Архив : №25. 20.06.2014
Охранители и либералы: в затянувшемся поиске компромисса
ВМЕШАТЕЛЬСТВО СТАРОЙ ПЛОЩАДИ,
или Тайные роли Михаила Суслова
Среди историков до сих пор нет единого мнения о том, кто же в ЦК партии настоял на реформировании газеты «Литература и жизнь» в еженедельник «Литературная Россия». Одни полагают, что все вопросы, связанные с «Литературой и жизнью», решал исключительно Алексей Романов, получивший на это от своего непосредственного руководителя – секретаря ЦК по идеологии Леонида Ильичёва полный карт-бланш. Другие утверждают, что Романов, как и Ильичёв, не был самостоятельной фигурой и всеми процессами дирижировал предпочитавший всегда оставаться в тени Михаил Суслов, отпраздновавший в конце 1962 года своё 60-летие. А как было в реальности?
Долгое время в российской и зарубежной печати Михаила Суслова представляли в основном как ортодокса, отвергавшего любую живую мысль и не приемлевшего никаких реформ. Так, в 1961 году у нас перевели на русский язык книгу американского журналиста Гаррисона Солсберси «В Москву и дальше», но почему-то в советское издание не была включена одиннадцатая глава, представлявшая советскую верхушку. Американец считал Суслова самой загадочной фигурой в советском руководстве. По его мнению, Суслов был тенью прошлого, которая якобы пыталась вернуть страну к советским временам и отрицала прогрессивные тенденции. Иных оценок придерживался Александр Солженицын. Ему Суслов представлялся «законсервированным в Политбюро свободолюбцем». Ещё одну точку зрения высказали в 1974 году художник-авангардист Элий Белютин. Вместе со своими коллегами он полагал, что Суслов, «подчинив своему административному руководству всю советскую культуру», прививал «советскому народу неверие в свои творческие силы, нигилизм» (Аппарат ЦК КПСС и культура. 1973–1978. Документы. Том 1. М., 2011. С. 441). А в контексте романа Ивана Шевцова «Набат» Суслов и вовсе выходил лютым ненавистником русского народа. Писатель утверждал, что за многими решениями этого партийного деятеля стояла его жена, отличавшаяся якобы русофобскими взглядами. В своём романе «Набат» Шевцов жену Суслова вывел под именем Елизаветы Ильиничны. А самого Суслова, фигурирующего в книге под именем Мирона Андреевича Серова, писатель прямо обвинил в покровительстве сионистам. А как было в реальности?
В официальной биографии Суслова утверждалось, будто он происходил из крестьян. Но знающие люди говорили о другом – о принадлежности его предков к духовному сословию. Мол, именно это помогло ему после войны выдвинуться при Сталине (намёк на то, что вождь вообще-то сам пришёл в революцию из семинарии).
Я думаю, Сталин или его ближайшее окружение обратили внимание на Суслова ещё до войны, иначе вряд ли бы его тогда бросили на юг страны, имевший стратегическое значение.
В отличие от многих партийных руководителей своего времени Суслов имел приличное образование. Вспомним, за плечами Жданова были всего лишь реальное училище в Твери, несколько месяцев занятий в сельхозинституте и школе прапорщиков, Маленков так и не осилил Бауманского училища, Фурцева после ФЗУ кое-какие вершки почерпнула на курсах Аэрофлота, Николай Игнатов в своём багаже имел церковно-приходскую школу и кружок марксизма-ленинизма, а Андреев, кажется, вообще нигде не учился, бегал мальчиком в трактире и потом сразу шагнул в революцию. Но отсутствие фундаментального образования всем этим в общем-то недалёким чинушам не помешало впоследствии вершить судьбами миллионов людей.
Суслов не то чтобы был вылеплен из другого теста. Но он хотя бы получил в Московском институте народного хозяйства им. Плеханова и в аспирантуре Института экономики при Комакадемии базовые знания. Кстати, одно время Суслов преподавал в Промышленной академии, где учились жена Сталина Надежда Аллилуева и Никита Хрущёв. Но вряд ли у него уже тогда сложился альянс с Хрущёвым. К тому же Хрущёв глубоко проблемами народного хозяйства вплоть до конца 40-х годов не занимался. В 20-е и 30-е годы он жил в основном одними лозунгами. А Суслов уже к началу первой пятилетки имел не книжные, а реальные представления о возможностях советской экономики.
В этом плане интересно сопоставить Суслова с другими фигурами из советского руководства 50–70-х годов, особенно с теми, кто претендовал на первые роли в управлении государством – Фролом Козловым, Александром Шелепиным, Дмитрием Полянским, Андреем Кириленко и даже Леонидом Брежневым. Почти все они, как и Хрущёв, были отменными словоблудами, но в экономике мало что соображали. За исключением разве что Алексея Косыгина. Нет спора: Косыгин как экономист, безусловно, был посильней Суслова.
Весной 1931 года Суслов получил назначение в аппарат Центральной контрольной комиссии ВКП(б) и Наркомата рабоче-крестьянской инспекции (ЦКК–РКИ). Спустя два года его включили в комиссию по партийной чистке в Уральской области. Непосредственно комиссией руководил тогда Борис Ройзенман. В чём заключались функции именно Суслова, достоверно до сих пор неизвестно (большая часть архивных фондов с материалами начала 30-х годов всё ещё не рассекречена). Однако уже на закате горбачёвской перестройки критик либерального толка Валентин Оскоцкий, опираясь на некоторые косвенные данные, пришёл к выводу о том, будто Суслов выдвинулся в 1933 году якобы за счёт раскрутки дела о Павлике Морозове.
Сама трагедия случилась в сентябре 1932 года в далёкой уральской деревне Герасимовка. Павлик Морозов заложил своего родного отца, который не пожелал ради каких-то высоких идей задарма отдать государству запасы зерна. За сокрытие продовольствия последовал расстрел. В деревне донос сына на отца никто не одобрил и не простил. Павлика Морозова потом свои же и убили.
Уже в 2007 году журналист Елена Ямпольская писала: «Мы никогда не узнаем, что случилось в Герасимовке на самом деле. Говорят, Трофим, не выдержав семейной жизни с Татьяной, матерью четырёх его сыновей, ушёл к соседской молодухе. Татьяна пыталась его вернуть. Подучила Пашку припугнуть отца – настучать на него в ОГПУ: так и так, будучи председателем сельсовета, выдавал ссыльным кулакам фальшивые справки, чтобы те могли вернуться на родину. Татьяна думала – мужа постращают, и он приползёт домой побитым псом. А Трофиму дали 10 лет лагерей. Отсидел всего год – после процесса над убийцами сыновей его «на всякий случай» расстреляли. Как и тех, кого признали виновными в убийстве, – деда Павлика, Сергея Морозова (ему был 81 год), 80-летнюю бабушку Ксению – за недоносительство, дядю 70 лет от роду и двоюродного брата, не дожившего и до двадцати. На них эта кровь или нет, Бог знает» («Известия», 2008, 30 августа).
Суслов, по словам критика Оскоцкого, превратил трагедию в фарс. Оскоцкий заявил, что дело Павлика Морозова «попало в руки цитатно подкованного инструктора, который и создал вокруг него пропагандистский бум, заострил и раздул идеологически, поднял на недосягаемо принципиальную высоту «классовой борьбы в деревне», конечно же, обострившейся с ликвидацией кулачества как класса» (Оскоцкий В. Главный идеолог застоя // Советские профсоюзы. М., 1990. № 9/10. С. 93).
Поясню: в ходе инспекции по Уральской области Суслов объявил Павлика Морозова мучеником за идею и примером для молодёжи. Закрутилась мощная пропагандистская кампания.
Кстати, не случайно в начале 50-х годов многие авторы посредственных с художественной точки зрения произведений о Павлике Морозове получили Сталинские премии, и первым был поощрён служивший у Колчака, но потом переметнувшийся к большевикам посредственный рифмоплёт Степан Щипачёв.
