Литературная Россия
       
Литературная Россия
Еженедельная газета писателей России
Редакция | Архив | Книги | Реклама |  КонкурсыЖить не по лжиКазачьему роду нет переводуЯ был бессмертен в каждом слове  | Наши мероприятияФоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Казачьему роду нет переводу»Фоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Честь имею» | Журнал Мир Севера
     RSS  

Новости

17-04-2015
Образовательная шизофрения на литературной основе
В 2014 году привелось познакомиться с тем, как нынче проводится Всероссийская олимпиада по литературе, которой рулит НИЦ Высшая школа экономики..
17-04-2015
Какую память оставил в Костроме о себе бывший губернатор Слюняев–Албин
Здравствуйте, Дмитрий Чёрный! Решил обратиться непосредственно к Вам, поскольку наши материалы в «ЛР» от 14 ноября минувшего года были сведены на одном развороте...
17-04-2015
Юбилей на берегах Невы
60 лет журнал «Нева» омывает берега классического, пушкинского Санкт-Петербурга, доходя по бесчисленным каналам до всех точек на карте страны...

Архив : №23. 06.06.2014

Охранители и либералы: в затянувшемся поиске компромисса

КОРРЕКТИРОВКА КУРСА

 

Избавившись от ненавистной приставки «и.о.», Поздняев перевёл дух. Он уже позабыл о том, как ещё пару лет назад предлагал ликвидировать газету «Литература и жизнь» и всё начать заново. Теперь у него появились совсем другие планы.

Решение Бюро ЦК КПСС по РСФСР о своём назначении Поздняев воспринял как окончание споров о будущем писательского издания. Он понял так, что никакой ликвидации газеты, как и её реформирования в какой-то другой вид, не будет. Революция, как ему показалось, отменялась. Руководство, по его мнению, сделало ставку на эволюционный путь. А значит, полагал Поздняев, можно было спокойно браться за новую отладку сохранившегося механизма.

Поздняев поначалу считал, что достаточно избавиться в редакции от балласта и сменить руководителей в ключевых подразделениях, подобрав крепких профессионалов, и многое в газете разом изменится. Но всё оказалось намного сложнее.

В ЦК от Поздняева ждали не какого-то косметического ремонта. Он должен был очень серьёзно откорректировать курс газеты. Член Бюро ЦК Алексей Романов предложил ему пойти на резкое сближение с умеренными либералами и откреститься от самых одиозных личностей в консервативном лагере. Война двух групп – консерваторов и западников – уже многим изрядно надоела.

Поздняеву самому претили установки радикалов с обеих сторон на истребление оппонентов. Он не всегда понимал даже своего непосредственного начальника Леонида Соболева, который в порыве негодования вполне мог зарубить очень талантливых авторов только за то, что те когда-то где-то выступили в поддержку либералов. Чего стоила одна история с Виталием Сёминым! В январе 1962 года Сёмин был признан открытием семинара молодых прозаиков, что организовал ни черта не смысливший в художественности Семён Бабаевский. Его сходу хотели принять в Союз писателей. Сомнения высказал только Соболев. «Я одобряю, приветствую его [Сёмина. – В.О.], – заявил Соболев, – но в его сознании ещё не всё ясно. Он, которого хвалили за то, что у него положительные герои, трудолюбивые, которых можно противопоставить Аксёновским героям, и вдруг он сказал, что он, во-первых, поклонник фильма «Неотправленное письмо», а во-вторых, он говорит о том, что он согласен с линией журнала «Новый мир». Это меня просто поразило, это противоречит его творчеству» (РГАЛИ, ф. 2938, оп. 1, д. 171, л. 85).

По Соболеву выходило, что проявление симпатий к «Новому миру» – это страшный криминал. Хотя официально журнал из библиотек никто не изымал. Тем не менее Соболев, недовольный взглядами талантливого автора, бросился искать в его прозе хоть какие-то изъяны идейного плана. В конце концов он обрушился на рассказ Сёмина «Свет в окне». Ему почудилось, что этот рассказ «построен на квази-сочувствии к маленьким людям, которых административные боги заедают» (РГАЛИ, ф. 2938, оп. 1, д. 171, л. 85). И бедного ростовчанина чуть не забаллотировали.

Но точно так же вели себя радикалы и из другого лагеря. Приёмная комиссия Московской писательской организации несколько лет мурыжила Виктора Чалмаева, Владимира Бушина, Александра Овчаренко и других наиболее заметных молодых критиков и публицистов из лагеря охранителей и ни в какую не хотела принимать их в Союз писателей. Видя мытарства своих соратников, Дмитрий Стариков и вовсе отказался подавать какие-либо документы в Московское отделение. А зачем, если заранее было известно, что либералы его в Союз ни при каких обстоятельствах не пропустят.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

   

 

Духовный отец отверженных авторов Александр Дымшиц вынужден был с жалобой обратиться к Соболеву. «Не берусь судить о состоянии приёма в члены Союза по Московской писательской организации в целом, – писал он, – но вижу, что в деле приёма критиков здесь нередко проявляется необъективность. Так, за последнее время было отказано в приёме таким деятельным критикам и литературоведам, как

В.И. Иванов – член редколлегии журнала «Коммунист»,

В.А. Чалмаев – член редсовета журнала «Дружба народов»,

Н.П. Толченова – член редколлегии журнала «Огонёк»,

В.С. Бушин – член редколлегии журнала «Молодая гвардия»,

А.И. Овчаренко – доктор филологических наук.

