Литературная Россия
       
Литературная Россия
Еженедельная газета писателей России
Редакция | Архив | Книги | Реклама |  КонкурсыЖить не по лжиКазачьему роду нет переводуЯ был бессмертен в каждом слове  | Наши мероприятияФоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Казачьему роду нет переводу»Фоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Честь имею» | Журнал Мир Севера
     RSS  

Новости

17-04-2015
Образовательная шизофрения на литературной основе
В 2014 году привелось познакомиться с тем, как нынче проводится Всероссийская олимпиада по литературе, которой рулит НИЦ Высшая школа экономики..
17-04-2015
Какую память оставил в Костроме о себе бывший губернатор Слюняев–Албин
Здравствуйте, Дмитрий Чёрный! Решил обратиться непосредственно к Вам, поскольку наши материалы в «ЛР» от 14 ноября минувшего года были сведены на одном развороте...
17-04-2015
Юбилей на берегах Невы
60 лет журнал «Нева» омывает берега классического, пушкинского Санкт-Петербурга, доходя по бесчисленным каналам до всех точек на карте страны...

Архив : №38. 20.09.2013

Мрачный одинокий талант

Меж тем поэт продолжил христологическую тему и бросил вызов уже легендарному Данте, сочинив поэму «Сошествие во ад». Ещё в процессе работы над этим произведением он признался историку Сергееву, что его взгляды принципиально отличаются от установок Данте. Кузнецов видел в Данте не только гениального поэта Италии и выдающегося богослова, а прежде всего великого гордеца и грешника, который разделил весь мир на своих врагов и соратников. Врагов Данте послал в ад, а друзей отправил в рай. Правда, я думаю, что поэт сильно упрощал творчество своего великого предшественника. Однако в данном контексте интересны не столько разногласия Кузнецова с Данте. Более существенно другое: в чём проявилось новаторство русского поэта. А новизна оказалась прежде всего в разных подходах. Кузнецов сошествие Христа во ад показал глазами двух разных персонажей: поэта и разбойника.

Поэт долго искал свой ход. Проблема усугублялась тем, что ему не с кем было посоветоваться. Мыслящие священники его сторонились. Светские специалисты не понимали религиозного творчества. И так получилось, что на равных Кузнецов многие вопросы мог обсудить разве что со скульптором Петром Чусовитиным и поэтом Владимиром Неждановым, ушедшим в 90-е годы в священнослужители. Но Чусовитин не верил, что поэт поднимется на новый уровень. Он давно уже в нём разочаровался. Подтверждение тому – дневниковые записи скульптора.

В начале 2000 года Чусовитин писал: «В 1983 году [как раз в тот год скульптор и поэт только познакомились. – В.О.] мне казалось, что поздний Кузнецов будет глубже и значительнее раннего». Но этого не произошло. Почему? Ответ можно найти в другой записи Чусовитина, также относившейся к 2000 году. «Жизнь Кузнецова была не жизнь, – утверждал скульптор, – а алкогольная «смерть поэта». Про него было бы вернее сказать не «пьющий поэт», а пьяница, пишущий стихи, притом святой пьяница, ибо кроме водки, когда он запивал, ему решительно ничего не хотелось, даже славы, хотя все стихотворцы болезненно тщеславны. Пьянство было для него великим Служением, своего рода священнодействием, можно сказать, «несением креста», а не пошлым времяпрепровождением или скверной привычкой».

Догадывался ли Кузнецов о том, что в реальности думал о нём Чусовитин в последние годы жизни? Похоже, что да. И тем не менее он продолжал названивать именно ему. Другие, видимо, умели только льстить и не могли общаться с ним на равных. «23 декабря 2001 года звонил Кузнецов, – отметил в своём дневнике Чусовитин. – Спрашивал, нельзя ли представить Ад в виде лабиринта, и просил сохранить разговор в тайне». Как видим, поэт продолжал искать свой ключ к сложнейшей теме.

Чусовитин при встречах с Кузнецовым не раз пытался убедить поэта пересмотреть его отношение к Данте. Он хотел, чтобы Кузнецов увидел в итальянском гении великого теолога. Скульптор был убеждён в том, что Данте разработал свою систему грехологии: какой-то грех в его представлении считался извинительным, а какой-то носил непростительный характер. Даже эпос у Данте был продиктован теологическими соображениями. Но Кузнецов упорно гнул свою линию. Он наотрез отказался принять необычную мысль Чусовитина о том, что мы живём в постхристианский период и поэтому надо соблюдать некую дистанцию по отношению к христианству. Раздосадованный Чусовитин отметил в своих записях: «Вздумавши потягаться с Данте, Поликарпович уподобился писаке, кропающему срамные рассказы о попах и поэтому считающему себя по меньшей мере «боккаччистом», а то и прямо «русским Боккаччо».

