Архив : №50. 12.12.2014
Киевские вспышки
Если кто-то из моих коллег-новреалистов питает пристрастие к стихии войны, то я – нет. «Город моя стихия, Петербург или Феодосия…» – писал в своей верлибр-поэме «Розы» покойный ныне поэт и переводчик, близкий друг Бродского москвич Андрей Сергеев. Я иллюстрировал эту поэму в 1996-м. И, признаюсь, с самого начала майдана, тогда ещё с маленькой буквы, я беспокоился – что будет с Киевом, как он там? Ведь это не чей-то город, который можно отделить границами и национальной ненавистью. Это не «где-то» для меня – он успел стать родным. В нём – если не как в своей квартире, то как в квартире родни, – важно, что где стоит, в хорошем ли состоянии, всё ли цело, на местах, в гостеприимном ли оптимизме. А иначе и дома неуют – может, помочь чем…
Гарь и необходимый революционным действиям вандализм поначалу не пугали. Год назад немного верилось, как и всегда при группировке масс в противодействие Системе, что майданы и вулицi родят нечто более важное, чем камень, что идёт метательно и мечтательно, как всегда, в основание антиСистемы. Система, однако, не сменилась, а усугубилась. Да и камни не сильно пострадали – за исключением самого средь гранитов Крещатика дорогого и лоснившегося ленинского лабрадора…
Зная, что товарищи по Левому Фронту, и даже исполкомовцы (некоторые уже – экс) запросто ездили в период майдана глотнуть революционной стихии, пусть и под знамёнами правых (так они себя успокаивали малодушно) – я всё же надеялся, что эта безусловная столица не закроется насовсем. Голод по ней возник ещё в 2008-м, но то отдельная история, уже развитая и отчасти в продолжение-восполнение. Но тут по-прежнему была заложенная тогда ещё мина – недолюбил, недогулял…
Активное Солнце и холод последствий
Астрологию забудьте, это самый что ни на есть материальный фактор. Циклы Чижевского поначалу считали ересью в науке, однако сейчас с ним никто не поспорит. И майдан своим стартом угодил в самый пик, однако этот пик непредсказуемо может растягиваться, а то и нарастать вопреки прогнозам – на то оно и Солнце, центр системы нашей. «Песни пьющих Солнце» группы моей родной потому так и называются, и в этот период записаны. Время переливать солнечную энергию в новые общественные формы. И могут люди в такие периоды многое своротить – что потом десятилетиями не изменится. Ловить надо такие моменты революционерам. Впрочем, сюда же приходятся и войны, и природные катаклизмы – пачками… Но где-то, где не созрел социальный климат – и штиль стоит, хоть два таких Солнца свети. И этот фактор, наш, назЕмный – решающий. Это (затишье) пока России ближе.
Товарищам моим, не только писателям Сергею Шаргунову и Захару Прилепину (коим начальство выдало по спецназовцу, но о том когда-нибудь их совесть поведает, не моя), а и однопартийцам – тоже не сиделось в Москве. По зову одной из бригад, наиболее гостеприимных для левых и поднявшей красный флаг над подконтрольной территорией, – рванули автоходом в ЛНР. Однако ехавшие стать комиссарами комсомольцы нулевых не были пропущены каким-то внезапным блокпостом и едва ли не выстроены (пример хрестоматиен, увы) на расстрел. В общем, по крикливому и озлобленному отчёту одного из молодых московских вождей выредевших левых – я понял, что там, куда иные звёзды попсы и литературы проезжают в коконе безопасности, довольно-таки злобно и недоверчиво относятся к «гуманитариям» от оппозиции. Они хотели принести свет ленинских идей туда, где эти идеи некому реализовывать…
Поэтому я поехал туда, куда так тянуло и что сильнее беспокоило – может, в места куда более опасные, но при этом не враждебные (парадокс) в силу многоликости, многоногости этой стихии. Отправился туда, где и рождались те идеологические, а точнее-скромнее – идейные полюса, из которых вскоре стали вести огонь на поражение. Туда, где разделялись шинным дымом, чёрным шрамом, постсоветским срамом – украинский и русский мир.