Не повезло лишь Виталию Губареву, который ещё в 1932 году опубликовал в газете «Колхозные ребята» беспомощную агитку «Один из одиннадцати». Уж как Суслов помогал ему в 1947–1953 годы: и на большие должности в молодёжной печати продвигал, и регулярные переиздания книг обеспечивал. Но писатель сам постоянно рубил сук, на который его подсаживали: по-чёрному пил. В 1951 году Сергей Михалков, желая угодить Суслову, попробовал протолкнуть Губарева в Союз писателей. Но против выступила даже жена «дяди Стёпы» – Наталья Кончаловская, которая ужаснулась обилию в детской повести «Павлик Морозов» крови и натуралистических сцен (РГАЛИ, ф. 631, оп. 39, д. 1676, л. 48). Поэтому Губарева приняли лишь кандидатом в члены Союза писателей. Но Михалков на этом не успокоился. Он потом организовал выдвижение создателя лживой легенды о Павлике Морозове на соискание Сталинской премии. Возмущённые коллеги в ответ забросали Фадеева жалобами. Губареву припомнили трёх жён, жуткое пьянство, зверские избиения родни и прочую бытовуху. Но Фадеев сам страдал алкоголизмом. Жалобами занялся его помощник Сергей Преображенский, который ничего не знал о высокопоставленном покровителе Губарева. Были отправлены запросы в «Пионерскую правду» и «Комсомольскую правду» с просьбой уточнить, за что оттуда писателя увольняли в 1947 и 1949 годах. Так кто ж всю правду рискнул сказать?! Тот же главный редактор «Комсомолки» Дмитрий Горюнов прекрасно знал, что от многих неприятностей Губарева часто спасал Суслов. Поэтому он дипломатично ответил Преображенскому, что в апреле 1949 года Губарев был освобождён от работы в «Комсомолке» решением ЦК ВЛКСМ, а за что – уточнять не стал (РГАЛИ, ф. 631, оп. 39, д. 1676, л. 48). В общем, Суслов от идеи поощрить Губарева Сталинской премией вынужден был отказаться. Но совсем спившегося литератора он не бросил. Под его нажимом Николай Погодин взял Губарева к себе заместителем в журнал «Театр», а Михалков потом продавил перевод этого конъюнктурщика из кандидатов в члены Союза писателей (правда, перед этим пришлось преодолеть сопротивление Евгения Габриловича, который на приёмной комиссии заявил, что Губарев – «это абсолютный середняк, не выше среднего, у него много заимствований, например, фантастическая сказка «Королевство кривых зеркал» – это Юрий Олеша», РГАЛИ, ф. 631, оп. 39, д. 1676, л. 40).
После Урала Ройзенман взял с собой Суслова в инспекцию по Черниговской области. Но какими методами «чистильщики» партийных кадров действовали на Украине, тоже пока ничего достоверно не установлено (все ждут, когда, наконец, рассекретят все фонды хотя бы партийных архивов).
Уже в 1976 году известный советолог Абдурахман Авторханов утверждал: «Суслов был до войны координатором НКВД и партии сначала в аппарате ЦКК, а потом и в комитете партконтроля при ЦК» (Авторханов А. Загадка смерти Сталина. Франкфурт-на-Майне, 1976. С. 28).
До сих пор не совсем понятно, почему в 1937 году Суслова из Москвы перевели в Ростов-на-Дону. Учитывая ту должность, которую он занимал в столице, следовало ожидать, что в Ростове ему должны были предложить как минимум пост второго секретаря обкома партии. А его назначили всего лишь заведующим отделом. Вторым Суслов стал лишь в марте 1938 года.
Кстати, именно в тридцать седьмом году Суслов сам чуть не попал под каток репрессий. Кто-то из руководителей НКВД обвинил его в попустительстве врагам. Он как представитель Центра должен был провести в Ростове выборы нового первого секретаря обкома партии. На пленуме обкома Суслов озвучил ту фамилию, которую ему назвала Москва. А этого человека буквально через три дня после избрания арестовали. Чекисты козлом отпущения в той истории хотели сделать Суслова.
По одной из версий, спас Суслова бывший помощник Сталина – Борис Двинский, руководивший одно время особым сектором ЦК ВКП(б). Он потом стал первым секретарём Ростовского обкома партии, а Суслова сделал вторым.
Летом 1938 года Суслов был выдвинут (видимо, по должности) кандидатом в депутаты Верховного Совета России. Вместе с ним от Дона, но по другим округам, Москва предложила избрать депутатами также Анастаса Микояна и жену Молотова – Полину Жемчужную. И Микоян, и Жемчужная в связи с этим приезжали в Ростов. Суслов их сопровождал в поездках по Дону и, кажется, сумел произвести на московских гостей хорошее впечатление. Не исключено, что это с их подачи Сталин в феврале 1939 года перебросил Суслова в Ставрополье, но уже на роль первого секретаря Орджоникидзевского крайкома партии (вместо снятого с работы Д.Г. Гончарова).
Суслов, естественно, знал, что в Москве уже осудили ежовщину. Поэтому он, когда перебрался в Ставрополье, то первым делом предложил пересмотреть прежние решения о репрессиях. Но доставшиеся ему от Гончарова кадры, не уловив веяний времени, обвинили нового первого секретаря крайкома партии в потакании врагам народа. Так, Кагановическая районная партийная конференции Ставрополья потребовала снять всё бюро крайкома вместе с ним.
Потом началась война. По должности Суслов вошёл в Военный Совет Северной группы войск Закавказского фронта. В состав этой группы одно время входила 18-я армия, начальником политотдела которой был полковник Брежнев. Так что теоретически альянс Суслова с Брежневым мог сложиться уже тогда. Правда, в отличие от Брежнева Суслов никогда себя как военного деятеля не выпячивал. Он вообще не любил рассказывать о своём участии в войне. Видимо, ему было что скрывать. До сих пор ведь неизвестна степень его причастности к депортации карачаевцев, когда в ночь на 2 ноября 1943 года 60 тысяч сотрудников НКВД выселило из своих аулов 68 938 карачаевцев. Сохранилось лишь изложение выступления Суслова на одном из собраний актива Черкесской автономной области в 1943 году. Якобы он заявил: «Мы выжили карачаевцев из горных ущелий. Теперь надо выжить отсюда их дух».
Но в войну у Суслова мог возникнуть альянс не только с Брежневым. Авторханов в 1976 года в своей монографии «Загадка смерти Сталина» утверждал, что ещё в 1943 году Суслов тесно сошёлся с Лаврентием Берия, который отвечал за депортацию карачаевцев.
Дальше опять сплошные непонятки. 14 ноября 1944 года Суслов вдруг получил назначение в Прибалтику: он возглавил Бюро ЦК ВКП(б) по Литве, получив чрезвычайные полномочия. Поскольку многие архивы до сих пор закрыты, сейчас трудно утверждать, как Суслов воспользовался новым мандатом. По одной версии, он страшно лютовал и выступал против любых компромиссов с «лесными братьями». Якобы в Литве его именовали вторым палачом (первым палачом многие считали Михаила Муравьёва, подавившего выступления литовцев в 1863 году). По другой – он большую часть времени проводил не в Литве, а в Москве и позволил Антанасу Снечкусу сохранить в республике преобладание литовского населения и предотвратить массовое переселение в Литву рабочих кадров из других регионов страны. Точно же известно одно: в июле 1945 года Берия направил записку Сталину, Молотову и Маленкову, в которой утверждалось, что Суслов вместо реальных дел якобы увлёкся демагогией. «Выступления т. Суслова на пленумах ЦК и различных совещаниях носят наставительный характер, – цитировал эту записку в 1989 году генерал-майор В.Ф. Некрасов. – К этим речам местные руководители так уже привыкли, что не обращают на них внимания… Лично т. Суслов работает мало» («Комсомольская правда», 1989, 29 сентября). Однако вождь этому документу хода не дал.
В Москву Суслова вернули в марте 1946 года. Его ввели в Оргбюро ЦК. А уже через несколько недель, 13 апреля Сталин доверил ему в аппарате ЦК созданный в 1943 году отдел внешней политики, который после роспуска Коминтерна возглавлял лидер болгарских коммунистов Георгий Димитров.
Некоторые наши историки (например, Алексей Волынец) утверждали, что своим выдвижением Суслов был обязан исключительно Андрею Жданову, который после войны какое-то время считался чуть ли не вторым человеком в партии. Но это не совсем так. Сталина уже тогда очень обеспокоило сильное возвышение Жданова, и вождь был не прочь подыскать замену своему недавнему фавориту. Но моментально осуществить кадровую революцию не представлялось возможным.
Михаил Суслов: выдвиженец Андрея Жданова или Георгия Маленкова?
Другую версию выдвинул в 1976 году Авторханов. По его мнению, Суслов был ставленником Маленкова и Берии, которые после войны всячески стремились к ослаблению влияния Жданова (Авторханов А. Загадка смерти Сталина. Франкфурт-на-Майне, 1976. С. 73–74). Но Авторханов, похоже, заблуждался.
