Архив : №10. 13.03.2009

За всё отвечать настала пора: Александр Яшин

Да про­стят ме­ня по­клон­ни­ки та­лан­та Алек­сан­д­ра Яши­на. Моё мне­ние: это был не­важ­ный по­эт. И про­зу он пи­сать не умел, по­то­му что ча­с­то сби­вал­ся на ка­зён­ный стиль. Я его ува­жаю за дру­гое. Ред­ко кто в 50 лет, имея ку­чу на­град и раз­лич­ные бла­га, спо­со­бен при­знать­ся в преж­них ошиб­ках и от­речь­ся от ста­рых взгля­дов, по­ни­мая, что за этот бунт мо­жет в од­но­ча­сье всё по­те­рять. Яшин су­мел по­бе­дить в се­бе страх и бро­сить вы­зов лжи­во­му на­чаль­ст­ву.

На­сто­я­щая фа­ми­лия пи­са­те­ля – По­пов. Псев­до­ним Яшин он взял в честь от­ца – Яко­ва Ми­хай­ло­ви­ча По­по­ва, по­гиб­ше­го в Пер­вую ми­ро­вую вой­ну. Да, да­та его рож­де­ния – 14 (по но­во­му сти­лю 27) мар­та 1913 го­да. А ме­с­то рож­де­ния – во­ло­год­ская де­рев­ня Блуд­но­во.

Мать Яши­на все­гда хо­те­ла, чтоб сын вы­учил­ся на учи­те­ля. От­ча­с­ти её меч­та ис­пол­ни­лась. В 1931 го­ду Алек­сандр Яшин, окон­чив Ни­коль­ский пе­да­го­ги­че­с­кий тех­ни­кум, по­пал в од­ну из сель­ских школ Чеб­сар­ско­го рай­о­на. По­на­ча­лу де­ла у не­го по­ш­ли весь­ма не­пло­хо. На­чаль­ст­во да­же по­обе­ща­ло ему ско­рое про­дви­же­ние по служ­бе, но вза­мен по­тре­бо­ва­ло экс­тер­ном сдать эк­за­ме­ны за курс Во­ло­год­ско­го пе­дин­сти­ту­та. Но Яшин че­рез ка­кое-то вре­мя к учи­тель­ской ра­бо­те ох­ла­дел. У не­го по­яви­лась но­вая страсть – сти­хи. Уй­дя из шко­лы, он вы­дви­нул се­бя в орг­ко­ми­тет по со­зда­нию во­ло­год­ско­го от­де­ле­ния со­ю­за со­вет­ских пи­са­те­лей.

Ещё в на­ча­ле 1930-х го­дов у Яши­на по­яви­лась идея пе­ре­брать­ся в Ар­хан­гельск. Ему ка­за­лось, что в Ар­хан­гель­ске бо­лее теп­лей от­но­си­лись к по­эзии.

Его дей­ст­ви­тель­но там при­ни­ма­ли все­гда теп­ло. Жур­на­лист Бо­рис По­но­ма­рёв поз­же вспо­ми­нал, как в их го­ро­де про­хо­ди­ли тог­да ли­те­ра­тур­ные ве­че­ра. «Алек­сандр Яшин, как гость Ар­хан­гель­ска, чи­тал сти­хи пер­вым. Он под­нял­ся из-за сто­ла не­о­бы­чай­но се­рь­ёз­ным, со­сре­до­то­чен­ным и, по­жа­луй, на­сто­ро­жен­ным и не­сколь­ко ско­ван­ным. На круп­ном блед­ном ли­це бле­с­те­ли глу­бо­ко по­са­жен­ные гла­за, вы­де­ля­лись за­ос­т­рён­ный нос и плот­но сжа­тые гу­бы. Одет Алек­сандр был в тём­но-се­рый ко­с­тюм, во­круг длин­ной и ху­дой шеи не­бреж­но пе­ре­ки­нут ши­ро­кий крас­но-жёл­тый шарф, кон­цы ко­то­ро­го опу­с­ка­лись ни­же по­яса».

Окон­ча­тель­но в Ар­хан­гельск Яшин пе­ре­ехал в 1933 го­ду. Ему на ле­со­за­во­де № 16 – 17 да­ли ли­те­ра­тур­ный кру­жок. А чуть поз­же Се­вер­ное кра­е­вое из­да­тель­ст­во со­гла­си­лось за­клю­чить с ним до­го­вор на вы­пуск пер­во­го сбор­ни­ка «Пер­во­пу­ток». Прав­да, в про­цес­се ред­под­го­тов­ки кто-то на­зва­ние кни­ги за­ме­нил на бо­лее ка­зён­ный за­го­ло­вок «Пес­ни Се­ве­ру». Сбор­ник вы­шел ле­том 1934 го­да.

