Архив : №23. 07.06.2013

Государственная машина избавляется от ненужной биомассы

Сергей МИНИН, прозаик из Тольятти (в 1991 году закончил Литературный институт), автор книги рассказов «Трёхкомнатный броненосец» и романа «Симулянты», прославился помимо прочего тем, что дважды побывал в тюрьме и стал первым российским заключённым, открывшим собственный Интернет-сайт, где публиковал произведения и судебно-правовые репортажи прямо из зоны. Мы уже писали о том, как у него незаконно пытались через суд отжать московскую квартиру. На нынешнее интервью Сергей пришёл прямо после очередного процесса – с победой.

Сергей Минин

– Вы вполне успешно учились в Литературном институте, были там не последней фигурой. Что же произошло потом – как сложилась ваша судьба?

– Я был обычный студент. Учился, закончил. А после Литинститута началась бурная жизнь 90-х. Как мой приятель говорил, когда я поехал в Тольятти: «Смотри, чтобы эти миазмы тебя не засосали...» (я об этом писал в романе). А они в какой-то мере меня всё-таки засосали! (Смеётся) Ну а что там? Такой бардак начался. Все, с кем я жил, вышли на такую, так скажем, стезю выживания. Процентов семьдесят – покойных, наверно. Кто в перестрелках в этих, кто в тюрьмах... Все, с кем я вырос... Так получилось, что и сам я туда попал… в тюрьму...

– Как вас приняла писательская среда Тольятти?

– Нормально. Я их всех ещё с литобъединения знал. И сейчас всё хорошо. Между нами говоря, у нас там в Тольятти-то литературного процесса практически нет. Борис Скотневский – такой человек добрый, отзывчивый, Мисюк Володя. И вот они там с пенсионерами ходят. Все Бориса Рыжего любят, покойного нашего поэта. Никак я среди них особо не выделяюсь, мне кажется. Также, вернувшись из Литинститута, продолжил писать. Я и в заключении писал. Это вообще своего рода форма протеста: тебя государство пытается уничтожить и физически, и морально, потому что у нас, конечно, не лагеря, а концлагеря, по другому не назовёшь: бараки все переполнены, рядом с тобой вич-инфицированные, туберкулёзные больные, харкающие кровью; ужасное питание – просто баланда; и в этой среде, чтобы как-то отвлечься, ты начинаешь заниматься творчеством. Кто-то спортом пытается заниматься, хотя это тоже чревато там, потому что для этого же нужно питание нормальное.

Сейчас во всех лагерях бараки окружены локальными участками – это небольшая территория вокруг барака – ты ограничен в перемещениях, фактически, как в клетке. И когда на одиннадцать лет оказываешься там, хорошо, если начинаешь писать, как это делал Сервантес, который «Дон Кихота» в заключении творил, или как Даниил Андреев и многие другие. Это хороший вариант, чтобы время прошло с пользой. В этом плане, конечно, творчество расширяет горизонты, расширяет пространство – ты выходишь за эти стены...

– Ваш роман «Симулянты» заметили, он неплохо был встречен. Какие у вас дальнейшие планы в литературе?

– Да не знаю. Я бы с удовольствием занялся литературой, если бы у меня был миллион долларов. Я бы сейчас забыл обо всех своих близких – никого не надо было бы кормить – и занимался бы только творчеством. Но пока этого нет. Представляешь, когда ты после одиннадцати лет выходишь на волю, без средств к существованию, тем более государство из тебя фактически сделало бомжа, выписало тебя из жилья, тебе принадлежащего... пока думаю о том, чтобы как-то поправить это положение. Ведь всё творчество у нас, насколько я понимаю, происходит на одной самоотверженности, литература – не бизнес-проект и не бизнес-план, она не приносит денег... Так-то я бы с радостью...

– А есть хотя бы замыслы новые для будущих произведений?

– Ну конечно! Такую школу жизненную прошёл. Я сейчас бы занимался творчеством с удовольствием. Отключал бы телефон с утра – и писал. Просто не могу себе этого позволить пока.

– А о чём была бы книга?

– Да обо всём. О своём поколении. О современности. Много же сюжетов интересных, юмористических и не только. Всё же я вышел и не потерялся в этой жизни. У Ильфа и Петрова было – четыреста способов относительно законного отъёма денег. А сейчас государство само отдаёт деньги, чтобы получить какую-то составляющую. Так что писать есть о чём!

