Архив : №14. 05.04.2013

О детях

Есть писатели, которые мало заботятся о «литературном успехе» и вообще о каких-то внешних атрибутах: творчество для них – дело настолько личное, что оно не имеет никакого «выхода» в их биографию. Как, например, в случае киевлянина Василия Нагибина, учёного-кардиолога, кандидата медицинских наук, сотрудника Национальной академии наук Украины, работающего в научных институтах Польши и Словакии. Когда-то Василий был финалистом премии «Дебют», публиковался в журнале «Октябрь», его прозу высоко ценил Асар Эппель... Это было давно: про срок в восемь лет можно уже сказать «давно». Всё это время однофамилец советского классика писал в стол и не пытался печататься. И это очень заметно по его рассказам: такой характер «вещи в себе», закрытого мира, который равнодушен ко всему внешнему и внимательно вглядывается только в свои собственные законы...

Игорь САВЕЛЬЕВ,

лауреат премии «Литературной России», 

г. УФА

Василий НАГИБИН

Мы пусты. Не в буддийском смысле, а в негативном. Мы ничего не ищем, а если найдём, то… – да смешно даже... Мы не снимаем аэропортных этикеток с рюкзака – красиво и честно – редкое сочетание. Мы любим знакомиться с женщинами, у нас есть несколько способов. Расскажу парочку. В аэровокзале Кракова, Вены или в пресловутом Милане, если вы приезжаете из постсоветских стран, всегда выстраивается длиннейшая очередь на визовый контроль. Надо выйти последним из самолёта или из этого дурацкого автобуса, который везёт вас 5 метров от трапа до входа в аэропорт, а потом ловить взгляд какой-нибудь женщины. Поймав, подходите к ней и говорите что-то вроде: «Молодец, что заняла очередь, я замешкался». И все в очереди сразу поймут, что вы вместе, и своей фантазией воссоздадут желаемую вами ситуацию. А не поймут, так промолчат. Если и она не поймёт, то бросайте её немедленно. Второй вариант – это спросить, нет ли у неё места перекантоваться ночь-другую. Действует на молодых с дредами. Так и быть, третий: старательно уронить к её ногам что-нибудь, а потом, нарочито звеня бутылками закарпатского коньяка в рюкзаке, долго поднимать и извиняться. Банально, но применимо. Работает только для постсоветских стран, в случае с иностранками всё по-другому.

Мы вечны и бесконечны. Наш приход непредсказуем, но и неотвратим. Единственные усилия, которые мы прилагаем – ищем взгляд. Мы несчастливы в личной жизни. Но она у нас есть – задорная, дерзкая, бессмысленная, как и любая другая жизнь. Мы умрём тогда, когда всё станет простым и ясным. И, – чуть не забыл, – мы действительно страдаем, только всеми это воспринимается как-то по-другому. На выбор: пьяница, лентяй, шизофреник, тунеядец, альфонс, лгун.

У неё коса была до восьмого грудного позвонка. Она смотрела на меня так долго, что я успел разработать в своём уме пять версий альтернативных жизней. Использовал первый вариант из приведённых выше, и она всё поняла. Даже сразу меня поцеловала в щёку со словами «какой же ты медлительный», чем меня обескуражила. Очередь поверила. Я же так до сих пор и не справился со своей растерянностью. Впрочем, я не об этом.

В секретной лаборатории, где я служу, есть один дядька пенсионного возраста. Говорят, когда-то он изобрёл волшебный фонарь. Не тот, в котором до революции показывали слайды, а какой-то другой. То ли поляризованный свет, то ли ионизированный воздух. Короче говоря, с этим фонарём он, как Диоген, исходил все коридоры научных и наукообразных учреждений и осел почему-то в офисе фирмы «Цептер». Теперь он занимается тем, что забирает у «Цептера» кастрюли и сковородки, дарит их руководству нашей лаборатории, и за это последние не увольняют его и даже начисляют какую-то зарплату. Он очень ценит свой лаптоп, в котором, с его слов, содержится ценнейшая информация по влиянию его лампы на физиологические процессы. И однажды этот лаптоп поломался, сгорело там что-то. В ужасе он побежал восстанавливать данные с жёсткого диска, и, желая подбодрить мастера, в качестве аванса подарил ему «цептеровскую» сковороду. Мастеру сковорода на хрен была не нужна, ибо он жил прямо в мастерской, гордо именуемой сервис-центром, а столовался у друга фотохудожника или у Светки.

Восстанавливая ионизированные и поляризированные воспоминания, мастер нашёл на жёстком диске любительские фотографии обнажённой старушенции, жены моего коллеги, видимо. Он обработал их таким образом, чтобы не было видно лица, и решил подарить своему другу фотохудожнику. Тот как раз готовил выставку. Или инсталляцию. Там голые модели должны были стоять рядом с собственными фотографиями в тех же позах, а зрителю предлагалось найти десять отличий. Отложив ноутбук, мастер поручил свою контору помощнику – малолетнему геймеру и аутисту, – а сам отправился к фотохудожнику с ещё тёплой флешкой в кармане.