С лета прошлого года не рассматривается заявление о приёме В.М. Литвинова – заведующего отделом критики журнала «Октябрь», хотя заявления ряда товарищей, подавших одновременно с ним и обладающих в ряде случаев не большими данными, чем тов. Литвинов, давно рассмотрены и решены положительно.

Ситуация с приёмом критиков в МО СП сложилась таким образом, что некоторые талантливые и активно работающие в литературе товарищи не решаются подать заявления, зная, что они не встретят объективного отношения. В числе их, например, профессор, доктор наук, автор ряда монографий и статей по советской литературе, заведующий кафедрой советской литературы МГУ А.И. Метченко, критик, член редколлегии газеты «Литература и жизнь» Д.В. Стариков.

Будучи одним из рекомендателей критика В.С. Бушина, я обратился с письмом к С.П. Щипачёву, в котором просил пересмотреть отказ в приёме тов. Бушина (отмечая, что т. Бушин является активно работающим критиком-коммунистом, что заявление его было отвергнуто без всяких оснований Бюро секции критики, в составе которого ряд лиц, критиковавшихся В.С. Бушиным в печати), – но ответа на своё письмо я не получил.

Мне представляется, что Бюро секции критики МО СП и отчасти Приёмная комиссия МО СП не проявляют должного отношения к ряду критиков, стоящих в своей работе на партийных позициях, и предпочитают принимать вместо них некоторых литераторов, обладающих не бОльшим количеством трудов, но не обладающих идейной принципиальностью, характеризующей отвергнутых кандидатов, названных мною выше.

Думается, что Союз писателей РСФСР, его Приёмная комиссия могли бы в порядке контроля изъять из МО СП дела о приёме ряда критиков и рассмотреть их у себя, исправив тем самым ошибки, допущенные по вине приёмных органов МО СП» (РГАЛИ, ф. 2938, оп. 1, д. 179, лл. 88–89).

Ну и что это обращение дало? Команде Соболева в июле 1962 года ответил Роберт Рождественский, который считался правой рукой руководителя Московской писательской организации Степана Щипачёва. Он дал пояснения по делу Иванова. Этого критика приёмная комиссия забаллотировала ещё 27 декабря 1961 года. Что конкретно ему вменялось в вину, Рождественский не уточнил. Но все понимали, что либералы так и не простили Иванову его работу в первой половине 50-х годов в аппарате ЦК и преследование инакомыслящих. Правда, Рождественский дал слово отдать работы критика на новое рецензирование Б.А. Галину и А.В. Караганову.

Толченову «забодали» ещё раньше – 17 ноября 1961 года. В её активе была только одна книга, но она, по мнению Рождественского, «не являлась ещё достаточным основанием для приёма в члены СП» (РГАЛИ, ф. 2938, оп. 1, д. 181, лл. 154–155).

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

  

  

Особо остановился Рождественский на вопросе о приёме молодых критиков. Он сообщил: «Президиум Правления своим решением от 11 июля с.г. поручил т.т. Б.А. Галину, А.В. Караганову и А.Н. Васильеву ознакомиться с имеющимися материалами в секции критики в отношении т.т. Чалмаева, Бушина и Овчаренко с тем, чтобы доложить Президиуму правления своё заключение об обоснованности отказа бюро секции в рекомендации указанным товарищам в их приёме в члены СП».

Считаем необходимым сообщить Вам, что от литератора тов. Старикова, вообще, не поступало никаких заявлений ни в бюро секции, ни в приёмную Комиссию, ни в Президиум правления Московской писательской организации о его приёме в члены СП. Следовательно, никаких решений о возможности приёма тов. Старикова в члены СП никем не выносилось (РГАЛИ, ф. 2938, оп. 1, д. 181, л. 155).

При этом в подтексте представленной Рождественским в секретариат Союза писателей России информации сквозила просьба к коллегам не лезть в чужие дела. Рождественский явно давал понять, что Московская организация и впредь будет действовать так, как сочтёт нужным – без оглядки на команду Соболева.

Но перебранки долго не могли продолжаться. Когда-то эту войнушку надо было прекращать. В ЦК (а именно Алексей Романов) рассчитывали, что первые шаги к примирению разных групп будут сделаны в сентябре на пленуме Московской писательской организации.

Официально пленум планировалось посвятить молодой литературе. Партийное руководство было сильно встревожено тем, что самые популярные молодые писатели были заражены левыми настроениями. За поисками новых форм и другого языка нередко размывались, а то и вовсе пропадали идейные ориентиры. У одной из влиятельных групп партийных функционеров появился хитроумный план: играя на противоречиях между разными литературными течениями, попытаться превратить фрондирующих молодых художников в надёжных союзников власти, посулив одним пряник, а других запугав возможным кнутом. Возникла идея примирить охранителей и либералов. Осталось подобрать докладчиков.

