Архив : №22. 31.05.2013

Колоссальная фигура

Иван Толстой в 2006 году на радио «Свобода» утверждал, что к Ефиму Эткинду более чем к кому-либо относится слово герой. «Колоссальная фигура, – говорил он о нём. – Просветитель. Человек высочайшей репутации. Человек, ставший мифом». А героем Эткинд в понимании Толстого был потому, «что судьба переломила его жизнь в расцвете сил, ударила топором так, что мало кто другой оправился бы, – а он, изгнанный из страны, полностью восстановился профессионально (правда, переключив направление культурного движения) и за 25 лет эмиграции достиг тех же высот, с которых был безжалостно скинут».

Ефим Григорьевич Эткинд родился 26 февраля 1918 года в Петрограде. Его мать была певицей. Отец занимался предпринимательством, в частности, арендовал бумажную фабрику, за что неоднократно подвергался преследованиям (последняя его должность была начальник химической группы Ленгоркоопинсоюза).

Во второй половине 30-х годов Эткинд учился в Ленинградском университете. Восемнадцатый век ему преподавал Григорий Гуковский. В какой-то момент студент решил, что сможет разыграть своего многознающего учителя. Он потом вспоминал: «Я пришёл к профессору Григорию Александровичу Гуковскому, специалисту по русской литературе XVIII века, сообщил ему, что нашёл в архиве любопытную рукопись неизвестного поэта, современника Державина, и прочёл ему начало эпической поэмы:

Гуковский, слушавший до тех пор стоя, уселся в кресло и пророкотал своим характерным басом: «Читай, читай дальше!» Я продолжал:

Кроме университета, Эткинд до войны исправно посещал также студии А.А. Смирнова и А.В. Фёдорова, учась там переводить поэтов Запада.

В 1941 году Эткинд окончил филфак Ленинградского университета по двум отделениям – немецкой и французской филологии. «Тогда же, в 1941 году, – писал он в феврале 1953 года в автобиографии, – по путёвке Наркомата просвещения уехал на преподавательскую работу в г. Киров на должность преподавателя, а затем ст. преподавателя и и.о. зав. кафедрой немецкого языка педагогического института им. Ленина. В апреле 1942 г. уехал добровольцем в действующую армию в политуправление Карельского фронта. Был зачислен переводчиком в редакцию газеты для войск противника «Фронтовик» (на немецком языке). Затем до окончания войны служил в политических, а с 1944 года в разведывательных органах сперва Карельского, а после капитуляции Финляндии – 3-го Украинского фонтов. Последняя должность в действующей армии – переводчик разведотдела штаба 26 армии. По окончании войны был назначен на должность старшего преподавателя военного перевода немецкого и французского языков в 1-й Ленинградский педагогический институт иностранных языков».

В декабре 1947 года Эткинд защитил в Ленинградском университете кандидатскую диссертацию по творчеству Эмиля Золя. Его научным руководителем был великий учёный Виктор Жирмунский.

Демобилизовавшись через полгода после защиты из армии, Эткинд остался в Ленинградском пединституте иностранных языков как гражданский преподаватель. Но в 1949 году, когда началась борьба с космополитами, его уволили «за методологические ошибки». Он вынужден был уехать в Тулу, где ему разрешили преподавать в местном пединституте французский язык.

Кажется, окончательно гроза над Эткиндом миновала в конце 1950 года. Во всяком случае уже в январе 1951 года он, ещё оставаясь в Туле, подал заявление в Ленинградскую писательскую организацию о приёме в Союз писателей. Одну из рекомендаций ему дал Александр Дымшиц (а надо знать, кем являлся Дымшиц: это был сверхосторожный человек и проверенный коммунист, публично одобривший гонения на космополитов; ежели бы он почувствовал, что к Эткинду у начальства остались какие-либо претензии, то ни за что из-под его пера не появилось бы ни строчки в поддержку этого литератора). «Тов. Эткинда Е.Г., – писал Дымшиц, – я знаю с 1939 г. (в 1939–41 гг., будучи студентом ЛГУ, он занимался у меня в семинарах по русской литературе, и уже тогда с успехом работал над поэтическими переводами с немецкого). В 1950 г. я познакомился с рядом новых переводческих и литературоведческих работ т. Эткинда, которые представляются мне в высшей степени удачными. Среди них мне хотелось бы особо отметить цикл сатирических произведений современных немецких демократических поэтов и большое учебное пособие по современной германской литературе, выпускаемое Учпедгизом».

