Литературная Россия
       
Литературная Россия
Еженедельная газета писателей России
Редакция | Архив | Книги | Реклама |  КонкурсыЖить не по лжиКазачьему роду нет переводуЯ был бессмертен в каждом слове  | Наши мероприятияФоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Казачьему роду нет переводу»Фоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Честь имею» | Журнал Мир Севера
     RSS  

Новости

17-04-2015
Образовательная шизофрения на литературной основе
В 2014 году привелось познакомиться с тем, как нынче проводится Всероссийская олимпиада по литературе, которой рулит НИЦ Высшая школа экономики..
17-04-2015
Какую память оставил в Костроме о себе бывший губернатор Слюняев–Албин
Здравствуйте, Дмитрий Чёрный! Решил обратиться непосредственно к Вам, поскольку наши материалы в «ЛР» от 14 ноября минувшего года были сведены на одном развороте...
17-04-2015
Юбилей на берегах Невы
60 лет журнал «Нева» омывает берега классического, пушкинского Санкт-Петербурга, доходя по бесчисленным каналам до всех точек на карте страны...

Архив : №19-20. 17.05.2013

В круге первом

Кто такой Лев Копелев, подготовленный читатель знает благодаря роману Александра Солженицына «В круге первом». Помните Рубина? Писатель его полностью списал с Копелева. Осталось уточнить, как и за что Копелев попал в круг первый и что последовало потом?

  

Лев Зиновьевич Копелев родился 9 апреля 1912 года в Киеве. Уже в декабре 1958 года при вступлении в Союз писателей он писал в автобиографии: «Отец в то время был земским агрономом в с. Бороднянке (в настоящее время работает старшим агрономом в Гипросахаре, г. Москва). До 1926 г. жил с семьёй в Киеве, учился в семилетке. В 1926 г. переехали в Харьков. Школу закончил в 1927 г. Два года работал на временных работах и состоял на Бирже труда подростков; 1929–30 гг. работал преподавателем и заведующим вечерней рабочей школы 2-й ступени (для малограмотных) на ст. Основа Харьковского района. С 1930 до 1934 г. работает на Харьковском паровозостроительном заводе им. Коминтерна, главным образом, в заводской многотиражке. В 1931 г. принят в кандидаты, в 1932 г. – в члены ВЛКСМ. С 1933 по 1935 г. (первый год совмещая с работой) учился в Харьковском университете на философском факультете».

В этой краткой автобиографии Копелев ни слова не сказал о том, что в молодости он очень восхищался большевикам. Но когда начались гонения на «бухаринско-троцкистскую» оппозицию, его симпатии оказались на стороне преследуемых. За это парня даже на десять дней арестовали. Ничего не рассказал он и о том, как в числе «тридцатитысячников» на какое-то время был отправлен в село, где увидел, как органы НКВД расправлялись с кулаками.

Тяга к литературе у Копелева проявилась ещё в Харькове. Кстати, поначалу свои статьи молодой философ писал как на русском, так и на украинском языках.

В 1935 году отца Копелева перевели на работу в Москву. Сын не остался в Харькове, он тоже перевёлся в столицу, став студентом второго курса немецкого факультета пединститута иностранных языков.

После получения в 1938 году диплома Копелев был рекомендован в аспирантуру Московского института философии, литературы и истории. Буквально перед самой войной он защитил на кафедре зарубежной литературы кандидатскую диссертацию «Проблемы буржуазной революции в драматургии Шиллера».

Когда началась война, Копелев записался добровольцем в Красную Армию. Какое-то время он служил старшим инструктором в политуправлении Северо-Западного фронта. В 1943 году его приняли кандидатом в члены ВКП(б). Потом был Белорусский фронт.

Будучи политработником, Копелев в отличие от других своих коллег по политуправлению постоянно позволял себе публично высказывать собственные суждения. Эта его неосторожность потом обошлась ему очень дорого. В фондах РГАЛИ я нашёл выписки из протоколов различных партийных мероприятий 2-го Белорусского фронта. По ним видно, что тучи над германистом стали сгущаться ещё весной 1943 года.