Отвергая одни постулаты церкви, Кузнецов судорожно цеплялся за другие догматы. И в этом плане он оставался поэтом противоречий и крайностей.

Но вот уже и вторая поэма о Христе появилась в «Нашем современнике». И вновь последовала неадекватная реакция со стороны дилетантов. А серьёзные критики ушли как бы в тень.

Многие «почвенники», раньше чуть ли не молившиеся на Кузнецова, не понимали, что с поэтом произошло. Поэт из Пинска Валерий Гришковец в своём дневниковом материале «Одиночество в хаосе мегаполиса» вспоминал: «В журнале «Наш современник» № 12 за 2009 год поэма Ю.Кузнецова «Сошествие в ад». Читал сперва натужно, а потом вчитался, втянулся. Перечитал и представил Юрия Поликарповича монументально-бронзового, тяжело поднимающегося, выходящего – уже памятником – из ада.

Многая лета, Юрий Поликарпович! Не спеши стать памятником, застыть в бронзе – живи, пиши.

И ещё подумалось: трезвость не в меру так же вредна поэтам, как и пьянство без меры.

И вспомнилось: в середине октября я захотел в «НС» получить гонорар. Но мне не начислили: я иностранец. Ю.К. достал 500 рублей – держи! Я отказался. «Держи, держи, у меня есть, а тебе надо похмелиться». – «Я не пью». – «Всё равно бери – это жест поэта!» – «Ну, раз жест поэта». И я взял – сидел на мели».

Сам Кузнецов думал, что его поддержит хотя бы вдова Вадима КожиноваЕлена Ермилова. Ведь если Кожинов в своих статьях Кузнецова только защищал от нападок оппонентов, то Ермилова раньше умела очень тонко проанализировать сами поэтические тексты. Но на этот раз Ермилова уклонилась от прямых оценок. Общим знакомым она лишь заметила, что ей пока трудно взять в руки поэмы Кузнецова, потому что она ощущает себя православной. Другими словами, Ермилова ясно дала понять, что поэт, по её мнению, в чём-то отошёл от православных канонов.

Кузнецова всё это сильно бесило. Он не знал, кому излить свою обиду, кто его поймёт. 25 июня 2003 года поэт почти в полночь позвонил Чусовитину. В дневнике скульптора осталась запись этого разговора. «Любезный Пётр, позволь перекинуться с тобой двумя-тремя словцами... Я, как тебе известно, написал две поэмы. Замысел гигантский... Вторая опубликована в декабре... И что же выявилось... Нет, я понимаю, что скульптура – это иное, у меня к тебе претензий нет, но всё же, всё же, дорогой мой, ведь прошло уже полгода, и что же выявилось... Бондаренко, оказывается, более чем полусотне людей предлагал что-то написать о моих поэмах в своей газете, среди них – Небольсину, например, и выявилась полная несостоятельность нашей элиты. Она способна лишь на одно журналистское мяуканье о погибели России. Писал и посылал «Путь Христа» Лапшину, он между строк о своих бытовых подробностях ответил: «Я бы так не написал»... И это всё! Спрашивал и у других мнение о «Сошествии в ад», отвечают «мощно, есть необыкновенные строки» или «есть неудачные строки»... Но при чём здесь та или иная строка, когда речь идёт о целой поэме! Строку можно и выбросить. Вот я к тебе с какой печалью... Я немного выпил... и думаю, неужели же окончательно задавлена всякая мысль? Жаль людей... Всё же думаешь о них, о родине... А что будет потом?.. Вот о чём моя печаль... Но всё же, наверно, всякому человеку должно быть приятно, когда к нему относятся по-доброму... В общем, позволь поднять бокал...».

Статьи о христианских поэмах пошли косяком уже после смерти Кузнецова. Я бы особо отметил исследования критика из Майкопа Кирилла Анкудинова, кубанского литературоведа Алексея Татаринова и воронежского исследователя Вячеслава Лютого. Хотя лично мне ближе всего точка зрения скульптора Петра Чусовитина, который утверждал: «По сути дела, кузнецовский ад не опирается ни на какое учение о потустороннем мире. Он весь – продолжение обычного поэтического «катастрофизма».

 

14.

 

Понятно, что и «Путь Христа» и «Ад» потребовали от Кузнецова колоссального напряжения. Он, конечно же, периодически нуждался в разрядке. Но где? Как?

Дома у поэта всё складывалось непросто. Обе дочери выросли. Они, конечно, думали о самостоятельном плавании. Но решение многих проблем упёрлось в квартирный вопрос. Кузнецов ещё в конце 80-х годов пытался через Союз писателей добиться выделения дополнительного жилья для дочек. Но ему палки в колёса вставил оргсекретарь Московской писательской организации Виктор Кобенко, который не мог простить поэту его резкие выступления на приёмной комиссии (Кобенко хотел вступить в Союз как переводчик с украинского языка, а Кузнецов заявил, что переводы Кобенко никакого отношения к литературе не имели). Тогда же у поэта возникла идея купить домик на Ярославщине, он даже ездил с Чекановым по сёлам выбирать хату, но потом у него всё перегорело, и покупка так и не состоялась. А после развала Советского Союза надеяться на безвозмездную помощь государства было уже и вовсе бесполезно.