По некоторым данным, Суслова порекомендовал Сталину Отто Куусинен. Когда-то этот бывший финский революционер входил в тройку руководителей Коминтерна и лично готовил в 1923 году восстание рабочих в Германии, кончившееся полным крахом. Через него и Осипа Пятницкого шло финансирование иностранных партий. Потом идея мировой революции утратила свою актуальность, и Куусинен помог Сталину очистить аппарат Коминтерна от влиятельных сторонников Троцкого. По логике, когда мавр сделал своё дело, его следовало убрать или оттеснить. А Сталин Куусинена не тронул, хотя арестовал его вторую жену, работавшую в военной разведке. Не думаю, что ему так нужен был опыт Куусинена по ведению подрывных действий. Тем более что этот опыт не привёл к положительным результатам ни в Германии в 1923 году, ни в Финляндии в 1940 году. Куусинен, видимо, остался в живых из-за своих обширных связей в Европе и из-за тайных финансовых операций.
В узких кругах Куусинена считали глазами и ушами Сталина в Европе. Он, как говорили знающие люди, выполнял роль негласной личной разведки советского вождя. Это по его совету Сталин поставил в 1943 году во главе нового отдела внешней политики ЦК ВКП(б) бывшего руководителя Коминтерна Димитрова, и он же, судя по всему, присмотрел Суслова.
Зачем же Сталин с подачи Куусинена бросил Суслова на отдел внешней политики? Хотел подготовить ещё одного возможного руководителя советской дипломатии? Вряд ли. На дипломатическом фронте его, похоже, вполне устраивал Андрей Вышинский.
Суслова, видимо, готовили совсем к другой роли, которая требовала опыта в самых разных сферах жизни. В отделе внешней политики ЦК он, видимо, должен был понять методы и способы влияния на международные дела, обзавестись нужными контактами в зарубежных коммунистических и рабочих партиях и найти общий язык с разведкой. Постаревший и не такой уже мобильный Куусинен, видимо, должен был за это время передать своему более молодому соратнику связи с иностранными агентами, через которых велось снабжение зарубежных коммунистов деньгами. Не случайно одно время ходили слухи о том, что под контроль нового руководителя отдела внешней политики ЦК перешла валютная часть партийной кассы.
Кстати, не тогда ли Суслова впервые познакомили с писателем Ильёй Эренбургом, который считался нашим агентом влияния на Западе и выполнял в Европе многие деликатные поручения советского руководства?
До сих пор о многих тайных миссиях Суслова мало что известно. Достоянием общественности стала лишь позиция Суслова по еврейскому вопросу. Судя по опубликованным архивным материалам, именно он в сентябре 1946 года инициировал разгон Еврейского антифашистского комитета. Сохранилась его записка секретарям ЦК Андрею Жданову, Алексею Кузнецову, Николаю Патоличеву и Георгию Попову, датированная 19 ноября 1946 года. «Основной порок в деятельности Еврейского антифашистского комитета в настоящее время состоит в том, – докладывал Суслов, – что она приобретает всё более националистический, сионистский характер и объективно способствует усилению еврейского реакционного буржуазно-националистического движения за границей и подогреванию националистических, сионистских настроений среди некоторой части еврейского населения в СССР» (Государственный антисемитизм в СССР. От начала до кульминации, 1938–1953. М., 2005. С. 85). Суслов обвинил руководство ЕАК в политической близорукости, в искажении ленинско-сталинских идейных позиций и в подыгрывании буржуазному еврейскому сионизму и буддизму. По его мнению, этот комитет следовало ликвидировать. Однако никаких репрессий он не предлагал. Тем не менее позже некоторые историки, отталкиваясь от подписанной им 19 ноября 1946 года записки, объявили руководителя отдела внешней политики ЦК главным разработчиком и проводником антисемитской политики советского государства в послевоенное время.
В начале 1947 года Суслов возглавил другое ключевое подразделение в аппарате ЦК – управление по проверке партийных органов, которое официально курировал секретарь ЦК Николай Патоличев. По одной из версий, Сталин продолжал готовить его к какой-то важной миссии, которая требовала опыта работы в разных сферах и доступа к самой разнообразной информации, как правило, конфиденциального характера. Вождь понимал, что просто так ни партийный аппарат, ни тем более спецслужбы абсолютно всё ему никогда не докладывали и наверняка что-то утаивали от него. Значит, следовало пусть на время усилить ещё один орган, способный просветить костяк руководящих кадров.
Но по другой версии, новое назначение и усиление полномочий Суслова объяснялось совсем другими причинами. Сталин был очень обеспокоен ростом противоборства между Ждановым и Маленковым. Эти деятели претендовали на негласную роль второго человека в стране и упорно друг друга подсиживали. В начале 1946 года верх начал одерживать вроде Жданов, добившийся даже удаления Маленкова на несколько месяцев из Москвы. Тому вменили ошибки в управлении авиапромышленностью и чуть ли не развал военно-воздушных сил. Жданов вернул себе полномочия главного идеолога и частично – через Кузнецова – поставил под свой контроль кадры и спецслужбы. Но Маленков вскоре переиграл соперника, раздув дело о ленинградских журналах и писателях, заодно заронив у вождя подозрения в отношении ленинградских и московских властей. Суслов должен был выяснить, кто говорил вождю правду, а кто ради собственной карьеры лукавил.
Заняв должность руководителя управления ЦК по проверке партийных органов, Суслов убедился в том, что Патоличев зачастую действовал в интересах Маленкова. Поэтому уже в мае 1947 года Патоличева удалили на Украину, а Суслов, наоборот, к прежним полномочиям получил ещё и должность секретаря ЦК. Теперь в ЦК стало шесть секретарей: Иосиф Сталин, Андрей Жданов, Алексей Кузнецов, Георгий Маленков, Георгий Попов и Михаил Суслов.
Резкое усиление полномочий Суслова очень встревожило как Жданова, так и Маленкова с Берией. Но максимум, что мог сделать Берия, это арестовать одного из влиятельных сотрудников Агитпропа ЦК специалиста по западным литературам Бориса Сучкова, входившего в окружение набиравшего силу нового секретаря ЦК. В августе 1947 года министерство госбезопасности обвинило Сучкова в передаче американцам секретной информации о голоде в Молдавии и разработках советского оружия. Но в реальности Берия хотел получить от него убойный компромат на Суслова.
Сучков понимал, что заговори он и дай показания, то вряд ли бы дожил даже до суда. Таких свидетелей оставлять было не принято. Поэтому он во время следствия молчал.
Эта тактика себя оправдала. Сучков избежал расстрела, его сослали в лагерь, а после смерти Сталина выпустили на свободу. Суслов этого не забыл. Он потом помог Сучкову устроиться на должность заместителя главного редактора в журнал «Знамя», а затем сделал его директором Института мировой литературы и академиком.
Тем временем до Сталина дошли слухи о серьёзных проблемах, которые возникли в Агитпропе ЦК. Часть сотрудников аппарата совсем не занималась своей основной работой, а скупала антиквариат, картины и драгоценности, приобретала квартиры, искала доходы на стороне – в институтах и издательствах. Числясь на ставках в 1800–2200 рублей, они реально в месяц получали по восемь-девять тысяч рублей.
Суслов должен был проверить все слухи и выяснить, действительно ли Жданов утратил контроль над Агитпропом. Именно поэтому 17 сентября 1947 года Сталин назначил его новым руководителем Управления пропаганды и агитации, сохранив за ним также пост секретаря ЦК. Суслов получил такие полномочия, которые его предшественнику Георгию Александрову даже не снились.
Суслов первым делом удалил из Агитпропа почти всех заместителей Александрова. Так, Александра Еголина он сплавил директором в Институт мировой литературы, Михаила Иовчука отправил в Белоруссию, а Петру Федосееву поручил сосредоточиться на журнале «Большевик».
Конечно, Жданову это не понравилось. Но что он мог сделать? Разве что навязать Суслову в качестве первого заместителя своего человека – Дмитрия Шепилова, редактировавшего до этого в газете «Правда» отдел пропаганды.
Шепилов потом вспоминал, как напутствовал его Жданов. «Начальником, – предупредил Жданов, – предполагается оформить М.А. Суслова, но он будет отвлечён другими делами, так что фактически вам придётся вести всё дело» (Шепилов Д. Непримкнувший. М., 2001. С. 89).
Как трактовать это напутствие Жданова? Одно из двух: или Жданов уже знал о том, что Суслов направлен в Агитпроп временно – для получения некоего опыта и информации, с тем, чтобы в ближайшей перспективе занять новый, более важный пост, или же Жданов сразу давал своему выдвиженцу понять, чтобы тот в своей работе изначально ориентировался только на него, но никак не на Суслова.