Уже весной 2014 года критик Владимир Огнев в беседе со мной заявил, что первоначально Щипачёв поручил основной доклад готовить ему. В расчёт бралось то, что Огнев лучше других знал новые тенденции в текущем литпроцессе. Ему были близки искания Аксёнова, Владимова, Войновича, эксперименты Ахмадулиной, Вознесенского и Евтушенко. Но критику постоянно не везло. То издательство «Советский писатель» чуть не уничтожило весь тираж его первой книги «Поэзия и современность». Затем возник скандал с публикацией статьи Огнева в чешской печати. Руководители отдела культуры ЦК КПСС Д.Полкарпов и И.Черноуцан обвинили критика в предвзятости и приписали ему разжигание групповщины (РГАНИ, ф. 5, оп. 36, д. 140, лл. 57–59). Щипачёв полагал, что, поручив Огневу сделать основной доклад на пленуме, он, по сути, выводил критика из-под огня партийной критики и тем самым помогал ему как бы реабилитироваться.

Потом существовало ещё одно обстоятельство в пользу Огнева. Критик одно время успешно ладил с умеренными охранителями и регулярно печатал в газете «Литература и жизнь» статьи о дагестанской литературе.

Но в начале июня 1962 года планы Щипачёва неожиданно изменились. Бросив всё, он в один из первых летних дней без предупреждения нагрянул к Огневу на квартиру. Критику было сказано: его страдания несравнимы с тем, что пережил Борщаговский, который так полностью и не оправился после травли, устроенной в 1949 году, поэтому Борщаговскому, мол, важней засветиться на пленуме, который пообещала поддержать чуть ли не вся партийная верхушка.

Окончательно вопрос о докладчиках был решён 13 июня на заседании президиума правления Московской писательской организации. Президиум постановил: «Утвердить в качестве основного докладчика на предстоящем пленуме правления тов. А.М. Борщаговского. Содокладчиком по разделу поэзии утвердить т. Я.В. Смелякова» (РГАЛИ, ф. 2938, оп. 1, д. 703, л. 101).

Появление имени Смелякова было не случайно. Поэт до этого хоть и недолгое время, но состоял в редколлегии одиозной для либералов газеты «Литература и жизнь». Либералы подавали консерваторам явный знак, что готовы пойти на определённые компромиссы.

И как отреагировали охранители. Они спустя шесть дней провели секретариат Союза писателей России и предложили осенью созвать свой пленум, но посвятить его вопросам языка художественной литературы. Только вот с подбором докладчиков у них возникла заминка.

Соболев сходу мог найти лишь докладчика о языке советской поэзии. Выбор пал на Александра Прокофьева. А кто бы мог проанализировать прозу, Соболев не знал. Кто-то назвал имя Корнея Чуковского. Но эту кандидатуру тут же решительно отмёл Анатолий Софронов. «Вокруг имени Чуковского, – напомнил Софронов, – шла слишком большая дискуссия и как раз по вопросу о языке. Не вызовет ли это односторонность в освещении вопроса? <…>Ведь язык – это вопрос идеологический» (РГАЛИ, ф. 2938, оп. 1, д. 179, л. 43).

Ссылка Софронова на идеологию никого в заблуждение не ввела. Всё было и так ясно: Чуковский – чужой. А нужен был свой.

После недолгой дискуссии Всеволод Кочетов вспомнил про Виталия Закруткина. «Он, – подчеркнул главный редактор журнала «Октябрь», – сам большой мастер языка, очень много работает над языком, раздумывает на эту тему, и если бы мы сумели подвинуть его на это дело, было бы очень хорошо. Это человек с большой подготовкой, он не просто писатель, он доцент (РГАЛИ, ф. 2938, оп. 1, д. 179, л. 46).

Кочетову поддакнула инструктор ЦК партии Жильцова: «Настоящий учёный». Но дальше разговоров дело не пошло. Охранители всё заболтали. Либералы оказались более организованными людьми.

Поздняев не очень хотел вникать в дела Московской организации и тем более включаться в подготовку московского пленума о молодой литературе. Ему тема предстоящих осенних посиделок была далека. Он предвидел, что окружение Щипачёва скорее всего новыми героями назначит Евтушенко, Аксёнова, Гладилина и других «звёздных мальчиков», вызывавших у него одну изжогу. Лично ему все эти шумные авторы были чужды. Поздняев не считал их творчество явлением русской литературы, о чём он в 1960–1961 годах не раз писал на страницах и «Литературы и жизни», и журнала «Октябрь». Здесь можно вспомнить хотя бы его заметку «Это тревожит», навеянную публикацией стихов Евтушенко в декабрьском номере журнала «Юность» за 1960 год. Поздняев воспринял тогда стихотворение Евтушенко «Нигилист» как моральную реабилитацию ниспровергателей честных производственников. Не принял он и стихотворение «Муська». В его трактовке «Муська» всего лишь смаковала «теневые стороны жизни некоторой части молодёжи». Поздняев был возмущён. «Кого поднимает на щит поэт?» – спрашивал он со страниц «Литературы и жизни». Не понравились ему также стихи Евтушенко о Кубе. Он увидел в них только стремление Евтушенко «вырваться к большой теме», но не больше.

После выхода заметки Поздняева «Это тревожит» прошло чуть больше полутора лет. Евтушенко, естественно, не стоял на месте. Он потом много что и другого опубликовал. Но, как считал Поздняев, общий характер творчества поэта не изменился. И что было новому главному редактору «Литературы и жизни» делать в преддверии московского пленума? Повторить своё мнение ещё раз?

