Литературная Россия
       
Литературная Россия
Еженедельная газета писателей России
Редакция | Архив | Книги | Реклама |  КонкурсыЖить не по лжиКазачьему роду нет переводуЯ был бессмертен в каждом слове  | Наши мероприятияФоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Казачьему роду нет переводу»Фоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Честь имею» | Журнал Мир Севера
     RSS  

Новости

17-04-2015
Образовательная шизофрения на литературной основе
В 2014 году привелось познакомиться с тем, как нынче проводится Всероссийская олимпиада по литературе, которой рулит НИЦ Высшая школа экономики..
17-04-2015
Какую память оставил в Костроме о себе бывший губернатор Слюняев–Албин
Здравствуйте, Дмитрий Чёрный! Решил обратиться непосредственно к Вам, поскольку наши материалы в «ЛР» от 14 ноября минувшего года были сведены на одном развороте...
17-04-2015
Юбилей на берегах Невы
60 лет журнал «Нева» омывает берега классического, пушкинского Санкт-Петербурга, доходя по бесчисленным каналам до всех точек на карте страны...

Архив : №29. 18.07.2014

Монета на счастье

фрагмент из романа «Враждебный портной»

 

…А потом он, наверное, заснул, потому что вдруг оказался в Мамедкули…

 

Ему одиннадцать лет.

Он приехал к деду на летние школьные каникулы. Вечер. Воздух начинает остывать, а листья на деревьях – оживать и шевелиться после жаркого дневного обморока. В этот час во дворе слышатся напоминающие бульканье крики горлиц. Они отдыхают на глиняном дувале перед броском на кукурузные поля, где их встречают чучела в драных халатах с вылезшей серой ватой, а иногда и выстрелы дробью, если мимо проезжает «Собачий ящик». Солнце опустилось в Каспийское море. Над крышами летит зелёный луч, в который зачем-то хозяйски втирается коршун, похожий на короткую чёрную, но с длинными рукавами рубашку. Позже Дима узнает, что астрологи, гадалки и прочие шарлатаны ловят этот загадочный, якобы летящий сквозь пространство и время, зелёный луч специальной хрустальной сферой, откуда он (луч) не может вырваться и где он выпадает в осадок в виде мгновенных картинок будущего. В своё время таких картинок насмотрелся знаменитый Нострадамус, сумевший каким-то образом подчинить себе загадочный луч. Присутствие же коршуна внутри зелёного луча первым отметил Леонардо да Винчи. Если верить его воспоминаниям, коршун прямо по лучу, как по нитке, спустился к колыбели, где лежал младенец-Леонардо и мазнул его (почему-то хвостом, то есть, как-то странно извернувшись) по внутренней поверхности щёк. С широко разинутым ртом, получается, лежал младенец, видимо, в ожидании кормёжки.

Преферанс начнётся позже, а пока дед принимает в узком без окон кабинете пациентов, точнее пациентку. Едва только Дима увидел её в окно, неслышно скользнувшую с улицы к Порфирию Диевичу в кабинет, неведомая сила повлекла его, неслышно ступающего, часто дышащего и почему-то сильно вспотевшего к замочной скважине в двери кабинета. Эта дверь, в отличие от обитой чёрной кожей входной, никогда не запиралась, а если и запиралась (когда-то), то огромным ключом, который был давно потерян. К этой скважине и приник Дима, смиряя тяжёлое, словно сердце превратилось в гирю, сердечное буханье.

«К свету», – дед включил чёрную на толстой гнутой ноге настольную лампу.

Дима увидел его обтянутую рубашкой спину. Дед повернулся к этажерке, где на полках стояли флаконы, пробирки, железные коробки, в которых он кипятил на плитке шприцы и другие медицинские приспособления.