Но и Суслов был не лыком шит. Он очень скоро, что называется, обложил Шепилова своими людьми. При нём в Агитпроп на руководящие позиции были приглашены бывший главный редактор «Известий» Леонид Ильичёв, литературовед Фёдор Головенченко, музыковед Борис Ярустовский, другие специалисты.
Окружение Суслова в Агитпропе ЦК ВКП(б):
Дмитрий Шепилов, Леонид Ильичёв и Владимир Кружков
В Агитпропе Суслов начал с изучения кадров центральных газет и издательств, а также Союза писателей и других творческих организаций. В фондах Российского государственного архива литературы и искусства я нашёл десятки характеристик на писателей, которые были составлены в 1947–1948 годах исключительно по его запросам. Сошлюсь на одну из них, данную в начале декабря 1947 года Александром Фадеевым очеркисту Николаю Атарову. На копии характеристики кто-то сделал пометку: «Послано в ЦК ВКП(б) 4.XII.1947 г. тов. Суслову» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 39, д. 410, л. 104).
Как и предвидел Жданов, руководил Суслов Агитпропом недолго. Вскоре он передал Агитпроп Шепилову, а сам, как секретарь ЦК, сосредоточился прежде всего на вопросах внешней политики и отчасти на кадровых вопросах, частично отобрав хлеб у Алексея Кузнецова.
Но Шепилов к самостоятельной роли оказался не готов. Возглавив Агитпроп, он сделал ставку на одну политическую группу и стал игнорировать интересы других. При нём поддержку получили либералы и стали отовсюду оттесняться охранители. По сути, неумелыми действиями Шепилов спровоцировал борьбу против космополитизма, подставив в том числе одного из своих ближайших сподвижников в партийном аппарате Бориса Рюрикова.
До сих пор не ясна в кампании против космополитов роль Суслова. Некоторые историки долгое время приписывали инициативу развязывания травли западников двум писателям: Николаю Грибачёву и Анатолию Софронову, которые были недовольны той обструкцией, что устроили им во многих периодических изданиях критики из группировки Константина Симонова.
Борьба, конечно, в писательском мире в 1948–1949 годах велась нешуточная. Близкие соратники Симонова, в частности Александр Борщаговский, Даниил Данин, Лев Субоцкий и некоторые другие критики, действительно, пользуясь поддержкой Шепилова и Рюрикова, нещадно бичевали в своих статьях произведения Грибачёва и Софронова, а также Бубеннова, Первенцева, Бабаевского, других малограмотных литераторов за убогость мысли, невыразительный язык и прочие грехи. Но дело не ограничивалось только художественной критикой.
Суслов оказался в сложнейшем положении. Сам он, похоже, разделял настроения охранителей. Но симпатизировавшая Советскому Союзу левая западная интеллигенция не знала ни Бабаевского, ни Грибачёва, ни Првенцева. Она верила Илье Эренбургу и, может, отчасти Константину Симонову. Именно поэтому Суслов не позволил чекистам арестовать Эренбурга, хотя один из его сотрудников – Фёдор Головенченко где-то успел брякнуть, что судьба писателя якобы уже решена (за что потом Суслов и удалил Головенченко из партаппарата).
Суслов хотел погасить склоки аппаратным путём. Но не всё оказалось в его власти.
Напомню, Суслов в 1948 – начале 1949 года был одним из шести (точнее, после внезапной и загадочной в конце августа 1948 года смерти Жданова одним из пяти) секретарей ЦК. Понятно, что Сталин всегда находился вне конкуренции. А остальные трое: Кузнецов, Маленков и Попов? Они же только на публике демонстрировали единство. В реальности все готовы были друг другу глотки перегрызть, лишь бы уцелеть и остаться на вершине власти. Никто никому не верил. Каждый плёл интриги против других. Попов первым в январе 1949 года получил доступ к Сталину и успел нашептать вождю о склоках в кругах творческой интеллигенции, придав им соответствующую политическую окраску. Ну а за Сталиным дело не стало. Он приказал открыть огонь по инициаторам травли охранителей. Суслов вынужден был стать исполнителем решений, принятых на самом высшем уровне.
Но по другой версии, как раз Суслов если не инспирировал, то уж точно координировал все выступления центральных печатных органов против космополитов.
Где истина? Наверное, правду могли бы раскрыть архивы. Но большинство фондов до сих пор остаются засекреченными.
Другой неясный момент в биографии Суслова – его участие в так называемом ленинградском деле. Началось это дело, похоже, с травли председателя Госплана Николая Вознесенского.
Инициировал травлю, видимо, Маленков. После внезапной смерти Жданова, случавшейся в 1948 году при весьма загадочных обстоятельствах, многие в партаппарате восприняли этого деятеля как второго в партии человека. Во всяком случае, Суслов какое-то время официально подчинялся именно ему. Сохранились документы, которые летом 1949 года Суслов направлял как раз Маленкову. В частности, 30 июня 1949 года он послал Маленкову на рассмотрение проект постановления ЦК о журнале «Большевик», взяв за основу служебную записку завотделом пропаганды и агитации ЦК Шепилова.
Вообще-то Маленков метил в Кузнецова. Он не без основания боялся, как бы Сталин не объявил того своим преемником. Опорочив Вознесенского, Маленкову легче было бы потом скомпрометировать в глазах Сталина Кузнецова.
Вознесенскому вменили в вину книгу «Военная экономика СССР в период Отечественной войны». Её, кстати, редактировал лично Сталин. В 1948 году она была отмечена Сталинской премией первой степени. А клевреты Маленкова нашли в этой книге положения, которые якобы расходились с установками Сталина.
Маленков хотел сразу убить двух зайцев: с одной стороны, удалить из правительства Вознесенского и тем самым тем самым подставить Кузнецова, а с другой – нанести удар по раздражавшему его Суслову, чей аппарат рекомендовал книгу Вознесенского в качестве учебника для вузов и партшкол.
Однако Суслов сыграл на опережение. Не став защищать Вознесенского (хотя возможности для этого у него имелись), он всю ответственность за восхваление оказавшегося в опале председателя Госплана возложил на Шепилова. Сталин в этой ситуации встал на сторону Суслова. 13 июля 1949 года было принято постановление Политбюро ЦК ВКП(б), пятый пункт которого гласил: «Отметить, что т. Шепилов, как зав. Отделом пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), оказался не на высоте в деле контроля за журналом «Большевик». Указать т. Шепилову на то, что он совершил грубую ошибку, допустив рекомендацию Отделом пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) книжки Н.Вознесенского в качестве учебника для работы с секретарями райкомов партии и пропагандистскими кадрами» (Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет Министров СССР. 1945–1953. М., 2002. С. 293).
Шепилов потом пытался оправдаться. 25 июля 1949 года он и его заместитель Ильичёв направили Маленкову записку, в которой Вознесенскому были приписаны все смертные грехи (РГАСПИ, ф. 17, оп. 132, д. 155, лл. 71–72). Но это ему не помогло. Пятью днями раньше, 20 июля Сталин руководство Агитпропом вернул Суслову, сохранив при этом за ним должность секретаря ЦК. Кроме того, Сталин в июле того же года назначил Суслова также главным редактором газеты «Правда» (ортодокс из ортодоксов Пётр Поспелов вождя уже не устраивал). А Шепилов остался не при делах. Но хоть в тюрьму не загремел.
Кузнецову не повезло больше. Его арестовали 13 августа 1949 года прямо в кабинете Маленкова.
Последнее слово оставалось за вождём. А Сталин почему-то проект постановления ЦК по набиравшему обороты ленинградскому делу поручил готовить не Маленкову, а именно Суслову и другому своему новому любимцу Пантелеймону Пономаренко. Почему? Похоже, Маленкову уже тоже не было доверия. Видимо, подошло время выдвигать и повсюду расставлять новые кадры.
Не тогда ли Суслов начал кадровую экспансию в ключевые регионы страны? По некоторым данным именно он предложил Сталину после ареста Петра Попкова сделать первым секретарём Ленинградского обкома партии Василия Андрианова, который до этого был его заместителем в управлении ЦК по проверке парторганов. Секретарём же по пропаганде в Ленинград был отправлен подчинившийся ему завсектором агитационно-массовой работы Агитпропа ЦК Николай Казьмин. Похоже, Суслов был причастен и к удалению из Московского горкома партии Георгия Попова. Инициатора борьбы с космополитизмом в конце 1949 года обвинили в стремлении подчинить столичному горкому союзные и республиканские министерства. Но кем Суслов хотел заменить Попова, осталось неизвестным. Сталин тогда бросил на Москву Хрущёва. А кто подсказал ему это решение, до сих пор тайна. Не исключено, что постарался как раз Суслов.