– У ваших произведений, судя по всему, большой кинематографический потенциал. Вы пишете как бы изнутри, делясь опытом, который не придумаешь. А мир этот – тюрьма, криминал – многих интересует...

– Ну да, когда фильмы сейчас смотришь про зону, тюрьмы… экранизации какие-то, сериалы, хорошо видно, прошёл автор сам эту школу или нет. Разница очень большая.

– А вы можете привести конкретные примеры из современных кинофильмов, где настоящее, а где – подделка?

– Вот конкретно не могу сказать. Потому что после того как я понимаю, что тот или иной сериал надуманный, я его не смотрю дальше, и он не остаётся в памяти.

– А настоящее что-то остаётся?

– Ну вот по тому же Солженицыну был поставлен фильм. Там видно, что человек прошёл эту школу, ГУЛАГ. И по всем нашим классикам тоже видно. Но это у единиц, конечно, получается, потому что тема-то популярная – и все на ней спекулируют, при этом не совсем точно это делая. А современные сериалы я не смотрю. Так – мельком. У меня мама смотрит, у неё надо спросить. (Смеётся.) Она с утра до вечера их смотрит.

– Но она-то не знает этого изнутри, я надеюсь.

– Ну да. (Смеётся.) Хотя как не знает? Она ведь одиннадцать лет мне передачки возила. Уже, наверное, знает. Вообще поддерживали меня много, носили передачи. Без этого, без поддержки там трудно выжить. То есть это ложится в итоге на плечи близких.

– А вы не думали над тем, чтобы представить ваши собственные произведения в виде сценария?

– Пока нет, хотя действительно, я думаю, что мой роман «Симулянты» лёг бы нормально, экранизировался бы. Потому что когда я его писал, я сознательно представлял себе, что по нему можно будет снять фильм. А так литература – это, конечно, такая вещь, которой нужно заниматься, имея неограниченное время, всецело отдаваясь ей. А сейчас мы, фигурально выражаясь, как Зощенко, «режем стельки», чтобы было на что жить.

– А как вы думаете, почему сейчас так популярна криминальная тема и в литературе, и в кино?

– Да потому что у нас это неотделимо от общества. Каждый второй судим. Машина работает безостановочно. Вот мы были в Мосгорсуде: рядом с его зданием стоят шестнадцатиэтажки панельные уже почти развалившиеся, и тут же – здание суда свежей, идеальной постройки, в которую видно, что закачены сумасшедшие деньги. То есть у нас государство работает не на улучшение быта человека, а как карательный механизм. Оно красиво человека отправляет «туда» подальше, в места лишения свободы. Потому что лишние люди не нужны. Мы мало что производим, и получается большая масса ненужных людей, которые не задействованы в этом производстве, и чтобы, насколько я понимаю, они не мешали государству получать сверхдоходы, всех недовольных просто периодически туда отправляют. Потому что сроки, которые люди получают... Находишься в лагере и просто ужасаешься! Выходишь там на проверку, смотришь – стоят тысячи мужиков, которые могли бы жить с семьями, иметь нормальную работу, которые не пошли бы на какое-то мелкое преступление, и сидят они со сроками просто нереальными. За что можно было бы давать месяца три-четыре или полгода максимум – дают по пять, по шесть, по десят лет. Что это такое? Просто избавляются от лишних людей, от ненужной биомассы. Вот и всё.

– То есть интерес к криминальной теме, получается, адекватен её доле, тому месту, которое она занимает в нашей реальной жизни...

– Ну да. Поэтому и пробуждается интерес. Потому что все прошли эту школу, все её знают... Вот тот же Ходорковский. Это богатейший человек страны, и при этом он сидит уже тринадцать лет! Все понимают, что приговор дутый. Как там умудрилось наше правительство с европейским судом договориться, что даже они не увидели в этом политической составляющей, хотя она там видна всем?! Ну явно ведь не без этого там... Что тут говорить. Видно же отношение самого президента Путина к этому. Ему недавно задали вопрос об амнистии по экономическим хотя бы преступлениям, а он тут же ушёл в сторону от разговора, сказав, что «надо ещё подумать об этом» и так далее. Потому что ему невыгодно сейчас перед зимней Олимпиадой выпускать того же Ходорковского и Лебедева: ведь всё равно будет волна возмущения. Может быть, Навального они и не посадят сейчас – побоятся перед Олимпиадой, но прецедент с освобождением Ходорковского им точно не нужен.

