Архив : №43. 25.10.2013
Видения Лаврентьева
С творчеством Максима Лаврентьева я познакомился сравнительно недавно. Возможно, вызывала недоверие его простая русская фамилия; казалось, что её обладатель не способен на нечто подлинно глубокое и оригинальное. Плюс настораживала его редакторская и промоутерская деятельность, что представлялось несовместимым с истинным творчеством.
Но открыв сборник «Видения земли», я не сразу, а постепенно, изменил свою точку зрения. Лаврентьев предстал в нём вполне сложившимся и интересным автором ряда примечательных стихотворений. Выдвину сразу главный тезис – творчество Максима Лаврентьева лежит в русле той традиции русской поэзии, которые в предыдущих поколениях олицетворяли Лев Лосев и Юрий Кублановский. Это направление – ближе к центру, при внешней консервативности и строгости стиха, допускающее вполне неортодоксальные эксперименты со смыслом. Впрочем, Лаврентьев, скорее, ближе к Кублановскому, чем Лосеву, словесные игры ему не интересны. Подобно Кублановскому он предпочитает использовать меньше нот, но зато в этом узком регистре демонстрирует немалую виртуозность.
Первую часть сборника составляют несколько маленьких поэм, одна из которых и дала название сборнику. В современной русской поэзии протяжённый поэтический текст – редкость, она стремится к минимализму, потому с одной стороны десять поэм в книге подряд радуют глаз самим фактом своей нестандартности, с другой – долгописание чревато срывом в растянутость, аморфность структуры, потерю смысла. Насколько удалось Лаврентьеву совладать со словом в данном жанре, – судить читателю. По мне – это незавершённый опыт.
Основных тем в сборнике немного, и они отчётливо выражены, варьируясь из стихотворения в стихотворение. Первая, это тоска по любви, выражаемая сдержанно, намёками. Автор хандрит от избалованности лёгким успехом у женщин: «Пустоту сердечных отношений заполняю Аннами на шее – напрокат, конечно, на денёк», «к ночным подругам бегу», «я вспоминаю наш романчик». То, что для другого – невероятное, годами ожидаемое приключение, для лирического героя Лаврентьева – пара пустяков. И оттого он немного грустит по идеалу. Конечно, это бравада, но бравада вполне терпимая и объяснимая.
Муза, когда он пишет о любви, никогда его не подводит. Вот четыре строки из «Её звали Ксения»: «Она покупала Кольцова. Он увлёк её течениями новыми. Их кожа была пунцова, когда он раздевал её в номере» – тут можно было дальше (и перед) ничего не писать. Житейская история уже изложена с большим тактом в одном четверостишии; всё ёмко, поэтично, с необходимыми умолчаниями. А так Лаврентьев пишет о «высоких» чувствах: «А ты изумлён и влюблён как будто, Куда-то бежишь и звонишь кому-то, Чего-то боишься, не спишь ночами, И всё что бывает всегда вначале» – афористично, очень наблюдательно, и с лёгким скептицизмом, придающим страсти иронический оттенок, «приземляющим» её.
Другая тема – воспоминания о незабываемых годах работы «в людях»: «Девять лет я вставал в семь пятнадцать утра, чтобы ехать на склад запчастей, девять лет я доказывал с пеной у рта, что работать руками честней». Тому времени целиком посвящена открывающая сборник поэма «Стена» с её ключевой мыслью – «Так что ж! Работать нужно где-то». Хождение автора в народ выливается не просто в незабываемую деталь биографии, а предстаёт чем-то типическим для эпохи 90-х с её хаосом и тотальным смешением социальных ролей, представлений о должном и прекрасном.
Третий мотив лирики Лаврентьева – вылазки на природу, тоска по ней в большом городе. Не случайно две поэмы начинаются схожим образом: «Летом денька на четыре дёрнули мы из Москвы» и «Решили с другом съездить в Подмосковье – пособирать осенние опята». Перед нами проходят воспоминания о парках и скверах детства, мы видим глазами поэта весну в городе, любуемся урбанистическим пейзажем.
Интересны в книге индийские и китайские мотивы. И это тоже дань времени – все эти кришнаиты появившиеся на наших улицах в те же 90-е, долбящие проповеди по радио Асахары. Грозность индуизма Лаврентьев передаёт мастерски: «Подозреваю, что Кришна Арджуне поведал на роковой Курукшетре всё, что я знаю о мраке, о жути… В общем все кровь мою выдула Кали». А на китайскую тему он пишет в духе Эзры Паунда, например, «В ожидании переправы» похожа на «Жена речного купца: письмо». Поэт тонко имитирует созерцательность китайской поэзии: «Тот, кто в Пути был так долго, может и подождать: холодно ли, жара ль – дух безмятежно спокоен. Сквозь пелену дождя вдруг пролетел журавль!..» И как тут не вспомнить Бродского с его «одна ли тысяча ли»!
Я не случайно упомянул в начале Лосева. Его влияние на русскую поэзию часто незаметно для самих пишущих, но оно есть. У Лаврентьева – очевидные переклички с мэтром, пусть даже бессознательные. Например: «Помню одного такого хлопца, мы были соседями по даче. Он канючил: «На Венеру хоцца!».. все мы космонавты, космонавтки, так и не достигшие орбиты». У Лосева: «Мой приятель, мечтатель о женщинах столь длинноногих, что входное отверстие составляет со ртом как бы Т, о пришелицах с Марса... Вот туда и летел он, но компьютер сломался и корабль повело по неверной кривой». Лаврентьев: «В том, что мы друг другу не хамили, в том что никого не убивали, виновата музыка Вивальди и ещё десятка три фамилий». Лосев: «Кабы не скрипки, кабы не всхлип виолончели, мы бы совсем оскотинились, мы б осволочели». Лосев: «Вдруг ангелов Божьих бригада, небесный чудесный десант», Лаврентьев: «выброшен в грязь необычный десант – Диана, Дриада, Минерва, Церера». Ну и отдельные строки – «Я под землю нырял как проктолог в нутро», «Я видал: как шахтёр из забоя, выбирался С.Д. из запоя», «Возвышается грозно пах», «в паху моем шерсть густа», «расшушукалась жизнь-выдвиженка», «у жизни-вредины есть кое-что ещё», «На проплывающих маленьких рыбок смотрит он мутным похмельным глазком», «Небожитель следит внимательно голубым холодным зрачком» – угадайте, где чьё? А лосевским экспериментально-авангардистским вещам «Против музыки» и «Раек нескладуха» вполне соответствуют лаврентьевские «Песня» и «Арджуна и Кришна».
Сочиняет Лаврентьев неровно, порой вкус и слух ему изменяют: «Граждане! Мусорить – мерзко!» или «Я, как разгневанный Рама, стал кровососов карать». Хотя, возможно, перед нами ирония поэта, нарочитый инфантилизм. У него хватает намеренной простоты, которая порой оборачивается прозаичными описаниями, банальной гладкописью. В целом же «Видения земли» – неплохой вклад в современную поэзию. Максим Лаврентьев уверенно занимает своё место на её пьедестале, и мы ждём от него немало интересного. Оправдает ли он ожидания?
Максим АРТЕМЬЕВ
Максим Лаврентьев. Видения земли. – М.: Литературная Россия, 2012. – 128 с.
В эти дни в книжные магазины поступила новая книга Максима Лаврентьева «Основное», выпущенная редакцией нашей газеты. Обязательно купите! Приобрести этот сборник можно также в нашей редакции. Телефон для справок: 8 (495) 694-03-65.