Женщина тем временем нагнулась, спустила трусы, подняла белое в горошек платье. Под шапочкой волос Дима как будто увидел маленькое лицо – задумчивое, немного встревоженное и растерянное. Самое удивительное, что когда он поднял глаза, то увидел, что с точно таким же выражением лица женщина смотрит на деда – стыдясь, но с надеждой. Потом Дима увидел в руках Порфирия Диевича деревянную палочку. Такими палочками врачи давили ему на язык после того, как Дима по их просьбе широко разевал рот и неохотно выдавливал из себя: «А-а-а!». Дед быстро, так что Дима толком ничего не успел рассмотреть, махнул между женских ног палочкой, снова отвернулся к этажерке. Женщина подняла трусы, опустила платье.

«Я взял мазок, – сквозь шум льющейся воды (Порфирий Диевич мыл руки) расслышал Дима. – Завтра посмотрю в лаборатории, но думаю, всё будет в порядке. Впредь будьте осторожны и передавайте Георгию привет. Нет-нет! – отодвинул положенный на стол конверт. – Прошу вас, уберите! Мы с ним обо всём договорились. Позвоните мне завтра утром на работу».

Дед отомкнул входную дверь, выпустил женщину на улицу.

Дима отпрянул от замочной скважины, выбежал, пылая щеками, через гостиную, тёмную комнату и веранду во двор, где домработница Патыля раскладывала на блюде закуски для преферансистов…

Что ж, начнём писать историю России с чистого второго лица! – решил Каргин.

 

В продолжение литературной темы он вспомнил одного своего приятеля.

Они вместе учились в институте, но потом тот (ещё в благословенное советское время) сделался литератором, вступил в Союз писателей, издал несколько книг, получил какую-то важную премию. Этот приятель каждый год ездил в дома творчества в Крыму, под Москвой и в Прибалтике, приобретал в лавке писателей дефицитные книги, ходил, небрежно показывая на вахте красный писательский билет, в ЦДЛ на улице Герцена. Одним словом, жил не тужил. Каргину случалось перехватывать у него деньги в долг до получки.

Приятель никогда не отказывал, снисходительно принимал Каргина у себя дома – в кабинете, где стояли стеллажи с книгами и огромный письменный стол. Каргин, помнится, обратил внимание на картонную табличку с надписью: «Тише! Папа работает!» Жена воспитывает дочку, объяснил приятель. Он дарил Каргину свои книги с автографами, но тот так ни одну и не прочитал. Засыпал на первой странице.

В советские годы Каргин часто захаживал в Дом книги на Калининском проспекте. Там в отделе «Современная проза» он высмотрел полку, где, тесно сдвинув плечи корешков, стояли книги его приятеля. Вредный Каргин поинтересовался у скучавшей продавщицы, берут ли книги этого автора? При мне никто ни разу ни одной, зевнула та.

В постсоветские времена жизнь у писателя разладилась. От него ушла жена. Они разменяли квартиру, продали дачу и разделили деньги. Писателю досталась однокомнатная с микроскопической кухней на первом этаже «хрущобы» в Кузьминках. От тоски он запил. Вложил дачные деньги в «МММ». Ночью его избили и ограбили на улице. Чуть живой он выбрался на дорогу и… попал под машину. Наверное, то, что было известно Каргину, составляло лишь видимую (надводную) часть айсберга его несчастий.

Однажды поздней весной Каргин встретил его на улице. Писатель двигался, не обращая внимания на встречных (впрочем, те добровольно и шустро перед ним расступались), в распахнутом с драной подкладкой, как в ранах, пальто, на костылях, подогнув загипсованную ногу, за которой волочился грязный, в кровавой коросте бинт. Каргину стало стыдно за то, что он только что сытно отужинал в ресторане, за толстую пачку долларов в бумажнике, за то, что – плевать, что выпил! – он сядет сейчас за руль «мерседеса» и помчится в коттедж на Новой Риге, где только что установили новые с электронным замком ворота.

Он остановил приятеля, поинтересовался, как дела (глупый вопрос), сунул ему в карман пальто несколько стодолларовых бумажек. Каргин хотел спросить, почему он в пальто, ведь на улице тепло, но заметив за спиной приятеля плотно набитый рюкзак, промолчал. Похоже, всё своё тот носил с собой.