Тот встретил радушно. Он только что получил аванс за свою выставку и весь трепетал. Фотографии очень ему понравились, и он тут же сел за компьютер их обрабатывать. Мастер тем временем ел пельмени. Потом они выпили дешёвой текилы и решили пойти за пивом, но по дороге передумали, купили ещё текилы и поехали к Светке. Светка тоже была довольна в тот день. К ней вернулся со слезами на глазах её бывший бойфренд, который работал таможенником где-то в Закарпатье и всё время приносил разные диковинки. Эти же диковинки можно было купить в любом магазине, но он приносил их из конфиската, и от этого, по мнению Светки, веяло какой-то романтикой. Прозрачно-призрачный ветер раздувал голубой тюль на шторах в её квартире. Они выпили текилы и даже покурили какой-то легализированной дряни. Бойфренд ушёл на поезд до своей таможенной станции. Напившись, Светка по традиции того времени предложила мастеру заняться любовью, чтобы фотохудожник их снимал на свой засаленный «Пентакс», но мастер, как обычно, отказался, потому что Светку безысходно любил. Он оставил их с фотографом наедине, а сам решил вернуться в мастерскую, чтобы закончить ремонт ноутбука моего коллеги, но по дороге решил взять пива.

Продавец в большом киоске, которого звали Василий, приторговывал коноплёй, кислотой и феном. Его знал весь район. Поскольку сам он ничего не употреблял, то сумел сколотить небольшое состояньице. Он бы давно мог купить весь киоск, в котором работал, со всем его содержимым, но не хотел. Когда к нему зашёл мастер, киоск собирались эвакуировать служащие горадминистрации. Для этого прибыли три мужчины в жёлтых жилетках и один в костюме. Тот, что в костюме, занимался переписью товара, а остальные залезли на крышу киоска и прилаживали там крюки автокрана «Ивановец», чтобы перенести киоск на эвакуатор, прибывший тоже. Василий совсем не испугался. Он спокойно позвонил со старенькой «Нокии» хозяину киоска и принял живейшее участие в переписи находящихся в киоске продуктов. Человек в костюме прозрачно намекал ему, что нужно поговорить с шефом насчёт взятки, но Василий предоставил это самому шефу, хотя мог выкупить немедленно не только киоск, но и автокран «Ивановец» вместе с эвакуатором и обслуживающим их персоналом. Когда прибыл мастер по ноутбукам, киоск был уже надёжно закреплён на крюках и ждали только окончания переписи. Василий продал мастеру 4 бутылки пива, вычеркнув их из списка. Дверь киоска закрыли и заклеили сургучной полоской, после чего стали медленно поднимать. В этот момент прибыл собственно хозяин киоска, который тут же стал договариваться с человеком в костюме. Но, как выяснилось, главный в этой бригаде был один из трёх в жёлтых жилетках. Тот нехотя называл хозяину разные суммы. Киоск в это время парил над землёй, демонстрируя чудо левитации. Дождавшись, пока хозяин со своими собеседниками уселся в кабину эвакуатора, Василий попрощался с мастером, нырнул под киоск и вынул из отверстия в его дне, где прятались от мира пауки и бессильный огнетушитель, выдохшийся от того, что друзья Василия когда-то в шутку выпустили его в соседнем дворе. Несколько белых пакетиков. Распихав их по карманам, он бодро зашагал в ближайший подъезд, где жил его друг и клиент, и возле которого, по обычаю того времени, сидел на лавочке старик Джо.

Старик Джо жил так давно, что мог позволить себе утверждать, будто на каждый день года у него приходится по покойнику, а то и по несколько. Все его одноклассники, сослуживцы, однокурсники, родственники, друзья и просто знакомые умирали таким образом, что даты их смерти распределились почти поровну по дням в году. Поэтому старик Джо каждый день ходил в гастроном «Морозовский» на углу и поминал там упокоившихся в этот день. Проводив Василия взглядом и кряхтя, он поднялся и пошёл в гастроном, где и встретил меня. По пути он осмотрел зависший над прошлогодним асфальтом киоск и мельком взглянул на такси, в котором Светка с косой до восьмого грудного позвонка, развалившись на заднем сидении, счастливая и пьяная ехала в аэропорт, чтобы немедленно улететь в Краков – пока открыта была у неё виза – в гости к другому бойфренду. В тот самый аэропорт, где я когда-то к ней пристал. Она бы поехала поездом, но боялась встречи со своим таможенным другом. Однажды, ещё не будучи знакомой с этим таможенником, она уже делала такой эксперимент. Тот задержал её за вывоз нескольких набитых травой сигарет, спрятанных в обычной пачке Мальборо, и с тех пор они стали близки. В аэропорту у Светки друзей ещё не было. Вот и решила попытать счастья.