Иногда Кузнецов пытался от всех бытовых неурядиц спрятаться в писательском городке Внуково. Там ему в 1995 году Литфонд выделил две небольшие комнатушки, которые арендовал до этого Николай Шундик. Поэт в принципе был доволен: появилась комнатка для отдыха, нашлось местечко и для работы. Что ещё надо?! Отсутствовал телевизор? Так это, наоборот, его очень даже устраивало. Но не повезло с одной из соседок. Если самого Кузнецова эта соседка ещё побаивалась, то с его женой она уже не церемонилась, отрывала на ней свою злость по всей программе.

Об этой проблеме потом подробно рассказал в своих дневниках скульптор Пётр Чусовитин. «9 мая 2002 года, в День Победы, – сообщил Чусовитин, Батима рассказала Валентине Викторовне [жене скульптора. – В.О.] по телефону, что во Внуково, по дороге от дачного кооператива писателей к станции её догнала легковая машина, стала теснить к обочине, и когда совсем сбитая с толку и прижатая к деревьям Батима, наконец остановившись, обернулась, из машины высунулась жена живущего под Кузнецовым на первом этаже стихотворца У<…>ва, сильно досаждающего ему пьяными оргиями, и злорадно спросила: «Ну что, крыса, боишься меня? Страшно?» Потрясённая столь дерзким нападением, Батима опрометью вернулась на дачу, заявила мужу, что до тех пор, пока он не разберётся с У<…>ми, ноги её во Внуково не будет, затем после четырёхчасовых поисков местной милиции, которая расположена даже не во Внуково, оставила дежурному заявление с требованием привлечь У<…>ху к ответственности и теперь горячо обсуждает с юристами Верховного Суда РФ, где она работает, как бы всё-таки наказать мерзавку…».

Кузнецов долго всё это терпел, а потом не выдержал и попросил в Литфонде, чтоб его переселили из Внукова в Переделкино. Но ему отказали. И кто? Те, кого он считал своими, патриоты. В Переделкине уже давно стали селить не писателей, а одно лишь литературное начальство да ещё лизоблюдов.

Луч надежды блеснул лишь в самом начале «нулевых» годов. Сергей Михалков с трудом договорился с правительством Москвы о том, чтобы семье поэта дополнительно выделили на окраине однушку. Надо было только выплатить балансовую стоимость – чуть больше десяти тысяч долларов. Однако для Кузнецова даже эта сумма оказалась неподъёмной. Выручила его сестра, управлявшая одной из аптек в Новороссийске. Но пока жилищный вопрос ещё только утрясался, младшая дочка, по мнению отца, переступила некую грань. И терпение поэта, похоже, лопнуло. В порыве негодования он написал два очень резких стихотворения, в которых, по сути, отрёкся от родной кровинушки, да ещё сходу, не подумав, отдал их в печать.

Подробно причины негодования Кузнецова изложил в своих дневниках скульптор Пётр Чусовитин. «Ю.Кузнецов, – сообщил Чусовитин, – приходит в мастерскую 3 августа 2003, в воскресенье, и говорит: «8 июня моя дочь Екатерина закончила институт, и я ей сказал: «Видит Бог, я четыре года, то есть с первого курса учёбы в Литинституте терпел твой «роман» с азербайджанцем. А теперь даю тебе сроку один месяц: выбирай, либо я, либо он. У тебя два пути: либо к русским, либо к инородцам. Мне как поэту дозволено поступать по-иному, ибо поэт берёт своё везде, где находит. А тебе нельзя. Если будешь упорствовать, откажусь от тебя». Проклинать я боюсь, поскольку проклятие слишком опасно не только для проклинаемого, но и для проклинающего. – Поясняет он мне. – Однако отказ или отречение – тоже суровые проявления родительской воли. И что ты думаешь? Спустя ровно месяц она ушла жить к нему! Каково? Я знаю, что Катька с матерью в моё отсутствие встречаются, и Батима как ни в чём не бывало заводит со мной о ней разговоры. Я же ей отвечаю: «Неужели ты не можешь понять, что я от неё отказался?» Не понимает! Вот что значит бабьё… По словам Батимы, хотя семья Катькиного избранничка из Баку, мать якобы русская... Но сказать можно ведь что угодно… Нет-нет, не хочу!..». Спустя двенадцать дней, 15 августа Чусовитин добавил: «Батима говорит, что Юра выгнал Катьку из дому. Теперь она ночует дома только в его отсутствие, когда он пребывает во Внуково, а когда он возвращается в Москву, то у подруги…». Потеплел Кузнецов к младшей дочери лишь в середине осени. Той осени, которая оказалась в его жизни последней.

