Архив : №25. 21.06.2013

Квадрат памяти

Мы работаем на Квадратной поляне. Если коротко, это место называется Квадрат. Во время войны – это земля, перепаханная снарядами и бомбами, перекопанная траншеями и блиндажами. Сейчас здесь сырой лес, ещё тёмный, ещё без листвы. В глубоких вязких воронках отражается серое небо и серые деревья. Сухая болотная трава шуршит от ветра. Земля чавкает под сапогами – здесь всюду вода. Только начинаешь делать раскоп, как ямка тут же заполняется водой. Окопы здесь мелкие. Глубже только на высотках, на островах среди болота.

Я ищу своего солдата. Щуп легко прокалывает сырую землю. Его остриё будто прилипает – это корни старой изломанной берёзы – задевает железо, и я на слух уже определяю: это осколки, это россыпь отстрела, а это что? Я отстёгиваю сапёрную лопатку и начинаю работать, вскрывать окоп. Вот они, нехитрые солдатские пожитки: противогаз, какие-то ремешки, разбитая стеклянная фляжка, кружка, изъеденная водой каска, но нет солдата, нет никого в этом узком, коротком окопе, больше похожем на щель. Нет его на бруствере, нет его в воронках. «А может, остался жив, – думается мне, – хозяин этого окопа? А может, лежит, переплетённый корнями, в десятке метров к дороге, которую пытались оседлать наши части?»

Я сижу на дне окопа. Песок сверху стекает струйками к моим ногам. Ветер разгоняет тучи и открывает старое синее небо. Вот так же сидел и он, курил, обжигая пальцы, смотрел на небо и ждал сигнала атаки. И так же песок, наверно, сыпался ему на сапоги…

Все бойцы, которых мы подняли вчера, лежали вдоль этой проклятой дороги. Двоих подняли северодвинцы, одного – мы. Штык и сапёрная лопатка были при нём. «Не надо далеко ходить, – говорят северодвинцы, – мы каждый год приходим на Квадрат и каждый год поднимаем здесь бойцов!» Это правда, здесь на Квадрате почти целиком погиб полк 376 стрелковой дивизии.

В сумерках мы возвращаемся домой. «Узнаёте это место? – спрашивает меня Денис. – Здесь мы в прошлый год бойца подняли». Мы стоим на краю окопа и молчим, вспоминая холодный майский день прошлого года. Тёмный зелёный мох затянул перекопанную нами землю. «Противогаз ещё остался», – говорит Денис и поднимает из травы чёрную, истлевшую трубку.

Потом мы идём по дороге. Из лагерей тянет дымом. Известковые камни белеют из наезженной колеи. Нас догоняют северодвинцы. «Ещё одного бойца зацепили! – радостно сообщают они. – Смотрите!» Говоривший разжимает ладонь, и мы видим красную эмалевую звёздочку и чёрный пенал медальона. Медальон пустой – колпачок был недовинчен, внутрь попала вода, и вся записка истлела. «Будешь?» – мне протягивают фляжку. Я делаю большой глоток водки. Водка холодная и остро пахнет железом.

Утра здесь, на Синявинских болотах, всегда промозглые. С болот несёт стылостью. Мы, торопясь, разжигаем костёр, подбрасываем тонкие сухие веточки, а когда огонь разгорается, добавляем толстые поленца. Тимур протягивает к огню озябшие руки. Я беру котелок и иду к роднику. Соловьи так и заливаются над моей головой, щёлкают, играют, закликают солнце. Окоченевшие капли висят на ветках. Скорей бы горячего чаю. Пока ждём да пьём, солнце поднимется ещё выше, и будет совсем тепло. У Чёртового моста туман. На палатках изморозь. Чёрная смёрзшаяся листва хрустит под ногами. И вдруг голос: «Оля, вставай!»– ясно и звонко раздаётся из соседнего лагеря. Мы смеёмся, греем чай. Сырая земля притягивает дым. Он застаивается под тентом и ест глаза.

Через час мы снова выходим на Квадрат. Над нами низко летят журавли. Увидев нас среди деревьев, они разделяются на две стаи и уходят в разные стороны, а потом снова соединяются и громко кричат на весь лес. В Карелии мне рассказали такую примету: идёшь на поиск, появятся птицы над головой – это к удаче, найдёшь солдата. И я нахожу своего, вернее, то, что от него осталось, в воронке из-под мины. Я нахожу его щупом, а когда скобой срываю мох и старую листву, вижу длинную тёмную кость. Это нога.