Но вско­ре Яши­ну ста­ло тес­но уже и в Ар­хан­гель­ске. Его ста­ла ма­нить Моск­ва. В ок­тя­б­ре 1935 го­да по­эт об­ра­тил­ся в Се­в­край­ком ком­со­мо­ла с прось­бой от­пу­с­тить его на учё­бу в Мос­ков­ский ве­чер­ний ли­те­ра­тур­ный ин­сти­тут. Од­на­ко в сто­ли­це на од­ни сти­хи про­жить ока­за­лось не­воз­мож­но. И Яшин вы­нуж­ден был ис­кать под­ра­бот­ки в раз­лич­ных мно­го­ти­раж­ках.

Впос­лед­ст­вии по­эт пред­ста­вил зем­ля­кам о сво­их сту­ден­че­с­ких го­дах по­дроб­ный от­чёт. Он пи­сал: «В 1935 го­ду я уе­хал из род­но­го Ар­хан­гель­ска в Моск­ву учить­ся в Ли­те­ра­тур­ном ин­сти­ту­те Со­ю­за со­вет­ских пи­са­те­лей. В Ар­хан­гель­ске на стра­ни­цах «Се­вер­но­го ком­со­моль­ца» и «Прав­ды Се­ве­ра» пе­ча­та­лись мои сти­хи и очер­ки, в Ар­хан­гель­ске же вы­шла моя пер­вая книж­ка сти­хов «Пес­ни Се­ве­ру». Шесть лет про­шло с тех пор – срок не­ма­лень­кий. Я в ме­ру сво­их сил ра­бо­тал, и сей­час хо­чет­ся по­про­сить сво­их ста­рых дру­зей и то­ва­ри­щей-чи­та­те­лей: ес­ли ещё со­хра­ни­лась где-ни­будь моя пер­вая книж­ка, унич­тожь­те её. Очень уж она сла­ба, бес­по­мощ­на. А я со сво­ей сто­ро­ны обе­щаю в бли­жай­шее вре­мя от­чи­тать­ся пе­ред се­вер­ным ком­со­мо­лом, пе­ред все­ми чи­та­те­ля­ми Се­ве­ра сбор­ни­ком на­и­бо­лее удав­ших­ся мне сти­хов и по­эм, на­пи­сан­ных за эти шесть лет. 1940 год был го­дом боль­ших со­бы­тий в жиз­ни на­шей стра­ны. Со­вет­ский на­род вни­ма­тель­но сле­дит за хо­дом вой­ны на За­па­де и все­мер­но ук­реп­ля­ет обо­рон­ную мощь сво­ей ро­ди­ны. Со­вет­ская же по­эзия да­ле­ко не все­гда от­ве­ча­ет тем вы­со­ким идей­но-по­ли­ти­че­с­ким тре­бо­ва­ни­ям, ко­то­рые предъ­яв­ля­ет к ней на­ше бо­е­вое вре­мя. Это осо­бен­но яр­ко вы­яви­лось на по­след­ней мос­ков­ской дис­кус­сии в свя­зи с раз­бо­ром книг о Ма­я­ков­ском. Об этом те­перь осо­бен­но мно­го нуж­но ду­мать всем твор­че­с­ким ра­бот­ни­кам на­шей ли­те­ра­ту­ры, осо­бен­но нам – мо­ло­дым, и про­дол­жать, про­дол­жать по­ис­ки но­во­го вы­со­ко­го ка­че­ст­ва для каж­дой по­эти­че­с­кой строч­ки. В 1940 го­ду у ме­ня вы­шла от­дель­ным из­да­ни­ем в Гос­ли­тиз­да­те по­эма «Мать». По­эму эту счи­та­ют мо­ей уда­чей. За ко­рот­кое вре­мя её на­пе­ча­та­ли триж­ды, по­это­му вы­ход её от­дель­ной книж­кой для ме­ня, по­жа­луй, не был со­бы­ти­ем. Го­раз­до важ­нее бы­ло дру­гое: в 1940 го­ду я всту­пил в ВКП(б). Это – ве­ха и в граж­дан­ской и в твор­че­с­кой би­о­гра­фии че­ло­ве­ка. Это со­бы­тие бу­дет оп­ре­де­лять со­дер­жа­ние всей мо­ей жиз­ни, всей ра­бо­ты, каж­дой строч­ки мо­их сти­хов. Сей­час я ра­бо­таю над по­эмой «Отец». («Се­вер­ный ком­со­мо­лец», 1941, 1 ян­ва­ря.)

