Литературная Россия
       
Литературная Россия
Еженедельная газета писателей России
Редакция | Архив | Книги | Реклама |  КонкурсыЖить не по лжиКазачьему роду нет переводуЯ был бессмертен в каждом слове  | Наши мероприятияФоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Казачьему роду нет переводу»Фоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Честь имею» | Журнал Мир Севера
     RSS  

Новости

17-04-2015
Образовательная шизофрения на литературной основе
В 2014 году привелось познакомиться с тем, как нынче проводится Всероссийская олимпиада по литературе, которой рулит НИЦ Высшая школа экономики..
17-04-2015
Какую память оставил в Костроме о себе бывший губернатор Слюняев–Албин
Здравствуйте, Дмитрий Чёрный! Решил обратиться непосредственно к Вам, поскольку наши материалы в «ЛР» от 14 ноября минувшего года были сведены на одном развороте...
17-04-2015
Юбилей на берегах Невы
60 лет журнал «Нева» омывает берега классического, пушкинского Санкт-Петербурга, доходя по бесчисленным каналам до всех точек на карте страны...

Архив : №21. 23.05.2014

Вавилонское смешение или цветущая сложность?

О многообразии форм новейшей русской прозы

 

Мысль о безнадёжном кризисе современной литературы растекается по университетским кафедрам, солидным редакциям и тусклым кабакам, где стареющая интеллигенция соглашается с тем, что всё великое кончилось, а то, что осталось – китч, масскульт, постмодернизм. Мне это бесконечное нытьё о гибели отечественной словесности всегда казалось неказистым символом душевной лени, однако ведь и сам к нему причастен! То сообщу, что Д.Данилов, В.Попов и Д.Гуцко «заживо хоронят» человека («ЛР», 2014, № 6), то объявлю, что все литературные премии прошлого года выданы за «стилизации» («ЛР», 2014, № 10).

От сказанного не откажусь. В «премиальных» романах Фигли-Мигли, Е.Водолазкина и А.Волоса такой усердный орнамент, что читателю невозможно сделать личный экзистенциальный шаг, превращающий чужое произведение в свой собственный поступок. Это относится даже к «Лавру», чтобы ни говорили о «православности» умного Водолазкина.

Дело в ракурсе. Если критик ведёт борьбу внутри литературы, подразумевая многомерность её контекстов, атаки, отделяющие зёрна от плевел, необходимы. Пусть тяжелее будут эти бои! Но есть и другой ракурс: смотришь на литературу наших дней, и видишь, как построенная цивилизация выгоняет её с магистральных дорог, отводит роль аутсайдера. Изгоняет не один или другой текст, а все романы сразу, сокращая школьные и вузовские программы, превращая филфаки в пыльные музеи, где остаётся место для 15–20 человек.

И здесь необходим иной подход к новейшей словесности, должен появиться свой возвращённый Крым – цветущий край разных поэтик, не патриотических или либеральных, а способных защитить литературу как род деятельности, как национальный способ философствования и решения эстетических задач. Критик должен стать апологетом, оставив в стороне роль нигилиста. Рассмотрим несколько новых романов и повестей.

Александр Проханов – единственный верующий писатель в новейшей русской словесности. Вера его не умещается в православном храме, захватывая военные заводы, кабинеты национально мыслящих политиков, публицистику и литературу, призванные разогнать тьму Запада ради священного успеха Русская Империи.

В романе «Время золотое» узнаваемый исторический сюжет снова превращается в гротескный миф, соединяющий фарс с патриотическим пафосом. Бывает, что смеяться и молиться необходимо в один и тот же момент.

Оппозиционер Градобоев готов вывести на площадь миллионы недовольных граждан, способных смять любой ОМОН и внести своего кумира в Кремль. Относительно спокойно наблюдает за нарастающей катастрофой президент Стоцкий – слабая, временная фигура, поставленная «на трон» ради внешнего соблюдения демократических норм, цена которым в современном мире – копейка.

По-настоящему волнуется премьер-министр Чегоданов: он уже был президентом два срока и снова желает стать им. Отчасти ради себя: автор не скрывает, что грехов и ошибок у Чегоданова много, смешение амбиций и подчас нарастающего безволия в борьбе со злом создают не самый лучший коктейль.

