Архив : №02-03. 17.01.2014
Хлеб наш насущный
– Катя, собирайся, в церкву надо!
Маленькая Катя недоумённо посмотрела на бабушку.
– Так поздно уже. Ночь почти, бабуль? Холодно очень…
– Да ты что, Катерина?! Ночь-то на Рождество! Как же не пойти-то? – бабушка суетилась, откапывая в шифоньере старые, заношенные вещи.
– Так мы сегодня в самом храме будем? – Катюша посмотрела на бабушку с надеждой. – Там так красиво, свечи горят, а поют как!..
– Да ты что!? – снова вскинулась Василиса Мироновна, прозванная среди церковных попрошаек просто Мироновной. – Как раз сегодня самый сбор будет! Народ щедрее на праздник! Тебе на компьютер этот денег насобираем! Чуть осталось-то!..
– Бабушка, – взмолилась Катя, – баба Вася, у нас ведь всё уже есть, ты же говорила, что надо на поесть, а у нас теперь и мебель, и окна вон новые поставили и дверь железную, и телевизор для твоих сериалов вон какой большой! Холодно там стоять, плохо, пойдём прямо в храм?
– Катюша, ну что ты? Я ведь всё для тебя, родная! Мне-то ничего уже не надо, помру – всё тебе и останется. Вырастешь, будешь невеста и всё у тебя будет. Квартира обставленная… Потом ещё мне спасибо скажешь, вот тогда на помин моей души свечку в храме и поставишь. Давай-ка одевайся… Да не, шубку новую не бери, пуховичок тот рваный, в котором всегда ходишь… Лицо-то тебе сегодня марать не буду, праздник всё-таки, но ты там стой – грусти – как всегда! Поняла?
– Поняла, – вздохнула Катя, – мне в этом пуховике зябко очень, а шапка эта колется…
– Ну потерпи-потерпи, пока подают, надо брать…
– Надо обязательно за маму с папой помолиться и молебен заказать!
– Да о чём ты, милая, обязательно закажем!
Когда-то, после того как родители Кати разбились в автокатастрофе, Мироновна отбила шестилетнюю Катю у государственных опекунов, у всяких там комиссий и омбудсменов, а вот пенсии-то её едва хватало на то, чтоб платить за квартиру да чуть-чуть на еду оставалось. И соседка Варвара Григорьевна, ныне покойная, посоветовала: идите к Крестовоздвиженской церкви: близко, и подают там хорошо. К отцу Тихону много людей ходит и много сердобольных, милостивых. Мироновна, что всю жизнь привыкла работать и ни у кого ничего не просить, сначала вскипела, накричала на соседку, но потом нужда заставила. В первый же день в Катину кружку насыпалось не только мелочи, но и разных купюр столько, что хватило и сходить в гастроном и даже купить внучке новый свитерок и ботинки на меху. Об одном предупредила Варвара Григорьевна: бойтесь социальных служб, увидят Катю – могут забрать! Потому Мироновна сначала ходила не часто, но постепенно одна денежка тянула за собой другую, и они стали ходить к храму, как на работу. Катя никому не врала, если её спрашивали: «нет, никто не обижает», «нет у нас не всё плохо, просто бабушкиной пенсии нам не хватает чуть-чуть»… И бабушкина пенсия вырастала в один вечер, так что от насущного Мировновна перешла к обновлению «основных средств обеспечения», как она говорила. Сначала холодильник, затем новый телевизор, поменяла сантехнику, заказала ремонт, новую дверь, да и на пластиковые окна удалось насобирать, а понемногу ещё откладывала Кате на будущее. Подавали миловидной Катюше, хоть и делала из неё Василиса Мироновна оборвашку-замарашку, щедро.
– Помру, – часто напоминала она Кате, – завещание вон там лежит, в банке денежка для тебя копится, всё тебе!..
– Бабушка, ты же всё время говоришь, что Бог нас не оставит, и меня, значит не оставит, зачем нам ещё что-то? Я уроки делать не успеваю, – нюнилась всякий раз третьеклассница Катя.
– На Бога надейся, а сам не плошай, – отвечала поговоркой бабушка, – я войну пережила! А тогда, знаешь, как голодно было?!
– Ты рассказывала…
– Вот! Запас он никому никакое место не жмёт, а деньги-то вон уж сколько раз в простые бумажки превращались! Надо вот ещё золота подкупить, – уже сама себя озадачивала Мироновна…
– Баб Вась, а если меня мои одноклассники там увидят, или учительница наша?
