Литературная Россия
       
Литературная Россия
Еженедельная газета писателей России
Редакция | Архив | Книги | Реклама |  КонкурсыЖить не по лжиКазачьему роду нет переводуЯ был бессмертен в каждом слове  | Наши мероприятияФоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Казачьему роду нет переводу»Фоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Честь имею» | Журнал Мир Севера
     RSS  

Новости

17-04-2015
Образовательная шизофрения на литературной основе
В 2014 году привелось познакомиться с тем, как нынче проводится Всероссийская олимпиада по литературе, которой рулит НИЦ Высшая школа экономики..
17-04-2015
Какую память оставил в Костроме о себе бывший губернатор Слюняев–Албин
Здравствуйте, Дмитрий Чёрный! Решил обратиться непосредственно к Вам, поскольку наши материалы в «ЛР» от 14 ноября минувшего года были сведены на одном развороте...
17-04-2015
Юбилей на берегах Невы
60 лет журнал «Нева» омывает берега классического, пушкинского Санкт-Петербурга, доходя по бесчисленным каналам до всех точек на карте страны...

Архив : №25. 20.06.2014

Театрёбра

 Помните злющий критический разворот двухлетней давности в номере 31–32? Сенчин наградил этот жанр, а точнее – уже рубрику, по-царски – «Танком по всходам». С тех пор многое изменилось к лучшему – или просто мне не попадались сборники прозы Московской организации СП РФ. И спасает, как не раз до этого и вообще до нашего поколения, – провинция. Понятие в Постсоветии это условное: ведь образовательного капитала СССР было вложено повсеместно, равномерно столько, что закономерно ждать всходов даже через два десятилетия. Это сперва странновато звучит, но оставим здесь тезисом, а далее раскроем.

Всё же боевые нулевые не прошли зря и даром, как до этого девяностые. По схеме «Герцен разбудил декабристов» сработала преемственность через антитезу: новреализм (я специально пишу без попсового «о», чтобы было похоже на соцреализм – и копирайтик сокращения тут, кстати, исконно мой) родился как отрицание русского литературного постмодерна, нулевые разделились пополам как арена этой борьбы, и вот уже десятые подбираются тоже к своей серединке. Кто же побеждает тут?

Сперва напомню, как складывались наши баталии, победы и поражения – их хронологию. На начало нулевых имелся лишь один вполне сложившийся новреалист – вышеупомянутый Роман. В своей мастерской он вытачивал стило долго, с начала 90-х – и тоже не обходился без созвучий и заимствований. Взять хотя бы миниатюру «бэдыщ-бэдыщ» (забыл титульную версию). Постмодерн и реализм боролись не в лицах писателей (пока), а внутри текстов, в журналах-толстушках. Потом борьба вместе с ростом тиражей и читательского интереса нырнула уже под твёрдые обложки. Вышел в 2006-м «Санькя» – тоже не первый боец, но рубежный (кстати, одновременно с практически на старте незамеченным сборником сенчинской прозы, «Днём без числа», что переиздаётся теперь под иными названиями). И тогда-то обратной перспективой высветились до того изданная, скорее, с постмодерновой обложкой «Ура», и уж в самом дальнем углу начала нулевых – «Манифест и методы радикального реализма». Цветков-младший, выкладывая ещё в первом Фаланстере оное скромное, камуфляжное издание, как извечный симпатизант постмодерна и Лакана – поморщил пухлую щёчку: «Не люблю я этих поз запрещённости». Дело в том, что после запрета на продажу к лавке ОГИ в Потаповском, я счёл уместным создать красную суперобложку (из обычного листа А4), где упомянул Михаила Айзенберга в качестве лютого цензора. Да-да, эта война начиналась с войны за прилавки: в той же лавке первого ОГИ запросто продавался тогда амфорный (чуть не написал «аморфный») Стогофф с байками про НБП, поскольку знал правила игры. А мы хотели установить свои, и установили.