В купе со мной оказался сперва разговорчивый украинский еврей узбекского происхождения, мужчина явно роковой в молодые годы, плечистый и на Элвиса походивший, но нынче ссылающийся на операции, болезни и плохое зрение, в год смерти Сталина родился же... Называл меня «молодой человек», и в миграционной картке указал данные загранпаспорта. Это меня взволновало – свой-то не захватил. Впрочем, билетёры и не велели. Но всё же почувствуйте разницу: человек уже уважает приближающуюся территорию как заграницу.
– А вам виза не нужна? – спросил он вкрадчиво, но не без иронии превосходства.
– Нет, режим же не менялся…
– А после шестидесяти так и вовсе не нужна, – подытожил, чтобы дальше не нервировать ни себя, ни меня.
Вскоре сосед с ярко-синим колёсным международным чемоданом-мыльницей перебрался в совершенно свободное дальнее купе, под стать возрастной солидности. Забыл скромную трикотажную чёрно-серую шапочку. Вместо него, в такой же, но более бывалой, пришёл прокуренный гуцул, хмурый, большой и обречённый. Спросил почему-то, почём нынче билет – будто сам не сидел на таком же месте напротив, впрочем, имея билет на вторую полку. Вскоре проводница, видимо, и подсадившая пассажира за наличные гривны – порадовала, что он может спать внизу, больше никто не придёт. Российскую условную (но почему-то долгую: пробивали по базе или только забивали?) таможню прошли при входе в вагон, осталось ждать главной, в Конотопе… Сердце порой так колотило, что не давало спать, но всё же сон ненадолго соткался, отдаляя уже удары пущего волнения.
Разбудили на рассвете, деликатно, отдалённо. Заколотил внутренний секундомер. Паспорт под подушкой, заполненная с редкостной откровенностью картка – в нём. Впрочем, я и прежде был чужд конспирации в этом документе, так и писал в графе принимающая сторона – «Че Гевара», была такая организация в середине боевых нулевых. Думаю: ну, ведь кто хочет, тот прорвётся? Кому ещё тут так сильно надо туда? Они же должны понимать, чувствовать?!. Вот те самые человеческие, общечеловеческие даже нотки – которые наводят на политические размышления любого. А откуда берутся границы, откуда берётся сама процедура эта дознавательная? Зачем все эти недоверия на пути тех, кто был не так давно единым народом в единой стране?.. Не поработало ли тут до нас плугом такое злое недоверие и ненависть, что оставило после себя борозды, через которые и перебираешься, как через границы? Ведь не было их, например, в 1990-м, когда через Львов ехали в Ясеня на весеннюю практику Школы юного географа МГУ – я же помню…
– Доброго рАнку…
Паспорт тихий пограничник проверил на деликатном расстоянии, в купе не входя, и быстро щёлкнул штамп. Тут сердцу, единственно выдающему мою идейную контрабанду (впрочем – и это политес), дал я мыслями отбой, но оно ещё долго по инерции отстукивало вместо колёс. Вагон захлопнули, покатили, даже заснул потом как-то призрачно, ненадолго. А разбудили властно (и эта власть показалась доброй, нужной), уже в сказочных лесах – в отличие от наших, заснеженных. Белые ветви на фоне серого утра – не кажущегося тяжёлым, но ещё с ночной хмуростью. Тепло в купе и надёжно, и даже всю ночь бегавший курить вяленый гуцул показался залогом добрососедства – глядел меж густых бровей и тёмных мешков добротой краёв родных, ведь и он добрался. Сколько таких ежедневно прорывается с лишним рублём или долларом для семьи! Их поток никакие войны не остановят, а лишь усугубят…
