Стихотворную речь, то есть исповедь души, очень сложно почувствовать и, соответственно, понять и принять. И тут не нужно обижаться на явное непонимание окружающих, порою близких тебе людей. Свойство понимания, сочувствия, сопереживания и, в наивысшей степени, участия даровано, да, именно даровано как раз людям тихим, скромным, неприметным. И от этого их величие становится ещё больше и чище. Ибо кичиться тем, что даровано тебе Богом, пусть даже за твоё старание, усердие и смирение, грешно. Только великий человек может написать гениальные строки на салфетке и тут же выбросить в мусорную корзину. Но оттого, что написанное не было никем прочитано, оно не исчезло, оно было написано или, можно сказать, как раскаяние, озвучено. Написанное уже не вырубить топором, у него теперь появился хозяин, давший слову новую жизнь, потому и бессмертно Слово.
Нельзя толпой читать стихи, как нельзя толпой исповедоваться. Остановить стих, или хотя бы замедлить, притормозить, тоже нельзя. И дарованное свыше никто не сможет отобрать, похаять может, но отобрать – никогда!
Многое открывается ищущему, «стучащему», очень многое: открывается, что упадёшь, «замерзая и воя, прямо к ночи ноябрьской на дно»; открывается, что «догореть не дано». Но это не Божие наказание, не кара Его за спешность обретения жизни, за слишком глубокое её восприятие и ежедневный поиск точки опоры в ней. Многие таланты дотягивают до седин, но так и не подходят вплотную к осознанию вечности в себе и необходимости земного труда для единственной цели, дарованной всем нам в равной степени. И это вовсе не тяга к незабвенности, не причастность к великому таинству понимания и взаимопонимания – это итог всей жизни. И тогда выражение «господня собака» не читается как метафора и, тем более, оскорбление, потому что истина не может быть метафорой. Стихотворение уподобляется молитве, осмысленному и прочувствованному канону земного бытия.
Уже в детские годы Анастасию посетила недетская тоска. Отсюда и поиск «доброты во вселенной» и боязнь, что:
Когда я, плача, призываю Бога,
Никто свечи не держит надо мной.
С годами эта боязнь не проходит, она становится осознанной, заставляющей выверять каждый шаг, каждое малейшее движение души и... раскаиваться за нетерпимость и скоропалительность, ведь ушедшее время не имеет обратного вектора, оно может только сохраняться на полках памяти, долго пылиться и болезненно возникать в минуты озарения или безудержного падения. Только тогда «головой о бессмертье стучась», приходит «отвага умереть» и нисходит благодать от трудов праведных, хотя и «исполненных на треть», но которых «на многие столетья хватит миру».
2
Все мы приходим в этот суетный мир одинаково, с той лишь разницей, что один приветствует первым благодарным криком явление света в хлеву, а другой – на бархатном ложе многоэтажного дворца. И уже с самого момента рождения начинает развиваться «зрячесть». Но разнеженная мирскими благами душа не может вдохновенно вознестись к прозрению. Анастасия это знает:
На сырой, непротопленной даче,
Где рябина стучит в окно,
Жизнь является чуть иначе...
Никогда не постучит рябина в окна шикарного дворца, потому что за толстыми стенами отчуждения и равнодушия никто её не услышит. Да и само дерево никогда не соседствует с роскошью, некому ведь оценить её безудержного горения накануне смерти. И вот эта «иначесть», хотя её и «чуть», позволяет достичь вершин познания окружающего мира и необходимости в нём богоподобного «я», без ханжества и лицемерия. Й совершенно напрасно Анастасия волнуется:
Что же, сядут или не сядут
Три пришельца за поздний обед?
Они с нею, Они в ней, и теперь уже навсегда.
3
Отголосок Притчи о блудном сыне не случайно возникает в стихотворении Анастасии:
О блудный сын! Не месяц и не год
Скитался ты по отдалённым странам.
Пришёл к себе. Пришёл в себя – и вот
Кровь от шиповника на пальце безымянном.
Жажда познания мира и тяга увидеть его красоту и великолепие зачастую уводят нас далеко от того места, где нам предначертано находиться, где нам заранее уготовано место. Но человек так устроен, что только после долгих скитаний и поисков он рано или поздно возвращается в родное лоно и делает для себя запоздалое открытие, как это сделала Анастасия:
Чудесный сад. Побудь немного с ним.
Он, как ты сам, красив и молод.
Мы необходимы там, где рождены, и убежать от этого невозможно. В принципе, конечно не столь важно, где перебирать «чётки мудрости святой» (Пушкин). Но когда в тебе остаётся последняя, безымянная капля и имя ей – оставшейся жизни – давать тебе и только тебе, а «душа качается, как огонь на длинном фитиле», готовая выбрать любое, указанное тобой направление, родной сад ощущается как «самый лучший», необходима только самая малость: вслушаться. И тогда искомое становится явью:
Я приду домой, и благодать
Волнами нахлынет отовсюду..
.
4
Умение чутко слушать сродни умению красиво говорить, даже не столько красиво, сколько доходчиво до любого смертного. Слушать не только рядом стоящего, а и отнесённого на многие километры пространства, но только пространства. Внешний телесный слух не значит для нашего духовного развития ровным счётом ничего. Шелест листьев, шёпот ветра, плеск воды – это притягательно, заманчиво, но... Это уловка природы, а может быть, не только природы, чтобы отвлечь нас от самого важного самого главного: чуткого слушания души. И голосу этому не могут препятствовать ни время, ни пространство. Молящийся, и за себя, и за весь мир, мир, погрязший в грехах, но ещё живой, от которого он себя не отделяет ни на одну молекулу, становится вечным родственником слушающему эту молитву. И в голове слушающего не может возникнуть какофонии от смешения звуков, ведь молящихся много, а слушающих и слышащих – очень-очень мало.
Кто спит, кто молится – ты чутко слушай.
Это наивысшая точка духовного совершенства поэта. Ибо сказано: «Кто имеет уши слышать, да слышит!»
Умение слушать и слышать окружающий мир, облачённый зачастую в «зелёный, розоватый чудный сад», дурманящий, затуманивающий, крадущий реальное ощущение пространства – времени, и приходить в себя, не поддаваясь обманчивому велению природы цвести вечно и искать что-то манящее, призрачное впереди. И, наконец, открыть:
Мы слишком мало жили на земле
И не достойны муки полновесной
.
Тогда остаётся последнее страдание – путь в себя:
А мудрый – по одной строке узнает,
Чем для меня земная жизнь была.
Анастасия не договаривает, потому что каждый, идущий по земной жизни, должен прийти к этому сам, один на один с собой, чтобы воочию увидеть
Над страною, над нами всеми
Золотистый небесный луч.
Увидеть и чутко слушать, слушать, слушать... тех, кто молится.