Приятель принял деньги равнодушно, рассказал, что пока лежал в больнице, в его квартиру в Кузьминках (он год за неё не платил) вселили дворника-таджика. Сволочь-соседка сказала участковому, что он умер. Собираю справки, продолжил он, поддёрнув на спине рюкзак, знаешь, оказывается в нашей стране не так-то просто доказать, что ты не умер.

Каргин спросил, что он собирается делать дальше?

Написал в больнице роман, сообщил приятель.

Как ужасен человек, написавший роман, подумал тогда Каргин, и как, должно быть, ужасен роман, который он написал! Слово «роман»противоестественно соединилось в его сознании с образом плохо пахнущего, опустившегося человека в драном пальто, на костылях, с подогнутой, загипсованной ногой в размотанных кровавых бинтах. В его квартиру вселили дворника-таджика. А он не может доказать, что не умер…

Нет, помнится, совсем в духе Шпенглера, обобщил тогда Каргин, это не автор, а его величество роман, свергнутый король, разжалованный властитель дум бредёт по миру – нищий, никому не нужный, неприкаянный… Миру – конец, если ему больше не нужен роман, потому что по большому счёту мир и есть роман!

Каргин угрюмо погрузился в «мерседес», поехал в свой коттедж на Новой Риге, а приятель в пальто побрёл на костылях дальше.

Каргин оглянулся. Рюкзак на его спине смотрелся как горб. Неужели там лежит… роман, который он написал в больнице? – удивился Каргин.

…Взгляд вдруг наткнулся на третий в кабинете (в добавление к флагу и красному гербу на стене) государственный символ – портрет президента. В начале года, когда хозяйственник показал ему имеющиеся в наличии образцы, Каргин выбрал застеклённую, в кедровой рамке цветную фотографию президента.

Он установил фото на стеллаже между красной кожаной Конституцией и тяжёлым, как кирпич, томом «Лёгкая промышленность СССР (1922–1972 годы). Спустя какое-то время в кабинете произошла перестановка мебели, фотография оказалась вне поля зрения Каргина.

Однажды, поставив в привычную – упор руками в приставной столик – (это называлось у них «производственной гимнастикой») позу секретаршу, он, оторвав взгляд от её разошедшихся (в прямом и переносном смысле) ягодиц, вдруг увидел прямо перед собой ободряюще обращённое к нему со стеллажа лицо президента. Это произошла так неожиданно, что Каргин потерял ритм и не смог довести дело до конца.

Двое в комнате, нервно перефразировал он знаменитые строчки Маяковского, но не Ленин фотографией на белой стене…

Выпроводив секретаршу, Каргин убрал фотографию с глаз долой, нисколько, впрочем, не обидевшись на президента. Он такой же, как я, с неожиданной теплотой подумал Каргин, как все русские мужики. Мы все хотим, чтобы у нас получилось, только масштабы желаний разные. У меня – секретарша, у него – Россия. Он не бог, следовательно, ничто человеческое, братски разделил с президентом личную сексуальную неудачу Каргин, ему не чуждо… Главное, не останавливаться, не сдаваться!

На фотографии у президента было умное, понимающее и немного ироничное лицо. Именно так, смахнул неожиданную слезу Каргин, и следует смотреть человеку (и стране!) в душу – понимая, прощая и… не требуя от него (неё!) невозможного.

Он достал фотографию в кедровой рамке со стеллажа, смахнул пыль, вгляделся в лицо президента.

Авторский коллектив учебника по новой (с чистого второго лица) истории России разрастается, подумал Каргин, но отвечать за неудачу придётся кому-то одному…

Лицо на фотографии в кедровой рамке вдруг задрожало, как если бы стекло превратилось в воду. Оно начало погружаться в эту воду, теряя очертания и уменьшаясь в размерах. Так, мерцая и переворачиваясь, исчезает в глубине брошенная на счастье монета.

«Куда ты? – растерянно уставился в осиротевшую белую картонку Каргин. – Кто будет отвечать?»