Ког­да на­ча­лась вой­на, Яшин сра­зу за­про­сил­ся на фронт. 22 ию­ня 1941 го­да он за­пи­сал в сво­ём днев­ни­ке: «Ре­шил быть на вой­не, всё ви­деть, во всём уча­ст­во­вать. Сей­час бу­дет де­лать­ся но­вая ис­то­рия ми­ра, и тут бо­ять­ся за свою жизнь стыд­но». Уже 15 ию­ля он вы­ехал на Ле­нин­град­ский фронт, где ему да­ли на­прав­ле­ние в га­зе­ту «Залп бал­тий­цев». По­сто­ян­но про­па­дая у мор­ских пе­хо­тин­цев Бал­ти­ки, по­эт вско­ре силь­но про­сту­дил­ся. Вра­чи по­до­зре­ва­ли, что у не­го на­чал­ся ту­бер­ку­лёз.

Поз­же Яшин на­ча­ло сво­е­го во­ен­но­го пу­ти вкрат­це об­ри­со­вал жур­на­ли­с­ту Вя­че­сла­ву Вол­ги­ну, с ко­то­рым он сдру­жил­ся ещё в на­ча­ле 1930-х го­дов в Ар­хан­гель­ске. 3 ян­ва­ря 1943 го­да он пи­сал сво­е­му при­яте­лю: «До­ро­гой друг Вя­че­слав! По­лу­чил твоё пись­мо. Спа­си­бо. По­сы­лаю те­бе кни­жон­ку в от­дель­ном кон­вер­те – дой­дёт ли, не знаю. Я по­сы­лал так­же Са­ше Ве­се­ло­ву (он на­шёл мой ад­рес че­рез «Комс[омоль­скую] прав­ду»), но, ви­ди­мо, он не по­лу­чил, так как от­ве­та от не­го уже не бы­ло. У ме­ня вы­шла вто­рая книж­ка «На Бал­ти­ке бы­ло», изд-во «Сов. пи­са­тель», я об этом уз­нал по ре­цен­зии в «Огонь­ке» № 47, но до сих пор сам её ещё не ви­дал. Как толь­ко бу­дет, по­ш­лю те­бе. О се­бе я уже пи­сал. Пер­вый год вой­ны был на Бал­ти­ке, был в мор­ской пе­хо­те, за­щи­щав­шей Ле­нин­град. Пер­вое бо­е­вое кре­ще­ние при­нял 14 ав­гу­с­та 1941 г. – уча­ст­во­вал в от­ра­же­нии не­мец­кой пси­хи­че­с­кой ата­ки на бе­ре­гу Фин­ско­го за­ли­ва. Сра­зу по­ви­дал нем­цев в гла­за – под­пу­с­ти­ли их ме­т­ров на 100 – 150. Был ре­дак­то­ром фрон­то­вой га­зе­ты «Залп бал­тий­цев» (сам со­зда­вал её), по­том, ког­да сда­ли рай­он, – хо­дил в раз­вед­ку. Од­наж­ды с груп­пой раз­вед­чи­ков был оцеп­лен в скот­ном дво­ре де­рев­ни Ели­за­ве­ти­но, у нем­цев. Вы­би­лись все, но один по­том умер от ран. Фе­в­раль, март, ап­рель 1942 г. про­вёл в са­мом Ле­нин­гра­де, в опе­ра­тив­ной груп­пе пи­са­те­лей Крас­но­зна­мён­но­го Балт­фло­та (на­чаль­ни­ком был Вс. Виш­нев­ский) и в гос­пи­та­ле. Вы­вез­ли на Вол­гу ле­чить, но тут по­до­шла уг­ро­за к Вол­ге, и я, не­мно­го по­от­ле­жав­шись в Уль­я­нов­ском гос­пи­та­ле, по­шёл под Ста­лин­град. Го­род за­стал ещё не­вре­ди­мым. Боль­шую часть вре­ме­ни был на дей­ст­ву­ю­щих ко­раб­лях Волж­ской во­ен­ной фло­ти­лии, хо­дил в опе­ра­ции с бро­не­ка­те­ра­ми. Я по­лит­ра­бот­ник. Ра­бо­ту мою здесь оце­ни­ли вы­со­ко. На­пи­сал по­эму и но­вый сбор­ник сти­хов (уже сдал в пе­чать). Очень рад, что ты гвар­де­ец. А усы есть? Я, брат, и не гвар­де­ец, да усы за­вёл. Кра­си­вые, ры­жие. Мне все го­во­рят: сни­ми ты эту по­хаб­щи­ну, к чёр­то­вой ма­те­ри. Ин­те­рес­но, ка­кое у те­бя зва­ние – стро­е­вое или нет и круг тво­их обя­зан­но­с­тей в лыж­ном ба­та­ль­о­не. Я стал ка­пи­та­ном. Очень хо­те­лось бы по­гля­деть на Гри­шу Ди­но­ва. Я, ви­ди­мо, лю­бил его, по­то­му что ког­да уви­дел в тво­ём пись­ме его фа­ми­лию, то у ме­ня серд­це уча­щён­но за­би­лось. Пе­ре­да­вай всем на­шим об­щим дру­зь­ям мои при­ве­ты и по­же­ла­ния жиз­ни, жиз­ни, жиз­ни. Толь­ко жиз­ни хо­ро­шей, бо­е­вой, со сла­вой. По­сле вой­ны мы все долж­ны иметь бо­е­вые ор­де­на – это не стыд­но. Пе­ре­дай при­вет Ми­хаи­лу Свет­ло­ву, ес­ли уви­дишь. Чи­тал его «Чай­ки­ну» (по­эму). Он ос­тал­ся че­ст­ным, вер­ным се­бе, вер­ным по­эзии и в дни вой­ны. А как мно­го у нас по­яви­лось но­вых ли­те­ра­тур­ных про­мы­ш­лен­ни­ков. Хо­тя в ос­нов­ном по­эзия об­ла­го­ро­ди­лась. Сбор­ни­чек по­сы­лаю по ста­ро­му ад­ре­су, как ты ве­лел, пись­мо – по но­во­му. Будь здо­ров, до­ро­гой. Хо­ро­шо, что ты не за­был ме­ня.