 

15.

 

Так получилось, что в последние годы жизни Кузнецов чаще всего отдыхал, как это ни странно, в творческих поездках. Впрочем, и они большой радости ему не приносили. Это раньше его почти везде встречали как желанного гостя и он собирал большие аудитории. А в 90-е годы многое изменилось. Помню, в самом конце ельцинского правления прилетели мы с ним в Сургут. К моему удивлению, на аэродроме Кузнецова встретила какая-то девушка на побегушках из городской администрации, которая собралась поселить гостя где-то на задворках города, в номере без каких-либо удобств. Я возмутился: что за отношение к великому поэту. И как прореагировала молодая чиновница? «Но он же не Киркоров, чтоб его селить в гостевом домике для именитостей». По своей наивной простоте девушка проболталась, что на аэродроме мэр города Алексей Сидоров встречал только Аллу Пугачёву. Время же поэтов, как нам дали понять, кануло в прошлое. Я не стерпел, дозвонился до заместителя мэра Якова Черняка и добился, чтобы Кузнецова поселили в приличную городскую гостиницу. Ладно, бытовой вопрос мы решили. А дальше-то что? Я так и не увидел, чтобы на встречу с поэтом ломился бы весь город. Даже преподаватели Сургутского университета и пединститута всего лишь пожимали плечами и переспрашивали друг друга: а кто такой Юрий Кузнецов и зачем он приехал? Хотя чего удивляться, если нефтяную столицу Югры городские власти столь долго пичкали только эстрадными звёздами и ничего не делали для культурного и литературного просвещения. Эстрада заменила стране буквально всё: и историю, и философию, и поэзию, и классическую музыку. Видимо, так легче из народа сделать быдло.

Юрий Кузнецов, Вячеслав Клыков и Юрий Лощиц,  г. Смоленск, 1991 г.
Юрий Кузнецов, Вячеслав Клыков и Юрий Лощиц,
г. Смоленск, 1991 г.

Впрочем, что было пенять на власти. Так называемые патриоты тоже оказались хороши. Они быстро научились по утрам растолковывать студентам Шолохова, днём писать диссертации о Шаламове, после обеда бегать за деньгами в городскую администрацию, а вечерами «пилить» бюджеты. Это ведь при них городской фонд поддержки отечественной словесности превратился в кормушку для кучки демагогов из местного пединститута. А власти, похоже, этого только ждали. Они потом не раз сетовали: ну нельзя патриотам давать деньги, всё разворуют и ничего не сделают.

На моей памяти неподдельный интерес к Юрию Кузнецову из губернаторского корпуса России проявил лишь президент Кабардино-Балкарии Валерий Коков. Когда он узнал, кто весной 2003 года приехал в республику, то тут же прислал своего помощника, чтобы уточнить, когда поэту будет удобно с ним встретиться. Кокову не надо было объяснять, что из себя представлял Кузнецов, что поэт написал и какие у него политические взгляды. Он понимал, что перед ним – большой русский поэт, переживающий за судьбу всей России.

Расскажу ещё одну подробность: Коков лично пригласил Кузнецова на один из приёмов. Получился шумный банкет с бесконечными тостами, частыми вскакиваниями с мест и прочей суетой. Было видно, что поэт устал от затянувшегося застолья и пустых речей, но и по-английски покинуть приём он не мог, не позволяло воспитание. Коков всё это заметил и в какой-то момент незаметно попросил тамаду сделать хотя бы небольшую паузу. В это время Кузнецов сосредоточился на чём-то своём. Но что тамаде какой-то поэт! Он ждал, когда президент даст отмашку продолжать банкет. И вдруг Коков шепнул ему: «Видите, поэт задумался. Не будем ему мешать». Естественно, слово президента тамада воспринял как закон.

Но все ли правители понимали, с кем имели дело? Большинство губернаторов, к сожалению, всегда видели в писателях только обслугу. До сих пор со стыдом вспоминаю, как не захотел весной 2001 года встретиться с Кузнецовым мэр Магадана Николай Карпенко. И ладно, если бы он был по горло занят важными делами. Так нет, Карпенко отказался по другой причине, заявив, что не знает такого поэта, и отрядил на встречу своего заместителя. Зато через год мэр чуть ли не на четвереньках прыгал перед писательницей Марией Арбатовой. Он предлагал ей и прогулку на катере по акватории бухты Нагаево, и рыбалку в прибрежном посёлке Армань, и восхождение к Маске Скорби Эрнста Неизвестного. Но не потому, что поклонялся её таланту. Книг Арбатовой мэр тоже не читал. А всё дело в том, что ему шепнули, чем занимался тогдашний муж Арбатовой – политтехнологиями в администрации президента России. А Карпенко как раз собирался на следующих выборах выдвинуться в губернаторы.