Кроме Дымшица, поддержали Эткинда в январе 1951 года также профессор А.А. Смирнов и А.В. Фёдоров, в чьих студиях переводчик занимался ещё до войны. Так, Смирнов отметил, что Эткинд «слушал мои лекции в университете, а кроме того занимался с 1934 по 1941 г. в руководимой мною студии по художественному переводу с французского языка при Ленинградском отделении ССП. В своих переводах, которые он начал печатать с 1939 г., он проявил, кроме превосходного знания русского и иностранных языков, отличное владение техникой стиха, большую вдумчивость и верное чувство стиля».

Однако руководство Ленинградской писательской организации в 1951 году всё же решило перестраховаться и на всякий случай кандидатуру Эткинда отклонило.

Осенью 1952 года талантливый переводчик окончательно был властями помилован. Ему дозволили вернуться в Ленинград и дали место доцента в пединституте им. А.И. Герцена. Спустя полгода он предпринял вторую попытку вступить в элитарный клуб. «Знаю товарища Эткинда Ефима Григорьевича в течение года как очень хорошего переводчика французских и немецких поэтов, классиков и современников, как литературоведа и отличного, вдумчивого и эрудированного редактора Барбье, – отметил в своей рекомендации Павел Антокольский. – Работа тов. Эткинда над книгой Барбье, над её составлением, над привлечением новых, ещё неизвестных материалов, работа творческая и в то же время кропотливая, проходила вся на моих глазах. И я по совести должен назвать её образцовой. Стихотворные переводы тов. Эткинда отличаются точностью, энергией выражения, они изобретательны и поэтичны. Тов. Эткинд верно и остро чувствует поэзию сегодняшней демократической Германии, прогрессивную поэзию Франции. В настоящее время он много и плодотворно работает как переводчик и литературовед».

Ещё одну рекомендацию Эткинду дала влиятельная помощница Александра Фадеева – Евгения Книпович. Но по просьбе Всеволода Кочетова дело переводчика начали волокитить. В Союз писателей его приняли лишь летом 1956 года.

Позже Эткинд выпустил одну из своих книг «Поэзия и перевод». Её высоко оценили в академических кругах и в писательской середе. «Был у меня Е.Г. Эткинд, – сообщил 15 июля 1963 года Корней Чуковский Самуилу Маршаку. – Подарил мне вёрстку своей книги «Поэзия и перевод». Её многие страницы посвящены вашим переводам Шекспира, Бёрнса, Радари. Чудесная, талантливая книга, и он сам так и пышет талантом. Радует его бесстрашие: недавно Андроников прочитал нам обоим найденное им стихотворение Лермонтова. Я с первых же строк учуял подделку, но обдумывал, как бы поделикатнее сказать Андроникову, который убеждён, что это подлинник. Вдруг Эткинд: неужели вы думаете, что эта пустопорожняя дребедень Лермонтов! И с ненавистью взглянул на А[ндронико]ва. Всё это петербургский заквас».

В 1963–1964 годах Эткинд внимательно следил за тем, как развивалось дело Бродского, и по мере сил пытался бороться за поэта. «Дар сообщает, – отметила 14 декабря 1963 года в своём дневнике Л.К. Чуковская, – что одна только секция переводчиков, по настоянию Эткинда, вступилась за Иосифа». Когда начался суд, Эткинд выступил свидетелем защиты, что очень не понравилось литературному генералитету. Впоследствии переводчик своё участие в деле поэта отразил в воспоминаниях «Процесс Иосифа Бродского», которые вышли в Лондоне в 1988 году.

К слову, ещё во время процесса Эткинд попал в списки неблагонадёжных. Его имя прополоскала молодёжная газета «Смена», суд вынес по нему частное определение, а руководство Ленинградской писательской организации объявило правдоискателю взыскание. Близкие боялись, как бы учёный сам не загремел в тюрьму. Но случилось неожиданное: 14 января 1965 года Эткинд был избран в новый состав правления Ленинградской писательской организации. После этого продолжать публичную травлю критика власть побоялась. Больше того, в апреле 1965 года секретарь правления Ленинградской писательской организации П.Капица дал ему блестящую письменную характеристику для поездки в Финляндию. В той характеристике особо было подчёркнуто: «В Союзе писателей Эткинд известен своей активной общественной работой. Он является редактором устного альманаха «Впервые на русском языке», членом Совета по художественному переводу при правлении Союза писателей СССР, членом бюро секции художественного перевода при ЛО СП РСФСР, руководителем семинара молодых переводчиков». Важно и то, что эту характеристику завизировали секретари Дзержинского райкома партии.

По всему выходило, что после процесса Бродского власти все свои претензии к Эткинду сняли. Ему даже не стали мешать в 1965 году защищать докторскую диссертацию «Стихотворный перевод как проблема сопоставительной стилистики».