Первый раз Копелеву объявили взыскание в апреле 1943 года. При следовании в город Корсунь он посадил в вагон неизвестную женщину, а потом принял на должность повара кухни 7-го отдела политуправления непроверенную женщину, которая, как оказалось, работала при немцах буфетчицей на одной из железнодорожных станций.

Во второй раз Копелева привлекли к ответственности 8 апреля 1944 года. Ему вменили в вину «сближение с попами-антисоветчиками, в результате чего служители культа использовали своё сближение с офицерами Красной Армии в своих реакционных поповских делах (выпивки, фотографирование, посещение церкви, попытка устроить панихиду по жертвам, погибшим от рук фашистов, крестный ход в честь победы Красной Армии и прочее)». За это собрание первичной парторганизации политуправления 2-го Белорусского фронта вкатило Копелеву выговор.

В июле 1944 года генерал Окороков сделал в адрес Копелева замечание. «Война, – заявил генерал, – не институт благородных девиц. Как можно заставить наших военных «полюбить немца?», того самого немца, который зверски издевается над нашими военнопленными».

Развязка наступила весной 1945 года. О том, что тогда случилось, подробно изложено в выписке из протокола заседания бюро первичной парторганизации 2-го Белорусского фронта от 17 марта 1945 года. Суть дела изложил некто Антоненко. Он заявил: «Находясь в командировке в Восточной Пруссии с 22 января по 26 января 1945 года на территории, завоёванной нашими войсками, Копелев болезненно воспринял всё то, что делали и делают наши отдельные бойцы на территории врага, мстя за горе нашего народа. Вместо того чтобы понять, что это неизбежно на первом этапе вторжения в логово врага, он всё это квалифицировал как худший фашизм. Он считает, что немцы не заслужили этого, так как они не делали этого у нас. У немцев ответственны за это эсэсовцы, а не народ. В беседах с гражданским населением он проявлял большое сожаление к ним и стремился огородить их, убеждал наших солдат, что эти немцы не виноваты и их трогать не надо. Много говорил о гуманности. Солдаты и офицеры возмущались этим. Уезжая из Восточной Пруссии, Копелев плакал и заявил, что приедет в отдел и демонстративно подаст рапорт об отчислении из армии. При этом он объяснял, что он знает, что есть люди, которые протестуют против таких порядков в нашей армии. Приехав в отдел, тов. Копелев написал рапорт, но майор Беляев его разорвал и сжёг. В рапорте Копелев писал:

Прошу отчислить меня из армии. Причины:

1) всё ухудшающееся состояние здоровья;

2) желание вернуться к прежней научной работе;

3) неприспособленность к работе на оккупированной территории.

Копелев в беседе с подполковником Забоштанским по существу выразил несогласие с решением ГОКО по поводу мобилизации немецких мужчин, заявив:

1) что это мероприятие ускорит новую войну, так как все немцы после пребывания на работах в СССР вернутся оттуда ярыми врагами СССР и будут усиленно готовить новую войну;

2) он заявил, что раз так, то нужно выселить в Якутию всё население Восточной Пруссии – мужчин, женщин, детей, чтобы они там погибли».

На партсобрании разговор оказался недолог. Копелева исключили из кандидатов в члены партии. Но точка на этом поставлена не была. Пятого апреля Копелева арестовали.

«Смершевцы» пришли за ним в госпиталь, располагавшийся под Данцигом, где он лежал после тяжёлой контузии. Никто вникать в дело гуманиста не стал. Ему дали десять лет за пропаганду «буржуазного гуманизма» и за «сочувствие к противнику». Из Штеттина его этапировали за Волгу, в лагерь на Унже.

Родные были в шоке. Они добились пересмотра дела. И в августе 1946 года Копелев был доставлен на «переследствие» в Бутырку. Спустя три с небольшим месяца, трибунал Московского военного округа полностью бывшего политработника оправдал – «за отсутствием состава преступления». Уже в январе 1947 года он вышел на свободу.