Как реагировал на всё это Кузнецов? При людях – никак. Не касался он этого и в своих стихах. Дело было не только в гордости. Поэт всегда различал обыденное и высокое, сиюминутное и вечное. Обличать городские непорядки, вскрывать бытовые неурядицы, высмеивать лизоблюдство – всё это годилось для газетных статей. А у поэзии были совсем другие задачи – думать о жизни и смерти.

Я помню, как аспиранты Магаданского университета вместе с телевизионщиками ждали от Кузнецова после его поездки по Колыме стихи о заброшенных горняцких посёлках, о донельзя разбитой Колымской трассе и о битве за золото. А иначе зачем поэт, возвращаясь весной 2001 года с далёкого прииска на стане Утиный в Магадан, у всех попутчиков выспрашивал рифмы к слову «Колыма»?! Ему навязывали: холода. А он был недоволен: где созвучия!?. И уже в Магадане поэт родил свою обойму: тьма, дома, тесьма, зима… Оставалось дело за малым – рассовать эту обойму по стихам. Но аспиранты не знали Кузнецова. Поиски рифмы были для него всего лишь упражнением. Он тем самым как бы поддерживал себя в форме. А писать поэт собирался совсем о другом. Ему, как оказалось, не давала покоя муха, которая пятнадцать миллионов лет назад распласталась в камне, ставшем украшением магаданского геологического музея. В этой мухе он увидел и услышал созвучья разных эпох. Она напомнила ему о бренности бытия и подвигла к раздумьям о вечности. А это и есть настоящая поэзия.

Кузнецов писал:

 

…Жизнь потеряла свой былой размах.

Как в толще сна – ни духу и ни слуху.

Однажды в магаданских закромах

Я в странном янтаре увидел муху.

 

Через пятнадцать миллионов лет

Я как поэт послал ей свой привет.

 

Пятнадцать миллионов лет прошло,

Как эта муха в воздухе летала,

Пока её в смолу не занесло,

Пока смолу волна не обкатала.

 

Я видел муху моего ума,

Как некий знак в тумане созерцанья,

Как точку, что меняет суть письма,

А может, и Священного Писанья.

 

И долго озирался я потом,

И всюду открывалась мне дорога,

Ведущая в обетованный Дом,

Где вещи мира источают Бога.

 

Бок как смола. Ты крепко влип, поэт,

В глубокий сон, что временем зовётся…

Через пятнадцать миллионов лет

Ударит гром – и твой вулкан проснётся.

 

16.

 

И здесь я хочу поспорить со скульптором Петром Чусовитиным. Напомню: он утверждал,  что Кузнецов не оправдал его надежд. Чусовитин думал, что поздний поэт будет глубже раннего, но этого якобы не произошло, а всё из-за пристрастия к зелёному змию.

Да, Кузнецов в 80-е и 90-е годы пил часто и помногу. Этого никто никогда и не отрицал. Он действительно мог вслед за Николаем Рубцовым повторить: «Возможность трезвой жизни отрицаю».

Эту тему Кузнецов периодически поднимал и в своих стихах, и в частной переписке. Так, в письме Виктору Лапшину он 10 ноября 1992 года заметил: «Чай я пью, хотя это и не казацкое питьё. Больше пью водку. Спросишь, а на какие шиши? А чёрт его знает как оно получается. В основном пью на свои». Но уже через пару месяцев поэт сообщил, что пить бросил. «Слишком уж заносит, – признался Кузнецов. – Так что Новогодье встретил минеральной водой. На ней думаю продержаться год-два». Но так долго выдержать не получилось.

Важно другое: до поры до времени зелёный змий не мешал поэту сочинять гениальные строки. Помните его «Русскую мысль»?

 

Пошёл и напился с тоски...

Так русская мысль начинается.

 

Уже в 1998 году Кузнецов в интервью Геннадию Красникову признался: «Это стихотворение мне дорого. В нём заключена тайна русского сознания. Но его вредно понимать на обыденном уровне. К сожалению, именно так его понимают очень многие, в том числе и вы. Притом последние строчки никак нельзя вырвать из контекста и рассматривать их отдельно, тем более по-бытовому толковать. Они живут только в целом стихотворении. А оно таинственно, в нём много пространства. Я вам помогу понять его замысел. Только представьте, если уж русская мысль (имеется в виду великая русская мысль) может рождаться в состоянии опьянения, то какой же величины она достигнет, если родится «по-трезвому». Вот так-то. Никакая русская идея в голову мне никогда не приходила. Я не философ, который мыслит понятиями, я поэт и мыслю образами и символами. Ну а наш бедный президент далеко не философ».

