Литературная Россия
       
Литературная Россия
Еженедельная газета писателей России
Редакция | Архив | Книги | Реклама |  КонкурсыЖить не по лжиКазачьему роду нет переводуЯ был бессмертен в каждом слове  | Наши мероприятияФоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Казачьему роду нет переводу»Фоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Честь имею» | Журнал Мир Севера
     RSS  

Новости

17-04-2015
Образовательная шизофрения на литературной основе
В 2014 году привелось познакомиться с тем, как нынче проводится Всероссийская олимпиада по литературе, которой рулит НИЦ Высшая школа экономики..
17-04-2015
Какую память оставил в Костроме о себе бывший губернатор Слюняев–Албин
Здравствуйте, Дмитрий Чёрный! Решил обратиться непосредственно к Вам, поскольку наши материалы в «ЛР» от 14 ноября минувшего года были сведены на одном развороте...
17-04-2015
Юбилей на берегах Невы
60 лет журнал «Нева» омывает берега классического, пушкинского Санкт-Петербурга, доходя по бесчисленным каналам до всех точек на карте страны...

Архив : №10. 07.03.2014

Торжествующие стилизации

О литературных премиях 2013 г.

 

Современная литература — пространство рашалившейся смерти: большинство художественных текстов, в муках выпущенных издательствами за год, погребаются в объёмной корзине беспамятства. Ни читатель к ней не потянется, ни голодный критик. Даже учёный филолог, рыскающий в поисках очередной степени, не станет искать в чёрной дыре материал для функционально необходимой диссертации.  

Серьёзная литературная премия, на мгновения приманивающая взоры равнодушных СМИ, — маленький шанс на иллюзорное бессмертие. Скоро, очень скоро «Национальный бестселлер», «Большая книга» и «Русский Букер» объявят очередных претендентов на слишком временное торжество, а мне хочется вспомнить, за что вручали награды в году минувшем. Да и заодно ответить на вопрос: была ли некая общая логика литературных побед?

 

Думаю, была. Во-первых, во всех трёх случаях   отмечали умеренность и аккуратность. Во-вторых, жюри всегда радовалось политкорректности писателей, их удалённости от горящей российской действительности. В-третьих, лавры и деньги раздавали за умение создавать тексты-стилизации, опирающиеся на некую жанровую реальность, создающую буферную зону между романом и современным читателем. Как литературоведу, третья причина представляется мне весьма интересной. 

Никто не сможет убедить меня, что Фигль-Мигль получил «Национальный бестселлер» заслуженно. Какая же дикая, непроходимая скука эти «Волки и медведи»! 

Решив четыре года назад стать активным литературным критиком («Нет у нас критиков», – сообщает в каждом номере «Литературная Россия», где у меня вышло более 30 материалов о современной прозе), я набрасывался на новые русские романы, превращая собственное прочтение в слово о смыслах, способных сделать литературу необходимым, а не факультативным делом. Лишь об одном из текстов 2011 года не возникло желания поговорить. Автор: Фигль-Мигль. Название: «Ты так любишь эти фильмы». Диагноз: повествование едва касается дальних углов сознания и пропадает в пустоте. Незначительное время на периферии читательских эмоций тявкает циничная такса, обсуждающая любовников героини. Потом убегает и она, уступая место тишине невозвратности: не только перечитывать, но и думать о произведении не тянет. 

На церемонии объявления победителя Фигль-Мигль оказался женщиной — питерским филологом Екатериной Чеботарёвой. Филолог — это хорошо. А если филолог — нудный писатель? Думаю, что это плохо, хотя в таком случае профессионалы говорят: для автора форма важнее содержания, радует автономное богатство языка и умение беззаботно играть сложными ресурсами словесности. 

Нет у Фигля-Мигля сюжета, который можно пронести через годы. Отсутствует идея, заставляющая признать в случайном романе явление неповторимой жизни. Не появляется герой, способный вызвать нашу любовь и зацепиться за привередливую память, жаждущую новых образов. 

Постапокалиптический Петербург, разделённый на враждующие районы. Руины цивилизации, на которых потихоньку обустраивается бюрократия и кланы силовиков: менты, контрабандисты, наркоторговцы и ОПГ — Организованная Писательская Группировка («новые реалисты»). «Правильные пацаны» создают не слишком хорошую литературу, но заставляют признать её значение с помощью мускулов и агрессивных манер. 