После возвращения Агитпропа под контроль Суслова в партийном аппарате лишь усилилась атмосфера недоверия друг другу. Главной доблестью в Агитпропе стало считаться найти на коллег компромат и написать донос. Особенно в этом преуспели инструкторы В.Н. Николаев и П.Г. Федунов, которые в каждом втором сотруднике Агитпропа видели скрытых космополитов. Жертвами их доносов стали Н.Афанасьева, Е.Ковальчик, Д.Обломиевский, Н.Маслин, Г.Владыкин и И.Сергиевский, которые партийную работу совмещали с литературоведением (Сталинизм и космополитизм. 1945–1953. Документы Агитпропа ЦК. М., 2005. С. 571–575).
Видимо, в начале 50-х годов Суслов попытался замкнуть на себя все вопросы, касавшиеся литературы и писательских изданий. Если летом 1947 года Фадеев судьбу «Литгазеты» решал через Сталина, Молотова и Жданова (сохранилась резолюция Сталина от 19 июня 1947 года), то осенью 1949 года он по поводу «Литгазеты» обращался уже к Сталину, Маленкову и Суслову (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 116, лл. 44–47). Кстати, Фадеев ещё в 1949 году высказывал идею о смене в «ЛГ» редактора. Ссылаясь на секретариат Союза писателей, он в качестве возможного нового руководителя «ЛГ» называл три фамилии: Симонова, Шепилова и Фадеева (то есть самого себя). Себя Фадеев, понятное дело, отводил. Лично его больше устраивал Симонов. Тем самым как бы исчерпывался прежний конфликт и снимались претензии Симонова на кресло генсека Союза писателей. Суслова этот вариант тоже вполне устраивал. Правда, кадровую революцию пришлось на полгода отложить.
Но Суслов на этом не остановился. Он уже тогда научился выстраивать системы сдержек и противовесов. Чтобы Симонов в «Литгазете» не вышел из-под контроля, Суслов обложил его своими комиссарами – Борисом Рюриковым, Валерием Косолаповым и Петром Федосеевым (вся эта святая троица одно время работала в Агитпропе ЦК, и их всех Суслов знал как облупленных). Понимая, что при Симонове «Литгазету» будет периодически заносить, что называется, влево, Суслов одновременно руками Фадеева на журнал «Новый мир» поставил Твардовского, навязав тому в комиссары литературоведа Александра Дементьева, который до этого устраивал гонения на космополитов в Ленинградском университете.
К слову: почти все назначения в писательских изданиях в начале 50-х годов проходили через секретариат ЦК ВКП(б) и Политбюро. Я видел в Российском госархиве новейшей истории выписки из протоколов Политбюро ЦК ВКП(б) по «Литгазете» и «Новому миру». На всех документах значилось: «тт. Маленкову, Суслову, Фадееву».
Важная деталь: в начале 50-х годов Суслов получил право направлять бумаги Сталину напрямую, минуя даже Маленкова. В фонде Политбюро ЦК, в той его части, что хранится в Российском госархиве новейшей истории, я нашёл оригинал нескольких писем Суслова Сталину. Что меня поразило? Во-первых, проблемы, с которыми Суслов обращался к первому в стране человеку. Далеко не все они имели стратегический характер. Нередко в письмах Суслова ставились совершенно пустяковые вопросы, которые вполне могли бы решить отраслевые министерства или кадровики Союза писателей. В одном письме Суслов просил поддержать предложения Александра Фадеева и Константина Симонова о увеличении периодичности выхода «Литературной газеты» с двух до трёх номеров в неделю» (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 116, л. 108). В другом – Суслов просил разрешения командировать от «Литгазеты» в Корею Александра Чаковского (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 116, л. 103). Второй момент. Все письма были напечатаны на обычной бумаге, а не на фирменных бланках. И третье. Начинались письма с указания адресата: «Товарищу Сталину». Никакие инициалы не указывались. Должность адресата тоже не указывалась, как и тема письма. Привычные для многих обращения – уважаемый или дорогой – отсутствовали. Сразу шёл машинописный текст письма, как правило, объёмом в полстраницы. Потом Суслов собственноручно расписывался (без указания должности) и ставил дату.
В конце 30-х годов всё было не так. В том же фонде РГАНИ (ф. 3, оп. 34, д. 116) сохранились письма, которые перед войной направляли Сталину по вопросам «Литгазеты» Л.Мехлис, Вышинский, Щербаков, другие партийные деятели. Они были оформлены совершенно по-другому.
Ещё что интересно. То, в чём Суслов сомневался, он старался даже не визировать. А зачем ему было подставляться? Когда возникали неясности, Суслов обычно задействовал свой аппарат. Это проявилось, в частности, в вопросе отражения Сталина в художественной литературе. В конце 40-х – начале 50-х годов сколько писателей хотели увековечить образы вождя. В каких-то случаях без показа Сталина действительно обойтись было нельзя (пример тому – роман Василия Гроссмана «За правое дело»). А кто-то просто хотел выслужиться. Что делал Суслов? Он всё свалил на своего заместителя по Агитпропу Владимира Кружкова, который регулярно отправлял рукописи писателей на заключение помощнику Сталина – Александру Поскрёбышеву.
Ещё один вопрос, который не давал покоя Суслову. Группа влиятельных охранителей продолжала требовать расправы над космополитами. Так, Михаил Бубеннов с одобрения Шолохова написал статью, клеймившую писателей еврейского происхождения за использование псевдонимов. Суслов был очень недоволен, но и помешать Бубеннову он не мог: Шолохов имел прямые выходы на Сталина. Не в его власти оказалось и приструнить Анатолия Софронова, который беззастенчиво спаивал Фадеева и пытался навязать Союзу писателей свои порядки. За Софроновым маячила фигура Маленкова, считавшегося в партии вторым человеком. Правда, уже в конце 1952 года Суслову удалось вопросы космополитизма и очищения Союза писателей от балласта сплавить на Николая Михайлова.
Меж тем позиции Маленкова и Берии день ото дня слабели. А аппаратный вес Суслова, наоборот, рос.
Не зря на девятнадцатом съезде, состоявшемся за несколько месяцев до смерти вождя, его ввели в состав высшего партийного руководства – в Президиум ЦК КПСС.
Ходили слухи, будто Сталин видел в Суслове чуть ли не своего преемника. Кое-кто даже считал, что в конце 1952 года Суслов фактически вырвал власть у Маленкова и стал вторым секретарём ЦК. Мол, именно тогда началась сусловщина. Во всяком случае, именно так В.Свиньин и К.Осеев, составившие в 2007 году книгу «Сталинские премии: две стороны одной медали», назвали заключительный раздел своей работы.
Но кто олицетворял в конце 1952 – начале 1953 года сусловщину в идеологии? По сути, четыре человека: Пантелеймон Пономаренко, новый секретарь ЦК по пропаганде Николай Михайлов, заменивший Суслова в 1950 году в «Правде» Леонид Ильичёв и заведующий отделом художественной литературы и искусства ЦК Владимир Кружков, до перехода в ЦК руководителей Институтом марксизма-ленинизма.
Понятно, что Маленков никак не хотел смириться со своим поражением и только ждал удобного случая, как расправиться с новыми выдвиженцами. Вот когда ему пригодился Шепилов, который только и ждал удобного случая отомстить Ильичёву.
Реванш состоялся 20 октября 1952 года. В своих мемуарах Шепилов рассказывал: «20 октября 1952 года меня и П.Юдина вызвали к Сталину. Я затрудняюсь сказать, что это было: заседание Президиума ЦК с группой работников идеологического фронта или узкое совещание по идеологическим вопросам. Началось оно в 22 часа 05 минут, присутствовали все члены Президиума, секретари ЦК, некоторые заведующие отделами и идеологические работники» (Шепилов Д. Непримкнувший. М., 2001. С. 231).
Судя по всему, на это заседание Шепилов попал с подачи Маленкова, который перед этим попытался соответствующим образом настроить Сталина.