Но вот в середине 90-х годов Кузнецов написал повесть «Худые Орхидеи». Поэт не раз говорил, что сочинил эти орхидеи после белой горячки.

Кузнецов, безусловно, понимал, что зелёный змий до добра не доведёт. Дело даже не в том, что в белой горячке умные мысли приходят редко. Плачевен итог. Пример тому – судьба ненавистного поэту Ельцина.

Своему заклятому врагу Кузнецов посвятил стихотворение «Падение на рельсы». Он с сарказмом писал:

 

Вышли мы вон из народа,

Выжили мы из ума.

Пьяный кричал, как свобода,

И багровел, как чума.

 

Ехали воры и бесы,

Поезд на стыках стучал.

– Лягу за правду на рельсы! –

Пьяный с трибуны кричал.

 

Поезд, как гром, прокатился,

Душу потряс и пропал,

Пьяный с трибуны свалился,

Прямо на рельсы упал.

 

Пал и лежит, как стихия,

В пьяные ноздри трубя:

– Ты ощущаешь, Россия,

Я обнимаю тебя!

 

Но, высмеивая редко просыхавшего президента Ельцина, Кузнецов в какой-то мере поиронизировал и над собой. Кстати, этим стихотворением один из руководителей Московской писательской организации Владимир Бояринов в 1997 году открыл в возрождённом им альманахе «Поэзия» необычный раздел: «Русь пьющая».

Но пил ведь не только Кузнецов. До него по-чёрному пили Михаил Шолохов, Александр Фадеев, Александр Твардовский, Сергей Наровчатов, Василий Шукшин, Николай Старшинов, Виль Липатов… Не Людмила Дербина, а водка погубила Николая Рубцова. Довёл до ручки зелёный змий и Анатолия Передреева. А что в своё время сделала эта проклятущая сорокаградусная с Василием Беловым? А какие страшные запои случались у Вадима Кожинова! Только поняли ли мы, отчего все эти художники так тянулись к зелёному змию?

Я глубоко убеждён в том, что не водка погубила Кузнецова. Водка стала следствием. А причины были совсем другие.

Кузнецова убило новое время. Он в нём оказался совершенно чужим. Поэт, естественно, понимал, что старое уже не вернуть. Значит, надо было или как-то приспосабливаться к новым условиям, или ломать то, что появилось, и насаждать своё. Но приспосабливаться он вообще никогда не умел и не хотел. Поломать же в одиночку народившиеся явления ему оказалось не по силам. Не получилось у него с продвижением своих установок. Поэта уже не слышали. И что ему оставалось?

В интервью Красникову Кузнецов утверждал, будто он всё предвидел ещё в середине 70-х годов. В 1998 году он говорил: «…я предвидел новую трагедию народа и развал страны много лет назад и выразил свои предчувствия в поэтических символах. Укажу на три стихотворения: «Дуб» и «Холм» (написаны в 1975 году) и «Знамя с Куликова» (написано в 1977 году). Внутренним слухом я услышал гул и тектонические толчки и пережил их в своей душе. Неудобно цитировать самого себя, но без этого не обойтись. «Знамя с Куликова» написано от первого лица, вот последние строчки:

 

Но рваное знамя победы

Я вынес на теле моём.

Я вынес пути и печали,

Чтоб поздние дети могли

Латать им великие дали

И дыры российской земли.

 

Никаких дыр в нашей державе в 1977 году не было. А ныне сплошь «дыры российской земли». Все их видят. Так во второй раз я пережил в своей душе трагедию народа и развал державы».

Я думаю, что Кузнецов в этом интервью преувеличил свою роль как пророка. Когда он писал «Дуб», «Холм», «Знамя с Куликова», то, конечно, думал не только о прошлых трагедиях в истории русского народа. Его, естественно, тревожило и то, что происходило в то время. Катаклизмов хватало у нас и в 70-е годы. И оснований для оптимизма не было и тогда. Всё это так. Но Кузнецов и в страшном сне (несмотря на весь свой катастрофический взгляд) не мог представить, что случится при Горбачёве. Развал советской империи был для него (и не только для него) полнейшей неожиданностью. Он привёл поэта в нокаут, от которого художник так и не оправился.

Кузнецов пытался нащупать новый нерв. Но превзойти себя раннего он уже не мог. Повторю, лихие девяностые годы стали не его временем.

 

17.

 

Кузнецов вовсе не случайно ещё в конце столетия всерьёз задумался о смерти. Он явно предчувствовал скорый конец. Уже в 1998 году поэт писал:

 

Я знаю, где-то в сумерках святых

Горит моё разбитое оконце,

Где просияет мой последний стих,

И вместо точки я поставлю солнце.

 

А о чём думал Кузнецов, когда весной 2001 года разглядывал в Магадане застывшую в камне пятнадцать миллионов лет назад муху? Ясно, что не сама муха его взволновала. Он, предчувствуя свой скорый уход, задался другим вопросом: готов ли ко встрече с небесами?