Однако на Поздняева сильно надавили люди из ближайшего окружения члена Бюро ЦК КПСС по РСФСР Романова. Они дали ему понять, что, во-первых, надо на страницах газеты всячески поддержать идею молодёжного пленума, призванного примирить охранителей и либералов, во-вторых, ярко представить новые имена и, в-третьих, посулить тем, кто согласится обслуживать власть, всевозможные пряники, а несогласным пригрозить кнутом.

Ситуацию усугубила агрессивная статья Николая Грибачёва «Молодым – крепкие крылья!», напечатанная перед самым пленумом в восьмом номере журнала «Молодая гвардия». Вместо того, чтобы рассказать о новых именах, этот зачинщик послевоенной кампании по выявлению космополитов в очередной раз обрушился на Евтушенко и Вознесенского, а заодно на потворствовавшего фрондёрству молодых поэтов Александра Межирова. Межиров, по его мнению, «запутался в чаще побочных, второстепенных тем» (Грибачёв Н. Молодым – крепкие крылья! //Молодая гвардия. 1962. № 8. С. 272). Евтушенко оказался виноват в том, что в его художественном мире не появился «человек большой души и мысли, герой, который бы мог остаться памятником своему времени» (там же, с. 267), а Вознесенский не преодолел «старомодную вычурность», поэтому содержание его новых стихов «оказалось мелким и поверхностным, словно высыпан ворох битого стекла» (там же, с. 281).

Поздняев понимал, что после такой зубодробительной статьи Грибачёва все – и почвенники, и западники – будут пристально следить за его реакцией. А ему хотелось, чтобы и волки были сыты, и овцы остались целы. Он решил не трогать раздражавшие Грибачёва фигуры Вознесенского, Ахмадулиной или Рождественского, подобрать менее громкие имена, но поручить вступительные о них слова для газеты написать знаменитостям из разных литературных лагерей.

Вышло вроде неплохо. В день открытия пленума 28 сентября Юрий Бондарев и Сергей Бонди представили на страницах «Литературы и жизни» надежду «Нового мира» Владимира Лакшина, Юрий Нагибин и Юрий Лаптев напутствовали Владимира Амлинского, Виктор Некрасов и Пётр Сажин горячо приветствовали Владимира Войновича, а Вадим Кожевников, Надежда Чертова и Людмила Скорино осыпали похвалами Георгия Семёнова.

Однако многие всё равно остались недовольны. Либералы хотели большего. Они ждали от Поздняева панегирики в адрес Анатолия Гладилина, Георгия Владимова и резкого осуждения критиков Виктора Чалмаева и Дмитрия Старикова, которые были готовы в своих статьях надеть на оппонентов только что не смирительные рубашки. А охранители испугались, не переметнулся ли Поздняев в другой лагерь, который столь горячо рекомендовал Василия Аксёнова в Союз писателей – Юрию Бондареву.

Это потом Юрий Бондарев стал одним из вождей почвенников. А в начале 60-х годов он был для охранителей как красная тряпка для быка. Соболев со своими соратниками его просто ненавидел.

Во-первых, Бондареву долго не могли простить службу в либеральной «Литературной газете». Отвечая в этом издании в течение нескольких лет за раздел литературы, он, как считали консерваторы, всё отдал на откуп Лазарю Лазареву, Бенедикту Сарнову и Булату Окуджаве, которые упорно гнули свою линию и старались не допускать на страницы газеты чуждых им авторов. Во-вторых, Бондарев в начале 60-х годов яростно поддерживал Твардовского и журнал «Новый мир», а для Соболева это было равносильно преступлению. И, в-третьих, охранителей сильно возмутил роман писателя «Тишина» (отрывок из которого, кстати, 13 ноября 1960 года был напечатан в газете «Литература и жизнь»). «Это, – орал на выездном секретариате Союза писателей России в Ростов-на-Дону главный редактор журнала «Дон» Михаил Соколов, – ремаркизм, чуждое социалистическому реализму чтиво» (РГАЛИ, ф. 2938, оп. 1, д. 176, л. 343). Другой ростовчанин – критик Фёдор Чапчахов отметил: «Мне, право, трудно говорить о произведении, которое незакончено и я не знаю окончания этого произведения, но я хочу сказать о романе Юрия Бондарева «Тишина». Когда я вычитал то место, где говорилось как был арестован отец героя, там все краски, вся стилистика служит тому, чтобы дать настоящую сенсацию. Я думаю, что против такого сенсационного решения очень важной, очень ответственной темы, темы большого трагедийного звучания, не требующей легковесного, поверхностного отношения к себе, мы должны поднять голос» (РГАЛИ, ф. 2938, оп. 1, д. 176, л. 281).