Поговорили только о чае – в новых мелкодырчатых ложкомешочках, о чём ещё говорить, не о политике же, все затаённые, как эти пригороды… Вроде ясные, ничем не отличимые от уральских, сибирских – а всё же теперь особенные, дерзновенные. Серые дома, склеенные по швам неровно, сонно, невесело. Остановки, маршрутки, ларьки. Разные лишь языки вывесок, а линии, износ, ржавчина, слякоть, пропускная способность, хмурь утренняя – интернациональные. И новые островерхие, карандашные башни, зазывающие фигурами своими в элитность, целеустремлённые во времена новые, постсоветские – заполненные лишь отчасти, но имеющие среди жильцов счастье, ведь они-то выносят из каждого дня денежных знаков побольше других, что ещё доживают в межгалактических, вечных хрущобах, которые здесь не ломают по программе Лужкова…
Всё на/в мiсте
Доехать до вокзала – значит уже достичь города. Небо и тут непреклонно снизилось серым, однако, торжественный спуск на эскалаторе – работающем при не снижающемся пассажиропотоке, – торжество, озаряющее день. Ещё не верилось в родном метро, что так же вот проникну в эти братские тоннели (тем более что был опыт вылова тут, в первый же визит в 2006-м), увижу рекламки с диковинными буквами, растворюсь в киевских массах. И они, неотличимые от москвичей в невнимательности или подслеповатости утренней, ухмуренности заботами – они напомнят о местоположении лишь вопросом:
– Выходыты будэтэ?
Я хотел стать их частью, я для этого ехал. Надоело дома читать все эти располюсованные новости – ведь ниоткуда взявшиеся эти два мира, русский да украинский, это навязанный, нарисованный гримёром рубец, простейшая ложь, отвергнуть которую, однако, немногие в силах. И тому достаточно внешних подтверждений. Однако созданные для единого советского народа механизмы, им и созданные – когда он не рубил себя на части, – работают против сепаратизма, они связывают, транспортируют. Железо рельсов, железо метро – много вбитого советским человеком в землю железа. Вбитого клином для того, чтобы общество не сползало вспять, в раздробленность и отсталость…
Был соблазн продолжить шагать в направлении, указанном вокзальным эскалатором – как в 2012-м. Город познаваем только пешком, плавно. Увидеть изменённые названия улиц, ужаснуться уже не понаслышке. Щорса-то не тронули, надеюсь?.. Но в этом направлении выхватил лишь дымящие трубы завода, что правее по привокзальной панораме. Всё работает, всё живёт, хоть и хмурь небесная нависла нынче. Поэтому поехал под землёй, как в первый раз, оттуда же – звякнув вниз изящного турникета-трезубца лёгким жетончиком метро, овеществлённой ностальгией по московским 90-м…
Если ленинградское метро всё же отличается от московского звуком, цветом, глубиной и станционными дверьми, то киевское всегда кажется его продолжением. И есть действительно родственные по отделке станции, не говоря о намеренных дублях – станция «Киевская» тут ключевая. Маршрут в точности тот же, что в 2006-м – до Политеха и далее. В то самое людское течение дня. Да, на стене вагона нац-наклейка – но мало ли их и у нас на эскалаторах «Комсомольской», например? Только сейчас именно они стяжают внимание – некогда оппозиционный стикер-арт поместился в центр общественного внимания. А рекламки-то по-старому выглядят – наклеенная на плёнку изнутри бумажка, экономнее печати по пластику, видимо. Погасли надолго видеорекламы на экранчиках под потолком в вагонах, прежде очи занимавшие и работу дававшие киевским хипстерам (выдумывать сюжеты для межрекламных вставок, чтоб пассажир не ощущал себя только объектом купчей мотивации). А вот на больших экранах посередь станций рекламы живут ещё – хотя, всё вопрос окупаемости и уровня кризиса.