В 2008-м, однако, при общем нашем наступлении на Нацбест и прочие премии – были заметны и внутренние колебания. Если прозаическое явление радреала («Поэма Столицы») как авангарда новреализма, не оставляло сомнений в приверженности стилю, то «Птичий грипп» имел постмодернятинку в составе – почти шахматную, если пролистать главы. Я, кстати, говорил всё это на презентации в «Жести». Повторяю: внутренняя борьба не прекращалась и после условной победы, любой мог качнуться назад. Качнулся туда и Захар со своей «обезьяной» – впрочем, именно это неумелое экспериментаторство осудили даже постмодернисты и знатоки той традиции (Кирилл Решетников, например).

Как раз в момент полного завоевания плацдарма, завоеватели захотели рассеяться, отступить на побывку. «Враг отступает – мы наступаем», решил Елизаров, и устроил термидор. Поникшая было либеральная общественность, вознесла его выше прежних хоругвей – вот же, можем же! (или у вас есть иные версии относительно политангажированности «Русского Букера»?) Связь стиля с политикой на этом этапе была очевидной, хотя в отличие от олдскул-либеро С&П, Михаил был разновидностью анархо-антисоветчика, воспитанной тем самым Цветковым. К концу нулевых новреализм вышел изрядно потрёпанным: вроде победителем, но без видных завоеваний. Зато дорогу читательскому вниманию расчистил – в том числе и переизданию соцреализма. И хоть армия прирастала (Садулаев, Рудалёв и многие-многие, десятки), премиальный контроль за тенденциями остался у либералов, а С&П уже издавались в формате ПСС.

Но в десятых подоспело следующее поколение. Ему и посвящаю данный анализ. Увы, этот анализ бы вышел куда лучше у Михаила Бойко, но он-то и был во многом «барометром тенденции», и попав в либеральное издание автоматически стал врагом новреализма, этаким литературным власовцем (термин тов. Шаргунова, кажется). Захар даже обещал окунуть Мишу головой в унитаз, наш приёмный батяня-комбат. От условностей постмодерна дискурс перешёл в конкретику реализма. Захар и языки за «совок» грозился усекать – однако пока не преуспел. А термины Бойко продолжают бойко булькать – о «йогобогомути» скажем отдельно.

«Театр морд» и «Рёбра» лежат на моём столе рядом с зонтиком и швейной машинкой (шучу). Роман Богословский, наше запоздалое подкрепление – явно выступает не только прозаиком, но и теоретиком, а Платон Беседин – скорее, практиком, келейным исследователем языка. Что предсказуемо, но и приятно, Роман начинает с попрания праха классиков девяностых – повесть «Мешанина». И читается поначалу весело, и даже узнаются за «Балконскими» прототипы, но тут же возникают и призраки наших завоеваний, отечески подбадривая в борьбе с недобитками, но и строго поправляя.

Кстати, поколения тут условны: Роман ровесник С.Шаргунова. Да и я, кстати, ровесник Захара, хотя плетусь немногими, незамеченными книжицами этаким поросячьим хвостиком, иногда теоретически повиливая всей нашей тевтонской «свиньёй». Современная литература в любых направлениях есть так или иначе – дробь, отношение к традиции. После тавтологического явления новреализма это отношение выражается не только в стиле, но скорее и в выборе тем. Писать о писателях дело всегда неблагодарное, но весёлое, а писать о постмодернистах – вдвойне. Поэтому Роман выбирает громкий, надсадный порой жанр фарса. Но при этом почти публицистический реализм его порой проваливается в иронию, хоть и экспроприированную у постмодерна, но чреватую...

Ирония верная слуга, но двуострая – тут прав Дима Кузьмин, предсказуемо не давший ходу тексту по своим коридорцам, – высмеивать литераторов надо не просто свысока, а имея реальное возвышение. И тут без игры по правилам высмеиваемых, увы – никак, не растолкаешь. Так, например, Захар вечно поминая «либеральных друзей» уходил от них всё дальше (правда, в предсказуемо правое издание антисоветчины) – но на первых ступенях их не запугивая. Ибо это всегда дорога по головам, по умам, их надо уметь использовать – если имеешь сверхцель. Роман знает все слабые места постмодерна – и с ходу, живописуя быт литературного кружка (Пелевин в оные был вхож задолго до 90-х), бьёт в эти места репликами самих же постмодернистов. Тут, увы, нарушена позиционность. Да и правила игры надо соблюдать, хотя бы наши – в такие разговоры и мотивации должно вериться. А они, бедняжки, говорят не просто как кандовые реалисты, а как литературные критики старой школы. Такова дань, таков «прибой» новреализма – он закидывает куда-то аж за соцреализм, к Гоголям… И тут становится тоже как-то странновато. За что боролись?