Копелеву бы на этом успокоиться, но он решил добиться восстановления справедливости во всём и обратился в парткомиссию Главпура с требованием восстановить его в правах кандидата в члены ВКП(б). У комиссаров это вызвало приступ ярости, и в середине марта 1947 года за ним вновь пришли. Трибунал первой инстанции приговорил Копелева к трём годам исправительно-трудовых лагерей. В лагере он получил место фельдшера. Тем временем военная прокуратура пришла к мыли, что бывший политработник получил слишком мало, и внесла протест, после чего военная коллегия Верховного Суда добавила «гуманисту» ещё семь лет.

На свободу Копелев вышел в конце 1954 года. После реабилитации он осенью 1956 года попытался получить работу в МГУ. Писатель рассказывал: «...Я пришёл к декану филологического факультета МГУ профессору Самарину. На фронт я уходил как преподаватель ИФЛИ. Во время войны ИФЛИ слился с МГУ. По закону мне должны были там предоставить работу. Самарина я знал ещё по Харькову, одно время в 1928 году мы даже считались друзьями. Он принял меня сладчайше-любезно, потом выложил список своих сотрудников.

– Чтобы предоставить работу вам, я должен уволить одного из них. Предоставляю вам выбор – кого именно?.. Понимаю вас, понимаю. Ну что ж, твёрдо обещаю: как только освободится первая вакансия здесь или в Институте мировой литературы, где я имею честь быть заместителем директора, вы будете первым кандидатом» (Р.Орлова. Л.Копелев. Мы жили в Москве. 1956–1980. М., 1990). Но никаких вакансий для Копелева у Самарина так и не открылось. Лишь в 1957 году он получил место преподавателя в Московском полиграфическом институте. Одновременно он устроился также в Институте истории искусств, став писать статьи по истории немецкоязычного театроведения и взявшись за большую монографию «Гёте и театр».

В 1958 году Копелев, только что блестяще переведший замечательный роман Ремарка «Три товарища», подал заявление о вступлении в Союз писателей. Рекомендации ему дали Евгения Книпович, А.Марьямов и Афанасий Салынский. «Копелев, – подчеркнула Книпович, – образованный германист; выступая преимущественно по острым вопросам современости, он превосходно владеет материалом немецкой литературы XVIII–XIX веков, преимущественно интересуясь её наиболее революционными течениями».

По поручению приёмной комиссии работы Копелева отрецензировали В.Жданов и Н.Вильмонт. Оба литературоведа отметили блестящее знание соискателем немецкой литературы и умение ярко подать сложный материал. Однако на самом заседании кандидатура Копелева вызвала споры. Так, против него резко выступили поэты Игорь Кобзев и Алексей Марков. Кобзев, к примеру, так и не увидел в германисте талантливого сочинителя. Он воспринял Копелева всего лишь как автора необязательных послесловий к сомнительным книгам.

В 1959 году у Копелева и его второй супруги Орловой появилась идея сочинить книгу о польском романтике Кароле Сверчевском, с которого, как говорили, Хемингуэй списал в своём романе «По ком звонит колокол» генерала Гольца. Но потом кто-то супругам сообщил, что Сверчевский одно время работал на советскую разведку, а в Испании он постоянно конфликтовал с Матэ Залка. Копелев и Орлова решили, что следует рассказать всю правду. Однако им дали понять, чтобы они об этом даже не мечтали. И супруги от своего замысла отказались.

В 1960 году Копелев выпустил книгу статей о зарубежной литературе «Сердце всегда слева». «Несколько лет спустя, – признался он в мемуарах, – я уже стыдился иных страниц – доктринёрских пошлостей о Беккете, о Кафке, схоластических умозрений о соцреализме и др. Но эта книга сразу же вызвала нападки бдительных критиков-староверов; сосредоточились они все на одной странице. В статье о романе Г.Грина «Тихий американец» я доказывал, что понятие «гуманизм» не требует прилагательных, что определения вроде «буржуазный», «пролетарский», «абстрактный» и т.п. несостоятельны, что гуманизм – то есть человечность, человеколюбие – либо реально существует и независим от идеологий, либо симулируется и тогда прилагательные тоже ни к чему. За эту идеологическую ересь меня ругали в «Литгазете», в «Иностранной литературе», в журнале «Коммунист», в «Октябре» и др. А я удивлялся больше, чем огорчался. Ведь мне казалось, что я лучше моих критиков отстаивал социалистический реализм. Из-за этого со мной спорили и некоторые друзья-единомышленники. Так, Анна Зегерс и Назым Хикмет в личных беседах иронически-насмешливо отзывались обо всех теориях соцреализма, в том числе и о моих».