Но по пассажирам не скажешь, что кризис. Густота весь день, как в наш вечерний или утренний час-пик. Москвичи и подавляющие гости столицы в этом плане дадут фору в чемпионате смурных – какое бы время суток не стояло. Здесь же глядеть друг на друга – не нарушение правил этикета, а порой и целующихся в самый неурочный час встретить можно, сближение тёмных шуб и светлых курток назло всем междоусобицам и давлению серого неба. Цветут поцелуи в метро – как подснежники, значит, есть надежда, сила любви есть против военной силы. Да и все едущие на работы свои – не похожи на единодушно желающих отступления на шкале прогресса. Закрепившись на завоёванном благодаря индустриализации и информатизации месте, они не рады будут переквалифицироваться из менеджеров пусть и низшего звена – в крестьяне, по воле регресса, по моде Вспяти…
Лоточки и ларьки-кривули возле станции метро, по пути к трамваю – не менялись. Их колорит помню первоприездным импринтингом. Но теперь добавились по-зимнему фрукты, зелень, сало и солёные огурцы – вот оно, село, каждодневно наводняющее Киев, неизбывная часть ВВП и наполнение электричек. Так же и на Киевский наш рынок возили в те девяностые национальный продукт – кормили, что греха таить, теперь-то на месте тех прилавков уже офисы высятся…
Я специально забрался подальше от центра – не хотел хрестоматийного Крещатика в этот раз. Чтобы почувствовать город, прижиться к ритмам его, угадывать настроения – надо приблизиться к вузам. Есть университет, звучащий для соврок-поколения приятно – НАУ. Национальный Авиационный. Большими синими буквами на многооконной плоскости относительно нового (80-х) корпуса. Трудно поверить, что тут пятилетку назад проходили Ильенковские чтения – после майданного камнепада и призраков каменного же века, бродивших по бульвару с первобытными кувалдами…
Здесь и проходила линия неизведанности для меня с тех пор – её переступил, во двор пошёл вместе с молодыми течениями, слушая речь их, отмечая гаджеты… и пошёл-пошёл, и НАУ насквозь прошёл. Под ветвями сказочными – вот где зима-то пряталась от сухой и быстротающей Москвы. Среди красивых лиц студенток и студентов речь чаще перелетала русская, с вкраплением украинских слов иногда. И вышел к новостройкам тихим, почти безлюдным – середина дня. Все в школах, на работах. Подкрался…
Густая армия домов, велик Киев-град. И не поймёшь отсюда – где центр. Вот такой миг и является счастьем для городского сумасшедшего, для меня то есть: он ощущает себя и в городе, дома тому доказательством, и как бы вне известности, вне ясных для себя координат. Иди, куда глаза глядят – ограничитель только время, светло-суточное.
Прочитав на заборе признание в любви по-украински, понял, что казаться друг другу непонятными после советского века русский с украинцем – не смогут. В этом будет явно чьё-то внешнее лицемерие и конферанс. Написано признание было неярко, но необычно – «неужели ты не понимаешь, что я тебя люблю» (смысл привожу не дословно, но эмоционально фотографически). Имя девушки забыл. Вот и любовь на месте, на своём неизменно городском месте – иногда ещё на асфальте под окнами пишут, но то по весне…
Перешёл в частный сектор, перевалил пригорок – дома местами с признаками среднего класса. Строятся блоки автомойки. Все строители и инженеры говорят только по-русски – такая странная симметрия, у нас в Подмосковье не удивился бы, услышав украинский. Даже одинокая местная собака не пыталась меня в одиночном плавании чужестранца облаять – да, я и есть часть города уже, осмос сделал меня неотличимым от среды. Много белого, вот контраст. А вот банк – тут рифма «траст», но такого не водится, они тут тоже с национальными элементами названий обязательными. Среди многоподъездок-многоэтажек – аппарат кредитования-закабаления. Но что-то съёжено выглядит банк, работающий разве что как обменник изредка. Прохожу квартал за кварталом, вживаюсь – нет, тут всё в порядке, механизмы жизнеобеспечения работают, течения из школ уже проглядывают, к трём часам день подступает. И сквозь облака и вершины домов проступает голубое небо – почему-то здесь весеннее, с аквамаринной зеленцой по краю полыньи облачной…
Большевицкий квартал и нацкапитал
Он возник внезапно, тем более что и указателей не было, и шёл я наугад, из примет реагируя лишь на курсы валют, светящиеся цифры – Раффайзен, он границ не ведает. У нас Сбер- тут Ощад- с одинаковой беспощадностью удерживаемого с населения процента за услуги. Чем дальше – тем больше. И это тут Юля выплачивала старые вклады? Сейчас верится с трудом. Но вдруг – парадоксальный вырос торговый центр «Большевик». Схватился запечатлеть. Ещё не догадываясь, что это не придуманное, а наследственное название – а торговый центр с политкорректным магазином «Рошен» выстроен на отрезанной от предприятия территории.