Мироновна на минуту поджимала губы, она тоже этого очень боялась, но потом внутренний бухгалтер брал верх:
– Да я тебя так малюю да в таком старье, кто хоть тебя узнает? А ежели увидишь кого, ты сразу отвертайся, а то и уйди ненадолго, учила же я тебя? То-то!.. Ничего, Бог не выдаст, свинья не съест!
– А что, свинья нас съесть может?
– Свиней нынче внучка много! А говорят так, потому как человеку сподручнее на хорошее надеяться…
И обе надеялись на лучшее: Катя на то, что они перестанут побираться, а Василиса Мироновна рассчитывала ещё пожить, поднять Катю, да обустроить ей жизнь, чтоб не пришлось сироте без неё на паперти стоять или – хуже того – прозябать в детдоме, потому хоть и не в храме, а за притвором, Мироновна истово молилась и просила Бога об одном, чтоб продлил её дни. И покуда милостивый Господь продлевал, даже хронические болезни отступили. И социальные работники да школьные комиссии, бывая с проверками у них дома, оставались довольны. А то ведь и в холодильник носы свои совали – мол, чем дитя кормите? «Чем Бог подаст», сурово отвечала Мироновна, но на рожон тоже не лезла. А от предлагаемой дополнительной помощи не отказывалась.
Мироновна и сама порой не выдерживала… Часто у храма собирались местные алкоголики, что имели соответствующий вид, длинно и густо сквернословили, не обращая внимания на замечания верующих, хотя порой истово крестились и умели принимать жалкий просящий вид, отчего и им перепадало на опохмелку. Но когда этой публики становилось много, Мироновна хватала Катюшу за руку и, обещая алкашам кару небесную, торопливо вела внучку домой.
– Непорядок на рабочем месте, – комментировала она.
Часто к ограде храма, где обычно толпились попрошайки, настоящие и ненастоящие нищие, привозили инвалидную коляску, в которой с отсутствующим взглядом сидел парализованный после травмы 14-летний Паша. Он никогда ни с кем не разговаривал, а его мать – Валентина Петровна – общалась чаще с алкоголиками, чем с теми, кто имел здесь «благословлённое» рабочее место. Зато она ретиво гоняла новичков с табличками типа «Не хватает на операцию», «Умирает дочь, нужны деньги на лекарства» и т.п. Она подходила к носителям таких картонок, расписанных маркером неровными печатными буквами и сурово требовала:
– Заключение врача покажи!
Если подобная бумага у претендента на народные деньги имелась, изучала её подробно, а потом выносила справедливый вердикт: «фальшивка», «диагноз тебе проктолог выставлял?», «ты бы ещё печати жилконторы поставила»… По всему было видно, что она либо врач, либо имеет отношение к медицине. Но сама она об этом ни с кем не говорила. Иногда у «табличечников» появлялись защитники, подходили и сквозь зубы рекомендовали Валентине Петровне заткнуться, на что она так же тихо и сквозь зубы отвечала нечто такое, отчего крепкие ребята оглядывались по сторонам, а потом предпочитали ретироваться.
В эту рождественскую ночь Валентина Петровна тоже привезла Пашу к Крестовоздвиженской. Правда, в отличие от Мироновны, закатила коляску сначала в храм, поставила свечи, хоть немного постояла на службе… Паша смотрел на всё происходящее безучастно. Как всегда. Единственная, с кем он мог обменяться парой фраз, кому мог улыбнуться, была Катя. Когда-то он спросил у неё: «Чем ты болеешь?». «Я не болею, просто у бабушки пенсия маленькая», пояснила Катя и, в свою очередь, задала вопрос: «А с тобой что?». Паша рассказал грустную историю о том, как они с ребятами пошли летом в порт и кто-то предложил нырять с пирса, хотя купаться там было запрещено. Но ребятам где запрещено, там наоборот больше всего надо. Решили прыгать в воду с пирса. Кто не прыгнет, разумеется, трус. Паша считал подобные затеи опасными и безумными глупостями, но как можно отказаться, да ещё быть против, когда все друг друга подначивают. Паша был среди ребят самым младшим, но почему-то в этот раз все стали указывать на него, мол, он должен прыгнуть первым. Паша разделся и прыгнул солдатиком. В полёте его развернуло, и он ударился о воду спиной, что вызвало весёлый смех товарищей, но под водой его ждала обломанная свая, всплыть он ещё смог, а потом потерял сознание. Оказалось, повредил позвоночник так, что не может двигаться. Валентина Петровна продала всё, что у неё было, и свозила его на операцию в Германию. Операцию сделали. Теперь Павел мог двигать руками, крутить головой, но ноги оставались недвижными. Хотя немцы твердили, не всё ещё потеряно…
– А сюда меня мама привозит, чтобы Бог видел, как я страдаю…
– Она думает, Он не видит? А деньги тогда зачем?