Шепилов привёл слова Сталина: «Наша пропаганда ведётся плохо, каша какая-то, а не пропаганда. Все недовольны постановкой дела пропаганды. Нет ни одного члена Политбюро, который был бы доволен работой Отдела пропаганды. У наших кадров, особенно у молодёжи, нет глубоких знаний марксизма. Наше старшее поколение было сильно тем, что мы хорошо знали марксизм, политическую экономию. Особенно плохо поставлена пропаганда в газетах, в частности в «Правде». Редактор «Правды» Ильичёв слаб. Он просто мал для такого дела. Надо бы назначить главного редактора «Правды» посильнее этого, а этот пусть поучится. «Правда» – это газета газет. Она должна обобщать опыт всех газет. Она должна перепечатывать хорошие статьи и выдержки из других газет. «Правда» должна быть основной базой для работы Отдела пропаганды. Ну, кого предлагаете назначить главным редактором «Правды»? Нельзя же этого откладывать на сто лет? <…> Наши молодые кадры слабо подготовлены в теоретическом отношении, им надо помочь расти. Лекции, конечно, полезное дело, но главную роль в росте кадров должна играть печатная пропаганда. Для руководства всей идеологической работой партии надо создать при Президиуме ЦК постоянную комиссию по идеологическим вопросам. В комиссию надо подобрать 10–20 квалифицированных работников – аппарат комиссии. Надо иметь там людей со знанием языков: английского, немецкого, французского (теперь он менее распространён), испанского (на испанском говорят более 120 миллионов человек). Надо найти хорошо знающего китайский язык. Может быть, взять Федоренко? Комиссия по идеологическим вопросам должна помочь поднять печатную пропаганду марксизма. Базой для работы этой комиссии должен стать журнал «Большевик». Журнал ведётся плохо, крохоборчески. Нужно поставить его так, чтобы другие журналы с него пример брали. Нужно пересмотреть состав редколлегии журнала. Зачем там Ильичёв? Там даже можно иметь двух редакторов. В «Большевике» надо давать обзоры и критические статьи на местные журналы, обстреливать их, помогать им улучшить свою работу. Комиссия должна взять под своё наблюдение работу журналов «Вопросы философии», «Вопросы экономики», «Вопросы истории» и, может быть, некоторые другие журналы. Пора покончить с позорной практикой перепечатки в теоретических журналах разных постановлений партии и правительства, ведь это значит плестись в хвосте событий. Надо серьёзно поставить пропаганду политической экономии и философии. Только не увлекаться единством противоположностей, это гегельянская терминология. Американцы опровергают марксизм, клевещут на нас, стараются развенчать нас... Мы должны разоблачать их. Надо знакомить людей с идеологией врагов, критиковать эту идеологию, и это будет вооружать наши кадры. Мы теперь ведём не только национальную политику, но ведём мировую политику. Американцы хотят всё подчинить себе. Но Америку ни в одной столице не уважают. Надо в «Правде» и партийных журналах расширять кругозор наших людей, шире брать горизонт, мы – мировая держава. Не рыться в мелких вопросах. У нас боятся писать по вопросам внешней политики, ждут, когда сверху укажут <…> В наших лекциях мало глубины, но они кое-что дают. Надо для лекций выезжать иногда и на места. Вообще для идеологической работы, для проверок надо выезжать на места, недели на две. В идеологическую комиссию надо включить Шепилова, Чеснокова, Румянцева, Юдина, Суслова, Кого ещё? И надо создать секретариат комиссии...» (Шепилов Д. Неприпкнувший. М., 2001. С. 232–234).
Можно ли безоговорочно доверять этим воспоминаниям Шепилова? Боюсь, что нет. Слишком много злобы у Шепилова накопилось по отношению к Ильичёву. Он считал, что летом 1949 года в истории с Вознесенским его подсидел именно Ильичёв, очень хотевший лично возглавить Агитпроп. А тут появился повод расквитаться со своим обидчиком.
После заседания у Сталина Шепилова сделали председателем постоянной комиссии по идеологическим вопросам ЦК КПСС. Но это вовсе не означало, что он стал главным идеологом партии и позиции Суслова были серьёзно поколеблены. Нет, Суслов по-прежнему занимал в партаппарате ключевые позиции. Это косвенно подтвердил в своих воспоминаниях и сам Шепилов. Он рассказал, как в середине ноября 1952 года его вызвал к себе Суслов и по поручению Президиума ЦК предложил ему возглавить вместо Ильичёва «Правду». По всему выходило, что Суслов обладал большими полномочиями, нежели Шепилов.
А вот Ильичёву, похоже, крупно не повезло. Его после заседания у Сталина задвинули в министерство иностранных дел на скромную должность заведующего отделом печати, которую до него занимал один из основателей социологии Юрий Францев.
Четвёртого марта 1953 года по коридорам власти поползли слухи о том, что Сталин перенёс тяжелейший удар и вряд ли уже оправится. В Свердловский зал Кремля срочно были приглашены все находившиеся в Москве члены ЦК. Оказавшийся на этом совещании руководитель Компартии Узбекистана Нуритдин Мухитдинов уже в 1994 году вспоминал, как к собравшимся обратился Маленков. Он огласил первые намётки, составленные высшим партийным руководством. Предлагалось упразднить Бюро Президиума ЦК, а сам Президиум сократить до десяти человек (плюс четыре кандидата в члены Президиума). Кроме того, вносились предложения по кадровым изменениям в секретариате ЦК. Пономаренко и Николай Игнатов убирались в правительство, Брежнев – в политуправление флота, а Михайлова хотели бросить на Московский обком партии. По существу, вся власть перетекала к новому тандему: Маленков, Хрущёв. Первый брал на себя правительство, второй – партию. А Берии отходил надзор за спецслужбами.
«М.А. Суслов, – писал в своих мемуарах Мухитдинов, – на совместном заседании 4 марта не вошёл в состав ни Президиума, ни Секретариата. Будучи членом ЦК и депутатом Верховного Совета, оказался «без работы». Но через десять дней на пленуме по предложению и настоянию Н.С. Хрущёва избирается секретарём ЦК. Что же произошло? Суслова Маленков терпеть не мог, как чисто аппаратного работника, догматика, но Хрущёву он был нужен, поскольку он, думая о будущем, знал (как, впрочем, и все) свою теоретическую подготовку, осведомлённость в важнейших отраслях науки и журналистскую компетентность» (Мухитдинов Н. Годы, проведённые в Кремле. Ташкент, 1994. С. 102).
Кроме Суслова, секретарями ЦК 14 марта 1953 года были избраны Семён Игнатьёв, Пётр Поспелов и Николай Шаталин. Но Игнатьев, в последние годы жизни Сталина возглавлявший министерство госбезопасности, уже через месяц был скомпрометирован и отправлен в отставку. Вся текущая деятельность секретариата ЦК переходила в основном в ведение Шаталина, считавшегося ставленником Маленкова.
Маленкова новый расклад сил в Секретариате ЦК не устроил. Он дал команду найти на Суслова компромат и даже для этого отправил в Вильнюс двух сотрудников ЦК – Юрия Андропова и Игоря Черноуцана. Ему казалось, что уж в Литве Суслов в 1944–1946 годах наследил более чем достаточно. Но руководитель компартии Литвы Снечкус своего бывшего патрона не сдал. Андропов и Черноуцан так ничего против Суслова и не накопали.
Чтобы Маленкова сильно не злить, Хрущёв формально резко сузил полномочия Суслова. 16 апреля 1953 года он назначил его заведующим отделом внешней политики ЦК, с которого и начиналось возвышение Суслова в 1946 году (правда, при этом оставил за ним на время пост секретаря ЦК). Но что это дало в реальности? Суслов сохранил полный контроль над негласной партийной разведкой, к которой в последние годы жизни Сталина из руководства имели доступ, по некоторым данным, лишь Андрей Андреев и Отто Куусинен да ещё Леонид Брежнев и чья деятельность оставалась тайной за семью печатями даже для Берии с Маленковым. И, похоже, ему же по-прежнему была подотчётна валютная часть партийной кассы. А деньги всегда многое решали. Понятно, что если Берия обошёл бы на повороте Хрущёва с Маленковым, участь Суслова была бы предрешена. Кстати, говорили, что после ареста Берии в его личном сейфе обнаружили список подлежавших устранению неугодных людей, и якобы Суслов значился в нём под номером один.
Но Суслов не ограничился только внешней политикой. Уйдя вроде в тень, он продолжал очень пристально следить за ситуацией и в сфере идеологии, за которую формально отвечал Поспелов. Так, вплоть до осени 1953 года видные писатели, да и профильные отделы ЦК, предпочитали свои проблемы решать не с Поспеловым, а именно с ним, адресуя ему многие письма и служебные записки. Это тоже о чём-то да говорило.
Однако уже в сентябре 1953 года Маленков всё-таки добился того, чтобы из ведения Суслова окончательно изъяли хотя бы вопросы культуры и литературы. Во всяком случае, дальнейшую судьбу «Литгазеты» осенью 1953 года решал уже не Суслов, а ставленник Маленкова Николай Шаталин (стараниями этого тандема Симонова в газете вскоре заменили на Рюрикова). Маленков же продавил в «Огонёк» и нового главного редактора – Анатолия Софронова. Ну, а потом развернулся и Поспелов, устроивший в 1954 году расправу над Твардовским (за публикацию статей Фёдора Абрамова, Михаила Лифшица, Владимира Померанцева и Марка Щеглова).