Далее граффити про АТО, которые просто обязан был удержать в колеблющемся объективе. И стенды «Большевика» – славного предприятия, почему-то датой своей кончины обозначающего 2007-й год, на стенде… Вот и вся трагедия – причём общая, – внутри одного квартала. Я не поленился его обойти. На стенд хронологии индустриальных побед – глядит лубочная роспись на тему АТО. Тут много автобусов загружается пассажирами, поэтому агитпункт и даже такой примитивизм – «работает». Мимо прошёл в лёгкой кепчонке-милитари с двуколором парнишка интеллигентного вида, щетинистый, лет за двадцать, о чём-то по-украински говоривший в мобильный, уверенно и воодушевлённо. На уровне его колен – бабулька-нищенка с бубном. Тоже напротив «стены АТО», на которой больше всего умиляет единство воинства и детства – герой АТО кротик из памятного всем нам, советским, мультика из страны соцлагеря...
Стены заводские, где давно перевелись большевики, а главное – их классовая база, – расписаны занятно. Весь квартал, при успехах наступления капитала, ждёт снос – но проходная, ещё железная и советская по отделке, лишь с парой двуколоров по бокам, – осталась. Глядит из-под козырька – уже не аккумулирующая мускулы рабочего класса, гудком не созывающая этого бурлака Истории. Субаренда, увольнения – вот что стало тут, несомненно, повседневностью. Вот где надо искать корни правых итогов майдана – люмпенизация, лишение средств производства и индустриальной организованности класса. Медленно бутики и боулинги пожирают цеха – где ещё так конкретно увидишь социальный регресс? Боулинг «Большевик» – это же столь стильно-стёбно и близко тем, кого некоторые тут зовут москалями, на этой заквасочке вырос уже грибок одного, как минимум, поколения, на «Голубом сале» (пардон за каламбур)...
Но я ушёл снова в жилые пространства, где школьники задорно кидают снежки в проходящие автобусы. Эхо майдана? Да, бросают даже зло, автобус притормаживает… Вспоминаю 90-е опять, как в электрички Ярославского направления дети реформ кидали вовсе не снежки, а камни. Такой вандализм казался привычным. И сидения отдирали целиком – приватизация… Но вроде ту дикость пережили быстро.
