Архив : №06. 20.02.2015
Донские казаки
Скажем сразу, мало в нынешней российской литературе примеров прозы, которая была бы пропитана уважением к читателю, к собственному ремеслу, не так много произведений, отмеченных бережливым, заботливым отношением к слову, отличающихся вниманием к миру и человеку. Молодые авторы обретают эти качества путём проб и ошибок, нащупывают инстинктивно. И только у тех писателей, которые уже, что называется в возрасте, всё это получается само собой, как нечто привычное.
Повесть Б.Екимова «Осень в Задонье» пришла к нам будто из тех самых времён, когда литература была не кустарным промыслом самоучек, не хобби для менеджеров и журналистов, а профессиональным делом и призванием. Чёткий сюжетный рисунок, скупые словесные мазки мастера, передающие и красоты донской природы, и безобразье современного человеческого бытия, запечатлевшие сплетённое в единое целое семью и землю, жизнь и смерть. Всё как в настоящей литературе – ладно сделано, плотно пригнано. Вещь, как уже было сказано, в наше время редкая.
Как и во всяком хорошем произведении, всякий найдёт свой смысл в повести Б. Екимова. С первого же прочтения в глаза бросается вот какая идея: в деревне и в земле – спасение, в труде – воскресение и удержание в себе человеческого начала. Тяжела доля современного человека, но это бремя и есть признак подлинного бытия. В способности без ропота взвалить на себя свой крест и нести его – суть человеческого существования.
И дело здесь не в том, что тяжкий труд земельный, крестьянский описан Екимовым подробно и до мелочей, дело в другом – в том, что память о нём пронизывает каждую строчку. Столь же постоянно, впрочем, в повести и ощущение развала и потрясения самых основ общества, в котором труд был нормой. Читатель словно проваливается вместе с героями «Осени в Задонье», в какую-то временную дыру, в Средневековье, оказывается и географически заброшен в какую-то совершенную Тмутаракань. Государство, закон, общество, Родина, о которой так привыкли кричать в нашей нынешней публицистике, смотрятся на фоне событий, происходящих в повести, далёкой Большой землёй. Она, большая страна, где-то там и даёт лишь редкие весточки о себе. Кипевший некогда жизнью и бурливший страстями казацкий Тихий Дон, превратился в одночасье в глухое человеческое Задонье, населённое бичами, чеченами и тихими незаметными обывателями. Кроме самого себя, кроме своего труда, своих близких, семьи рассчитывать героям «Осени в Задонье» не на что и не на кого. Но именно так, через отчаяние, неуверенность, страх будущего, обретают герои повести полноту жизни, вновь начинают чувствовать себя не пеной по воде, а чем-то значимым, вновь включённым в жизненный круг природного и социального мира, традиции, миропорядка.
Стоит посетовать на то, что авторский идеал порядка отождествляется с сильной рукой, с сильными личностями, с военными. В них, в их деятельности, не то героям, не то самому автору видится путь к выходу из глухого социального болота, преодоление нерешительности и неразберихи, воцарившейся с начала 90-х. Паша Басакин, один из многочисленных продолжателей традиций донских солдатов-хлебопашцев, смотрится для своего отца Аникея, для жителей Задонья почти сказочным героем – избавителем. Но в этом уповании на нового мифического героя, который придёт – порядок наведёт, сказывается безвыходность, неизбежность усугубляющейся архаизации жизни. Социальный и духовный мир героев, показанный, по правде сказать, не слишком объёмно, отсылает нас, если отбросить обставляющий его современный антураж в виде машин, морок и вертолётов, в какое-то глухое средневековье. И даже то, как умирают герои повести, новые хозяева земли задонской – Ибрагим и Аникей, несёт на себе печать феодальной архаики. Так умирали князья, владельцы наделов, поместий и мелких княжеских столов. Умирали в собственной постели, испытывая на смертном одре тревогу за будущее своего дела и судьбу потомков, как Ибрагим. Умирали внезапно, найдя свою преждевременную кончину в результате разгорающейся междоусобной распри, как Аникей.
И вот, не слыша чёткого голоса автора, не замечая чёткой расстановки акцентов, начинаешь задавать себе вопрос: а не оборачивается ли этот стоический гимн Екимова труду и земле вместо спасения, консервированием этого самого средневековья? Не выглядит ли этот дивный новый феодальный мир старинных «поместий» (слово постоянно встречающееся в повести), который намеревается выстроить Аникей, к которому тянется Иван Басакин – тупиком, золотой клеткой для русского человека, человеческой пенсией, последним пристанищем перед окончательным угасанием?
Мир осеннего Задонья – это мир бывших людей – бывшего заводчанина, бывшего директора школы, бывшего инженера в таксопарке, бывшего лётчика и бывших заключённых. Это какое-то потустороннее существование для бывших людей. Но воскресеньем здесь и не пахнет. Всё это походит на современную версию Аида, в котором русский Сизиф, проклятый богами, вновь и вновь катит свой камень. «Какой уж тут восход ли, закат. Одна лишь работа. От зимы до зимы. Каждый год. Уже который?»