Позже выяснилось, что настроения охранителей были понятны и близки и многим руководителям спецслужб. В фонде Президиума ЦК КПСС, хранящемся в Российском госархиве новейшей истории, я нашёл записку председателя КГБ СССР В.Семичастного, датированную десятым июля 1962 года и адресованную в ЦК КПСС. Докладывая о нездоровых тенденциях в среде творческих литературных работников, руководитель Комитета госбезопасности сообщал, что «под флагом разоблачения культа личности и его вредных последствий в иносказательной форме, а иногда и с антисоветских позиций критикуется советский общественный и государственный строй» (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 193, л. 9). Семичастный ссылался, в частности, на новые произведения Юрия Бондарева и Григория Бакланова. Он докладывал: «Писатель Бондарев в повести «Тишина» (журнал «Новый мир», №№ 3, 4, 5, 1962 год) с ненавистью описывает образы чекистов, представляет их читателю тупыми, грязными и невежественными, произвольно распоряжающимися судьбами людей.

Писатель Бакланов в повести «Мёртвые сраму не имут» (Советский писатель, 1962 год) создаёт образ чекиста как дилетанта и самонадеянного, глупого человека» (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 193, л. 13).

Но, похоже, к лету 1962 года позиции охранителей в советском руководстве отчасти пошатнулись. Либеральное крыло в какой-то момент оказалось сильнее. Не случайно пленум Московской писательской организации превратился в триумф «прогрессистов».

Главный докладчик по прозе Борщаговский поднял на щит Георгия Владимова, Василия Аксёнова, Юрия Казакова, Анатолия Гладилина и ряд других вызывавших у номенклатурных руководителей Союзов писателей СССР и РСФСР изжогу литераторов. Сославшись на письмо Виктора Конецкого переводчику Жану Каталле, он признал, что его поколение, родившееся в канун октябрьской революции или чуть позже, вырастало в страхе, а молодёжь уже жила в надежде и вере. Правда, Борщаговский не понял, почему новых авторов критика назвала «четвёртым поколением» (уточню, этот термин придумал и ввёл в обиход Феликс Кузнецов, который тогда из кожи вон лез, лишь бы его признали идеологом исповедальной прозы).

Борщаговский взахлёб говорил о Юрии Казакове. Мол, этот писатель «снова возмутил спокойствие рассказом «Адам и Ева» после его великолепного и очень надолго сделанного «Северного дневника» (РГАЛИ, ф. 2464, оп. 3, д. 43, л. 18). Как считал Борщаговский, «в «Адаме и Еве» Казаков по-своему переходит к «злобе дня», теряет библейское спокойствие и уверенность, мечется и ищет вместе со своим героем» (там же, л. 35).

А как высоко оценил Владимова Борщаговский: «Голос Георгия Владимова в хоре молодых – один из самых сильных и обещающих» (РГАЛИ, ф. 2464, оп. 3, д. 43, л. 20).

Много добрых слов было сказано и о Гладилине. «Сила Гладилина не столько в пейзаже или внешнем портрете, – подчеркнул докладчик, – сколько в раскрытии мысли, в саркастическом комментарии, в остром до сатиричности психологическом портрете» (там же, л. 48).

Правда, Борщаговский при этом не назвал ни одно новое имя из числа консерваторов, за исключением разве что Владимира Чивилихина. Да и то, сдаётся мне, на тот момент соратники Борщаговского считали Чивилихина единомышленником Гладилина (они оба вместе под опекой Бориса Панкина работали в «Комсомольской правде»), то есть принимали за своего, а не чужого.

Большую широту продемонстрировал в своём докладе по поэзии Ярослав Смеляков. Он похвалил, к примеру, и Римму Казакову, и Егора Исаева. Но главное было не в этом. Смеляков открыто высказался за поддержку разных течений в поэзии. Он признал право Владимира Фирсова работать в русле традиционной русской поэзии, но и призвал не отвергать опыты в других направлениях. «Каждый, кто создаёт новые формы, – подчеркнул Смеляков, – помогает развитию нового стихосложения и создаёт для него новые перспективы» (РГАЛИ, ф. 2464, оп. 3, д. 43, л. 89).

Потом было много других интересных выступлений. Очень важную мысль высказал, к примеру, Василий Аксёнов. Бросив упрёки газете «Литература и жизнь» за несправедливую статью о романе Юрия Бондарева «Тишина», а также за грубый разнос первого тома «Краткой литературной энциклопедии», он призвал всё писательское сообщество «отказаться от такой недобросовестной вульгаризации» (РГАЛИ, ф. 2464, оп. 3, д. 44, л. 12).

Прекрасно проявил себя Андрей Вознесенский. Он не побоялся одёрнуть содокладчика Ярослава Смелякова. Поэт заявил: «И не надо поучать Беллу Ахмадулину, что у неё не хватает политики в стихах. Красота и высота её поэзии – это прежде всего политика» (РГАЛИ, ф. 2464, оп. 3, д. 43, л. 78).

А как Вознесенский бросился на защиту Бориса Примерова. Вожди «почвенников» умели только болтать. Ну да, Анатолий Софронов, когда делал для выездного секретариата Союза писателей РСФСР доклад о писателях юга России, через запятую назвал имя своего земляка Примерова и даже поставил в пример опубликованное молодым поэтом стихотворение в газете «Литература и жизнь». Но что он сделал для поддержки яркого дарования? Ничего.