Суслов на какое-то время не то чтобы совсем затаился, но как бы ушёл в тень. В свет он вернулся весной 1953 года сразу после громкого сексуального скандала, в который оказались замешаны бывшие и действующие руководители Агитпропа ЦК. Выяснилось, что бывший руководитель Агитпропа, ставший при Хрущёве министром культуры Георгий Александров организовал на своей подмосковной даче бордель, в котором совращал студенток Литинститута. Компанию Александрову чаще всего составлял директор Института мировой литературы Александр Еголин. А потворствовал развратностям завотделом пропаганды ЦК Владимир Кружков.
До сих пор точно неизвестно, кто Хрущёву доложил о борделе. Знающие люди грешили на нового помощника вождя по культуре Владимира Лебедева, который в последние годы жизни Сталина руководил в Агитпропе ЦК отделом центральных газет, а также на Леонида Ильичёва, мечтавшего отомстить Маленкову за своё удаление с политического олимпа в 1952 году. Хотя о похождениях Александрова и Еголина наверняка знали и Поспелов, и Суслов, да и Маленков. Но все до поры до времени по разным причинам молчали.
Теперь посмотрим, кому выгоден оказался этот сексуальный скандал. В первую очередь – Хрущёву. У него уже давно нарастали трения с Маленковым. Но до сих пор не было серьёзных оснований, чтобы указать Маленкову на его место. Бордель Александрова такие основания давал. Ведь почти все фигуранты сексуального скандала после смерти Жданова верно служили Маленкову.
Но в выигрыше оказывался и Суслов. Ведь после сексуального скандала ослабли позиции не только Маленкова, но и Поспелова, который в какой-то момент начал претендовать на роль главного идеолога. Кружков-то напрямую подчинялся Поспелову.
Президиум ЦК КПСС принял постановление о недостойном поведении Александрова и его компаньонов 10 марта 1955 года, и уже через несколько дней Суслову вернулись все властные полномочия секретаря ЦК с правом вмешательства не только в международные дела, но и, по сути, во все вопросы идеологического характера. Больше того, 12 июля 1955 года Хрущёв предложил вновь ввести его в состав Президиума ЦК КПСС. И Маленков уже ничего не мог с этим поделать.
Воспользовавшись ситуацией, Суслов продвинул в министры культуры вместо Александрова полностью управляемого Николая Михайлова, а также добился разделения отдела науки и культуры ЦК на два самостоятельных отдела, предложив в отдел культуры поставить Дмитрия Поликарпова. Его ничуть не смущало, что Поликарпов в течение многих лет входил в команду опозорившегося Александрова. Для Суслова существенное значение имел другой факт. Поликарпов, будучи человеком Жданова, в 1946 году был по обращению критика Анатолия Тарасенкова убран с высоких должностей Маленковым. Суслов рассчитывал, что по возвращении в аппарат ЦК Поликарпов стал бы играть на его стороне, но никак не за Маленкова. Кроме того, из Ленинграда был вызван бывший сотрудник Агитпропа ЦК Николай Казьмин, который, будучи секретарём обкома КПСС, «проморгал» свержение в писательской организации Всеволода Кочетова. Ему дали шанс замолить грехи в отколовшемся от культуры отделе науки ЦК. А вместо Кружкова на отдел пропаганды был брошен философ Фёдор Константинов.
Потом Суслов взял под свой контроль назначение редакторов в только что созданные или реорганизованные литературные журналы, в частности, «Юность» и «Молодая гвардия». Именно с ним, а не с Поспеловым, в декабре 1955 года Александр Чаковский обсуждал, как выстраивать работу журнала «Иностранная литература».
Суслов быстро превратился в незаменимого для Хрущёва человека. Именно ему новый советский лидер поручил в своё отсутствие проводить заседание секретариата ЦК КПСС. Он же должен был урегулировать и наши отношения с Югославией.
Это не значило, что всё у него получалось. Серьёзную осечку Суслов допустил, к примеру, в Венгрии. Это ведь он и Анастас Микоян в 1956 году инспектировали нашего посла Юрия Андропова и искали решение венгерской проблемы. По одной из версий, Хрущёв ввёл наши войска в Венгрию якобы именно под давлением Суслова. По другой версии, Суслов до последнего искал мирный способ улаживания ситуации, но его будто бы переиграли военные и силовики.
До сих пор точно не ясно, какую роль Суслов сыграл на двадцатом съезде партии. Формально он к вопросу об осуждении культа личности Сталина вроде никакого отношения не имел. Официальный доклад на эту тему готовили Пётр Поспелов и Аверкий Аристов, а на каком-то этапе подключился ещё и Дмитрий Шепилов. Якобы Поспелов предлагал умеренные оценки, а Шепилов будто настаивал на самых жёстких формулировках. Но один из самых серьёзных исследователей советского партаппарата Авторханов утверждал, будто именно Суслов был главным режиссёром двадцатого съезда партии.
Недовольные новым курсом, вчерашние близкие соратники Хрущёва – Маленков, Молотов, Каганович и Булганин возмечтали о реванше. Они всерьёз надеялись организовать в 1957 году смещение партийного лидера. Реальную угрозу своим планам оппозиционеры видели лишь в лице Суслова. Не случайно сразу после отставки Хрущёва они собирались задвинуть его на никогда ничего не значивший пост министра культуры, как когда-то это было проделано с Пантелеймоном Пономаренко (Пономаренко, удалённый после смерти Сталина в министерство культуры, больше уже не поднялся; его потом отправили в Казахстан, затем сделали послом в Польше, но на первые позиции в советском руководстве он уже не вернулся).
Если верить монографиям советских историков, помешала смещению Хрущёва якобы Екатерина Фурцева. Мол, она обманом, вопреки воле группы Маленкова, вызвала на заседание Президиума ЦК решительного маршала Георгия Жукова. Но, во-первых, Фурцева не смогла толком объяснить суть разногласий в советском руководстве другим членам ЦК. Во-вторых, у неё у самой рыльце было в пуху. Не она ли задолго до демарша Маленкова и Молотова вела доверительные беседы с Шепиловым, убеждая того в слабости первого секретаря ЦК?
О Шепилове вообще стоит сказать отдельно. Хрущёв одно время делал на него большую ставку. Он был относительно молод, хорошо образован, умел просто и ясно излагать свои мысли. После двадцатого партсъезда Хрущёв поручил ему заниматься писателями и деятелями культуры. Именно он готовил 13 и 19 мая 1957 года встречи Хрущёва с литераторами.
По своим взглядам Шепилов был, безусловно, либералом. Когда охранители настроили Хрущёва против Дудинцева и первого публикатора романа «Не хлебом единым» Симонова, потребовав заменить главного редактора журнала «Новый мир», именно он отстоял Симонова. Хрущёв собирался поручить Шепилову вплотную заняться проблемами создания Союза писателей России.
Однако Шепилов не оправдал надежд вождя, встав на сторону Маленкова. В конце июня 1957 года Хрущёв на пленуме ЦК сравнил своего недавнего любимца с «базарной торговкой» и «сплетницей» (Молотов. Маленков. Каганович. 1957. С. 494). А ещё через несколько дней он заявил: «Шепилов действительно дерьмом оказался» (Никита Сергеевич Хрущёв. Два цвета времени. Т. 1. М. 2009. С. 587).
Повторю: реальную поддержку членов ЦК Хрущёву обеспечила не столько Фурцева. Постарался прежде всего Суслов. Не зря в июне 1957 года на пленуме ЦК КПСС руководитель Свердловской парторганизации Андрей Кириленко публично назвал его вторым секретарём ЦК (Молотов, Маленков, Каганович. 1957: Стенограмма июньского пленума ЦК КПСС и другие материалы. М., 1998. С. 76).
После разгрома группы Маленкова Хрущёв предпринял ряд серьёзных шагов. Во-первых, он из руководства удалил не только скомпрометировавших себя старейшин советской политики, но и относительно молодого Шепилова, курировавшего до этого в ЦК вопросы культуры. Во-вторых, в большую публичную политику был возвращён Отто Куусинен, до этого почти полтора десятилетия сознательно находившийся в тени, что не мешало ему оказывать существенное влияние на международную кадровую политику партии. В-третьих, Хрущёв существенно обновил секретариат ЦК, сделав секретарями Алексея Кириченко, Николая Игнатова и Нуритдина Мухитдинова.