Самые заметные герои — Разноглазый и Канцлер, Фиговидец и Лёша Рэмбо — вроде бы содействуют построению империи, но вязнут в хаосе однотипных движений и речей. В романе есть три части и пронумерованные главы. Увы, открывая наугад любую страницу, оказываешься в одном и том же пространстве: персонаж кого-то сажает за неясные преступления, а потом на время сам оказывается без свободы, поддаваясь унылому маятнику. 

Человек в романе грязен и зол.  

Фигль-Мигль не устаёт раздавать негативные характеристики. «Начальник милиции отличался такими качествами, которые не сделали бы чести обычному человеку, но в ореоле должности сияли на удивление ярко. Он был жесток, двуличен, распутен…». «Люди Молодого были разбойники, люди Дроли были лгуны и выжиги, а самые надёжные и крепкие по выбору Сергея Ивановича гвардейцы оказались и самыми тупыми…». «Их светлый идеал назывался «и духовно, и богато», причём они видели — как не увидеть! — что богатство не в пример чаще и легче обходится без духовности, чем духовность без богатства, и бессознательно приучались считать полноценной только такую духовность, которая с боем вырывала свой кусок». 

Человек здесь мелок и скучен.  

Возможно, поэтому заметнее всего в «Волках и медведях» призрак-убийца Сахарок. Его расстреливают, расчленяют, хоронят, а он всё возвращается и возвращается, своей бессловесностью и необъяснимостью жестокого присутствия царя над всеми героями, всё-таки похожими на людей. 

Читатель, недоуменно вращая книгу, остаётся с носом. Худшая из стилизаций — сложного, гиперинтеллектуального текста, полного многосмысленных подтекстов, требующих игр с аллюзиями и контекстами! Здесь тебе и антиутопия, и постапокалиптика. Но итог суров: ничего не останется! Внутренняя форма «Волков и медведей» пуста. 

Евгений Водолазкин с «Лавром» — лауреат «Большой книги». О жизни исключительных праведников, преодолевших земные искушения и достигших высот божественного мира, рассказывают жития — словесные иконы, указывающие путь молитвы. О существовании нормальных грешников, увязших в двойственных пространствах обыденности, сообщают романы — литературные картины, далёкие от религиозного пафоса. Евгений Водолазкин написал парадоксально двойственный текст, который должен объединить роман и житие: у церковного человека появляется шанс заинтересоваться светской культурой, а литературоцентричный интеллигент оказывается на просторном христианском поле, где с ним говорят о священных предметах. Для одного — стилизация литературности, для другого — христианской праведности. 

Древняя Русь: Белозерск, Псков, Киев. XV–XVI века. Ни слова о царях, государственных делах и международной политике. Главный герой меняет имена, всего их четыре. Сначала перед нами молодой врач-травник Арсений: влюбившись в девчонку Устину, он прячет её в своей лесной избушке, зачинает ребёнка, который погибает при рождении вместе с несчастной матерью, растаявшей во тьме без покаяния. В память о невенчанной жене Арсений становится Устином, хочет спасти её от ада личным подвигом: вступает в битву с чумой, исцеляет нищих и аристократов, изгоняет бесов, впадает в юродство, едва не погибает под Иерусалимом. Живёт жертвенно, по-монашески, приняв постриг лишь в старости, став Амвросием. Лавр — последнее имя героя, ставшего перед кончиной монахом-схимником. Он успевает спасти забеременевшую вне брака Анастасию, которая в итоге благополучно родила сына. Путь исчерпан: Арсений/Устин/Амвросий/Лавр покидает бренный мир, оставляя нам мысль об искуплении давным-давно умершей жены. 

Не только падением и восхождением врача, устремлённого к святости, интересен роман Е.Водолазкина, но и редким для современной литературы светлым миропониманием.  

В. Пелевин, В.Сорокин, А.Иличевский… Какой текст ни возьми: лёд, мрак, безнадёга! «Лавр» написан против непоправимого и необратимого, автор не согласен с мыслью о том, что всё кончено, что смерть — чёрная хозяйка на территории человеческих страданий.  

Не травами лечит Арсений, не магией спасает он рано ушедшую жену, а состоянием своей души и практикой волевых поступков, в которых нет согласия с безнадёжностью. Воскрешение – главный мотив романа. Многих исцеляет главный герой. Тех, чью земную жизнь нельзя сохранить, Арсений оплакивает, помещает в память – основу бессмертия: «встретившись однажды, полностью расстаться невозможно». 