В повести верно схвачен переломный момент современности, казалось бы такой простой и очевидный, но от того нечасто проговариваемый в современной прозе: старым, беспутным «вольным» способом жить невозможно, больно шаток он и ненадёжен, а новым – неизвестно как, нужно начинать всё с нуля. Начинать при этом приходится не на подъёме и не от радости, а от безнадёги – работы нет, кругом жульё, ворьё да беззаконье.
Перед нами не столько начало новой жизни, рисуемое обычно светло, радостно и возвышенно, сколько бегство в потустороннее по отношению к действительности существование, исполненное страха и неуверенности.
Но это не единственное, чем ограничивается круг проблем, затрагиваемых Б.Екимовым.
Серьёзных вопросов, затронутых в этом, не слишком большом по объёму произведении, предостаточно – это и судьба человека в современном обществе, и тема будущего России, и образ Церкви, неслышно, тихо пребывающей в лице своих пастырей рядом с народом во все исторические изменения, тут и тема, говоря официальным языком, межнациональных отношений, и вопрос о будущем молодёжи, детей наших, связанный с образом Тимоши Басакина. Традиция и современность, Дон, старый и новый, Россия, возрождающаяся и рушащаяся – много чего возникает в этой простой истории возвращения Ивана Басакина к земле своих предков.
Но это богатство и многотемье, идёт не только в плюс, но и в минус книге. Здесь бы остановиться, развить поподробнее, заглянуть за внешнее течение жизни и сюжета, погрузиться в глубины, отыскать суть и причины. Спросить: «Асланбек, дорогой, отчего ты такой бешеный? Какая собака тебя укусила?», «Вахид, уважаемый, как ты дошёл до жизни такой?», «По той ли правде живёшь, Аникей?». Спросить и выслушать, а не отмахнуться бытовой ссылкой на ход жизни и природный темперамент. Этого взгляда внутрь, кажется, повести не хватает, и потому, повествуя о нынешней жизни тяжёлой, не идёт она, в итоге, дальше бытовой стороны жизни, к её истокам и глубинам. И получается, что книга Екимова как и икона, которую выносят из подземного храма её герои – ребятишки Тимоша и Зухра, лишь напоминает нам о тех глубинах, которые лежат за неспешным круговым бегом времён года в меняющемся Задонье.
Может быть, и верна, современна и своевременна точка зрения, что человек ныне как гвоздь, вынь его и всё падёт и разрушится, как рушится после смерти Аникея и Ибрагима всякое хозяйство, всё привычное мироустройство. Но здесь бы заострить это, подняться над простой констатацией факта, показать ложность этого героического, слишком много возлагающего на индивида подхода. Увы, Екимов, занимая позицию бесстрастного рассказчика, и сам остаётся, таким образом, в пределах архаичного упования на сильных людей.
«Мне, моё, Я» – вот основа трагической коллизии, смертельного противостояния вчерашних соседей. Но Екимов проходит мимо этого очевидного корня конфликта, списывая всё на противостояние «воли» и порядка, традиции и отрыва от неё, оседлости и кочевья, на боевиковское прошлое не в меру зарвавшегося Асланбека.
«Осень в Задонье» – мощное и сильное произведение. Но её сильные стороны, крепость повествования и мощь описаний являются оборотной стороной её недостатков. Как ни крути, описание и повествование – это начальные этапы сочинительства. Советская литература, особенно литература второго ряда (второго по известности, не по таланту, как говорил в своё время Некрасов), к сожалению, не успела преодолеть этот этап. Она застряла на уровне бытописательства, так и не совершив шаг к внутреннему человеку, не перешла к философским обобщениям, к задумчивому, почти гоголевскому взгляду, различающему за мелким течением жизни грохот рушащегося человеческого в человеке. При всём богатстве намеченных смыслов и мерцающего из глубин содержания, в конечном итоге, повесть Б. Екимова также не делает этого решительного шага, оставаясь в пределах истории кусков и наделов, истории непростого быта героев. «Ну и что?» – хочется сказать по прочтении. К чему это талантливое бытописательство? Зачем поведана была эта история расползающейся по донской земле архаики. Что дала она мне, чему научила?
Повесть о нынешних донских казаках – своеобразный перевёртыш известных и памятных многим «Кубанских казаков» Пырьева, с той лишь разницей, что уверенность в будущем, радость труда, свет жизни, буйство лета сменились в ней неутихающей тревогой, состоянием неопределённости, чувством неуверенности, ощущением воцарившейся бесконечной осени.
Книга Б.Екимова – это лебединая песнь уходящей советской литературы, советской культурной традиции. Она – напоминание о её лучших сторонах и невольное указание на то, что её эпоха завершена, что надо переходить от прошлого века отечественной прозы к чему-то новому.
Екимов Б. Осень в Задонье. – Новый мир, № 10-11, 2014
Сергей МОРОЗОВ,
г. НОВОКУЗНЕЦК