– Деньги она отдаёт на лечение больным детям. Нам ничего не надо.
С этого момента Катя стала очень уважать Валентину Петровну. Только не могла понять, у неё претензии к Богу или у неё надежда, а спросить почему-то боялась.
Иногда Паша вдруг говорил о непонятном для Кати. Например:
– Россию все предали…
– Кто? – удивлённо пугалась Катя.
– Все, даже те, кто думает, что её защищает.
– Что ты такое говоришь?!
– Мне делать нечего, читаю много. Вот у Достоевского, к примеру, он всё это предсказал… Да у многих…
– И чего теперь?
– Ничего. Господь долготерпит… Но нигде не сказано, что вечно.
– Паш, но ведь Бог всех любит!
Павел отворачивался, отмахивался, мол – мала ещё, не понимаешь. Да Катя на таких разговорах и не настаивала, сама чувствовала, что не по ней они. И понимала, откуда они у Паши, когда видела, как Валентина Петровна, прогоняла молодых симулянтов от храма:
– Ты, псевдострадалец, иди сначала в армию сходи, на завод поработай, поля распахай. Что – здоровье на дискотеке и от героина потерял? На пивасик не хватает? Из-за таких как ты русские скоро вымрут. Мало того, что вы только о своей заднице думаете, так вы ещё и дремучие, тупые! – И говорила им ещё что-то такое, что симулянты, даже самые наглые, предпочитали ретироваться. Но никогда не трогала детей, с кем бы они не приходили.
Других ребят тоже сюда приводили. Чаще – их родители-алкоголики. Так им было проще и быстрее собрать денег. Детям подавали даже в самые «неурожайные» дни, как говорила баба Вася.
В эту ночь первым заговорил Паша. Он озабоченно посмотрел, как Катя жмётся к церковной ограде и ёжится.
– Ты чего, Катюх? – спросил он.
– Что-то мне сегодня холодно, я на корточки присяду… – Катя и присела, поставив перед собой заветную кружку.
Торопившиеся в храм прихожане и «прохожане» щедро сыпали и Паше и Кате мелочь и небольшие купюры. А несколько хорошо одетых мужчин, даже расщедрились один на пятьсот рублей, а другой – дал им по тысяче.
– Спаси Господи, – пролепетала Катя. – С Рождеством!
Павел молчал. Он тревожно посмотрел в сторону Василисы Мироновны, которая увлечённо разговаривала о чём-то с другими постояльцами-попрошайками. Мама его снова ушла в храм, забыла заказать сорокоуст по умершему мужу, отцу Паши.
– Так ты в пост заказывала, – напомнил Паша.
– Лишним не будет. Может, он там тебя вымолит…
Павел только безнадёжно вздохнул в ответ. А когда она ушла, сказал Кате:
– Вообще она у меня сильная…
Катя с тоской смотрела на прохожих, на бабушку, которой хотела сказать, что сильно замёрзла, хотела сходить в церковь погреться, но без её разрешения не решалась. А та продолжала обсуждать последние события в стране с другими старушками. Захотелось спать… Очень сильно. А в храме уже кончилось Навечерие Рождества…
Где там звёздочка Вифлеемская? Показалась уже? Небо чистое, морозно, а звёзд почему-то мало… Словно дымкой их закрывает. Да и видно только вдоль улицы.