Эту тему Кузнецов поднял через год и при встрече со своим бывшим сослуживцем по издательству «Современник» Владимиром Неждановым, который после многих лет сомнений выбрал путь священника. «Когда я уже стал дьяконом, – вспоминал Нежданов, – то появился у Кузнецова в редакции «Нашего современника» в подряснике, с крестом на груди. И, едва переступив порог и поздоровавшись, услышал: «Ну что, батюшка, отпоёшь меня? – такой бодрый, приветливый голос. Я, огорошенный таким началом встречи, что-то смущённо и невнятно пробормотал в ответ, но в душу запала какая-то тяжесть, неосознанная тревога, похожая на смутное предчувствие беды. Это было сказано им как-то мимоходом, но оно, действительно, через какое-то время сбылось».

Мне почему-то кажется, что поэмами о Христе Кузнецов прощался с земной жизнью и готовил себя к уходу на небеса.

 

18.

 

После «Ада» Кузнецов торопился успеть написать «Рай». 3 августа 2003 года он был в мастерской Чусовитина и делился с ним своими замыслами. Поэт говорил: «Потребность в равновесии требует создания к поэме «Сошествие в ад» уравновешивающего продолжения под названием «Рай». Поскольку в православии чистилища нет, то, по всей видимости, окончательная композиция будет не трилогией, а дилогией.

(...) Нет-нет, мой «ад», вопреки твоему мнению, вовсе не «мыльная опера» и не зиндан, куда поэт набросал всех, кто ему не нравится... Это у мстительного Данте из 79 конкретных исторических персонажей 32 – флорентийцы...

Мария Аввакумова, о. Владимир Нежданов, Батима, Николай Дмитриев на могиле Ю. Кузнецова, Троекуровское кладбище, 18 мая 2004
Мария Аввакумова, о. Владимир Нежданов, Батима,
Николай Дмитриев на могиле Ю. Кузнецова,
Троекуровское кладбище, 18 мая 2004

Хотя мои персонажи и не объединены местом, в смысле их объединения по сходству совершённых преступлений или грехов, и в моей поэме нет ни «злых щелей», ни рвов и поясов, их появление в общем и целом соответствует исторической хронологии, таким образом они объединены временем... вообще же принцип развития сюжета выбран мною волнообразный, пульсирующий, мерцающий... И этому принципу подчинён и выбор размера строки, и тип стихосложения – смешанные анапест и амфибрахий...

Длинная строка выбрана мною для удобства в выражении мысли. Терцина же, которой воспользовался Данте, крайне для этого неудобна, она формально навязчива, в то время как рифма должна быть незаметна, чтобы не отвлекать читателя от восприятия сути поэтического высказывания».

Но до конца воплотить свои замыслы Кузнецов не успел.

Незадолго до своей кончины Кузнецов написал два стихотворения: «Поэт и монах» и «Молитва». «Поэт и монах» получился как своего рода спор со святителем Игнатием Брянчаниновым. Владимир Нежданов в интервью Евгению Богачкову рассказывал: «Кузнецов сам прочитал стихотворение «Поэт и монах», где Игнатий Брянчанинов прозвучал со всей его нетерпимостью (он же ведь и Гоголя упрекал в своё время, его «Выбранные места из переписки с друзьями», за то, что там много человеческого примешано, что писатель, пытаясь донести какие-то божественные истины, много человеческого примешивает, много крови). И вот Кузнецов это тонко подметил у святителя Игнатия. И прочитав всё это, сказал: «Пойдём». Мы пошли к главному редактору – Куняеву. Куняев поначалу не хотел печатать это стихотворение. А я был в подряснике, с крестом. Мы поднялись на второй этаж, и Юрий Поликарпович говорит ему: «Вот, послушай человека церковного, что он тебе скажет». А смысл претензии Куняева заключался в том, что монах, якобы символизируя монашество в целом, изображён каким-то бесноватым и... он говорит: «Ведь было же русское монашество. На что ты посягаешь?!». Куняев сопротивлялся, а Кузнецов ему говорил: «Ну, что ты боишься?! Я же напечатаю в другом месте! Он был тогда в приподнятом настроении, не просил, а как бы вдохновлял, с какой-то внутренней весёлостью подбадривал Куняева: «Будь храбр, как лев!».»

Потом была «Молитва». Кузнецов поставил под ней дату: 8 ноября 2003 года. А через девять дней случился страшный конец.

