Архив : №30. 26.07.2013
Хотелось бы уточнить
Статья Михаила Анохина «Иуда Искариот» («ЛР», 2013, 12 июля) о Солженицыне нуждается в некоторых уточнениях.
Во-первых, непонятно, почему он назвал только книги Т.Ржезача и Л.Сараскиной о нём. На самом деле их довольно много, в том числе – моя книга, уже несколько раз переизданная. Я ведь был знаком с ним, переписывался, встречался, пока не раскусил.
О Сараскиной автор пишет, что она «сотрудничает (?) с фондом Солженицына». Надо бы сказать конкретно: мадам критикесса является членом жюри премии его имени да ещё и её лауреатом.
«Во время войны, – читаем дальше, – Солженицын написал несколько писем другу юности Н.Д. Виткевичу, в которых осуждал Сталина». Он не осуждал, а клеветал на Сталина. И не просто «во время войны», а на фронте. За такие «письма» офицера действующей армии о Верховном Главнокомандующем, т.е. за пропаганду в пользу противника, в любой армии мира посадили бы, если не расстреляли. И Солженицын признавал, что его посадили совершенно справедливо.
А такие письма он писал не одному Виткевичу, но и Симоняну с его супругой, своей жене Н.Решетовской и даже случайному знакомому Л.Власову.
«Письма на войне читаются», – пишет автор. «Читались» не только «на войне», а все письма с фронта и на фронт, на них ставился штамп «Просмотрено военной цензурой». Солженицын, конечно, не мог этого не знать. Но сознательно писал такое, за что могли посадить. Его и посадили, т.е. он отбыл с фронта в тогда уже безопасную Москву прямёхонько в Бутырки, т.е. посадил себя сам, ибо был уверен, что после победы над Германией начнётся война между союзниками. Как теперь стало известно, он был не далёк от истины: Черчилль готовил на 1 июня 1945 года операцию «Немыслимое» – удар по Красной Армии в Германии, т.е. войну против СССР. И этого не произошло только потому, что американцы отказались: им была нужна наша помощь в разгроме Японии, что они и получили.
«Ему случилось встретиться в лагере с Виткевичем». Это не так. Они встретились гораздо позже. Как пишет Сараскина, после отбытия десятилетнего срока Виткевич вернулся в родной Ростов, а с февраля 1962 года жил в Рязани, работал на кафедре химии Медицинского института. Возможно, уговорил его переехать в Рязань как раз Солженицын, который тогда там жил, вернувшись к Решетовской. Она года за два до его освобождения вышла замуж за человека с двумя малолетними сыновьями. Поэтому прежде чем вернуться к ней, Солженицыну потребовалось выжить её нового мужа с детьми, что он успешно и проделал.
Но вот что рассказывает Сараскина дальше. Новый 1964 год Виткевич встречал у Солженицына. Встретились они за праздничным столом и на новый 1965 год. Но перед этим Виткевич прочитал в рукописи роман Солженицына «В круге первом», который автор дал ему едва ли не раньше всех. Сараскина пишет: «И за праздничным столом Виткевич объявил, что на каждой странице романа он видит нескромность автора, претензию на безоговорочную правоту...» «Круг» возмутил его и как члена партии – он был убеждён, что автор подрывает основы идеологии, а значит, и государства». Это могло возмутить не только члена партии. Тут мадам можно верить.
Анохин с чего-то взял, что К.Симонян был человеком, как ныне говорят, нестандартной сексуальной ориентации. Ничего подобного. Я прекрасно знал его жену – Лидию Михайловну Симонян, урождённую Ежерец. Она у нас в Литературном институте читала курс современной западной литературы.
Анохин, иллюстрируя широту своих познаний в этой области, ещё и присовокупляет, что такой же ориентации был один известный пианист, имя которого по анохинской деликатности он не называет. Я знаю, кого он тут имеет в виду. Сплетня об этом пианисте возникла по той причине, что при всей знаменитости, его долго не выпускали за границу. А дело тут совсем иного рода: его мать на оккупированной территории вышла замуж за немца и укатила с ним в Германию. Ну, он получал и Сталинскую премию, и Ленинскую, и звание народного артиста, Героя, но всё же долго не выпускали. Потом он гастролировал немало. Он был женат на известной певице Н.Д.