– Вы прославились ещё своим сайтом в Интернете...

– Зоновским-то? Да. Сайт я выложил тогда (находясь в заключении) – это была как форма протеста. Как только я его открыл – меня тут же в изолятор отправили – за то, что обошёл администрацию. А там рядом в изоляторе сидели наркоманы, которые обычно сидят за «забросы» (через забор бросают наркотики – героин), они все смеялись над моим случаем: «Вы знаете, за чё он тут сидит?» – «За чё?» – «За Интернет!» И ржут: «Га-га-га». Потом меня перевели из одного лагеря в другой, чтобы я там не портил кровь начальнику. Потом – ещё в другой, в третий. Это называется: «на колёса» меня «поставили». Пять или шесть лагерей я сменил. А роман я отправлял в письмах к матери. Потому что, понятное дело, там в администрации никому это не нужно было. И я прямо в письмах отправлял из зоны: напишу на первой странице «Привет, мама! Как дела?» и всё такое прочее, а потом дальше – главу из романа. Ленин молоком писал, а я так – в письмах. Вот и книжку рассказов «Трёхкомнатный броненосец» я тоже в лагере писал почти всю и в Интернет выкладывал. У нас шутили про начальника колонии Борзых: «Сколько он ещё проработает?» «Это всё зависит от того, когда Минин что-то в Интернете выложит». В «МК» статью обо мне написали в 2007 году – «Web-урка», потому что я первый из зэков, кто открыл сайт в Интернете. Они там все в шоке были. Но хорошего мало, конечно, в этом. Не желаю никому. Потому что садишься-то молодым, а выходишь уже дядькой...

– А расскажите поподробнее про то, как вы в Литинституте учились.

– Чудесно. У меня однокурсники такие были замечательные. Вот Володя Турапин. Когда его приняли в Литинститут, он так это отпраздновал в общежитии на Добролюбова, что в первый же день выпал из окна. Тогда кампания же была безалкогольная, у нас ректор сменялся (вместо Пименова – Егоров), и Володю Турапина отчислили. Через год он опять восстановился. А поэт-то он хороший, неплохие стихи писал. Потом его взяли в поездку писателей по Волге в честь Николая Рубцова. И что? Он тут же упал там с корабля. А так, из запомнившихся, кто со мной учился... Вадим Степанцов. Мы с ним дружили: в леопардовых штанах ходил, с серьгой в ухе, с девушками вместе знакомились. Потом – Володя Пеленягрэ. Тоже мы все дружили, жили вместе в общежитии на Добролюбова. И Саша Бардодым. Мы с ним после лета обычно встречались. Он москвич был, такой бородатенький, чудесный, очень заразительный смех у него был. И с нами на курсе тогда были абхазцы-переводчики, которых по спецнабору набрали. И вот мы с Сашей Бардодымом после лета встречаемся, спрашиваю: «Как лето прошло?». Он говорил: «Вот с ружьём в Абхазии ходил. А ты?» «Да вот – машину купил». (Смеётся.) В Тольятти ведь запчасти были тогда недорогие, и вот мы коммерцией занимались. А его жалко, убили в Абхазии в 92-м. Я в «Вестях» видел: «погиб в боях за Абхазию Александр Бардодым, поэт».

– А из преподавателей, из мастеров кто-то запомнился особо?

– Ну конечно. Меня же Приставкин набирал на заочное отделение, а потом мне предложили на дневное перевестись. И вот я ушёл к Синельникову. Из его высказываний больше всего запомнилось, как он умно так говорил: «Ребята! Зачем задавать вопрос, если знаешь на него ответ?». Такой у него был юмор.

А по существу Литинститут чему учит? Просто какая-то идёт дисциплина посещаемости, она и формирует твоё отношение к жизни, к предмету. Сидоров Евгений Юрьевич так нам и говорил (он потом у нас стал ректором): «Ребят, всё прочесть невозможно, я это прекрасно понимаю. Главное, чтобы вы могли найти какие-то ориентиры в теме, по которой собираетесь писать».

Беседу вёл Евгений БОГАЧКОВ