Чусовитин рассказывал, что в свой последний вечер 16 ноября 2003 года Кузнецов страшно много пил. Но это не было просто пьянство. Перед тем, как принять на грудь очередные сто грамм, он про себя что-то просчитывал, продумывал, как бы священнодействовал. Но ничто, похоже, его не брало. Поэт продолжал пить всю ночь. А к утру 17 ноября водка закончилась. Поэт послал жену в магазин. И пока её не было, ему стало плохо. «Скорая» из-за утренних пробок добиралась до его дома минут сорок. Врачи, когда наконец приехали, констатировали клиническую смерть. Позже при вскрытии выяснилось, что у поэта было два инфаркта. Когда случился первый инфаркт, так никто и не узнал.

20 ноября было прощание с поэтом в Центральном доме литераторов. Начальство думало, что придёт всего два или три десятка человек, и выделило под траурную церемонию всего лишь Малый зал. А пришли сотни людей.

Было много речей. Но меня неприятно поразили два человека: пермский стихотворец Игорь Тюленев и политик Сергей Бабурин. Ну, с Тюленевым всё ясно: он никогда умом не блистал и умел лишь приспосабливаться и прислоняться к великим. Даже у гроба учителя его понесло не в ту степь, он что-то начал вещать о еврейском вопросе. Уж лучше б постоял молча. Недалёким человеком оказался и Бабурин. Ладно, опоздал. Но зачем надо было локтями расталкивать весь зал? «Пропустите, я – выступающий». Так ты выступающий по зову сердца или по должности, по обязанности? А какую ахинею он понёс, дорвавшись до микрофона... «Наш избирательный блок «Родина»… Всё ясно. Наши политиканы даже похороны решили использовать в своих предвыборных целях.

Потом было отпевание в храме Большого Вознесения. А похоронили поэта на Троекуровском кладбище. «Как было предсказано поэтом, – вспоминал священник Владимир Нежданов, – по его предсмертному благословению, плачущим сердцем я совершаю панихиду, три раза крестообразно осеняю его – усопшего – землёю, и мы – сколько нас было – поём ему «Вечную память».

Позже скульптор Пётр Чусовитин отметил в своих записях: «14.00. Троекуровское кладбище, похороны. Рядом с могилой Кузнецова оказалась могила убитого киллерами директора Уралмаша Белоненко с бюстом работы Грюнберга, а ещё ближе могила академика Андрея Болибруха». Затем Чусовитин подчеркнул: «Кузнецова хоронили как эмигранта в чужой стране. Да он и был внутренним эмигрантом, чужим среди своих… Кто понимал его мрачный одинокий талант?»


Вячеслав ОГРЫЗКО




Поделитесь статьёй с друзьями:
Кузнецов Юрий Поликарпович. С ВОЙНЫ НАЧИНАЮСЬ… (Ко Дню Победы): стихотворения и поэмы Бубенин Виталий Дмитриевич. КРОВАВЫЙ СНЕГ ДАМАНСКОГО. События 1967–1969 гг. Игумнов Александр Петрович. ИМЯ ТВОЁ – СОЛДАТ: Рассказы Кузнецов Юрий Поликарпович. Тропы вечных тем: проза поэта Поколение Егора. Гражданская оборона, Постдайджест Live.txt Вячеслав Огрызко. Страна некомпетентных чинуш: Статьи и заметки последних лет. Михаил Андреев. Префект. Охота: Стихи. Проза. Критика. Я был бессмертен в каждом слове…: Поэзия. Публицистика. Критика. Составитель Роман Сенчин. Краснов Владислав Георгиевич.
«Новая Россия: от коммунизма к национальному
возрождению» Вячеслав Огрызко. Юрий Кузнецов – поэт концепций и образов: Биобиблиографический указатель Вячеслав Огрызко. Отечественные исследователи коренных малочисленных народов Севера и Дальнего Востока Казачьему роду нет переводу: Проза. Публицистика. Стихи. Кузнецов Юрий Поликарпович. Стихотворения и поэмы. Том 5. ВСЁ О СЕНЧИНЕ. В лабиринте критики. Селькупская литература. Звать меня Кузнецов. Я один: Воспоминания. Статьи о творчестве. Оценки современников Вячеслав Огрызко. БЕССТЫЖАЯ ВЛАСТЬ, или Бунт против лизоблюдства: Статьи и заметки последних лет. Сергей Минин. Бильярды и гробы: сборник рассказов. Сергей Минин. Симулянты Дмитрий Чёрный. ХАО СТИ Лица и лики, том 1 Лица и лики, том 2 Цветы во льдах Честь имею: Сборник Иван Гобзев. Зона правды.Роман Иван Гобзев. Те, кого любят боги умирают молодыми.Повесть, рассказы Роман Сенчин. Тёплый год ледникового периода Вячеслав Огрызко. Дерзать или лизать Дитя хрущёвской оттепели. Предтеча «Литературной России»: документы, письма, воспоминания, оценки историков / Составитель Вячеслав Огрызко Ительменская литература Ульчская литература
Редакция | Архив | Книги | Реклама | Конкурсы



Яндекс цитирования