А вот отношение Хрущёва к Суслову постепенно стало меняться. Какое-то время Суслов ещё продолжал находиться в фаворе. Вплоть до конца 1957 года повестки почти всех заседаний Президиума ЦК КПСС формировала троица: Хрущёв, Микоян и Суслов. Всё изменилось в самом конце 1957 – первых числах 1958 года. Кто-то заронил у Хрущёва сомнения: раз Суслов проявил огромную активность сначала в смещении группы Маленкова, а потом в удалении маршала Жукова, где гарантии, что он в какой-то момент не выступит уже против лидера. Поддавшись чьим-то внушениям, Хрущёв вскоре выдвинул на вторую позицию в партии бывшего руководителя ЦК КП Украины Алексея Кириченко, которого очень быстро сгубили ничем не подкреплённые амбиции.
Для Суслова эта история оказалась большим уроком. Он ещё раз убедился в том, как опасно вылезать на первые роли. При Хрущёве Суслов больше уже никогда не претендовал на место второго человека в партии. За эту позицию стали бороться сначала Аверкий Аристов и Николай Игнатов (он считал, что если б летом 1957 года не сагитировал двадцать с лишним руководителей региональных парторганизаций, Хрущёв в Кремле бы не удержался), а потом Фрол Козлов и Леонид Брежнев. И что интересно: все претенденты, кроме Брежнева, быстро сгорели. Аристова сильно подкосила рязанская драма. Хрущёв не смог ему простить многолетнюю поддержку рязанского секретаря Ларионова, который допустил страшные приписки, полностью развалил в регионе сельское хозяйство и разорил рязанских колхозников. Поэтому он оказался послом в Польше. Игнатова уличили в попытке создания в советском руководстве новой неформальной группы (Аристов – Игнатов – Фурцева), и его вновь, как и в 1953 году, убрали из ЦК в правительство. А Козлова разбил инсульт.
Ещё раз отмечу: Суслова очень напугало то, как Хрущёв расправился в 1957 году со своими оппонентами. Нет, новый вождь никого не казнил. Но он самые опасные для него фигуры лишил всех постов и выслал из Москвы в глушь, решив недавних соратников обречь на безвестность. А что для политика может быть страшней? Разве что расстрел. Из всего случившегося Суслов сделал вывод: Хрущёву открыто не перечить.
И что дала эта страусиная позиция? Что получило от этого, к примеру, писательское сообщество? Да ничего хорошего. Это показала история с созданием в 1957–1958 годах Союза писателей России.
После отстранения Шепилова организацией Союза занялся вроде Поспелов, который всегда всего боялся, даже собственной тени. Он, помня о недовольстве Хрущёва усилением либералов в Московской писательской организации, разработал свой список руководства Оргкомитета нового союза во главе с Леонидом Соболевым, включив в него в основном одних охранителей. Первым заместителем к Соболеву был определён функционер из Союза советских писателей Георгий Марков. Других заместителей подобрали чуть позже, сделав ставку на кондовых охранителей. А можно было отыскать и писателей с умеренными взглядами, которые не вызывали отторжение ни у почвенников, ни у западников. Ну, чем власть не устраивали, к примеру, Александр Яшин, Юрий Нагибин, Даниил Гранин или Сергей Наровчатов?
Поспелов изначально заложил основы будущих обострений в писательском сообществе. Ведь ясно же было, что ни одна группа не смирится с явным доминированием других групп и тем более с тотальным поражением. Но что удивительно, при этом Поспелов никакой ответственности брать на себя не хотел. Не случайно он и другой секретарь ЦК – Николай Беляев 24 августа 1957 года внесли в Президиум ЦК записку, предложив в ней составленный ими список представить в печати как инициативу самих писателей. «Если не будет возражений, – писали Беляев и Поспелов, – то предполагается в ближайшее время опубликовать в печати указанный состав Оргкомитета Союза писателей РСФСР, причём публиковаться состав Оргкомитета будет как образованный Правлением Союза писателей РСФСР» (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 190, л, 52). Подчеркну: список составили секретари ЦК КПСС Беляев и Поспелов, дальше его 17 августа утвердило Бюро ЦК КПСС по РСФСР, а читающей публике он подавался как инициатива самих писателей.
Но последнее слово оставалось за Президиумом ЦК КПСС. Суслов как умный человек понимал, что ни к чему хорошему проект Поспелова не приведёт. Он спровоцирует в писательском мире только очередную грызню. Нужно было придумать какие-то сдержки и противовесы. Ему ведь ничто не мешало поддерживать деловые отношения как с Твардовским, так и с Кочетовым, хотя и тот и другой оба люто ненавидели друг друга. Он принимал у себя как Катаева, так и Софронова. Но Суслов не стал поправлять Поспелова, ибо не был уверен в том, не согласовал ли перед этим Поспелов свой проект с Хрущёвым. Поэтому в листе опроса секретарей ЦК напротив его фамилии появилась короткая отметка: «Замечаний нет» (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 190, л. 49). В листе голосования отметка «за» стояла также напротив фамилий Беляева, Брежнева, Ворошилова, Козлова и Куусинена. Позиции Аристова, Булганина, Жукова, Игнатова, Кириченко, Микояна, Фурцевой, Хрущёва и Шверника остались неизвестны.
Как и предвидел Суслов, учредительный съезд Союза писателей России продемонстрировал раскол. На нём упивалось своей победой только окружение Соболева. Даже некоторые видные охранители предпочли проигнорировать съездовскую трибуну. Руководители отдела науки, школ и культуры ЦК КПСС по РСФСР Николай Казьмин и Зоя Туманова сразу после съезда 18 декабря 1958 года докладывали:
«Ряд известных писателей на съезде не выступили: А.Твардовский, Л.Леонов, М.Шолохов, В.Катаев, Б.Полевой, В.Панова, Д.Гранин, Г.Николаева, В.Овечкин.
А.Твардовский заявил: «Я не стал выступать, потому что моё выступление могло бы явиться диссонансом в работе съезда. Съезд проходит хорошо. Хочу ругаться. Но ругаться буду на Пленуме Союза писателей и на III Всесоюзном съезде писателей.
В.Овечкин говорил: «Со многим не согласен, что происходит в литературе и на съезде, но выступать не буду. Подожду».
Л.Леонов сказал: «К выступлению на съезде не подготовился. Со мной никто не говорил. Съезд идёт нормально. Выступать, не подготовившись, – можно напороть отсебятины. Некоторые мои мысли не совсем сходятся с тем, что там говорят. Я молчу. Я человек дисциплинированный. Всё, что я хотел сказать, сказано в докладе. Выступающие также это сказали. Зачем я буду повторяться? Надо что-то новое сказать. От меня многое ждут. Вдруг скажут: «Что это он молотит?!» Не могу понять, для чего собрался съезд писателей РСФСР. Не считаю, что он принесёт пользу, как не принёс пользы общий съезд. Надо создавать книги».
Б.Полевой объяснял свой отказ выступить на съезде следующим образом: «Скоро предстоит III Всесоюзный съезд писателей СССР, не хочу повторяться. Зачем нам своими широкими спинами заслонять периферийных авторов».
В.Катаев сказал: «Весь занят новым романом. Моё выступление будет не в тон съезда».
В.Панова говорила: «С рядом явлений я не согласна. У меня есть своя точка зрения. С ней многие не согласны, не согласна и «Литературная газета». Ведь после выступления меня будут травить».
На съезде не выступили те писатели, которые недавно подвергались критике за проявления ревизионистских взглядов (М.Алигер, Э.Казакевич, К.Паустовский, А.Бек и др.)» (РГАНИ, ф. 5, оп. 37, д. 49, л. 176).
Отчасти из-за близорукости Поспелова с первых же номеров стала проседать и новая писательская газета «Литература и жизнь».
Нужны были другие кадры. Поспелов уже никуда не годился. А Фурцева имела свои слабости. По-хорошему и того, и другую следовало убирать. Но как об этом сказать Хрущёву? Сначала стоило укрепить собственные позиции. И здесь Суслову сильно помог Куусинен, который очень долго вроде находился в тени.
Степень влияния этого человека на государственные дела и кадровую политику до сих пор недооценена. А ведь Куусинен мог практически всё. И Хрущёв всегда с ним считался. Почему? Чёткого ответа на этот вопрос ещё никто не дал. Из историков могущество Куусинена признал пока один Г.Костырченко. В своей книге «Тайная политика Хрущёва: власть, интеллигенция, еврейский вопрос» он не случайно назвал Куусинена цековским маршалом, взрастившим Юрия Андропова, Бориса Пономарёва и некоторых других кремлёвских небожителей (Костырченко Г. Тайная политика Хрущёва. М., 2012. С. 346).
Продолжение следует
Вячеслав ОГРЫЗКО