Отдельная страница в биографии Копелева связана с Солженицыным. Они познакомились ещё в декабре 1947 года. «Мы, – вспоминал писатель в книге «Мы жили в Москве», – оба были заключёнными Марфинской спецтюрьмы, жили и работали вместе до июля 1950 года». Впоследствии Солженицын вывел Копелева в романе «В круге первом» под фамилией Рубин.

Когда Копелев вышел на свободу, он разыскал адрес Солженицына (тот ещё находился в ссылке, в Казахстане) и написал ему письмо. Вновь два литератора увиделись в Москве летом 1956 года. Копелев писал в своём дневнике: «24 июня... Мы с Митей на вокзале встречаем С. Он похудел. Бледный, нездоровый загар. Но те же пронзительные синие глаза. Ещё растерян, не знает – что, куда? Тот же торопливый говор. 25 июня... С. приехал к нам на дачу. Сумка рукописей. Вдвоём в лесу. Он по-детски радуется берёзам: «Там ведь степь, только голая степь. А это – русский лес». Читает стихи – тоска заключённого о далёкой любимой. Искренние, трогательные, но всё же книжные; надсоновские и апухтинские интонации. Потом читает очень интересные пьесы. «Пир победителей» – мы в Восточной Пруссии, январь 1945 года. Пьеса в стихах. Шиллеризация? Здорово придумано: в старом прусском замке наши кладут зеркало вместо стола. Стихи складные, но коллизия надуманная. Идеализирует власовца: трагический герой. Для С. сейчас главное – пьесы».

Весной 1961 года Солженицын принёс Копелеву своего Денисовича. Орлова отметила в дневнике: «Май 61 г. С. принёс рукопись. На плохой бумаге, через один интервал, почти без полей. Заголовок «Щ-854» (арестантский номер). Сперва не хотел никому, кроме Л., показывать. Разрешил мне. Первую страницу преодолевала, а дальше и не знаю, что было вокруг, не подняла головы, пока не кончила. Ни минуты сомнения: такой барак, такая миска, такой лагерь. Я этого не испытала, не знала об этом, не хотела знать. Потому – острое чувство вины. Л. говорит: «Всё правда». Составили список – ещё 6 человек».

Спустя полгода Копелев с Орловой добились от Солженицына разрешения показать рукопись Твардовскому. «Обсуждаем, – рассказывала в своём дневнике Орлова, – как сделать. Перебираем знакомых новомирцев. Решаем: через Асю [Берзер.В.О.] и отнесу я, у Л. [Копелева. – В.О.] слишком дурная репутация».

В середине 60-х годов издательство «Молодая гвардия» отправила в набор книгу Копелева о Брехте, написанную для серии «ЖЗЛ». Но охранители в такой книге не были заинтересованы. Они стали давить на издателей. Что произошло дальше, рассказал в своих мемуарах сам Копелев. «Директор издательства, член Бюро ЦК ВЛКСМ Юрий Верченко, приказал зав. редакцией рассыпать набор. Тот возразил спокойно:

– Мы заплатили автору шестьдесят процентов гонорара, уже израсходовались на набор, на иллюстрации. Книгу объявили в «Книжной летописи». Магазины уже заказали не меньше пятидесяти тысяч. И в ГДР про эту книгу объявили, у автора там связи на самом верху. Если рассыплем набор, получим выговоры за грубое нарушение финансовой дисциплины, за перерасход. И к тому же стыдно будет. По всему миру ославят. А если выпустим, можем тоже, конечно, получить взыскания за «притупление». Зато ни стыда, ни убытка не будет. Да и уж так ли строго нас покарают?