Поразительное сходство «Мешанины» и «Поцелуя Даздрапермы» покойного Бориса Климычева – скорее, спасает, чем топит. Ведь годящийся нам в отцы сибирский писатель тоже отвечал в Томске веяниям, тоже колебался вместе с линией постсоветской литературы, только в его случае это был выбор между историческим романом-реконструкцией (жанр всегда на грани фантастики, что доказал Василий Колташов в «Византийской ночи»)) или же реализмом второй половины ХХ века (событийно). Отрецензированная мною Даздраперма (три года назад) очень похожа жанром, языком, тенденциозностью на «Мешанину» – прежде всего потому, что её герои литераторы. И хоть они не постмодернисты, но вот первый попавшийся диалог, эмоционально и по фразам схожий с репликами, суфлируемыми Романом:

«В некотором царстве, в некотором государстве, не у нас, не на нашем континенте, начальнику дяде Боте надо было создать себе опору – класс собственников. А как? Тут шустряки рыжие, носатые, большеротые подскочили: «Знаем как!..» И пошли байки «На ваучер – две Волги!», «Рынок заработает – заживём…» Отняли у народа деньги. Дядя Ботя поклялся: через месяц цены вниз не пойдут – на рельсы брякнусь!»

Речь тут о другом, но камертон тот же. Об исторически мерзком рассказывать длиннотами неохота. Хочется рассортировать побыстрее и повеселее – так и поступает Роман, игнорируя постулаты реализма, к которому, вроде бы примыкает. Надо сказать, что покопаться во внутренних мирах С&П хотелось давно и многим – и с интересом бы почитали, но фарс этого не позволяет. Есть внешняя сторона, безусловно удачная, наркоманы и алкоголики – говорят, творят, обсуждают, но… Это действительно только морды, маски, под ними пустота – причём, увы, не пелевинская.

Чем брал Пелевин? Как раз умелым, без излишеств обращением с инструментами реализма: читатель не должен догадываться, что окажется в ведре со зловонной «мешаниной» до последнего момента. Разве что мат отпугнёт, но ритм, но деликатность слога – ни за что не выдадут. «Стилисту и стилизатору» согласно аттестации Шаргунова – тут есть чему поучиться.

По словарному запасу и работе с понятиями – видно, что Роман в теме, и торопится растерзать давно уже в унитазах нашистов сгоревший «сорокизм». Постмодернисты в «Мешанине» разговаривают примерно как фашисты в первых советских фильмах о них – заведомо комично, чужими словами о себе. Имена их не запоминаются в силу изменённости, и тут снова хочется достать «Даздраперму» и увидеть в ней Вуллима Тихеева (Вадима Макшеева), так звучно рифмующегося с Устином Макеевым, что трудно поверить в нечитанность этого романа Романом. Однако тираж был ограничен – его и томичи-то прочитали избранные лишь. Тем не менее, именно такой заход, через «Балконских» – привлекает внимание искушённого читателя. Начинается гадание: Пепелов – Пелевин, Макеев – Маканин, Бадов – Радов и т.д. Тут бы и поработать над характерами и в визуальном поле, высмеять, пользуясь известностью читателю – и даже учитывая, что это заведомая выдумка, многие ведь и не виделись ни разу, и сгруппировались ситуативно, лишь в глазах читателей…

Своих коллег Климычев выписал сочно, некоторых я успел повидать за краткое пребывание в Томске, сперва повидать, потом почитать, и говорю без обиняков: тут уж есть чему поучиться. И есть что переиздавать, безусловно – хотя бы как учебник для новых новреалистов. Ведь без них и без их попыток быть лучше, быть «октябрее Октября», никому не нужны и мы, условно первое поколение, вступившее в бой с «литкружком» классиков девяностых.