Ефим Эткинд, Лидия Фрумкина и Булат Окуджава

Никаких серьёзных последствий для Эткинда не имел и выход в 1968 году в серии «Библиотека поэта» двухтомника «Мастера русского перевода». Тогда наказали всех – издателей, цензоров, партработников, и только Эткинда никто не тронул. Хотя скандал разгорелся как раз из-за его предисловия. Сам он спустя годы рассказывал: «Кто-то наверху (в ЦК? КГБ? в Ленинградском обкоме?) заметил в самом конце одну фразу: речь идёт о том, что в советское время поэтический перевод достиг небывалого прежде уровня, а дальше автор пишет: «Общественные причины этого процесса понятны. В известный период – в особенности между XVII и XX съездами – русские поэты, лишённые возможности выразить себя до конца в оригинальном творчестве, разговаривали с читателем языком Гёте, Орбелиани, Шекспира и Гюго» (с. 118). Эта фраза расценена как идеологическая диверсия. Велено было её перепечатать: весь 25-тысячный тираж пошёл под нож».

Почему Эткинду до поры до времени всё сходило с рук, до сих пор непонятно.

Вновь под колпаком спецслужб Эткинд оказался, видимо, в 1969 году. Причиной этого, скорей всего, стали его постоянные контакты с Солженицыным.

Какое-то время Эткинду всячески давали понять, чтобы он открестился от опального писателя. Но он дистанцироваться от автора «Одного дня Ивана Денисовича» отказался. На его профессиональной и издательской судьбе эта непокорность поначалу не сильно сказывалась. Учёному было дозволено выпустить в 1970 году книгу «Разговор о стихах» и в 1973 году монографию «Русские поэты-переводчики от Тредиаковского до Пушкина». Кроме того, к печати готовилась ещё одна его книга «Материя стиха» (на неё уже был получен блестящий внутренний отзыв от Дмитрия Лихачёва).

Час расплаты пробил в 1974 году.

В фондах РГАЛИ сохранился протокол № 9 заседания секретариата Ленинградской писательской организации от 25 апреля 1974 года. Из этого протокола ясно, что Г.Холопов предложил коллегам обсудить дело Эткинда.

«В Секретариат, – отмечено в протоколе, – представлено несколько документов, неопровержимо свидетельствующих о следующем.

Е.Г. Эткинд в течение более чем десяти лет был знаком с Солженицыным, поддерживал с ним связь, оказывал практическую помощь, хранил у себя экземпляры «Архипелага Гулаг», поддерживал тесные отношения с Воронянской, печатавшей «Арх. Гулаг», передавал ей письма от Солженицына. В частности, Воронянская жила летом на даче Эткинда.

В результате проведённого у В.Р. Марамзина обыска стало известно: Марамзин хранил подготовленный пятитомник стихов И.Бродского, предисловие к которому написал М.Р. Хейфец, а благожелательную рецензию на предисловие – Эткинд. Главной идеей рецензии является мысль о невозможности свободного развития таланта в нашей стране, которую эти деятели называют «империей»! Превознося стихи И.Бродского, Эткинд хотел казаться образцом свободного демократического отношения к вводу советских войск в Чехословакию в 1968 г. На допросе Эткинд подтвердил, что это его рецензия.

Эткиндом написано «Письмо к молодым евреям, стремящимся в эмиграцию» – письмо, призывающее не пользоваться благами чужой демократии, «боритесь, но здесь, а не там!». Это творение распространялось в списках в Москве и Ленинграде.

В литературе Эткинд стоит на тех же позициях. Известно его предисловие к двухтомнику «Мастера художественного перевода» («Библиотека поэта», 1968 год) где также настойчиво проводится идея о невозможности свободного творчества в нашей стране.

Предупредительные меры с целью поправить взгляды Эткинда предпринимались, но безрезультатно».

После доклада Холопова начались, как тогда это было принято, прения. С осуждением Эткинда выступили Михаил Дудин, Глеб Горышин, В.Базанов, Анатолий Чепуров, С.Ботвинник и другие активисты. Чепуров прямо сказал, что Эткинд – «наш идеологический противник». Горышин возмутился рецензией Эткинда на предисловие к стихам Бродского. «Стихи Бродского, – заявил он, – не тянут на тот ореол, который им приписывают. Это неутолённое честолюбие Бродского, Хейфеца, в котором принял участие Эткинд». А Дудин договорился до того, что от писем Эткинда к молодым евреям «пол-локтя до фашизма».

Понятно, что после таких речей решение было одно – исключение Эткинда из Союза писателей.

