает: «Если бы фильм мне не понравился, меня бы здесь не было». Он говорит чистую правду. Актёры никогда не придут на банкет после премьеры, если фильм их не устроил, если роль их не устроила. И зрители, и критики, в общем-то, тоже не должны нарушать это ещё одно неписанное правило. Но – нарушают. Актёры – нет. Слишком больно.
На следующий день мне звонит Золотухин. Рассказывает, какие слова ему говорили о фильме. О его роли. Мне приятно. Я рассказываю ему, что мне говорили о его роли. Ему приятно.
Потом он везёт фильм на Шукшинский фестиваль на Алтае. Возвращается с призом за режиссуру. Вместе с дипломом передаёт мне на этот раз уже очень-очень лестные слова о фильме. Спрашивает: «Теперь уже надо к вам по имени-отчеству?» Я не принимаю этого знака уважения. Мне хочется корешиться с ним. Я не понимаю тогда, что режиссёры не могут корешиться с актёрами. Карабасы-Барабасы не могут корешиться с Буратинами. Жить друг без друга не могут, вечно воюют друг с другом, ненавидят и любят одновременно, но корешиться – не могут. Живут в разных плоскостях… Золотухин продолжает называть меня по имени. Я пытаюсь обращаться к нему так же. Пару раз спотыкаюсь. Мы остаёмся на прежних позициях – я к нему по отчеству, он ко мне по имени. И это нормально.
Потом были ещё разные фестивали. Были призы. Были общие поездки с Золотухиным. Он показывает фильм на своих творческих вечерах. Он им гордится. Потом проходит время, мы отдаляемся…
Я мечтаю снять Золотухина в новой работе. Но в моём следующем фильме для него нет роли. Потом – не получается с самой работой. Теперь я его никогда уже не сниму. Никогда. Никогда. Страшное слово….
Мне горько и я плачу.
А наш с ним фильм, совсем не коммерческий, совсем не прокатный, всё-таки прошёл по Первому каналу. Не в прайм-тайм. В ночь на Пасху. Потом по «Культуре».
Он и сейчас живёт, наш фильм. Его смотрят. В Интернете. Иногда он мелькает и по ТВ. И я, бывает, очень редко, читаю о нём отзывы. Иногда очень лестные. Хвалят фильм. Хвалят Золотухина…
Валерий Сергеевич!
Молитесь о нас Там.
Помним. Скорбим.
Земля пухом.
Татьяна ФИРСОВА,
кинорежиссёр, кинодраматург