Но есть в романе истинно главный герой – не президент, не глава силовых структур. Человек, способный в одиночку придумать и воплотить благую провокацию, которая отправит Градобоева в ад, а Чегоданова трансформирует в русского монарха. Зовут героя Андрей Бекетов. Это идеальный герой прохановского мира: плачет об ушедших родителях, сталкивает лбами врагов, самозабвенно любит женщину, спасает Россию. Мужественность, хитрый ум творца истории и открытость духовным переживаниям – вот составляющие настоящего борца. Бекетову знакомы «молчаливые и слёзные переживания», что не мешает «исповедовать религию государства, которое было для него божеством».

Бекетов теряет любимую женщину Елену, от его услуг отказывается Чегоданов, решивший стать самостоятельным правителем. Но – в контексте разрастающегося драматизма – сделано главное: у Градобоева пуля во лбу, а Чегоданов теперь не просто лидер, а «избранник Божий, несущий в руках икону Русской Победы».

Роман для Проханова – магический диалог с властью, литературное колдовство, призванное родить лидера и масштабное событие. «Завтра» – основное время в прохановских текстах, позволяющее автору верить в «Русское Чудо» и «Русскую Победу». Никто в отечественной словесности – кроме Проханова – не верил, что вернётся Крым.

И сразу – иной полюс нашей литературы. Тут и названия совсем другие: «Сперматозоиды» Натальи Рубановой. У мудрого француза Паскаля человек – «мыслящий тростник», у Рубановой – «говорливый сперматозоид», некогда выигравший главный забег своего существования, хитростью, удачей или природной скоростью направившийся в сторону рождения. Потом сперматозоид вырос, окреп, приобрёл философский взгляд на мир, впал в многие депрессии и перестал понимать, куда это он так спешил в решающий час предзачатия.

Если бы эта нигилистическая банальщина стала центром рубановского романа, он был бы пуст. Но я давно не встречал современного художественного текста, в котором стихия весьма непричёсанной души строилась по персональным законам, не желающим примыкать к заранее понятным высказываниям.

Словно женская неприкаянность вышла на такой уровень катастрофы, когда «внутренний монолог» недостаточен, он должен стать кружением обрывков речей, постоянно фиксирующих распад своего мира, его ненужность. В буйном интеллигентском сленге есть искренность сознания, пытающегося лихорадочно заговорить появляющуюся смерть.

Из речевой истерики героини узнаём следующее. Она – Сана, ей за 30. Детей нет, замужем была. Развелась быстро, потому что «предпочитает проституцию социальную генитальной». Была медиком – несколько лет: бросила. Стала кормиться переводами с английского, на который мать подсадила с раннего детства. Освоила и научное редактирование, поэтому днём – на работе, ночью – дома возится с чужими текстами.

Главное – любовь к фотографу П., не знающему бедствий. У П. есть жена, двое детей, размеренное время. Ему нужна интересная подруга для встреч, немного риска для искр. Что ещё нужно? Ничего.

Женщина-автор хочет спасти женщину-героиню. Да будет так! Но интересен роман тяжким говорением автора с самим собой – в такие моменты и читатель не нужен. Любопытен он вдавленностью молодой женщины в саму себя, в сперматозоида, который вдруг стал диктовать слова о том, что надо-надо вернуться обратно.

На фоне изощрённо-субъективной Рубаной Сергей Шаргунов – мастер эпического повествования. А раньше было совсем не так. Шаргунов долго писал литературные автобиографии («Ура!», «Книга без фотографий»). Теперь, преодолев инфантилизм юношеского всматривания в себя, предложил нам исторический роман «1993». Шаргунов хочет расти и меняться. Это всегда интересно.

Шаргунов силён не художественной политологией, а тщательным обнюхиванием обыденности. Центр романа – не бои на московских улицах, а семейная история. Он – Виктор Брянцев, технарь, вынужденный работать электриком в ремонтной бригаде, чтобы кормить семью. Она – его жена Лена, трудящаяся там же, примерно по тем же причинам. Трудная повседневность разливается по страницам, обоих давит обволакивающий быт, превращающий контакт супругов в океан трений и конфликтов. Есть попытки полюбить друг друга по-настоящему. Мешают срывы в лютый совместный холод, который поддерживается как некий ледяной костёр. Порою ненависть становится животной, и ненависть – а не идеи, увы, совсем не идеи – толкает Брянцева на московские площади, где уже летают пули.

У Шаргунова жизнь души часто присутствует в грубых, зримых явлениях тела. Он – плотский писатель, в этом – его главная искренность. Тело действительно понятно Шаргунову. Сначала на наших глазах невинность теряет Лена – с физкультурником Костей, напившись вина, ощутив, как лоно «обдаёт кипятком». Позже с девственностью расстаётся её дочь Таня, добровольно оказавшись под сельским разбойником, сразу же зачав сына. Всё это описано со страстью ума и сердца. Влечение плоти в романе – попытка согреть сердца.