Раз уж затронули эту тему, хочу заметить, видимо, к огорчению тов. Анохина, что такая же сплетня до сих пор живёт о великом Чайковском. Какие-то гомики даже назвали свой клуб его именем. Известный врач-психиатр, президент Московской психотерапевтической Академии профессор Михаил Иванович Буянов не так давно заявил: «Я потратил на это много лет и докопался до истины. Чайковский был профессором Московской консерватории. Там учились две студентки по фамилии Пургольд. Они были одержимы жаждой выйти замуж за кого-нибудь из знаменитых композиторов. Откровенно и даже с шантажом – «повешусь!» – они домогались и Мусоргского, и Римского-Корсакова, и Чайковского. Увы, никто не прельстился. И вот одна из сестриц пустила слух о Чайковском. Однако никаких доказательств нет. А ведь такая наклонность хоть как-то проявилась бы. Ведь папарацци за ним охотились. Дежурили у его гостиницы, описывали каждый его шаг. О его жизни было известно всё до мельчайших подробностей. Говорят о его письмах брату, где он будто бы признавался в своём грехе. Но этих писем не существует. К тому же, человек мнительный, страдавший танатофобией (страхом смерти) он часто обращался к врачам, в частности, к Ивану Белинскому, одному из создателей нашей психиатрии, а в Париже – к знаменитому Теофилю д’Аршамбо. Но из них никто даже не намекал, что композитор был извращенцем» (КП. 23 июня 2011).
А вот об этом надо сказать подробней.
«Он согласился стать агентом НКВД... в архивах хранятся его доносы». Я не знаю, что хранится в архивах КГБ-ФСБ и сомневаюсь, что об этом знает тов. Анохин, но хорошо известно, что его доносы публиковались и на Западе, и у нас. Посылаю копию одного из них. Прочитать это трудно, поэтому даю полный текст.
«Сов. секретно.
Донесение от С/O (cекретный осведомитель – В.Б.) от 20. 1. 52г.
В своё время мне удалось, по вашему заданию, сблизиться с Иваном Мегелем. Сегодня утром Мегель встретил меня у пошивочной мастерской и полузагадочно сказал: «Ну, всё, скоро сбудутся пророчества гимна, кто был ничем, тот будет всем!» Из дальнейшего разговора с ним выяснилось, что на 22 января з/к (заключённые. – В.Б.) Малкуш, Коверченко и Романович собираются поднять восстание. Для этого они уже сколотили надёжную группу, в основном, из своих – бандеровцев, припрятали ножи, металлические трубки и доски. Мегель рассказал, что сподвижники Романовича и Малкуша из 2, 8 и 10 бараков должны разбиться на четыре группы и начать одновременно. Первая группа будет освобождать «своих». Далее разговор дословно: «Она же займётся и стукачами. Всех знаем! Их кум (оперуполномоченный НКВД. – В.Б.) для отвода глаз тоже в штрафник затолкал. Одна группа берёт штрафник и карцер, а вторая в это время давит службы и краснопогонников. Вот так-то!». Затем Мегель рассказал, что 3 и 4 группы должны блокировать проходную и ворота и отключить запасной электродвижок в зоне.
Ранее я уже сообщал, что бывший полковник польской армии Кензирский и военлёт Терещенко сумели достать географическую карту Казахстана, расписание движения пассажирских самолётов и собирают деньги. Теперь я окончательно убеждён в том, что они раньше знали о готовящемся восстании и, по-видимому, хотят использовать его для побега. Это предположение подтверждается и словами Мегеля: «А полячишка-то вроде умнее всех хочет быть, ну, посмотрим!»
Ещё раз напоминаю в отношении моей просьбы обезопасить меня от расправы уголовников, которые в последнее время донимают подозрительными расспросами.
Ветров
21. 1. 52.»
На донесении отчётливо видны служебные пометки. В левом верхнем углу: «Доложено в ГУЛаг МВД СССР. Усилить наряды охраны автоматчиками. Стожаров». Внизу: «Верно: нач. отдела режима и оперработы Стожаров».