Поэтому так часто Е.Водолазкин рассуждает о времени, его преодолении, о способности любящего человека перенести мгновение счастья в вечность. В «Лавре» перед читателем раскрыты два пути. Одни — по горизонтали — идут за Александром Македонским: оказываются в лихорадочной суете, меняют занятия и регионы проживания, стараются всё увидеть и многое покорить, насытив сознание ярчайшими впечатлениями. Другие — по вертикали — следуют за Христом: выходят из шумной истории, доверяют вечной жизни, ставят духовную цель. Е. Водолазкин не скрывает, что ему интересен Александр — трагический герой, покоривший мир и проигравший последнему отчаянию. Но своего героя он отправляет за Иисусом, который не Индию и Вавилон побеждает, а саму смерть, унижающую человека. 

Водолазкин написал хороший, добрый текст: и с грехами бороться надо, и Христос выше Македонского, и за любовь вечную идёт борьба. Всё духовно предсказуемо: падаем вниз, поднимаемся, движемся наверх. 

Но будьте внимательны с одним жанровым казусом! Посмотрите на полки, предлагаемые читателю в самых видных местах книжных магазинов. Вслед за «Несвятыми святыми» пришли к нам десятки книг, создающих новейшего Нилуса. Мода на православную дидактику, облачённую в форму литературного повествования, — это китч, а не праведность. 

И я даже не знаю, какая из стилизаций литературно полноценнее: благопристойный «Лавр» Водолазкина или отвязный «Цветочный крест» Колядиной? У осмеянной и оплёванной Колядиной вещество литературы далеко от совершенства, но защищает эту сферу деятельности как пространство свободы стиля от учения, что представляется мне очень важным. 

Господа, не пишите православных романов! И благопристойности не получится, и литература не расцветёт. Её смысл в другом — дарить человеку, открытому всем ветрам, образы прекрасного и яростного мира, в котором, православие — не обряд, не «записки матушки», а возможное состояние сердца, которое ищет правды, страдает сильно, потому что правда эта не является в форме магического знака. 

Ладно, хватит пафоса. «Русский Букер» взял Андрей Волос. Родившийся в Душанбе (Сталинабаде) 58 лет назад и давно проживающий в Москве, он написал роман о великих таджиках. Не о современных гастарбайтерах, помогающих россиянам своим дешёвым трудом. О средневековых поэтах и воинах, эмирах и скотоводах, которые все – хорошие и плохие — похожи на аристократов своей причастностью к цветущей таджико-персидской цивилизации. 

В конце минувшего года за это Волоса ругали: мол, не нашёл в России достойной проблемы, чужой текст создал. Думаю, зря: национальная мощь писателя не всегда проявляется в избранной теме, да ведь и биографически автор причастен двух мирам: русскому и восточному. Кстати, язык таджикский знает. Вполне мог бы стать большим евразийским писателем. 

«Возвращение в Панджруд» — приятный роман, не доставляющий читателю особых забот, не ставящий перед ним специальных задач. Главный герой — историческая личность, гениальный поэт IX–X веков Джафар Рудаки. Его жизнеописание — основа сюжета.  

Ключевое действие — ослеплённый врагами Джафар, сопровождаемый юношей Шераканом, движется пешим путём из столичной Бухары в родной Панджруд.  

Основное нравственное движение — от чёрного пессимизма к спокойному мирооправданию: старик Джафар, впав в злобное отчаяние от внезапно напавшей слепоты, возвращается к мудрому оптимизму.  

Способ возвращения: воспоминания о богатой событиями жизни, беседы с Шераканом, жителями попутных кишлаков, обращение к собственной поэзии. 

Бухара, Вакбент, Самарканд, Панджруд, Афрасиаб — вот в каких диковинных городах и селениях происходит действие. Герои часто едят шурпу, сочного ягнёнка с горячими лепёшками, белую индийскую пшеницу, голубцы, бараньи рёбрышки с серебряным луком. Неоднократно сказано, что пахнет дымом, пылью, сохнущей травой, навозом, парным молоком, жасмином и молодыми урючинами. 

И тут для меня начинаются проблемы с оценкой романа Волоса. Здесь ничто не пахнет по-настоящему — как в тех случаях, когда автор, страшно болея изображаемым миром, пишет изнутри сталкивающихся запахов, не выстраивая интеллигентский барьер между собой и художественным материалом.  

Здесь много говорится о происходящих драмах и трагедиях, но никакой подлинной трагедии в «Возвращении в Панджруд» нет. Страницы, посвящённые, например, дворцовым переворотам, перелистываешь без сожаления о непрочитанных словах. Когда писатель спокоен и благополучен, зачем читателю волноваться? Раскачивайся медленно на волнах нарастающей к финалу скуки.  

