Архив : №24. 14.06.2013

Выше и вместе!

Я просыпаюсь в Михайловской баньке от осторожной разведки зяблика, словно и он только открыл глаза и ещё не решается «заговорить вслух», так – не песенка, а «проба пера», три такта и молчок – как другие? Шепнёт что-то овсянка, воробей несмело чирикнет. Попробуешь ещё вздремнуть, как тут всё разом и взнимется. Кукушка проверит акустику леса, соловей щёлкнет раз-другой, напоминая птичьей мелочи, чтобы попели ещё пока, потому что коли уж он начнёт, так им делать будет нечего. А там и ласточки пойдут носиться с девчоночьим визгом за всяким летучим сором.

Выйду, – комары перед дверью толкутся как деревенские просители. Щас, – говорю,– ребята, пущу вас, вам мало не покажется – у меня там дожидается вас фумитокс. Они нехотя расступятся – то-то…

Поляна сверкает росой. Съезжаются палатки, лотки, качели, ставятся малые сцены – всё возится, стучит, тянется. Аист уже облетает свои владения, поглядывая, что там и как, майский жук, не перевернув календаря, ткнётся в твой июньский лоб. Стрекозы, как малые аисты (так сбивается в масштабах взгляд) перечёркивают небо над Поляной. Уж и не утро, а молодой день. Пора к Александру Сергеевичу.

Выстраиваемся цепочкой – корзины от торжественного начальства и наши полевые цветы. Поглядываем на колокольню. Теперь уж так. Раньше, бывало, Глинка звучал. Обкомовское, а то и союзное начальство в костюмах и галстуках с первым аккордом вступали на монастырскую лестницу. А уж как Семён Степанович, ещё наполовину вопреки власти, в восьмидесятые поднял сюда со своей терпеливо собираемой домашней звонницы колокола, то уж с той поры начало – по ним. И уже всё проще, светлее, роднее.

Вон уж глянул с колокольни звонарь. Пора! Поднимаемся под серебро и золото звона – мерное, сдержанное. Отец Василий с хором в пасхальной ризе уже ждёт.

Я осмеливаюсь сказать вступительное слово о скором празднике Вознесения Господня, которое входило в судьбу Александра Сергеевича, как благословение. Он родился на Вознесение, на Вознесение был помолвлен с Натальей Николаевной, венчался в Большом Вознесении. И в Вознесение же писал Николаю Павловичу об освобождении от ссылки и был освобождён. И осмеливаюсь предположить – не Вознесенский ли свет увидел Александр Сергеевич за три четверти часа до смерти, когда взял руку Владимира Ивановича Даля и попросил в таинственном видении поднять его: «выше! выше и пойдём! Пожалуйста, пойдём. И вместе». Сегодня посреди внешнего благополучия и внутреннего разъединения эти слова кажутся завещанием и «инструментом» духовного спасения «выше и вместе!» Не зря и Александр Александрович Блок в час национальной нетвёрдости обращался к нему же: «Дай нам руку в непогоду! Укрепи в немой борьбе!» А он этой руки и не отнимал. Это мы оставляли её в своеволии, принимаемом за свободу, и впадали в очередное историческое заблуждение. И теперь, если мы ещё ищем воскресения Родины, то, Бог даст, услышим этот зов его сердца «выше и вместе!» и уже не выпустим этой укрепляющей руки и не потеряем рассудка.

Отец Василий служит Литию с привычной будничностью и его «Вечная память» покойна и сердечно проста. У монахов иные меры духа – они лучше слышат небесные глаголы. Георгий Николаевич благодарит день и свет пушкинского рождения, с которым мы опять можем глядеть в будущее с надеждой единства.