Верченко согласился на компромисс: задержать издание, предусмотренное в апреле, на месяц-полтора, пока пройдёт съезд комсомола. Съезд прошёл. Верченко снова избрали в ЦК ВЛКСМ. Книга вышла в конце мая. Но ещё до того как она поступила в продажу и в библиотеки, журнал «Знамя» опубликовал длиннейшую разгромную статью Дымшица. Он «защищал память» Брехта – безупречного революционера, марксиста – от злонамеренных идеологических искажений. Резко отрицательные рецензии появились и в некоторых других журналах («Огонёк», «Октябрь» и др.). Единственная положительная рецензия была напечатана в грузинской газете».

Когда начались процессы над инакомыслящими, Копелев молчать не стал. В начале 1966 года он подписал коллективное заявление на имя президиума 23-го съезда КПСС против осуждения Синявского и Даниэля, вошедшее в историю как «письмо 63-х».

Генрих Бёлль и Лев Копелев вспоминают, почему  они стреляли друг в друга. Берлин, 1981 год
Генрих Бёлль и Лев Копелев вспоминают, почему
они стреляли друг в друга. Берлин, 1981 год

Потом было участие в борьбе за Гинзбурга, Галанскова и Добровольского. За это Копелеву секретариат Московской писательской организации 20 мая 1968 года объявил «строгий выговор с предупреждением и занесением в личное дело». В ответ писатель обратился в ЦК КПСС. Он отметил, что развязанное против Галанскова дело свидетельствовало о том, «что его устроителей ничему не научил политический опыт процессов Бродского, Синявского и Даниэля, Хаустова, Буковского и др. Снова нашлись следователи, прокуроры и судьи, которые дают нашим противникам желанные аргументы, а у наших друзей возбуждают колебания, разочарования и возмущение». Но это обращение осталось без ответа.

Ещё в конце 60-х годов Копелев обратился к мемуарам. Рукопись его воспоминаний «Хранить вечно» в 1971 году прочитал Давид Самойлов. «Весьма интересно, – отметил поэт 7 ноября 1971 года в своём дневнике, – особенно о наших в Вост. Пруссии. Сейчас время мемуаров. Наверное, это самое интересное из того, что пишется сейчас». Однако о публикации этих воспоминаний в Москве тогда не могло быть и речи. Впервые они были напечатаны на Западе в 1976 году.

Естественно, спецслужбы знали и о настроениях писателя, и о его работе над книгой «Хранить вечно». Германисту не раз давали понять, что ему следовало бы отойти от правозащитной деятельности. Он делал вид, что намёков не понимал. В ответ власти выбрали тактику замалчивания писателя. Кроме того, его перестали куда-либо пускать и печатать.

В декабре 1974 года Копелев обратился к руководству Московской писательской организации. Он пожаловался на то, что ему перекрыли доступ в печатные органы. «До прошлого года, – сообщал писатель, – я периодически писал обзоры (на правах рукописи) театральной жизни и новейшей драматургии в странах немецкого языка (ГДР, ФРГ, Австрия, Швейцария), консультировал постановки немецких пьес по заданиям кабинета зарубежной драматургии ВТО. В этом кабинете я работал до войны, оттуда ушёл на фронт, после реабилитации с 1956 г. систематически участвовал в работах кабинета. Однако в 1974 г. руководство ВТО запретило привлекать меня и как автора обзоров (анонимных), и как консультанта, и как переводчика». А в издательстве «Наука» проигнорировали предложение писателя «перевести и подробно прокомментировать никогда ранее не публиковавшиеся по-русски дневники (так наз. «Анналы») Гёте».

Копелев в конце своего письма спрашивал: «Осуждён ли я пожизненно быть отлучённым от литературной работы на родине?» Ответом стало заседание 30 марта 1977 года секретариата Московской писательской организации с разбором его персонального дела. Теперь писателю вменили в вину издание на Западе книги «Хранить вечно».

Роль главного обвинителя на этом заседании взял на себя Феликс Кузнецов. Этот критик всё припомнил коллеге: письма в защиту Синявского, Гинзбурга, опубликованный в эмигрантском журнале «Посев» протест в связи с осуждением Осипова, телеграммы Папе Римскому и английской королеве по поводу академика Сахарова. По совокупности «заслуг» Кузнецов предложил изгнать опального литератора из Союза писателей.