Чем ближе я снова к вузовским местам – тем чаще встречаю гарных дивчат. Статистика ошеломляющая. Каждая третья – красавица. Как говорят – на обложку. Но что такое обложка? Жизнь-то интереснее. Вспоминается фраза Шарапова из фильма «Место встречи изменить нельзя»: «Красивая женщина, спуталась с бандитами, а ведь могла на всю жизнь сделать счастливым какого-нибудь мужчину» (цитирую приблизительно). Вот этот удивительно богатый ресурс ещё никак не использован национал-революционерами (читай – реакционерами). Будь в «Правом секторе», у свободовцев или у конкурентов-радикалов кто-то умный в руководстве – давно бы уже при наименьших затратах воспитал бы не одну Мату Хари. Причём – они же и умные тут, они высшее образование получают, их долго учить и не надо. Засылать и продвигать вплоть до Кремля – красавицам таким традиционно откроются все двери золочёные. Да, тут станешь националистом – поглядев на черты лиц прямые, правильные, отточенные уж неизвестно какими, скорее, конечно, крестьянскими областями… В эти полупрозрачные глаза, на эти румяные здоровые щёчки, а если и бледность – то тоже здорово-молочную… В общем – если у РФ официальным ресурсом власти является голубое и чёрное золото – то тут оно живое расхаживает повсеместно. И ведь помани только оно – столько б агентов набрали националы…
Кварталы, спроектированные эпигонами-конструктивистами сигналят, как корабельными флажками, что общество ушло не туда. Всплеск локального патриотизма застыл на отметке вывешивания флага за окнами. Уже подмёрзли за год флаги, повыцвели – но напоминают времена, когда правоверные горожане прочих столиц (католики или гугеноты) так сообщали о своей ориентации. Или писали на воротах давних соседей-врагов «Ж»… Всё это вроде бы невероятно было недавно – огромной стране, спаянной в единый механизм производства новых счастливых поколений, – какой-то национализм, местечковость, озлобленность на акцент, на внешность. Но, увы, история всегда готова повториться, когда общество отступает с завоёванного совместно уровня, и снова обрекает себя на раздробленность.
Улица Солженицына к майдану нас ведёт…
Собственно, что плохого в майдане? Увы, он – лишь уровень громкости и сцепления тех выбитых из прежних социальных ячеек элементов. Но воспитанные пауперами и озлобленные расслоением доходов, – всё ещё на дрожжах дерибана, они выросли в армию, неизменно укрепляющую тот режим, что их всегда злил. Люстрация? Облить мочой из банки некую лярву – это, скорее, скверный анекдот, чем классовая война, которую из прочих столиц пророчили наши филистеры.
И, как я писал тоже ещё из дому – корни всего этого многосерийного действа, инициированного вовсе не извне, но исторически и политически зревшего давно, корешки-то не на Западе, как уверяют кремлёвские чибисы, а в Москве. С каким упоением лишали улицу имени Большой коммунистической во имя борца с тоталитаризмом… Кто это делал – напомнить? Да, Путин благословил, а Медведев славу словил. Что ж, процесс лишь распространился из эпицентра – если глядеть на советское пространство без навязанных Беловежьем границ.
Пересмотр сперва итогов Великого Октября, а затем Великой Отечественной – был не кем-то откуда-то инициирован, злобным Евросодомом (на чём настаивают путинисты), процесс десоветизации и сепаратизации являлся основным содержанием также и ельцинско-кравчуковско-кучмовской политики 90-х. Продолжился он и в нулевые годы. Иначе зачем бы нам понадобился Деникин в Даниловском монастыре? Внутренняя политика? Нет – она обуславливает внешнюю, задаёт тенденции – и начинаются гонки внезапно героизированных скелетонов. Бандера вылез следом за Деникиным и Каппелем – почему это «метрополии» можно, а нам нельзя? У нас своих героев хватает – не ваших же краснодонцев?..
Конфликт концептов будет всё сильнее вылезать – но пока-то на уровне маргиналов (впрочем, они теперь в Раде). Он и был подспудно, зрел себе в клетушках. Целостная советская героика – без каких-либо национальных превосходств, – против героики тех, кто признал новые границы, смирился с расселением. И теперь всячески оправдывает задним числом «цивилизованный развод», состоявшийся в декабре 1991-го, когда на самом деле не спрашивая народы, три проходимца нарисовали границы там, где пролегала дружба и кооперация, где работал сложнейший механизм межреспубликанского сотрудничества во всех сферах, от сельского хозяйства до культуры. Кому понадобилось ссорить народы?