Я в это время суток обычно занимался тем, что записывал в ежедневник с логотипом «Цептер» имена и истории тех, кого поминал старик Джо. Поэтому я каждый день ходил в гастроном и думал, что сопьюсь. Это был 366-й день, бонус-трек, так сказать, когда, помянув всех, мы собирались помянуть ещё и тех, кто помер 29 февраля, а заодно и повторить за умерших в дату нашего со стариком Джо знакомства. Собственно говоря, о високосных годах не подумав, я думал и вовсе прогулять этот день в «Морозовском», но со мной приключилась забавная история.

У нас в секретной лаборатории в этот день праздновался день рождения одного сотрудника. Когда он, одарённый конвертами и «цептеровскими» кастрюлями и сковородками, ушёл домой, я забрал со стола нетронутую, но открытую бутылку вина и, спрятав её во внутренний карман своего пальто, пошёл домой. Снег валил сказочный. По дороге я встретил своего друга, который знаменит был вот чем: однажды, забыв пин-код своей зарплатной карточки, он два раза попытался его ввести. При этом он помнил все цифры кода, но забыл их порядок. Дважды потерпев неудачу, он пошёл домой и лёг спать, и во сне ему приснилась правильная комбинация. Окрылённый таким сновидением, он позвал меня отметить это откровение, но оказалось, что приснившаяся ему комбинация была неверной. Некоторые учёные до сих пор утверждают, что она была верной, но неправильно интерпретированой по вхождению в состояние бодрствования. В общем, карточку банкомат изъял, и мы возмущённо пошли её восстанавливать, и когда в отделении банка у моего товарища спросили паспорт, то оказалось, что справка с пин-кодом была там же под обложкой. Такое откровение мы не могли пропустить мимо, а посему мы с ним выпили вина, но почему-то не допили. И буквально через полсотни метров я был задержан «за распитие» пешим патрулём возле Планетария. Дело в том, что я с работы домой и наоборот хожу пешком. И Киев устроен таким образом, что как бы вы не шли с моей работы ко мне домой, или из моего дома ко мне на работу, то вы неизбежно будете проходить мимо Планетария. Показав милиционерам своё удостоверение с места работы и свой паспорт с пропиской, я был искренне озадачен их вопросом: «А что ты здесь делаешь?». Возле Планетария-то.

– Вот адрес моей работы, – молвил я, демонстрируя им удостоверение. – Вот моя прописка, – демонстрируя паспорт. – Проведём воображаемую прямую. Она неизбежно будет проходить через околопланетарные орбиты.

Это их и добило. Разозлившись, они вызвали бобик и стали меня обыскивать. На вопрос о наличии ценных вещей я отвечал помахиванием бутылкой вина: «Ничего ценнее, – говорю, – нет». Мобильный после обыска почему-то тоже вошёл в этот список. Денег было 3 гривны с мелочью.

– На хрен ты его задержал, если у него три гривны? – резонно поинтересовался лейтенант, приехавший в бобике. Но поскольку протокол был уже заполнен, то меня усадили на лавку в багажнике, и пока мы ехали, лейтенант рассказывал остальным, что ему скоро дадут квартиру где-то в Ирпене или Буче. Вино оставили при мне, и я безнаказанно его похлёбывал.

– Ты где живёшь? – спросил меня лейтенант.

– Мой паспорт у вас, – ответствовал я.

– А давай-ка мы позвоним тебе домой и уточним, когда ты там бывал последний раз!

Но я не мог этого ему позволить, ибо жил тогда со своей бабушкой, и даже представить себе не мог, что с ней случится, если ей позвонят из милиции. Она относилась к милиции серьёзно, поэтому я говорил, что никаких телефонов я им не скажу, и поэтому они мне не верили.

Меня записали в какую-то книгу, когда мы приехали в отделение на улице Московской. В отделении был усатый капитан. Он решал кроссворд. Меня не посадили за решётку с бомжами, а оставили прямо в комнате отдыха милиционеров, или как это у них называется.

– Автор Мцыри? – вопросил он сквозь дымные усы у своих коллег. Все молчали.

– Лермонтов, – сказал я.

Он долго считал буквы, – судя по движению руки, вопрос был по вертикали, – но, видимо, он ошибся в перекрёстных словах.

– Врёшь, – проревел он, и я еле удержался от ироничной улыбки. Потом я подсказал ему два слова по горизонтали, в которых он ошибся (город в Сибири и изобретатель радио), и тогда Лермонтов вписался на своё законное место. Так мы ещё долго бы решали крестословицу, но лейтенант, зная, что у меня три гривны с собой, решил меня отпустить, потому как домашний телефон я всё равно не сообщал.

Отпущенный, я пообещл на будущее вести себя хорошо, и решил снять стресс в «Морозовском», хоть и шёл уже 366-й день. За прошедший год как-то привык. Тут и выяснилось, что у старика Джо в запасе ещё 29 февраля. Закончив свои истории, он кричал мне:

– О детях надо писать, писателишка ты задрыпанный. Тогда и пить бросишь. Дети интереснее всего. Писать надо о детях. 

Василий НАГИБИН