Уж больше двух тысяч лет, как Иисус родился. Такое доброе слово принёс людям, таких чудес подарил… А люди? Неужели так сложно быть добрыми и любить друг друга? Недавно Катя прочитала «Рождественскую песнь» Чарльза Диккенса, и хоть Эбинейзер Скрудж был мрачным скрягой, ей всё равно было его жалко с самого начала. Жалко, потому что он не знал любви и был одинок, а всё из-за денег и жадности. «Вот и мы просим «хлеб наш насущный», а ведь баба Вася просит уже больше, чем насущный…», думала Катя. Если б можно было просить, вымолить другое… Но такая сила молитв только у святых, наверное… Катя печально посмотрела на Павла. Вспомнилась ей прочитанная сказка Валентина Катаева «Цветик-семицветик», и очень ей хотелось такой лепесток. Уж она-то из Сибири не помчалась бы на северный полюс! Зачем? А вот Паше… Паше она бы помогла… «Лети, лети, лепесток Через запад на восток, Через север, через юг, Возвращайся, сделав круг. Лишь коснёшься ты земли, быть по-моему вели…» Как всё просто в сказках. И Христос, если бы прошёл мимо, он бы только дотронулся до Павла или по голове бы погладил, и Павел смог бы ходить, бегать, прыгать…
Люди шли мимо. В кружке звенела мелочь, а Катя даже забыла постоянный бабушкин наказ бумажные денежки сразу убирать в карман. Её знобило, и она уже не заметила, как сами собой закрылись глаза. Проснулась она оттого, что кто-то её позвал…
– Холодно тебе?
Катя посмотрела наверх и увидела стройного высокого мужчину в долгополом пальто с непокрытой головой. Длинные, чуть вьющиеся волосы опускались на плечи. Добрые и мудрые глаза, узкий нос, короткая негустая борода… «Ах!», вскрикнула Катя про себя, так он походил на Него! Дома у них стояла икона «Моление о чаше», и мужчина был точь-в-точь как Спаситель на той иконе.
– Вы так похожи… – тихо выговорила Катя.
Незнакомец улыбнулся:
– Хочешь пойти со мной?
– Куда?
– Там светло и никогда не бывает холодно… Там не надо ни у кого ничего просить.
– В рай? – догадалась Катя. – Посмотреть? Хочу…
Она осмотрелась по сторонам. Павел дремал в своей коляске. Бабушка продолжала разговаривать, оживлённо жестикулируя. Где-то в храме открыли Царские Врата.
Катя, было, протянула незнакомцу руку, но потом смутилась своей дырявой варежки, сняла её и лишь потом вложила свою в его ладонь. Удивительно, но рядом с ним было тепло. Точнее, было вообще тепло и отчего-то легко-легко… Бабушка часто говорила Кате, что с посторонними никуда ходить нельзя, а лучше и не разговаривать, но сейчас Катюша буквально чувствовала исходящее от незнакомца добро и точно знала: с ним можно. И он был так похож…
Они вошли в ворота, но почему-то идя к распахнутым дверям церкви, откуда пахло воском и ладаном, они одновременно поднимались по невидимой лестнице в небо. И вот теперь уже Катя видела звёзды вверху и огни города внизу. Удивительно, но ей ни чуточки не было страшно.
– Господи, а Ты сам за мной пришёл? – спросила вдруг Катя. – Надо ещё Пашу, Пашу надо взять. Он хороший. Я сама буду его коляску толкать…
Незнакомец присел на корточки, чтобы быть глазами с нею вровень, а потом взял катины ладони в свои и дохнул на них. Так делают родители, чтобы согреть озябшие руки детей, но Кате не было холодно.
– Всё будет хорошо…
– Я знаю, ведь сегодня Рождество, – улыбнулась в ответ Катя. – А у меня, – она смутилась, опустила глаза, – даже подарка вот нет…
– Мама! – услышала она где-то далеко голос Паши, и оба они оглянулись назад и вниз. – Мама! Быстрее, к Кате!..
Валентина Петровна только вышла из храма, подошла к Кате, которая так и сидела на корточках, привалившись к ограде.
– Мироновна! Мироновна! Что ж ты – старая брехунья!? Что ж ты!.. У тебя Катюша!.. Она ж замёрзла!
Василиса Мироновна уже бежала к ним:
– Господи! Прости меня, старую дуру, прости! Да никогда больше!.. – кричала она, а Валентина Петровна несла Катю на руках в храм. И Паша сам крутил колёса инвалидного кресла, едва за ней поспевая. Прихожане расступились, и отец Тихон, что уже вышел со священной чашей – потиром («Со страхом Божиим и с верою приступите») и другие иереи, все подошли к Валентине Петровне. Кто-то из них читал молитвы, кто-то начал тереть Кате щёки и уши, а отец Тихон властно сказал:
– Отступите! –и, встав на колени, влил в сомкнутые губы Кати Крови Христовой из лжицы.