Кстати, Роман, это всё, постмодерновое развивалось за пределами кружков и, наоборот, в осмеяние таких «совковых» традиций: в изоляции и (что показано верно в «Жёлтом императоре») в нарко-индивидуализме. Ситуация говорливости пьянки, с которой стартует повесть – как раз из реалий Томской областной организации СП (или любой другой провинциальной), а не московских кухонь, где Пепелов подслушивал за косячком свои будущие сюжеты. Как раз попытка увидеть этих деятельных проповедников энтропии в коллективе (вопреки идейности автора) – социалистична по духу своему. Представить их на партсобрании, с докладами, где вместо графина с водой коньяк, а вместо ковша с огнедышащей сталью ведро с дерьмом – это весело. Это почти как было у группы Kiss на самом деле: так они мстили недругам в медиа, обливая своими испражнениями в ответ на нелестную прессу. Но здесь-то метафора куда прозрачнее и занимает многовато места: таки да, помои на голову. Но будь они такими наивными и вместе с тем организованными – не было бы постмодерна как чёрной дыры, как зияющей суммы пустот. «П-перчёного, остренького хотят», как отвечал на вопрос видения литспроса Сорокин. Они искренне считают, что после века соцреализма надо рубить книги проклятых коммуняк и делать всё не так. Наше отрицание их отрицания, однако, выводит на новый уровень, а не возвращает в дореволюционность – вот какой важный я тут политический оставляю крючок. И подбрасываю контрольный вопросик: насколько исчерпывающей в вышеупомянутой баталии может быть одна метафора, развитая в сюжет?

Да: то, что в книге молодого и по-хорошему дикого, неприрученного то есть издательства рассказы следуют за повестью – безусловно ход грамотный. Они разнообразны и разноплановы, тут уже хорошо взвешен стиль и порой показывается мастерство. Вот за рассказы Левый Фронт при моём скромном посредничестве и наградил Романа в ежегодном конкурсе на премию им. Демьяна Бедного. И Платона Беседина тоже.

Но и тут, конечно, не без «родимых пятен» – метафизических причин насморка и прочего. В реальных сюжетных линиях, что приятно, но…

Хоть книга «Рёбра» и названа скромно сборником рассказов, в ней тоже встречаются почти повести – как, например, «Последняя крепость». Трогательная, без излишеств история, в чём-то напомнившая мне «Старика и море», только здесь отец и сын, и внешний мир людской – врагом…

Если «Крещение рыбой» – стартовый рассказ с юморком, то тут серьёзность даже не приходится возбуждать в читателе, он сам становится серьёзен, прежде чем короткий сюжет приводит к развязке со стрельбой. Конечно, когда в любом произведении есть ребёнок – включается априорная эмпатия, но здесь и за отца «вписываешься». Излишество, пожалуй, тут лишь одно – богоискательство, причём там, где в краткофразности ему и места, казалось бы, нет.

Книга причудливо разделена на части: «Глина», «Песок», «Зёрна»… Как тут не вспомнить «Про зёрна, факел и песок» летовские? Однако вместо факела тут крест. И повод вернуться к «йогобогомути». Что поделаешь, общим знаменателем форвардов новреализма стала набожность – Захар это доказывает последней «Обителью» патриота, Сергей уже в «Книге без фотографий» обращается к боженьке нередко, Роман колеблется, и он тут, пожалуй, последний наш оплот. Вот и «проданной веры второй эшелон» новреалистов решил, что бить безнравственный постмодерн стоит крестом.

Так уж сложилось: либеральная веточка общества, унаследовав атеизм от своих идейных предшественников и врагов, от нас, коммунистов, полностью отразилась в постмодерне. Она ведь искала этого отражения, искала новых обоснований себя и своего образа жизни в 90-х. Это, однако, не был уже атеизм – это был и пелевинский буддизм и чёрт ещё знает что, но именно как плюрализм этакий, сохраняющий право постебаться и над совестью с помощью свободы совести. Самый простой ответ на это вавилонское броуновское движение – святой водицей побрызгать и в реализм оборотить. Но ничего и никогда в обществе, а тем более в литературе так просто не делается. Набожность стала настолько общим местом в нынешнем Союзе писателей РФ и в области тенденций книгоиздателей – что страшно, ей-богу страшно, поиски чудес и явления оных в прозе учащаются, как сейсмические толчки.