Автор старательно моделирует свою мужественность, но часто проговаривается о неизжитой детскости и сентиментальности. Порою даже не знаешь, чего же больше в этом матёром журналисте-писателе: мужика, способного взять девушку после пятиминутной беседы, или ребёнка, стесняющегося собственного отражения в зеркале. Со страницы на страницу скачет коза Ася, которой посвящено много вдохновенных слов.

В романе Шаргунова революция – не идея, а стиль и голоса, тщательно собранные автором. Носится по шаргуновскому тексту мысль: если достала тебя предсказуемая очерёдность дня и вечера, если жена видится тебе верёвкой, образующей петлю, найди свой бунт, чтобы насытить грудь смертным воздухом свободы – и завершиться, отчалив от всех берегов.

Дмитрий Быков – заметный житель Вавилона современной словесности, ныне автор романы «Сигналы». Любители нестандартных версий резонансных трагедий будут довольны. В июне 2012 года в Свердловской области пропал самолёт Ан-2. Через год его найдут разрушенным в болоте. По Быкову, он вообще никуда не вылетал, а катастрофа стала наглой имитацией, имиджевым проектом партии «Инновационная Россия», столь экстравагантным образом отчитавшейся о наличии партийной ячейки в уральском городе Перов. Были, мол, партийные герои, да сгинули в воздухе.

Деградация русской государственности и зависимого от неё характера – любимая тема Быкова. Быковское отношение к России – брезгливость и любовь, ведь именно здесь формируются невозможные в «нормальном» мире сюжеты.

Три ключевых пространства ведут борьбу за память читателя. Сначала появляется «поселение Иерусалим», где бизнесмен Ратманов восстановил крепостничество, вытащив из разных дыр алкашей, наркоманов, кредитных рабов. «Крепостничество – единственное спасение для страны, где никто никогда ничего не решал; все – или собственники, или собственность», – витийствует циничный поклонник былых эпох.

Следующим откроется поселение исконных русичей, которые едят мамонта и живут под нестарым шаманом, способным говорить по-английски и выходить в радиоэфир. Затем появится в кадре секретный завод – оплот советской веры в то, что каждый тип производства создаёт не продукт, а особый тип характера, необходимый системе.

В каждом из трёх диковинных пространств одного из персонажей ожидает сексуальная встреча. Как важен эрос для подтверждения человечности писателя! Быков описывает секс так, словно стоит он посреди ледяного пустыря и с понятным отвращением наблюдает за совокуплением двух псов, фатально промёрзших изнутри. «Ртутноглазую девушку без малейших признаков совести» Быков видит, любовь – нет.

О чём сигналит быковский роман? Россия – архаическая дурь: неокрепостничество, стилизованное язычество и неискоренимый советизм. Плюс – желание сделать деньги, точнее, получить их. Идеология романа – либеральный китч. Но – будем справедливы – читается он не без интереса, формируя – как может – причудливое поле современной литературы.

Пока Быков летает по версиям и маргинальным фантазиям, Роман Сенчин пребывает в собственной жизни как в художественном пространстве, источнике сюжетов и риторической деятельности. Таким предстаёт автор и в повести «Чего вы хотите?».

Место действия – Москва, квартира столичных интеллигентов возле станции метро. Время – зима двухлетней давности, новогодние дни, которые всем действующим лицам надоело праздновать. Центр повести – семья: писатель Роман, жена и две дочери. Никто здесь не уклоняется от семейных обязанностей, правда, автоматизм их исполнения не позволяет общесемейной душе объединить всех в добром пафосе.

Сенчин не скрывает: в литературный кадр попала его жизнь со всеми домочадцами. Вот и знаменитые друзья в сюжете оказались: редактор «Свободной прессы» Сергей Шаргунов и Всеволод Емелин – поэт, мгновенно откликающийся на все актуальные события. Много говорят – нудно, без огня: мир – в кризисе, Россия – без шансов, власть – плохо, но навсегда, оппозиция – хорошо, да вот скоро неизбежный разгром. Повторяют, что денег мало – честно не заработаешь, а, возможно, и апокалипсисом пахнет.