Алек­сандр Яшин

Ад­рес: г. Уль­я­новск Куй­бы­шев­ской об­ла­с­ти, во­ин­ская часть 26005»*.

В 1943 го­ду Яши­на ра­ни­ли. Он по­пал в гос­пи­таль, а по­том по­лу­чил на­зна­че­ние на Чер­но­мор­ский флот в га­зе­ту «На стра­же». Де­мо­би­ли­зо­ва­ли его лишь в мар­те 1944 го­да.

При­ня­то счи­тать, что по­на­ча­лу путь Яши­на в ли­те­ра­ту­ру был очень глад­ким. По­эт во всём и вся «блюл» ли­нию пар­тии, вос­пе­вал кол­лек­ти­ви­за­цию и вся­че­с­ки иде­а­ли­зи­ро­вал со­вет­скую де­рев­ню. Не зря власть при­су­ди­ла ему в 1950 го­ду за при­гла­жен­ную по­эму «Алё­на Фо­ми­на» Ста­лин­скую пре­мию вто­рой сте­пе­ни.

Но это од­на прав­да. А су­ще­ст­во­ва­ла ещё и дру­гая прав­да. По­че­му все за­бы­ли, что в 1947 го­ду из­да­тель­ст­во «Мо­ло­дая гвар­дия» по указ­ке свы­ше рас­сы­па­ло на­бор яшин­ской кни­ги ли­ри­ки «Жи­вая во­да»?!

Да, Яшин очень дол­го пы­тал­ся со­блю­дать ус­та­нов­лен­ные вла­с­тью пра­ви­ла. Но он же не был сле­пым. По­эт ви­дел, ку­да кло­ни­ло на­чаль­ст­во, и по­ни­мал, что ни­че­го хо­ро­ше­го в бу­ду­щем не све­тит. Но на бунт он от­ва­жил­ся лишь по­сле смер­ти Ста­ли­на.

Го­лос но­во­го, дерз­ко­го Яши­на впер­вые про­ре­зал­ся, я ду­маю, в сти­хо­тво­ре­нии «Ни­щий», ко­то­рое во­шло в под­бор­ку по­эта, на­пе­ча­тан­ную в 1956 го­ду в пер­вом вы­пу­с­ке зна­ме­ни­то­го аль­ма­на­ха «День по­эзии».

По­том про­гре­мел рас­сказ «Ры­ча­ги». Яшин сна­ча­ла су­нул­ся с ним в си­мо­нов­ский «Но­вый мир». Но там его за­ру­бил Кри­виц­кий. Он, ког­да про­чи­тал эту вещь в ру­ко­пи­си, при­шёл в ужас и пред­ло­жил пи­са­те­лю не­мед­лен­но за­брать её на­зад и ли­бо сжечь, ли­бо за­пе­реть в пись­мен­ном сто­ле на за­мок и спря­тать ключ ку­да-ни­будь по­даль­ше. Вот как опыт­но­го лит­функ­ци­о­не­ра ис­пу­гал не бог весть как на­пи­сан­ный рас­сказ о сель­ских ком­му­ни­с­тах, ко­то­рые до со­бра­ния ве­ли се­бя как лю­ди, а на со­бра­нии в од­но­ча­сье пре­вра­ти­лись в «ры­ча­ги» без­душ­ной ма­ши­ны.