Главный герой больше похож на стареющего европейца, чем на средневекового перса. Вроде бы слов древних много, но — перед тобой спектакль, разыгрываемый актёрами театра, который специализируется на постановках для массового похода старшеклассников. 

Будто А. Волос заранее создал портрет «среднестатистического доброго человека» — предполагаемого потребителя романа. И автор ни разу его не обманул. По тексту разливается атмосфера разумного, почти бесспорного экуменизма. Все религии хороши, но крайности, экстремальные точки в делах веры — это плохо.  

Эмир Назр чурался исламских теологов, но «с удовольствием склонял ухо к христианам и последователям Будды, а также к евреям с их путаными рассуждениями». Есть в романе шииты с неистовым культом Махди, но даже они — не эсхатологические фанатики, а сторонники нравственной революции. «Да, мы мусульмане, но наши деды поклонялись огню, и полностью зороастризм никуда не исчез», — часто намекают персонажи романа. 

Нет ни импровизации, ни риска, ни тяжёлых срывов, заставляющих читателя вздрогнуть. Как следствие, состоялась победа ручного гуманизма над дерзостью авторской мечты. 

Удивительно, но премию «Русский Букер» именно за это дали второй раз подряд! Декабрь 2013 —«Возвращение в Панджруд». Декабрь 2012 — роман Андрея Дмитриева «Крестьянин и тинейджер», в котором стилизация «деревенской прозы» позволяет взяться за руки героям, обозначенным в названии. И Дмитриев, и Волос — мастера стерильных повествований о формальных победах сил, которые условное большинство считает добрыми. 

Сейчас мне кажется, что истинный писатель — тот, кто личный кошмар превращает в объективную драму, изложенную неповторимым языком только одного человека. Но это не о лауреатах 2013 г. Ни один победитель не прорычал. Каждый тихо сказал несколько приличных слов, и все — писатели и читатели — мирно пошли отдыхать. Завтра появятся новые романы о средневековых праведниках или позитивных героях иных времён. Да и модель, разработанная «Русским Букером», сработает снова. Спи, литература, спи! 


Алексей ТАТАРИНОВ




Поделитесь статьёй с друзьями:
Кузнецов Юрий Поликарпович. С ВОЙНЫ НАЧИНАЮСЬ… (Ко Дню Победы): стихотворения и поэмы Бубенин Виталий Дмитриевич. КРОВАВЫЙ СНЕГ ДАМАНСКОГО. События 1967–1969 гг. Игумнов Александр Петрович. ИМЯ ТВОЁ – СОЛДАТ: Рассказы Кузнецов Юрий Поликарпович. Тропы вечных тем: проза поэта Поколение Егора. Гражданская оборона, Постдайджест Live.txt Вячеслав Огрызко. Страна некомпетентных чинуш: Статьи и заметки последних лет. Михаил Андреев. Префект. Охота: Стихи. Проза. Критика. Я был бессмертен в каждом слове…: Поэзия. Публицистика. Критика. Составитель Роман Сенчин. Краснов Владислав Георгиевич.
«Новая Россия: от коммунизма к национальному
возрождению» Вячеслав Огрызко. Юрий Кузнецов – поэт концепций и образов: Биобиблиографический указатель Вячеслав Огрызко. Отечественные исследователи коренных малочисленных народов Севера и Дальнего Востока Казачьему роду нет переводу: Проза. Публицистика. Стихи. Кузнецов Юрий Поликарпович. Стихотворения и поэмы. Том 5. ВСЁ О СЕНЧИНЕ. В лабиринте критики. Селькупская литература. Звать меня Кузнецов. Я один: Воспоминания. Статьи о творчестве. Оценки современников Вячеслав Огрызко. БЕССТЫЖАЯ ВЛАСТЬ, или Бунт против лизоблюдства: Статьи и заметки последних лет. Сергей Минин. Бильярды и гробы: сборник рассказов. Сергей Минин. Симулянты Дмитрий Чёрный. ХАО СТИ Лица и лики, том 1 Лица и лики, том 2 Цветы во льдах Честь имею: Сборник Иван Гобзев. Зона правды.Роман Иван Гобзев. Те, кого любят боги умирают молодыми.Повесть, рассказы Роман Сенчин. Тёплый год ледникового периода Вячеслав Огрызко. Дерзать или лизать Дитя хрущёвской оттепели. Предтеча «Литературной России»: документы, письма, воспоминания, оценки историков / Составитель Вячеслав Огрызко Ительменская литература Ульчская литература
Редакция | Архив | Книги | Реклама | Конкурсы



Яндекс цитирования