Возвысил свой голос в защиту Примерова не охранитель Софронов, а либерал Вознесенский. «Этим летом, – рассказал на пленуме поэт, – Борис Примеров – рабочий из Ростова (вроде биография хорошая, трудовая, положительная) получил двойку на вступительных экзаменах в Литературный институт только за то, что в сочинении на тему «Маяковский и современная советская поэзия» назвал имя, неугодное группочке из приёмной комиссии» (РГАЛИ, ф. 2464, оп. 3, д. 43, л. 80).

Как выяснилось, зарубил Примерова Василий Журавлёв, который всем абитуриентам на экзаменах задавал один и тот же вопрос: кого они ценят из современных поэтов. И не дай бог кому-нибудь было не назвать имя Журавлёва. Человек сразу получал двойку.

Вадим Кожевников добавил, что он по просьбе Вознесенского звонил директору Литинститута, и ему сказали, что Примеров в вступительном сочинении сделал много грамматических ошибок. Но у него возникли сомнения в правдивости разъяснений. Журнал «Знамя», подчеркнул Кожевников, за то, чтобы Примерова приняли в Литинститут.

Ещё я особо отметил бы выступление на московском пленуме критика Раисы Орловой, которая специализировалась на изучении немецкой литературы. По сути, она первой публично призвала коллег к отказу от классовых оценок. Восхитившись работами Петра Палиевского (который, кстати, был очень близок к презираемым либералами критикам Якову Эльсбергу и Александру Дымшицу), Орлова подчеркнула, что защита человечности в мире абстракций, универсалий, в мире буржуазной стандартизации, которая наступает на человека, это есть самое важное.

Эти установки попытался оспорить Дмитрий Стариков. Но его мало кто поддержал.

Охранители не понимали, что случилось. Западники, по мнению консерваторов, несли одну крамолу, а никто из начальства даже не одёрнул их. Многие стали гадать, у кого либералы могли найти мощную поддержку.

На самом пленуме из большого начальства присутствовал один Николай Егорычев, занимавший тогда пост второго секретаря Московского горкома партии. Он теоретически, конечно, мог поддержать новые тенденции. Но вряд ли Егорычев при этом готов был взять на себя всю ответственность.

Значит, команда поступила свыше. Однако из ЦК партии на писательский пленум пришли не самые большие фигуры. Присутствовали заведующий отделом науки, школ и культуры ЦК КПСС по РСФСР Евгений Чехарин, два его инструктора – Нина Жильцова и Сергей Потёмкин – да представитель отдела культуры ЦК КПСС Игорь Черноуцан. Но Чехарин и его сотрудники всегда симпатизировали почвенникам. К либералам был близок только Черноуцан. Однако ни Чехарин, ни Черноуцан не имели полномочий открыто поддержать одно из литературных течений. По всему выходило, что свободный обмен мнений на пленуме разрешил как минимум член Бюро ЦК КПСС по РСФСР Алексей Романов. Но в самостоятельную игру Романова мало кто верил. Партийную дисциплину ещё никто не отменял. По идее, Романов должен был заручиться согласием своего непосредственного начальника. А кто им тогда руководил? Леонид Ильичёв. Впрочем, знающе люди не исключали и версию о причастности к этому процессу и самого Михаила Суслова.

Охранители после пленума явно запаниковали. Сильно приуныл и Поздняев. Симпатизировавший ему критик Григорий Бровман в письме своему коллеге Александру Дымшицу отметил: «Положение у К.И. Позд<няева> сложное, если не сказать трагическое. Он обращается ко многим лицам, но никто не соглашается стать завкритом <…> В редколлегию Позд<няев>не может набрать стоящих люде, да, по-моему, он и не знает кого приглашать. Если он будет просто дублировать «ЛГ», он никому не нужен и от него отвернутся все рсфсровцы, особенно такие, как донцы (которых на этом московском пленуме поносили в разных вариантах) (да и другие). А продолжать занимать особую принципиальную позицию он не может. Не с кем посоветоваться, нет замов, нет писателей вокруг» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 848, л. 14).

Чуть позже, 5 октября 1962 года Бровман в другом письме Дымшицу уточнил: «К.Поздняев пока ещё ничего не сделал, и по моим наблюдениям находится в полупрострации, а Леонид Сергеевич [Соболев. – В.О.] в полной – если судить по его поднятым рукам на московском пленуме» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 848, л. 16).

Правда, сам Поздняев пытался сделать хорошую мину при плохой игре. В письме тому же Дымшицу он краски существенно смягчил. «Московский пленум прошёл в общем-то неплохо, – отметил он, – хотя и были выпады. Посылаю газету, кое-что «усвоишь» дополнительно к тому, что «почерпнул» из «Л.Г.». Вадим Соколов заявил, что его «серьёзно беспокоит постановка критич. отдела в ж. «Октябрь». И вообще, по его мнению, в «Октябре» ничего не осталось от того журнала, который вёл Панфёров, разве только что – публицистика. Огнев назвал Б.Ахмадулину славой России. Он сказал, что в истории литературы русской всегда будут сиять такие имена как: 1. Блок. 2. Маяковский, 3. Ахмадулина. 4. Лермонтов (какая очерёдность! А?) Ярослав Смеляков вёл себя мужественно, огрызался, здорово построил в этом смысле заключительное слово. Но Грибачёву нанёс удар и он, а не только Щипачёв. И всё за то же – за статью в «Мол. гв». Дима [Стариков. – В.О.] выступил очень хорошо. Молодец. Собственно, что и было оценено (ему добавили время. Слушали внимательно, все ждали, не сорвётся ли. А он так-таки и не сорвался!) Я думаю, что ему надо почаще выступать в «ЛиЖ» со спокойными статьями…» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 1746, лл. 16–17).