В октябре 1974 года Эткинд через Вену эмигрировал в Париж. Для мыслящих людей, учившихся и работавших в Ленинградском пединституте им. А.И. Герцена, это оказалось огромной потерей. Другого такого лектора было не сыскать. Учившаяся у него Нина Королёва вспоминала: «Правда, был ещё один великий педагог, встреча с которым была для нас счастьем и удачей. Это Ефим Григорьевич Эткинд. Раз в неделю по субботам он читал нам теоретические лекции по истории русской поэзии от Ломоносова и Тредьяковского – до Суркова, Смелякова, Заболоцкого, Пастернака, Тихонова и пр. На этих лекциях он приводил множество примеров – стихи русских, немецких, французских и прочих поэтов на языке оригинала и в переводе, часто – собственном. Стихи, особенно после детального разбора Ефима Григорьевича, умевшего показать, как строится пространство и время в произведениях малой и большой формы, – запоминались и становились частью нашего духовного багажа. Он был блестящим переводчиком, издал книгу о теории перевода. Позже мы горячо спорили с актрисой Наталией Теняковой о переведённой Эткиндом «Трёхгрошовой опере», в которой она играла. Я была в полном восторге от перевода, Наташа ворчала, что не может спеть: «Разве можно с первым встречным спу-у-утаться...» – раньше, в старом переводе, было гораздо проще и короче: «Разве можно с первым встречным лечь...». Когда Ефима Григорьевича вынудили уехать из страны, мы с восторгом читали его «Открытое письмо дочери Маше», а у меня на заседании ЛИТО «Нарвская застава», которым я тогда руководила, Эткинд сделал последний свой доклад в нашей стране – о пространстве и времени в поэзии. Он чертил схемы мелом на чёрной ученической доске, молодые поэты 1970-х слушали его довольно равнодушно, а я боялась расплакаться от сознания, что в последний раз слушаю своего замечательного любимого Учителя…» (Н.Королёва. Встречи в пути. СПб., 2010).

Во Франции Эткинд продолжил заниматься проблемами теории стиха, переводами любимых поэтов и историей русской литературы. Легко ли ему было в эмиграции? Михаил Хейфец, отчасти из-за которого Эткинд пострадал в 1974 году – он рецензировал рукопись предисловия Хейфеца к неизданному Бродскому, уже в Израиле вспоминал, как в 1990 году Эткинд приезжал в Иерусалим читать лекции по серебряному веку. «Я, – писал Хейфец, – аккуратно посещал курс и оценил блеск его преподавательской мощи… Потом уже задумался о трагедии, которой неожиданно для Ефима обернулось его выдворение в Париж. Внешне (материально?) всё смотрится прекрасным исходом: он быстро («за заслуги в области культуры») получил французское гражданство по ходатайству президента Пятой республики, был принят в штат профессоров Парижского университета (б. Сорбонны), был ежегодно приглашаем для чтения курсов в престижные университеты мира (и к нам в Иерусалим прибыл в качестве почётного гостя), купил небольшое поместье (помнится, в Бретани). Но… Но Ефим, как видится сегодня, был от природы не только исследователем (здесь тоже, конечно, проблистал), но скорее педагогом, духовным воспитателем литературной молодёжи. А вот этой, жизненной для него функции власти СССР его почти сумели лишить. Относительно мало на Западе (во всяком случае по сравнению с бывшим СССР) студентов, ищущих красоту существования в умении сплетать слова и, по-моему, здесь вообще нет тех, кто видит смысл жизни в «тоске по мировой культуре» (по-моему, этот фантом и в России-то испытывают лишь местные евреи). То есть приобретя в Париже все зримые, земные блага, он потерял шанс полностью реализовать тот великий дар, что был дарован ему Богом. В этом незримая никем трагедия его западной жизни».

Он умел работать и любить. Сергей Юрский в своих мемуарах рассказывал о том, как в начале 90-х годов он оказался на фестивале русской поэзии во французском городке Ланжак. Его поселили в старинном замке Шавиньяк-Лафайетт. «На вторую ночь, – вспоминал Юрский, – раздался стук во входную дверь. Стучали, как стучат в театре в пьесах из старинной жизни или в сказках, – стучали железной скобой о мощные дубовые доски. С трудом находя дорогу в полуосвещённых лабиринтах старинного замка, я спустился и открыл дверь. На пороге Эткинд. Бодрый, улыбающийся. С ним дама, сильная, выразительная внешность, говорит по-немецки. Ефим Григорьевич, вдовствующий уже несколько лет, представил нам свою новую жену – Эльке. Они проехали километров пятьсот на машине, но вовсе не собирались отдыхать. Напротив, предлагали немедленно отметить встречу. И мы отметили. И довольно крепко отметили. Эткинд перечислял свои последние работы затеи, передвижения по миру – конференции, лекции… Список был внушительный. Ещё выпили, и Ефим предложил пойти погулять по ночному парку… Крепко подхватил свою подругу, и они тронулись первой парой… Ефиму Григорьевичу было тогда семьдесят три года».

Умер Эткинд 22 ноября 1999 года в Потсдаме.

Вячеслав ОГРЫЗКО