А Катя смотрела в добрые и глубокие глаза Спасителя. Вот они… Совсем рядом.
– Глаза открыла! – воскликнул кто-то.
– Слава Богу! – выдохнул отец Тихон и поднялся на ноги.
– А с руками у неё что? Отморозила? Аж светятся? Может, «скорую»?
Валентина Петровна взяла Катины руки в свои…
– Нет, просто светятся… Странно… Катя, ты меня слышишь? Как ты всех нас напугала! Ты как?
– Хорошо, – прошептала Катя. – Ко мне Христос приходил, вы разве не видели?
– Что ты такое говоришь, девочка моя?.. Ты же без сознания была.
– Он правда приходил… Даже руки мне грел… – шептала Катя.
– Хорошо, хорошо…
– Катюшенька, ты прости меня, старую… – причитала Василиса Мироновна. – Господи, прости меня… Скупердяйство моё…
А за спинами у них внимательно смотрел на Катю с иконы Спаситель. Будто и не уходил никуда.
– Я хотела Пашу с собой взять.
– Паша-то какой молодец… Если б не он… – причитала баба Вася.
– А руки-то у неё чего светятся? Натёрли чем? – не унималась какая-то старушка.
– Голова не кружится? – это уже Валентина Петровна.
– Да нет, мне хорошо и тепло, можно я встану?
– Давай потихоньку, мы с Мироновной тебя поддержим…
– Да не, не надо, мне, правда, хорошо… Ко мне, правда, Спаситель приходил, не верите? Он красивый такой, и добрый… А руки, – она вытянула вперёд ладони, – он дышал на них! Папа так делал, когда у меня ручки зимой мёрзли. А сейчас и не мёрзли вовсе.
– Господи, спаси и сохрани… – заплакала Мироновна.
– Не берусь тебя судить, – обратилась к ней вполголоса Валентина Петровна, – но, по-моему, ты уже и сама всё поняла, на всю жизнь тебе урок…
– Да что ты… что ты…
– А я верю, что к Кате Христос приходил! – это сказал Паша, которого с коляской оттёрли куда-то за спины окружавших. – Рождество!
И словно ответом ему прозвучал голос священника:
– Рождество Твоё, Христе Боже наш, возсиямирови свет разума: в нём бо звёздам служащие звездою учахуся, Тебе кланятися Солнцу правды, и Тебе ведети с высоты Востока: Господи, слава Тебе.
Катя подошла к Павлу и взяла его за руки и зашептала:
– Лети, лети, лепесток, Через запад на восток, Через север, через юг, Возвращайся, сделав круг. Лишь коснёшься ты земли, быть по-моему вели…
– Что ты, Кать?.. – смутился Паша.
– Ты будешь ходить! Честно-честно! Я точно знаю!
– Буду, – Павел прикусил губу, чтобы не заплакать у всех на виду.
– Будешь! – уверенно сказала Катя и потянула его к себе.
Никто не заметил, что руки её в этот момент перестали светиться.
Паша, словно заворожённый, подался вперёд, попытался встать. Валентина Петровна подхватила его, поддерживая.
– Господи! – воскликнула она.
Павел стоял неуверенно, и всё время смотрел Кате в глаза. Потом сказал:
– Они не поверят, что ты видела, а я поверю… Я вот ещё подумал, Он пройдёт рядом, а мы и не заметим…
Павел попытался шагнуть, но не смог, бессильно повис на руках матери, которая аккуратно усадила его в кресло…
– Я уж думал – чудо будет, – со слезами на глазах он посмотрел на Валентину Петровну.
– Павлик, ты встал… – тихо сказала она, сглатывая слёзы… – Встал, а значит, пойдёшь. Я верю… – она повернулась к образу Спасителя, – Я верю, Господи…
Бедные, разуверившиеся во всём и вся за последние сто лет, русские люди вокруг крестились, кое-кто плакал…
– Сегодня не время горевать, – напомнил молодой дьякон, который в отличие от всех задумчиво улыбался.
– Что делать-то? – спросила себя и всех и, наверное, Самого Господа Бога Мироновна.
И голос отца Тихона уже с амвона ответил ей и всем:
– Со страхом Божиим и с верою приступите…
Сергей КОЗЛОВ,
г. ХАНТЫ-МАНСИЙСК