Той новой буржуазии, которой буржуазный национализм необходим как средство мобилизации эксплуатируемых (вариант: единовременно лишённых социалистической собственности, как того завода «Большевик», что с 1920-х аж работал, а теперь вымирает). Музей под Родиной-матерью, посвящённый Великой Отечественной – тоже подправлен за последний год. Скорбный красноармеец в пилотке и с винтовкой штыком вверх указывает на нечто несусветное при исторически трезвом взгляде на годы той войны. Фоном для бронзовой фигуры солдата теперь является двуколор, а перед солдатом расположилась фотовыставка, посвящённая АТО…
Я ещё раз задумался над тем: откуда вообще взялись болезненные национальные акцентуации? Видимо, есть реакционная интеллигенция, которая плелась в хвосте контрреволюции и даже поругивала её некоторое время. Однако потом всё же вскочила в поезд нового правящего класса, сформированного из старой партии, но уже при прямой собственности на прежние общие богатства. Работа этой интеллигенции, этих реакционеров сводится к возвеличиванию национальных достоинств именно той буржуазии, которая с ней делится. Схема проста: «завтрашние» подонки просто имеют свою долю от ограбления силовигархией советского народа. Да-да – тут именно так, украинского, русского и прочих, откуда качают наш общий газ и нефть.
Лично для меня бессмысленно гаданье – Крым наш или не наш. Надо сперва вспомнить: чьи заводы, нефтескважины, школы и больницы. Вот откуда бы шагать державным шагом почвенничкам второго издания. Одни в своё время профукали деревню, другие могут сейчас профукать города и горожан, кутаясь в старьё соцрегресса и кланяясь церквам. Крым – наш, но если советский, если социализм стирает границы меж РСФСР и УССР.
Украинский майдан тоже вывел на первый план командование буржуазное, более того – и в Раду вывел самый оголтелый национализм для прямого привода классовых интересов буржуев. Уже без игр в толерантность – прибыль берётся военизированной рукой куда быстрее. Битва буржуев, таким образом, и оказывается битвой национализмов, переведённая на язык народов и выдающая им оружие для убийства друг друга вместо того чтоб повернуть оное против своих буржуев. Испытания отключениями газа и электричества, инфляцией – вот что лучше реформ и шоковой терапии напоминает миру, пока ещё миру микрорайонов, что он – мир классовый. И чтобы оставаться миром – не русским или украинским, а миром ежедневно трудящихся на общее благо, – порой надо выходить на войну с классовым врагом. Да, у него охрана и особняки – но командуя, он обнаруживается.
Не к тем вы прислонились-прилепились, Захарушка и Сергей (я имею в виду Прилепина и Шаргунова), и причём в самую позорно-закатную их годину. Нынешняя Украина, на мой взгляд, это всё та же Чечня, где проблема сепаратизма не была решена идеологически. Буржуям этого и не нужно – чтоб лишнего сплочения низового класса не случилось. Деление советского народа на русский и всякий прочий «мир» есть помимо чисто культурной дикости – и оправдание передела соцсобственности. При наличии таковой – стираются границы. Нет «нашего» газа (тоже навязанная идеология люмпенствующего сырьевого имперца-в-доле), принадлежащего русскому миру – есть общий газ, и социалистическое единство республик потребует пересмотра политики Миллера-миллиардера.
Отражения майдана: год спустя
Национальный художественный музей Украины выгляди, отталкивающе. Связанный, пленённый. О, этот романтизм 1991-го! Переписать историю сейчас же... Переклеить ярлыки так, чтоб аж мозги затрещали!.. Сюда втащили на газон ту самую средневековую, заново изобретённую на ул. Грушевского катапульту для огнеметания, а во двор московского Музея революции воткнули красный троллейбус, бывший баррикадой у защитников Белого дома (убрали только к концу 90-х)… Всё повторяется, как и было предсказано. Из постоянной выставки изъяты наиболее краснознамённые картины начала и середины ХХ века – Первомай, например. Но вот «Победители Врангеля» остались и «Комсомольское собрание» тоже – есть чему порадоваться.