Позже выяснилось, что часть охранителей, не сумев победить «прогрессистов» в открытой борьбе, занялась подстрекательствами и доносами. Грибачёв бросился за помощью к влиятельном зятю Хрущёва – Аджубею. Кочетов побежал в ЦК ко второму человеку в партии – Фролу Козлову.

Не дремали и чекисты. 13 октября 1962 года председатель КГБ Владимир Семичастный представил очередную справку в ЦК о нездоровых настроениях среди некоторой части интеллигенции. Её содержание долго было неизвестно. Она хранилась в недоступной исследователями Особой папке. Но уже в мае 2014 года я копию этой справки неожиданно обнаружил в открытой части фонда Президиума ЦК КПСС. Семичастный докладывал, что Ярослав Смеляков и ряд других писателей стали отрицать необходимость партийного руководства искусством и литературой (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 193, л.21). Другие, в частности, М.Алигер, А.Штейн, И.Дик, ждали, когда партия выполнит своё обещание, данное после смерти Сталина, и разрешит писателям писать правду, а дожили до того, что вроде начались новые гонения на правду. Семичастный предлагал организовать новую встречу советского руководства с писателями».

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

  

 

 

 

Тревогу председателя КГБ разделил и очень близкий к охранителям заведующий отделом культуры ЦК партии Дмитрий Поликарпов. Его, похоже, напугали итоги московского пленума писателей. 24 октября 1962 года он представил партийному руководству свою справку, в которой специально заострил вопрос о молодых писателях. Партийный функционер писал: «Особое значение имеет в настоящее время вопрос о молодых силах литературы и искусства. По отношению к молодым проявляется подчас предвзятость, огульное недоверие к их политической зрелости. С другой стороны сказывается нежелание разобраться в трудных и сложных процессах развития искусства молодых. Эти сложности и трудности состоят в том, что молодые писатели, активно обращаясь к современности, смело выдвигая острые вопросы действительности, проходят иногда мимо главного содержания народной жизни. Их героями часто выступают юноши, не нашедшие своего места в жизни, а не люди труда, активно строящие коммунизм. Молодой литературе и искусству не хватает иногда широкого подхода к жизни, ясности и глубины понимания главного и решающего в нашей действительности. В творчестве некоторых молодых встречается увлечение формалистическими приёмами, подражание зарубежной моде. Вопрос о содержании и направлении творчества молодых сил литературы и искусства широко обсуждается в настоящее время в печати, он был предметом рассмотрения на пленуме правления московских писателей и выносится на обсуждение пленума правления Союза писателей СССР. Этот вопрос будет также обсуждаться на предстоящих всесоюзных съездах художников и работников кинематографии» (РГАНИ, ф. 4, оп. 18, д. 249, л. 40). Поликарпов, как и Семичастный, тоже выразил пожелание устроить беседу писателей с руководителями партии.

Докладные записки Семичастного и Поликарпова подтвердили, что и в партаппарате, и у силовиков никакого единства в оценках писательского сообщества не было. И в ЦК, и на Лубянке тоже шла своя, правда, большей частью скрытая, борьба между консерваторами и «прогрессистами». Оставалось выяснить, кому симпатизировал Хрущёв.

В писательских кругах многие склонялись к тому, что формирование политики партии в области литературы отошло к Романову, который сумел отодвинуть Поликарпова на вторые роли. Получалось, что функционерам Союза писателей и редакторам литературных изданий следовало ориентироваться на Романова, выступавшего за примирение западников и почвенников.

Поздняев, естественно, догадывался о шатаниях в партаппарате. Но он не мог просчитать, кто победит наверху. Ему, конечно, ближе были охранители. Но на его глазах многие рычаги управления культурой стали переходить в руки либералов.

Поздняев вынужден был начать лавировать. А это не устроило ни почвенников, ни западников. Все требовали от него радикализации, но каждый в интересах своей группы.

В общем газета менялась очень медленно. Радовались лишь единицы. Довольна была, к примеру, Лидия Фоменко. «Саша! – обратилась она 10 октября к Дымшицу. – Поздняев, мне кажется, хорошо работает. К тому же он очень милый человек. Не знаю, видел ли ты результаты моей поездки в Ленинград? Это по отделу Фесенко – Павловского. Такую же примерно зарисовку, как о Германе, сделала и о Слонимском» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 2085).

Но читающую публику абсолютно не трогали пустые заметки Фоменко ни о Германе, ни о Слонимском. Она искала в писательской газете другое – остроту, злободневность, исповедальность… А с этим в «Литературе и жизни» пока ещё было туговато.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

  

 

Тем не менее у Поздняева почему-то возникло чувство, что самое страшное осталось позади. У него появились иллюзии, будто наверху от идеи реформирования газеты «Литература и жизнь» окончательно отказались, а значит, никакой смены главного редактора не будет. Председатель Союза писателей России Леонид Соболев, похоже, не стал Поздняева в этом разубеждать. Более того, он пошёл ему навстречу и по его просьбе внёс 2 октября 1962 года в ЦК КПСС новую записку с просьбой об увеличении тиража «Литературы и жизни». В записке, в частности, говорилось:

«Газета «Литература и жизнь», орган Правления Союза писателей РСФСР, созданная по решению Бюро ЦК КПСС по РСФСР от 4-го декабря 1957 года, за время своего существования сыграла большую роль в сплочении местных писательских сил Российской Федерации, в пропаганде политики в области литературы и искусства, в борьбе за коммунистическую идейность и высокое художественное мастерство произведений литературы.