Мы работаем часа три или даже четыре. Откачиваем жёлтую глинистую воду, но земля не отдаёт останки. Под берёзой мы сложили всё, что нашли: целые медицинские ампулы, обрывки подсумка, пряжки, противогаз, совершенно проржавевшие патроны. Мы сидим и молча смотрим на свою работу – неужели всё напрасно? Денис высыпает на сапёрную лопатку порох из взломанных гильз, чиркает зажигалкой. Рыжее пламя с шипением поднимается в воздух и отражается на наших лицах. Это ожил огонь прошедшей войны.

Пока мы искали останки моего бойца, наша медсестра Маша – её светлая головка среди деревьев мелькала то здесь, то там – находит своего солдата: «Ребята, я, кажется, косточки нашла!» Все бросаются к ней, но я остаюсь, чтобы проверить ещё и соседние воронки. Они мелкие, от мин, и все заполнены до краёв водой. В этот вечер мы целиком поднимаем Машиного солдата. Из его личных вещей ничего нет. Все кости помещаются в чёрный полиэтиленовый пакет. Как мало места надо для найденного бойца – обычный продуктовый пакет! «Я сама его понесу», – говорит Маша.

В лагере Володя Ноговицын спрашивает: «Как у вас дела?» «Один боец и один добор», – отвечаю я. «Это я солдата нашла!» – гордо говорит Маша. Её глаза счастливо смеются. Новичкам везёт. Это правда.

На следующее утро дождь. Он льёт как из ведра. Тент под тяжестью воды провисает. Над нашей головой дрожат целые дождевые чаши. Тимур с Денисом поднимают эти чаши на вытянутых руках и опрокидывают. Вода с шумом выливается наружу и брызжет под ноги. Денис отскакивает и смеётся – обе штанины до колена хоть выжимай! До часа дня мы сидим у костра. Я выстругиваю деревянную лопатку – мешать кашу в котелке, полирую ручку немецким бутылочным стеклом. Холодный сырой ветер залетает порывами к нам, выносит дым. Он не хочет выходить и прилипает у входа к сырым краям тента. От нечего делать мы травим анекдоты и в который раз пьём горький от дыма чай.

Мы ждём просвета. И он настаёт. Дождь и ветер стихают. Какое-то короткое время в лесу совсем тихо, но вдруг звонко и радостно оживает первая птица, и её голос подхватывают десятки других птичьих голосов. И нам тоже невмоготу: мы собираемся и уходим в этот поющий и переливающийся на солнце лес. В этот день нам снова сопутствует удача. Мы находим бойца. Вернее, его снова находит Маша. И мы немного завидуем ей и радуемся её радости.

Он лежал рядом, у того места, где мы обычно пьём чай, у воронки от авиабомбы. Корни деревьев растащили его кости в разные стороны. Ноги здесь, а руки там. Голова под берёзой.

Мы пропускаем каждую пригоршню земли через свои руки, ползаем на коленях, боясь пропустить хоть что-то, принадлежавшее этому солдату. А он весь на поверхности – он верховой. Его останки едва прикрыты старой перепревшей травой и чёрным слежавшимся листом. Рыжие осколки после дождя на раскопе особенно ярки. Наконец мы собираемся в центре и осторожно поднимаем хрупкие части его головы. Минником я ещё раз проверяю раскоп – ничего нет. Земля молчит. Медальона мы не находим. Этот солдат так и остаётся безымянным, без вести пропавшим. Для нас, для всех. Почему-то на сердце тяжело: будто мы что-то так и не смогли сделать, не дознались, не нашли его имени, не услышали его в шелесте ветра, в шорохе травы. Поздним вечером при свете фонарика я заполняю на коленях эксгумационные листы.

В эту экспедицию отряды подняли свыше четырёхсот солдат, нашли сорок один смертный медальон, семнадцать из них были прочитаны сразу. Семнадцать солдат вернулись к нам, живым, из небытия. Семнадцать имён. Сорок красных гробов положили в общую братскую могилу на Синявинских высотах, на Мемориале. Отрядные знамёна склонились в поклоне над этой могилой, и мы снова поклялись вернуться сюда, в эти болота, в эти леса, в эти рощи и квадраты, чтобы найти и поднять всех, всех до последнего. И тогда война закончится.

Мы уезжали. Белые цветы – их так много, что трудно представить, если не видел – покрывали эту искалеченную войной землю. Они тянулись вдоль траншей и тропинок, окружали воронки и ямы блиндажей, пробивались сквозь мотки колючей проволоки, будто сама земля цветами укрывала тех, кто погиб в этих лесах, защищая её. И это единственное, что она могла для них сделать.

Владислав ПОПОВ,
Синявинские болота – Пинежский район
Архангельской области