Новейшая же экспозиция инсталляций являет собой идеальную иллюстрацию того скачка социального регресса, что за год тут состоялся. Гигантское гнездо на весь зал – как символ дома, такого крестьянского, такого древнего и сугубо украинского… Внутри модерново-античных-то стен! Рядом с действительными шедеврами эпох постимпрессионизма и модерна... Ещё какой эстетический регресс – грубый и зримый! Воистину майдан не знает границ. Сваленные кучей дорожные знаки с пылью уличной – это прямо как трофеи баррикадные, нелепость предельная, но таки «инсталляция». Бюст Ленина, торчащий затылком из зеркала – «Ленин в Зазеркалье», – тоже вполне современное искусство. Подобных поделок хватало в 90-х и по московским галерейкам, только покупателей не было, а в нулевых появились… Тут же – политический пафос. «Всё наследие совка – разобьём наверняка…»
Полицейская лента на колоннах музея – в тему. Ведь у кабмина я застал милицейскую тревогу: по ту сторону, на Банковой двадцать человек пикетировали против роста цен и падения гривны. Беркутовцев на майдане было меньше, чем нынешней милиции против хилого пикета… Они же перекрыли зачем-то, отрезали от туристов и дворец президента – говоря сугубо по-русски и лицами как бы извиняясь. Такая вот постоянная мобилизация.
Улица Грушевского снова готова принять бутики, ничто не напоминает о революционно выселенном «Правым сектором» великолепии «Боско» – гарь осталась лишь за витринами. Такой парадокс: ещё нет арендатора, а стёкла есть, и они-то делают продымленность эту музейной. С сувенирных лотков бойко продаются рулончики туалетной бумаги с брендом Путина – что веселит, но по мелочи. Подобный юмор – тоже мелкобуржуазен, хотя для российских либералов и креативен...
Подземный переход возле бывшего музея Ленина, ныне призывающего молиться за Украину – имеет характерную наскальную живопись, где 14/88 гордо остаётся, видимо, для истории и властями не смывается. Кое-что из майдан-арта я сфотогрфировал, но юморок шизоватый…
У стены углового отеля стоит «шестёрка» с флажком «Правого сектора», но что-то очереди вступающих в ряды добровольцев не видно, один дежурный ёжится от ветра, курит. Серёга Жадан вот выступает на днях – сообщает афиша… Давний мой знакомый, помню, и в 2004-м радовался «почти революции» оранжевой – правда, в Москве и в зелёной футболке с Че… С тех пор проза Жадана завоевала Украину, а нувориши, вырвавшие власть у старопартийцев в 2004-м, укрепили свои позиции в обществе и некоторыми культурными практиками…
Неуютно, холодно в Киеве – небывало холодно. Однако никуда не делся и уют улиц, правда, разукрашенных часто враждой. «Никогда мы не будем братьями» – говорят нам красивые сёстры – по факту рождения в СССР. Да, война микроидентичностей – вместо сплочения в исходной советской махине, способной своротить диктатуры буржуазии и в РФ, и в Киеве. Да, это громадная работа, но поездив в маршрутках с киевлянами окраин, пожив с ними одной гривной и помесив один снег, понимаешь – как далеки и убоги наши пророки.
Не абстрактно-ностальгически, а живо понимаешь, что именно советская кровь течёт с обоих сторон конфликта – но её расфасовывают по национальным бутылям. Вместе трудом горы воротили – порознь лишь одна перспектива, пролетарий стреляющий в пролетария. Лично меня такая перспектива не устраивает.
Дмитрий ЧЁРНЫЙ,
КИЕВ – МОСКВА