Но вско­ре в стра­не за­ду­ли но­вые ве­т­ры. По­чув­ст­во­вав пе­ре­ме­ны, Эм­ма­ну­ил Ка­за­ке­вич, Ве­ни­а­мин Ка­ве­рин и Мар­га­ри­та Али­гер ри­ск­ну­ли яшин­ские «Ры­ча­ги» вклю­чить в один из но­ме­ров аль­ма­на­ха «Ли­те­ра­тур­ная Моск­ва». Пуб­ли­ка бы­ла в вос­тор­ге. Кор­ней Чу­ков­ский по­том от­ра­зил в сво­ём днев­ни­ке ре­ак­цию ли­те­ра­тур­но­го ге­не­ра­ли­те­та. «Был вче­ра у Фе­ди­на, – от­ме­чал ма­с­тер 21 мар­та 1957 го­да. – Он с вос­хи­ще­ни­ем го­во­рит о рас­ска­зе «Ры­ча­ги» (в Лит. Моск­ве). «То, что опи­са­но в «Ры­ча­гах», про­ис­хо­дит во всей стра­не, – го­во­рит он. – И у нас в Со­ю­зе пи­са­те­лей. Ког­да шло об­суж­де­ние мо­ей кра­моль­ной кни­ги «Горь­кий сре­ди нас», осо­бен­но не­ис­тов­ст­во­ва­ла Ша­ги­нян. Она про­из­нес­ла гро­мо­вую речь, а в ку­лу­а­рах ска­за­ла мне: «ве­ли­ко­леп­ная кни­га». Ну чем не «ры­чаг»!»

Поз­же не­мец­кий сла­вист В.Ка­зак за­ме­тил, что в «Ры­ча­гах» Яшин чуть ли не пер­вым в рус­ской ли­те­ра­ту­ре ска­зал о том, «как пар­тия от­ни­ма­ла у че­ло­ве­ка его до­сто­ин­ст­во во вре­ме­на ста­ли­низ­ма». Ге­рой Яши­на поз­во­лил се­бе не­при­выч­ную для той по­ры рез­кую кри­ти­ку вла­с­тей. Он ут­верж­дал, что «на­чаль­ни­ки на­ши рай­он­ные с на­ро­дом раз­го­ва­ри­вать ра­зу­чи­лись… До­ма за­ко­ло­чен­ные в де­рев­не ви­дят, а ска­зать об этом вслух не хо­тят. Толь­ко и за­бо­ты, что­бы в свод­ках все ци­ф­ры бы­ли круг­лые…». На­до ли го­во­рить, как эти сло­ва обо­зли­ли пар­тий­ное ру­ко­вод­ст­во. В от­ме­ст­ку за кри­ти­ку они взя­ли да при­кры­ли аль­ма­нах.

Но Яшин сда­вать­ся уже не со­би­рал­ся. У не­го слов­но от­кры­лось вто­рое ды­ха­ние. В 1958 го­ду у по­эта вы­рва­лись вот эти стро­ки:

 

За всё от­ве­чать на­ста­ла по­ра: За то, что ког­да-то я про­мол­чал, За то, что кри­чал во весь рот ура, А ка­ра­ул не кри­чал.

 

Яшин на­чал дей­ст­во­вать. Он стал про­те­с­то­вать про­тив раз­ру­ше­ния рус­ской де­рев­ни и тре­бо­вать, что­бы кре­с­ть­я­нам да­ли та­кие же пра­ва, что и го­ро­жа­нам. По­эт под­нял крик, что опас­ность на­вис­ла над рус­ским язы­ком. Он не по­ни­мал, за­чем вла­с­ти по­на­до­би­лось унич­то­же­ние сель­ских хра­мов. Но на­чаль­ст­во слу­шать его не за­хо­те­ло.

В от­ча­я­нии Яшин, бу­ду­чи чле­ном пар­тии с 1941 го­да, об­ра­тил ру­ки к Бо­гу. Он пи­сал:

 

Ма­терь Бо­жья, не обес­судь, По церк­вам я те­бя не слав­лю, И те­перь, взмо­лив­шись, Ни­чуть Не юрод­ст­вую, не лу­кав­лю.   По­эт про­сил Бо­га:   Дай мне вы­бить­ся из ту­пи­ка. Из рас­пу­тья, из без­до­ро­жья, Раз ни­кто не по­мог по­ка, По­мо­ги хоть Ты,                         Ма­терь Бо­жья.

 

Но, ес­те­ст­вен­но, в 1958 го­ду та­кие сти­хи опуб­ли­ко­вать ни­кто не ри­ск­нул. Все ре­дак­то­ры тог­да очень до­ро­жи­ли сво­и­ми парт­би­ле­та­ми и ни­кто не хо­тел пе­ре­чить от­цу-ба­тюш­ке Ни­ки­те Хру­щё­ву.