Текст доноса невелик, но в нём отчётливо узнаётся не только почерк Солженицына (а мне-то легко было сравнить донос с его рукописными письмами, что он мне слал), но и некоторые устойчивые особенности его письма, литературной манеры. Например, он любит сокращённое соединение двух слов в одно. Так. пишет не «хозяйственный двор», а как в «Архипелаге» – «хоздвор», не «строительный участок», а «стройучасток». «цемзавод», «замдир» (заместитель директора) и даже – «концемартовская неделя». Эта тяга нашла отражение и в доносе: не военный лётчик, а «военлёт».
Солженицын любит также выделять, подчёркивать важные для него слова текста. Это мы видим и тут: «всех знаем»... «обезопасить меня от расправы уголовников».
Ещё одна особенность его письма – злоупотребление запятыми. Он охотно ставит их там, где можно и не ставить, и даже там, где совсем не следует. Так, в первой фразе доноса взяты в запятые слова «по вашему заданию», а в четвёртой – «в основном», где они вовсе излишни.
Иные совпадения точны до буквальности. Так, Мегель в доносе говорит: «А полячишка-то, вроде умнее всех хочет быть». Во-первых, запятая здесь опять ни к чему. А главное, точно такие словесные конструкции, где прямая речь начата не с большой буквы, мы встречаем в «Архипелаге». Например: «Кто-то крикнул: «А нам нужна – свобода!».
Или вот редкое словцо «краснопогонники», вложенное в уста Мегеля. Оно неоднократно встречается в «Архипелаге»: «Эти краснопогонники – регулярные солдаты...», «Краснопогонники спрашивают фамилию»... «Командование ввело в женскую зону чернопогонников, солдат стройбата».
Словом, нет никаких оснований сомневаться в авторстве доноса. Но есть все основания не верить тому, что в нём написано. В самом деле, с какой стати Мегель, один из главарей заговора, крайне заинтересованный в его тайне, вдруг средь бела дня при случайной встрече с человеком, не имеющим никакого отношения к сколоченной группе заговорщиков, более того, ещё и подозрительном для уголовников, как сам пишет, вдруг стал бы ему докладывать во всех подробностях о восстании: сообщил и имена руководителей, и состав участников, и «вооружение», и дату, и план, последовательность действия всех четырёх групп восставших – он, Мегель, что, полный дурак?
На самом деле, как выяснилось позже, заключённые были намерены 22 января всего лишь устроить массовый протест против заключения в карцер нескольких товарищей. Судя по всему, об этом Мегель и рассказал, это могло быть – тут большой тайны не было. Но Ветров, желая выслужиться, всё остальное сочинил аж с такими подробностями, как запасной движок.
Видимо, он был на хорошем счету у администрации лагеря, заслужил это своими прежними доносами, об одном из которых он упомянул и сейчас («Ранее я уже сообщал...»), и она поверила ему. Восстание дело не шуточное, а времени, чтобы проверить донос и разобраться, уже не было: он датирован 20 января, передан куму, возможно, вечером или даже 21-го. Словом, администрация, послав сообщение в Москву, изготовилась к восстанию. И когда 22-го заключённые действительно собрались и двинулись к зданию администрации, их встретили автоматчики. Одним из первых был убит Мегель. На кого пала эта кровь? Она на белой манишке Нобелевского лауреата...
Обо всём этом, опираясь на исследование известного швейцарского криминолога и писателя Франка Арнау, опубликованное в нашем «Военно-историческом журнале» (№ 12 за 1990 год), я рассказал на страницах альманаха «Шпион» (№ 4 за 1994 год). Он выходил тиражом в 15 тысяч экземпляров. Главный редактор – Владимир Логинов.
Публикация сопровождалась редакционной врезкой, в которой говорилось: «Если А.И. Солженицын представит нам материал, опровергающий версию В.С. Бушина, мы готовы опубликовать это в ближайшем номере – наряду с другими документами, уже поступающими в редакцию от ветеранов НКВД и читателей, лично знавших Нобелевского лауреата».
Увы, нобелиат молчал год, молчал два, промолчал все 13 лет до самой смерти. Не нашла места хотя бы для словечка возражения и биографиня Л.Сараскина в своём 1000-страничном сочинении о жизни и деяниях Солженицына. А Решетовская рассказывала, что когда он узнал, о публикации доносов, то искренне возмутился: «Что ж они своих-то выдают!» Но он уже давно был своим среди чужих.
Владимир БУШИН