Всё это видит, слышит и оценивает 14-летняя Даша, старшая дочь писателя Романа. «Нам не дают никаких ориентиров, целей. Мы не знаем, зачем живём здесь, в огромной, широчайшей России, ради чего, что ждёт вас, наших детей. Главное – нет необходимой для любого государства идеологии», – разговаривает с Дашей папа, объясняя, почему столько сил уходит на переживание теленовостей и интернет-колонок. Они посвящены политическим событиям, так мало связанным с дружбой, любовью, с детством, которое, по мнению, девочки, уже кончилось.

Дашу не обманешь. Она понимает, что дело не в современном революционере Сергее Удальцове, чьё имя, как чужое знамя, развивается на семейной кухне. Удальцов – не цель и смысл, а один из лёгких способов хоть как-то развеять скуку, одолевающую со всех сторон. Поговорили о революции, повздыхали об отсутствии перспектив – вроде и время прошло.

В формально благополучной семье Сенчин обнаруживает чёрную дыру, в которую постепенно проваливается дочь. Всё чаще она испытывает тошноту, приходя к взрослым выводам: «Наверное, потому и пьют алкоголь всякий, становятся наркоманами, чтобы не быть постоянно в реальности…» Её ключевой вопрос – «Чего же вы хотите?» – о тяжёлом неврозе. Причина невроза – восприятие обыденности как духоты, как бремени, которое мы призваны тащить до самой смерти. Папа с мамой находят анестезию в ежедневных заботах и необязательной болтовне. Даша этого делать пока не умеет. Возможно, в её несогласии с окончательным превращением в недовольное существо есть надежда.

Кто больше всего похож на Сенчина в новейшей литературе? Возможно, Владимир Сорокин, предложивший нам роман «Теллурия». Если судить по формальному мастерству, по умению создавать сюжеты и причудливые образы, не существующие в реальности, Владимир Сорокин – один из самых талантливых писателей. Когда спрашиваем себя о нравственной природе его текстов, надо ответить с иным уровнем комплиментарности: Сорокин – мастер словесности, которого тошнит от людских тел, от душ, использующих пафос для повышения градуса собственного удовольствия. Сорокин – главный оппонент повседневного человека в современной литературе. Его выворачивает наизнанку от нашего мира, где разнообразные инстинкты управляют циничными сюжетами.

Роман и Фома – два интеллектуала с волчьими головами. Они сидят у костра, говорят о «зооморфном Заратустре» и поедают человеческие головы. «Вы пишите прекрасные романтические стихи, слышите музыку сфер и пение ангелов. И при этом страстно жаждете нажраться падали. Это настолько противоречиво по сути, что у меня кровь стынет в жилах», – беседуют мутанты, осознающие себя «полноправными жертвами антропотехники».

В одной главе действуют «православные коммунисты», в другой рассыпают проклятия «ваххабитские сепаратисты». В третьей исповедуется психически интересная горничная. Она любит подсматривать, как в номерах «любят друга», и опасается, что от переживаний у неё «разорвётся сердце».

Ключевая, многократно возвращающаяся сцена: в голову страждущего человека, готового к приключениям сознания, плотники забивают теллуровый гвоздь. Забивают рыцарям и малолеткам, главам государств и простым интеллигентам, безутешным вдовам и беззаботным туристам.

Теллуровый гвоздь «возбуждает в мозгу нашем самые сокровенные желания, самые лелеемые мечты». Он – «кол в могилу земной неприкаянности», главный оберег от Времени – «белоглазого палача надежд и ожиданий, оседлавшего человека и рвущего ему рот стальною уздой вечной жажды невозвратного…»

Теллуровый гвоздь – запрещённое, смертельное для сознания вещество? Не без этого. «Тяга человечества к наркотическим веществам поистине неизмерима», – произносит один из персонажей, населяющих шумный и совершенно свободный, пустой от души мир «Теллурии».

Но для автора романа главный наркотик – буйное сознание человека, сдавленное низкими инстинктами и мнимо высокими порывами. Поэтому с таким сарказмом Сорокин, стреляющий по пафосным идеологиям и вполне земной любви, населяет главы православными коммунистами и модерновыми крестоносцами, псоглавцами, грустными кентаврами, лилипутами и великанами.

Всё живое в сорокинском мире едино: хочет насиловать и готово к страданиям, смачно пережёвывает пищу и стремится к молитве. Владимир Сорокин уверен: наркомания и страсть к метафизике – явления одного порядка.