Не да­ли ре­дак­то­ры хо­да и яшин­ской по­ве­с­ти «Ба­ба Яга». Ведь о чём пи­сал Яшин! Он взы­вал к со­ст­ра­да­нию. Он хо­тел ос­та­но­вить про­цесс ги­бе­ли рус­ской ци­ви­ли­за­ции. В ра­бо­чих за­пи­сях ху­дож­ни­ка со­хра­ни­лись по­яс­не­ния к этой по­ве­с­ти. Яшин под­чёр­ки­вал: «Ба­бя Яга. Мозг ра­бо­та­ет и ду­ша ра­бо­та­ет. Ба­ба Яга не мо­жет быть пло­хой во всём и не вы­зы­вать жа­ло­с­ти и со­чув­ст­вия. Это опо­зо­рен­ная, раз­граб­лен­ная, не­гра­мот­ная, но ска­зоч­но бо­га­тая са­мо­быт­но­с­тью, ода­рён­ная, из­на­си­ло­ван­ная, оби­жен­ная, мно­го­тер­пе­ли­вая рус­ская де­рев­ня. Ког­да она по­гиб­ла – тог­да по­ня­ли её и по­жа­ле­ли». Ре­дак­то­ры, ког­да про­чи­та­ли ру­ко­пись яшин­ской по­ве­с­ти, страш­но ис­пу­га­лись тра­ги­че­с­ко­го фи­на­ла. Яшин пи­сал, что его ге­ро­и­не – Ус­ти­нье, про­зван­ной все­ми Ба­бой Ягой, «ни­ког­да не при­хо­ди­лось ви­деть, как уми­ра­ет де­рев­ня, уми­ра­ет по­сте­пен­но, дом за до­мом – пу­с­те­ет, раз­ва­ли­ва­ет­ся, за­мол­ка­ет, – це­лая де­рев­ня сра­зу...». В 1960 го­ду эти сло­ва бы­ли рав­но­знач­ны от­кры­то­му вы­ступ­ле­нию про­тив дей­ст­ву­ю­щей вла­с­ти. Эти сло­ва от­кры­ва­ли пря­мую до­ро­гу в тюрь­му. По­это­му Яши­ну при­шлось свою вещь уп­ря­тать в стол. Впер­вые на­пе­ча­та­ли её лишь в гор­ба­чёв­скую пе­ре­ст­рой­ку.

Сте­ну мол­ча­ния Яши­ну по­мог про­бить один толь­ко Твар­дов­ский. Он не по­бо­ял­ся в 1962 го­ду на­пе­ча­тать яшин­ский очерк «Во­ло­год­ская свадь­ба». Но власть это­го не стер­пе­ла. Вы­со­ко­по­с­тав­лен­ные чи­нов­ни­ки пе­ре­шли в кон­тра­та­ку. По их ко­ман­де «Ком­со­моль­ская прав­да» 31 ян­ва­ря 1963 го­да опуб­ли­ко­ва­ла фаль­си­фи­ци­ро­ван­ный от­вет зем­ля­ков пи­са­те­ля с ха­рак­тер­ным на­зва­ни­ем «Свадь­ба с дёг­тем». «Ока­зы­ва­ет­ся, – под­чёр­ки­ва­лось в «Ком­со­мол­ке», – зем­ля­ки ли­те­ра­то­ра А.Яши­на – лю­ди ни­щие и жад­ные. Что за лю­ди жи­вут на ро­ди­не Яши­на? Во­ры, плу­ты, ху­ли­га­ны, пья­ни­цы – и ни од­но­го че­ст­но­го че­ло­ве­ка... как мог­ла под­нять­ся у Вас ру­ка, что­бы всех со­брав­ших­ся на свадь­бу вы­ве­с­ти та­ки­ми?.. Вы чер­ни­те да­же то, что при­нёс в де­рев­ню кол­хоз­ный строй... Свадь­бу иг­ра­ют, как в ста­ри­не... В рай­ко­мов­ской ма­ши­не Вы ве­зё­те сва­ху с ико­ной... Вы не скры­ва­е­те вос­тор­жен­но­го от­но­ше­ния к ста­рин­ным об­ря­дам... Сво­ей «Во­ло­год­ской свадь­бой» Вы нас кров­но оби­де­ли. Че­рез тём­ные оч­ки смо­т­ри­те Вы на на­шу се­го­дняш­нюю жизнь».

По­том ещё пер­цу до­ба­вил Все­во­лод Ко­че­тов. Вы­сту­пая в мар­те 1963 го­да на встре­че Ни­ки­ты Хру­щё­ва с ин­тел­ли­ген­ци­ей, ре­дак­тор жур­на­ла «Ок­тябрь» ка­ких толь­ко уни­чи­жи­тель­ных эпи­те­тов не оты­с­кал для Яши­на, в кон­це про­ти­во­по­с­та­вив пьян­ст­ву­ю­щей де­рев­не про­све­щён­ное се­ло, жду­щее жур­на­лов (ви­ди­мо, в пер­вую оче­редь, «Ок­тябрь»). По­сле че­го пе­ред Яши­ным на­дол­го за­хлоп­ну­лись две­ри прак­ти­че­с­ки всех пе­чат­ных из­да­ний...