Вслед за Кузнецовым германиста гневно осудили Ал. Михайлов, А.Рекемчук, А.Медников, Г.Берёзко, М.Барышев и М.Львов. Каждый из выступивших потребовал растоптать инакомыслящего. «Как наглой ложью является всё, что печатал и печатает Копелев за рубежами нашей страны, – заявил Рекемчук, – так лжёт он и говоря о работе писательской организации и её секретариате».

Но травля Копелева на этом не прекратилась. В октябре 1980 года вопрос о писателе был вынесен на политбюро ЦК партии. Пять членов высшего советского руководства – Андропов, Гришин, Кириленко, Кунаев и Тихонов – проголосовали за то, чтобы Копелева вместе с женой, которая «полностью разделяет враждебные взгляды мужа», выпустить в Германию. И буквально через два месяца после отъезда супругов их лишили советского гражданства.

В Германии Копелева сильно поддержал Генрих Бёлль. Позже писатель получил место профессора в Бергском университете. Затем его очень заинтересовал Вуппертальский проект (Копелев принял участие в создании томов «Россия и русские глазами немцев», «Германия и немцы глазами русских» и других книг).

Советское гражданство Копелеву вернули в августе 1990 года. Писатель получил возможность периодически приезжать в Москову.

Уже летом 1995 года он, давая интервью «Московским новостям», отметил, что «заслуженное поражение гитлеровщины стало незаслуженным триумфом сталинщины». Но так ли уж прав был писатель?

Умер Копелев 18 июня 1997 года.


Вячеслав ОГРЫЗКО




Поделитесь статьёй с друзьями:
Кузнецов Юрий Поликарпович. С ВОЙНЫ НАЧИНАЮСЬ… (Ко Дню Победы): стихотворения и поэмы Бубенин Виталий Дмитриевич. КРОВАВЫЙ СНЕГ ДАМАНСКОГО. События 1967–1969 гг. Игумнов Александр Петрович. ИМЯ ТВОЁ – СОЛДАТ: Рассказы Кузнецов Юрий Поликарпович. Тропы вечных тем: проза поэта Поколение Егора. Гражданская оборона, Постдайджест Live.txt Вячеслав Огрызко. Страна некомпетентных чинуш: Статьи и заметки последних лет. Михаил Андреев. Префект. Охота: Стихи. Проза. Критика. Я был бессмертен в каждом слове…: Поэзия. Публицистика. Критика. Составитель Роман Сенчин. Краснов Владислав Георгиевич.
«Новая Россия: от коммунизма к национальному
возрождению» Вячеслав Огрызко. Юрий Кузнецов – поэт концепций и образов: Биобиблиографический указатель Вячеслав Огрызко. Отечественные исследователи коренных малочисленных народов Севера и Дальнего Востока Казачьему роду нет переводу: Проза. Публицистика. Стихи. Кузнецов Юрий Поликарпович. Стихотворения и поэмы. Том 5. ВСЁ О СЕНЧИНЕ. В лабиринте критики. Селькупская литература. Звать меня Кузнецов. Я один: Воспоминания. Статьи о творчестве. Оценки современников Вячеслав Огрызко. БЕССТЫЖАЯ ВЛАСТЬ, или Бунт против лизоблюдства: Статьи и заметки последних лет. Сергей Минин. Бильярды и гробы: сборник рассказов. Сергей Минин. Симулянты Дмитрий Чёрный. ХАО СТИ Лица и лики, том 1 Лица и лики, том 2 Цветы во льдах Честь имею: Сборник Иван Гобзев. Зона правды.Роман Иван Гобзев. Те, кого любят боги умирают молодыми.Повесть, рассказы Роман Сенчин. Тёплый год ледникового периода Вячеслав Огрызко. Дерзать или лизать Дитя хрущёвской оттепели. Предтеча «Литературной России»: документы, письма, воспоминания, оценки историков / Составитель Вячеслав Огрызко Ительменская литература Ульчская литература
Редакция | Архив | Книги | Реклама | Конкурсы



Яндекс цитирования