Сибирцев вон целую триаду идеологически правильных бестселлеров выпустил (рецензии за мной). Понятно, что правящему классу это на руку, посему и сборник «Красная стрела», изданный силовигархом Якуниным и его РЖД – тоже рад вагонному бредочку нашего комбата, с видением новоприставившегося проводника... Вот и голодомор как тема финального рассказа (замри, Амели Нотомб!) возникает у Платона как-то логично после богоискательства, и антикоммунизм как-то сам напрашивается – трупы едят, каннибализм, вот этот ваш большевизм! Замыкается кружок: то, над чем в облике постмодерна смеялся Роман, в шершавой шкуре реализма снова стучится к читателю. Антиномии Эпохи, недоступные чистому неполитизированному разуму. Плохо закопали!.. Ну да мы, соцреалисты-коммуняки – самые гуманные, мы за вами ещё поглядим, прежде чем решать, что нам истина дороже... Чему же удивляться (и с Украиною многажды в «Свободной Прессе» прощаться), Платон, когда майдауны валят статую Ленина – не ваших ли рассказов начитались? Писательство дело архиответственное.

Бурлит, клокочет стихия общественных идей – они конкурируют куда веселее отдельных авторов. И хочу я сказать на прощание пополнению нашему: и набожность простим, если напишете убедительно (это у Платона с минимализмом предложений выходит лучше), и покритикуем, и наградим. Вы, главное, пишите, идите – а верна ли была наша «дорога нулевых», увидим вместе.


 

Р.Богословский. Театр морд, М.:Дикси-пресс, 2013

П.Беседин. Рёбра, М.:Дикси-пресс, 2014


 


Дмитрий ЧЁРНЫЙ




Поделитесь статьёй с друзьями:
Кузнецов Юрий Поликарпович. С ВОЙНЫ НАЧИНАЮСЬ… (Ко Дню Победы): стихотворения и поэмы Бубенин Виталий Дмитриевич. КРОВАВЫЙ СНЕГ ДАМАНСКОГО. События 1967–1969 гг. Игумнов Александр Петрович. ИМЯ ТВОЁ – СОЛДАТ: Рассказы Кузнецов Юрий Поликарпович. Тропы вечных тем: проза поэта Поколение Егора. Гражданская оборона, Постдайджест Live.txt Вячеслав Огрызко. Страна некомпетентных чинуш: Статьи и заметки последних лет. Михаил Андреев. Префект. Охота: Стихи. Проза. Критика. Я был бессмертен в каждом слове…: Поэзия. Публицистика. Критика. Составитель Роман Сенчин. Краснов Владислав Георгиевич.
«Новая Россия: от коммунизма к национальному
возрождению» Вячеслав Огрызко. Юрий Кузнецов – поэт концепций и образов: Биобиблиографический указатель Вячеслав Огрызко. Отечественные исследователи коренных малочисленных народов Севера и Дальнего Востока Казачьему роду нет переводу: Проза. Публицистика. Стихи. Кузнецов Юрий Поликарпович. Стихотворения и поэмы. Том 5. ВСЁ О СЕНЧИНЕ. В лабиринте критики. Селькупская литература. Звать меня Кузнецов. Я один: Воспоминания. Статьи о творчестве. Оценки современников Вячеслав Огрызко. БЕССТЫЖАЯ ВЛАСТЬ, или Бунт против лизоблюдства: Статьи и заметки последних лет. Сергей Минин. Бильярды и гробы: сборник рассказов. Сергей Минин. Симулянты Дмитрий Чёрный. ХАО СТИ Лица и лики, том 1 Лица и лики, том 2 Цветы во льдах Честь имею: Сборник Иван Гобзев. Зона правды.Роман Иван Гобзев. Те, кого любят боги умирают молодыми.Повесть, рассказы Роман Сенчин. Тёплый год ледникового периода Вячеслав Огрызко. Дерзать или лизать Дитя хрущёвской оттепели. Предтеча «Литературной России»: документы, письма, воспоминания, оценки историков / Составитель Вячеслав Огрызко Ительменская литература Ульчская литература
Редакция | Архив | Книги | Реклама | Конкурсы



Яндекс цитирования