А уж дальше день расходится для каждого гостя и участника наособицу, потому что успеть всюду всё равно нельзя. И я скажу только о том, что увидел в своём осколке праздничного зеркала. Мы ещё успели перекинуться с ведущим Поэтического Праздника Александром Бобровым – блестящим поэтом, умным телеведущим, старинно «акающим» москвичом, из тех, кто по-прежнему говорят «лёгкай» и питаются «морковькими». Он уже шептал про себя своё вступительное слово и было ясно, что Праздник возвращает себе поэтическое единство и всякое выступление будет частью умно сложенного «текста», по чему мы тосковали в последнее время и к чему (к нашему малому «выше и вместе») с надеждой возвращаемся. И, слава Богу, были и жёсткие стихи, подтверждающие, что поэзия по-прежнему видит время, не опуская глаз, и высокая лирика, и живая улыбка дня.

А мне не терпелось увидеть, что за странное легконогое животное из берёзовых жердей встало в соседстве с «Пушкинской почтой». Оказалось – «кентавр» вполне русский, вроде «ожившей» части деревенской изгороди, успевшей получить греческое образование и оказаться родственником лучших из кентавров – Хирона и Фола, которые воплощали пушкинскую мудрость и благожелательность. Сочинил эту славную метафору екатеринбургский скульптор, художник и поэт Николай Предеин. И тут же счастливому свидетелю рождения нового образа было явлено и малое стадо невесомых золотых, серебряных и бронзовых кентавров, которые отныне станут наградой друзьям и соработникам Заповедника. Золотые будут жалованы губернатору Андрею Анатольевичу Турчаку, начальнику отделения «Почта России» Владимиру Жолудеву и руководителю театра «Молодой человек» из Ижевска. Серебряные перепадут пианисту В.Пальмову, чудному «свидетелю» ссыльных дней Пушкина художнику Игорю Шаймарданову и мне, грешному, – очевидно, просто за то, что видел все сорок семь праздников и сам могу быть экспонатом и раритетом. Шаймарданов тут же в десятке метров показывал свои новые холсты, где крылаты уже были не одни Пегасы, а и русские мужики, отдыхающие у заборчика от своей летучей работы, отстегнув крыла и подставив их под садящееся солнце к зависти косящегося на них петуха. И Пегасы возвращались со своими крылатыми конюхами после дня обслуживания русских поэтов усталые и уже не видящие красоты вечера и зимы, потому что завтра с утра опять по поэтам…

От большой сцены неслось пушкинское слово – слушал бы и слушал, да уж манили народные песни – оказывается, сердце помнит их и тоскует по ним – только заведи. И питерский театр «Берег» манил «Сказкою о попе и работнике его Балде». Тут и видишь, как время скоро учит бытовому забвению: снимет сапоги Балда, чтобы растянуться после обеда, а на нём носки с соседнего рынка – то-то бы Балда посмеялся, разматывая свои километровые портянки. А поп выйдет, ах, беда: какой это поп? – батюшка это милый, худенький светлый да седой, которому только поклониться да исповедаться, а не то, что руку для «щёлка» поднять. Уйдёшь от греха, чтобы не видеть, как такого батюшку будет Балда обижать. Лучше уж уступить детскому желанию «сняться на карточку» с прелестными кавалерами и барышнями из питерского клуба «София», которые были так живо естественны, что сразу делалось ясно – никуда родная стать из памяти не делась и никуда не девалась ни «старинная» нежность лиц девушек, ни «онегинская» байроническая усталость юношей.

Кто-то, верно, опять останется недоволен Праздником – это стало «хорошим тоном». Вообще теперь для похвалы потребно более отваги, чем для осуждения. А я уже второй, если не третий год ухожу с Поляны с крепнущим сознанием, что «старое прошло и не будет», а новое, не узнавая себя, прикладывает слово к слову и не узнаёт своей новизны за старым словарём, но растёт, как неслышная трава, и свет Вознесения всё милосердно озаряет нас и ждёт нашего возвращения из затянувшегося чужеумия.

Валентин КУРБАТОВ,
г. ПСКОВ