 

Яшин тя­же­ло пе­ре­жи­вал про­ис­шед­шее. Кор­ней Чу­ков­ский в сво­ём днев­ни­ке рас­ска­зы­вал, как тер­зал­ся пи­са­тель. Он очень бо­ял­ся за свою се­мью. У не­го в де­рев­не ос­та­ва­лись мать и две се­с­т­ры. Пи­са­те­лю ка­за­лось, что на­чаль­ст­во их за­клю­ёт. Он пред­ви­дел, что из­да­те­ли те­перь на­дол­го пре­кра­тят его пе­ча­тать. А ведь ему на­до бы­ло тог­да кор­мить ше­с­те­рых де­тей.

В об­щем, на­ст­ро­е­ние у Яши­на бы­ло ху­же не­ку­да. Спа­са­ла его лишь ра­бо­та. Кор­ней Чу­ков­ский по­том вспо­ми­нал, как в раз­гар трав­ли Яшин чи­тал ему свою ли­ри­ку. «Яшин про­чи­тал че­ты­ре ве­ли­ко­леп­ных сти­хо­тво­ре­ния, – пи­сал он в сво­ём днев­ни­ке 17 фе­в­ра­ля 1962 го­да, – та­ких глу­бо­ких и та­ких про­ник­но­вен­ных, что у всех в ком­на­те ста­ли про­свет­лён­ные ли­ца. Он во­ло­год­ский кре­с­ть­я­нин – у не­го кре­с­ть­ян­ское об­ли­чье, – и мне ка­жет­ся, что в нём во­пло­ти­лась кра­со­та ду­хов­ной си­лы и яс­но­с­ти, свой­ст­вен­ной так наз. «рус­ской ду­ше». За­ме­ча­тель­но, с ка­кой лю­бо­вью смо­т­ре­ли на не­го, ког­да он чи­тал  сти­хи, обе Зла­ты – же­на и дочь, и ес­ли он за­бы­вал стро­ку, они под­ска­зы­ва­ли. Дочь Зла­та в вось­ми­лет­нем воз­ра­с­те пи­са­ла пре­ле­ст­ные сти­хи. Их ре­дак­ти­ро­ва­ла Оля Ка­за­ке­вич, и я ког­да-то про­чи­тал их по ра­дио. Я за­был ска­зать, что Яшин при­шёл ко мне не толь­ко с дву­мя Зла­та­ми, но и с бра­том-ки­бер­не­том из Ле­нин­гра­да – та­кой же креп­кий кре­с­ть­я­нин с хо­ро­шим ли­цом».

Од­на­ко Яшин так и не оп­ра­вил­ся от не­пра­вед­ных уда­ров. Он умер 11 ию­ля 1968 го­да в Моск­ве.

В тот день Яшин очень ждал у се­бя в боль­ни­це Алек­сан­д­ра Со­лже­ни­цы­на и Бо­ри­са Мо­жа­е­ва. Но два впав­ших к вла­с­тям в не­ми­лость пи­са­те­ля за­паз­ды­ва­ли. Яшин, ус­тав от ожи­да­ния, за­снул. По­это­му, ког­да Со­лже­ни­цын и Мо­жа­ев по­яви­лись в боль­ни­це, же­на Яши­на по­про­си­ла их вни­зу по­до­ждать. Че­рез со­рок ми­нут Со­лже­ни­цын, гля­дя на ча­сы, со­брал­ся ухо­дить. Мо­жа­ев пред­ло­жил ос­та­вить за­пи­с­ку. Поз­же Мо­жа­ев го­во­рил, что Со­лже­ни­цын на­пи­сал что-то вро­де: «По­ни­маю, как вам тяж­ко. Я то­же был на дне это­го ко­лод­ца и не знаю, как вы­брал­ся». В этот мо­мент к ним вер­ну­лась же­на пи­са­те­ля. Она со­об­щи­ла, что Яшин скон­чал­ся. Как вспо­ми­нал Мо­жа­ев, Иса­ич пе­ре­кре­с­тил­ся ши­ро­ко, они во­шли в па­ла­ту и ми­нут де­сять по­сто­я­ли у кро­ва­ти.