Ему вспомнился рассказ японского писателя Акутагавы Рюноске о том, как один крестьянин спасался от демонов-убийц, наводнивших провинцию, где он жил. У этих демонов не было лиц, точнее, они были, но гладкие и белые, как поверхность яйца. Крестьянин заблудился в горах, присел к незнакомцам погреться у костра, а они вдруг повернулись к нему такими лицами. Перепугавшись до смерти, он долго блуждал в темноте, пока, наконец, не выбрался на дорогу. Вдали уже мерцали огоньки деревни, и у крестьянина отлегло от сердца. Он увидел человека, идущего навстречу. Ты не поверишь, сказал он ему (человек производил впечатление добропорядочного и богобоязненного), я встретил в горах демонов! Вот как, искренне удивился прохожий, и как же они выглядели? У них такие лица, задумался крестьянин, не знаю, как объяснить… Наверное, вот такие, прохожий провёл рукой по своему лицу, и оно сделалось белым и гладким, как яйцо…

Шансов нет, поставил фотографию на стеллаж Каргин, отвечать придётся мне…

Вернувшийся в кедровую рамку президент смотрел на него с симпатией и не то чтобы с превосходством, а с едва ощутимой печалью. Так сам Каргин, случалось, смотрел на сотрудника, приказ о сокращении должности которого уже подписал, а тот ещё ничего не знал, занимался мелкими интригами, что-то планировал, прикидывал, какой будет квартальная премия.

В кабинет вошла секретарша с подносом.

Я не член авторского коллектива по написанию нового учебника истории России, надменно посмотрел на неё, расставляющую на столе чашки, Каргин. Я – пластический хирург. Я сделаю лицо моей любимой Родины прекрасным! Никакие яйцелицые (или яйцеголовые?) демоны меня не остановят!


Юрий КОЗЛОВ




Поделитесь статьёй с друзьями:
Кузнецов Юрий Поликарпович. С ВОЙНЫ НАЧИНАЮСЬ… (Ко Дню Победы): стихотворения и поэмы Бубенин Виталий Дмитриевич. КРОВАВЫЙ СНЕГ ДАМАНСКОГО. События 1967–1969 гг. Игумнов Александр Петрович. ИМЯ ТВОЁ – СОЛДАТ: Рассказы Кузнецов Юрий Поликарпович. Тропы вечных тем: проза поэта Поколение Егора. Гражданская оборона, Постдайджест Live.txt Вячеслав Огрызко. Страна некомпетентных чинуш: Статьи и заметки последних лет. Михаил Андреев. Префект. Охота: Стихи. Проза. Критика. Я был бессмертен в каждом слове…: Поэзия. Публицистика. Критика. Составитель Роман Сенчин. Краснов Владислав Георгиевич.
«Новая Россия: от коммунизма к национальному
возрождению» Вячеслав Огрызко. Юрий Кузнецов – поэт концепций и образов: Биобиблиографический указатель Вячеслав Огрызко. Отечественные исследователи коренных малочисленных народов Севера и Дальнего Востока Казачьему роду нет переводу: Проза. Публицистика. Стихи. Кузнецов Юрий Поликарпович. Стихотворения и поэмы. Том 5. ВСЁ О СЕНЧИНЕ. В лабиринте критики. Селькупская литература. Звать меня Кузнецов. Я один: Воспоминания. Статьи о творчестве. Оценки современников Вячеслав Огрызко. БЕССТЫЖАЯ ВЛАСТЬ, или Бунт против лизоблюдства: Статьи и заметки последних лет. Сергей Минин. Бильярды и гробы: сборник рассказов. Сергей Минин. Симулянты Дмитрий Чёрный. ХАО СТИ Лица и лики, том 1 Лица и лики, том 2 Цветы во льдах Честь имею: Сборник Иван Гобзев. Зона правды.Роман Иван Гобзев. Те, кого любят боги умирают молодыми.Повесть, рассказы Роман Сенчин. Тёплый год ледникового периода Вячеслав Огрызко. Дерзать или лизать Дитя хрущёвской оттепели. Предтеча «Литературной России»: документы, письма, воспоминания, оценки историков / Составитель Вячеслав Огрызко Ительменская литература Ульчская литература
Редакция | Архив | Книги | Реклама | Конкурсы



Яндекс цитирования