Теперь итоги. «Вся ваша современная литература – безбожный Вавилон с его низкими страстями, отсутствием гармонии и элементарного здоровья. Даже Проханов с его патриотическим пафосом – эклектик, заменяющий православие «религией государства», а классический русский психологизм – вертлявым гротеском. Для Шаргунова дефлорации главных героинь важнее трагических событий российской истории, а Рубанова просто купается в собственном половом инстинкте, нанизывая на него корявые словечки, некий «новояз» падшей женщины. Сорокина, который утопически играет с совершенным наркотиком, просто стыдно открыть приличному человеку. Быков – пустой маг, готовый о любом событии сказать десять абсолютно разных слов, а Сенчин непозволительно раскрывает перед читателем личные гостиные и спальни, показывая себя плохим, неуклюжим отцом. Пуста в этом Вавилоне и внутренняя форма слов, подобранных быстро и случайно!» Такая позиция – не редкость.

Мне ближе позиция другая. «Наша новейшая проза – и вавилонское смешение, и цветущая сложность одновременно, что, в принципе, свойственно всей литературе Нового времени. У нас есть эпический певец Проханов, способный в политических событиях обнаруживать столкновения метафизических сил, и неторопливый в стиле Шаргунов, обстоятельно соединяющий две истории – семейную и государственную. Через Рубанову прорвались голоса миллионов офисных дев, задавленных пустотой службы и сексуальностью, не находящей объекта. По-разному интересны Сенчин, продолжающий осваивать далёкие рубежи «нового реализма», и Быков, устраивающий не бесполезные игры в «альтернативную историю». Ну а Сорокин – гений объединения утопии с антиутопией, когда каждый из анекдотов «Теллурии» играет с романтизмом так, как мой спаниель Офелия с найденной старой перчаткой. Цветущая сложность нашей                 новейшей литературы заслуживает внимания!»

В конце – одно но. Высказав оптимистические мысли о серийной силе отечественной литературы наших дней, я отправлюсь искать новый роман (не группу текстов!), в котором словесность получит высокое оправдание и позволит найти пространство образов и идей, не требующих обязательных сопоставлений и объясняющих рядов.


Алексей ТАТАРИНОВ,
г. КРАСНОДАР




Поделитесь статьёй с друзьями:
Кузнецов Юрий Поликарпович. С ВОЙНЫ НАЧИНАЮСЬ… (Ко Дню Победы): стихотворения и поэмы Бубенин Виталий Дмитриевич. КРОВАВЫЙ СНЕГ ДАМАНСКОГО. События 1967–1969 гг. Игумнов Александр Петрович. ИМЯ ТВОЁ – СОЛДАТ: Рассказы Кузнецов Юрий Поликарпович. Тропы вечных тем: проза поэта Поколение Егора. Гражданская оборона, Постдайджест Live.txt Вячеслав Огрызко. Страна некомпетентных чинуш: Статьи и заметки последних лет. Михаил Андреев. Префект. Охота: Стихи. Проза. Критика. Я был бессмертен в каждом слове…: Поэзия. Публицистика. Критика. Составитель Роман Сенчин. Краснов Владислав Георгиевич.
«Новая Россия: от коммунизма к национальному
возрождению» Вячеслав Огрызко. Юрий Кузнецов – поэт концепций и образов: Биобиблиографический указатель Вячеслав Огрызко. Отечественные исследователи коренных малочисленных народов Севера и Дальнего Востока Казачьему роду нет переводу: Проза. Публицистика. Стихи. Кузнецов Юрий Поликарпович. Стихотворения и поэмы. Том 5. ВСЁ О СЕНЧИНЕ. В лабиринте критики. Селькупская литература. Звать меня Кузнецов. Я один: Воспоминания. Статьи о творчестве. Оценки современников Вячеслав Огрызко. БЕССТЫЖАЯ ВЛАСТЬ, или Бунт против лизоблюдства: Статьи и заметки последних лет. Сергей Минин. Бильярды и гробы: сборник рассказов. Сергей Минин. Симулянты Дмитрий Чёрный. ХАО СТИ Лица и лики, том 1 Лица и лики, том 2 Цветы во льдах Честь имею: Сборник Иван Гобзев. Зона правды.Роман Иван Гобзев. Те, кого любят боги умирают молодыми.Повесть, рассказы Роман Сенчин. Тёплый год ледникового периода Вячеслав Огрызко. Дерзать или лизать Дитя хрущёвской оттепели. Предтеча «Литературной России»: документы, письма, воспоминания, оценки историков / Составитель Вячеслав Огрызко Ительменская литература Ульчская литература
Редакция | Архив | Книги | Реклама | Конкурсы



Яндекс цитирования