Таким образом, практика со всей очевидностью подтвердила целесообразность создания газеты писателей Российской Федерации.

Союз писателей РСФСР – самая многочисленная в стране писательская организация, объединяющая более 2800 писателей. Кроме того, в республике существует большое количество литобъединений. С помощью своего печатного органа Правление Союза писателей РСФСР оперативно руководит деятельностью местных отделений Союза, выявляет новые силы, оказывает поддержку начинающим литераторам.

В мае 1963 года состоится II съезд писателей РСФСР. Уже с ноября 1962 года начинаются отчётно-выборные собрания в местных отделениях Союза писателей. В связи с этим роль газеты и её значение возрастают ещё больше.

В 1961 году газете «Литература и жизнь» был установлен тираж 60 000 экз. При этом не было принято в расчёт то, что, имея сравнительно небольшое количество подписчиков, газета пользовалась большим спросом в розничной продаже, что позволяло ей быть рентабельной.

Ограничение тиража рамками 60 000 экземпляров сразу же резко снизило доступ газеты к розничному покупателю, и, кроме того, превратило её из самоокупаемой в убыточную.

Уже в первые месяцы, после того как тираж газеты был сокращён, в редакцию и издательство стали поступать жалобы. В одних письмах говорилось, что почтовые отделения отказывают в приёме подписки на «Литературу и жизнь», ссылаясь на установленный лимит (были случаи возврата денег), в других – выражалось недовольство тем, что газету купить в розницу почти невозможно (она не поступает даже в киоски при Домах творчества Литфонда).

Правление Союза писателей РСФСР просит ЦК КПСС с января 1963 года разрешить печатать «Литературу и жизнь» тиражом в 120 000 экз. Уверенность в том, что такой тираж будет распространён по подписке и в розницу, основывается на реальных фактах» (РГАНИ, ф. 5, оп. 37, д. 108, лл. 159–161).

Правда, это не помешало Соболеву уже через десять дней втайне от Поздняева внести в ЦК партии другие документы – о коренном реформировании «Литературы и жизни». Как бы Поздняев не хотел, но реорганизация газеты была неизбежна.

 

Продолжение следует


Вячеслав ОГРЫЗКО




Поделитесь статьёй с друзьями:
Кузнецов Юрий Поликарпович. С ВОЙНЫ НАЧИНАЮСЬ… (Ко Дню Победы): стихотворения и поэмы Бубенин Виталий Дмитриевич. КРОВАВЫЙ СНЕГ ДАМАНСКОГО. События 1967–1969 гг. Игумнов Александр Петрович. ИМЯ ТВОЁ – СОЛДАТ: Рассказы Кузнецов Юрий Поликарпович. Тропы вечных тем: проза поэта Поколение Егора. Гражданская оборона, Постдайджест Live.txt Вячеслав Огрызко. Страна некомпетентных чинуш: Статьи и заметки последних лет. Михаил Андреев. Префект. Охота: Стихи. Проза. Критика. Я был бессмертен в каждом слове…: Поэзия. Публицистика. Критика. Составитель Роман Сенчин. Краснов Владислав Георгиевич.
«Новая Россия: от коммунизма к национальному
возрождению» Вячеслав Огрызко. Юрий Кузнецов – поэт концепций и образов: Биобиблиографический указатель Вячеслав Огрызко. Отечественные исследователи коренных малочисленных народов Севера и Дальнего Востока Казачьему роду нет переводу: Проза. Публицистика. Стихи. Кузнецов Юрий Поликарпович. Стихотворения и поэмы. Том 5. ВСЁ О СЕНЧИНЕ. В лабиринте критики. Селькупская литература. Звать меня Кузнецов. Я один: Воспоминания. Статьи о творчестве. Оценки современников Вячеслав Огрызко. БЕССТЫЖАЯ ВЛАСТЬ, или Бунт против лизоблюдства: Статьи и заметки последних лет. Сергей Минин. Бильярды и гробы: сборник рассказов. Сергей Минин. Симулянты Дмитрий Чёрный. ХАО СТИ Лица и лики, том 1 Лица и лики, том 2 Цветы во льдах Честь имею: Сборник Иван Гобзев. Зона правды.Роман Иван Гобзев. Те, кого любят боги умирают молодыми.Повесть, рассказы Роман Сенчин. Тёплый год ледникового периода Вячеслав Огрызко. Дерзать или лизать Дитя хрущёвской оттепели. Предтеча «Литературной России»: документы, письма, воспоминания, оценки историков / Составитель Вячеслав Огрызко Ительменская литература Ульчская литература
Редакция | Архив | Книги | Реклама | Конкурсы



Яндекс цитирования