Из­ве­с­тие о смер­ти Яши­на тут же обо­шло всю ли­те­ра­тур­ную Моск­ву. На сле­ду­ю­щий день зем­ляк пи­са­те­ля – Вар­лам Ша­ла­мов от­пра­вил со­труд­ни­це Го­сар­хи­ва ли­те­ра­ту­ры и ис­кус­ст­ва Ира­и­де Си­ро­тин­ской пись­мо. Он со­об­щал: «Умер Яшин. Он чис­лил­ся по ве­дом­ст­ву ге­не­ра­ла Епан­чи­на-Твар­дов­ско­го в ми­ни­с­тер­ст­ве со­ци­аль­но­го при­зре­ния, но во­шёл в ис­то­рию ли­те­ра­ту­ры по­сле­ста­лин­ско­го об­ще­ст­ва – зна­ме­ни­тым рас­ска­зом «Ры­ча­ги», опуб­ли­ко­ван­ным «Ли­те­ра­тур­ной Моск­вой» – и пред­став­ляв­шем Зна­мя Ду­дин­цев­ской шко­лы. «Ры­ча­гов» Яши­ну ни­ког­да чер­но­со­тен­цы не про­сти­ли, а для са­мо­го Яши­на этот рас­сказ по­слу­жил ры­ча­гом, ко­то­рый сдви­нул его в про­грес­си­с­ты и дал ему воз­мож­ность до­жить, чув­ст­вуя се­бя по­ря­доч­ным че­ло­ве­ком, хо­тя сти­хов о Ста­ли­не Яши­ным на­пи­са­но не­ма­ло. «Ры­ча­ги» же – лу­бок са­мой чи­с­той про­бы, да­же бо­лее чем лу­бок. Та­лан­та про­за­и­ка у Яши­на бы­ло не­мно­го.

«Во­ло­год­ские свадь­бы» то­же под­вер­г­лись по­гро­му по при­чи­нам во­все не ли­те­ра­тур­ным. Сти­хи же яшин­ские (вро­де «Спе­ши­те де­лать до­б­рые де­ла») и во­все убо­ги. Хо­тя Яшин че­ло­век не без­дар­ный. Его вы­учи­ли, к со­жа­ле­нию, на не­кра­сов­ской по­эти­ке, и эту-то по­эти­ку он и не умел да, на­вер­ное, и не хо­тел пре­одо­леть.

За­чем я так дол­го о Яши­не? А вот за­чем. Че­ло­век он был не­пло­хой и при­том мой зем­ляк, во­лог­жа­нин. Прав­да, он не из го­ро­да, а из глу­бин­ки во­ло­год­ской. Эта-то глу­бин­ка плюс не­кра­сов­ская по­эти­ка и све­ла на нет по­эти­че­с­кие дан­ные. Я же, ес­ли и во­лог­жа­нин, то в той ча­с­ти, сте­пе­ни и фор­ме, в ка­кой Во­лог­да свя­за­на с За­па­дом, с боль­шим ми­ром, со сто­лич­ной борь­бой. Ибо есть Во­лог­да Се­ве­ра и есть Во­лог­да вы­со­ко­куль­тур­ной рус­ской ин­тел­ли­ген­ции, эти куль­тур­ные слои пе­ре­пле­та­ют­ся с ос­во­бо­ди­тель­ной борь­бой до рус­ской ре­во­лю­ции очень тес­но. Но ни Ло­па­тин, ни Бер­дя­ев, ни Ре­ми­зов, ни Са­вин­ков не яв­ля­ют­ся пред­ста­ви­те­ля­ми Во­лог­ды икон­но-про­вин­ци­аль­ной, се­вер­ных ко­с­то­ре­зов и кру­жев­ниц-ма­с­те­риц. Это – ду­ша Во­лог­ды, её тра­ди­ции в те­че­ние мно­гих сто­ле­тий. Твой рас­сказ об ар­хи­е­рее Во­ло­год­ском, ко­то­рый уп­рав­ля­ет ны­не сво­им <ре­с­та­в­ра­тор­ским> хо­зяй­ст­вом, очень по­ка­за­тель­ный. Как ни на­ив­на эта во­ло­год­ская гор­дость – ис­ток её в ду­ше го­ро­да.

Вот это и есть то са­мое глав­ное о Во­лог­де».

По­хо­ро­ни­ли Яши­на у не­го на ро­ди­не, на Бо­б­риш­ном Уго­ре, в по­лу­то­ра вер­стах от де­рев­ни Блуд­но­во. На мо­ги­ле пи­са­те­ля поз­же по­ста­ви­ли па­мят­ник ра­бо­ты скульп­то­ра В.А. Ми­ха­лё­ва и ар­хи­тек­то­ра Н.Г. Лу­цен­ко.

Но и по­сле смер­ти Яши­на власть не уго­мо­ни­лась и про­дол­жа­ла пи­са­те­лю мстить. Ког­да в 1975 го­ду мос­ков­ское из­да­тель­ст­во «Со­вет­ская Рос­сия» вы­пу­с­ка­ло о Яши­не кни­гу Алек­сан­д­ра Ми­хай­ло­ва, оно не поз­во­ли­ло из­ве­ст­но­му кри­ти­ку да­же упо­мя­нуть глав­ную яшин­скую вещь – рас­сказ «Ры­ча­ги». А из­да­тель­ст­во «Со­вет­ский пи­са­тель» по­ш­ло ещё даль­ше. Оно в 1979 го­ду за­ру­би­ло уже са­му за­яв­ку на кни­гу о Яши­не. И ко­му за­ру­би­ло? Од­но­му из луч­ших кри­ти­ков то­го вре­ме­ни – Ва­лен­ти­ну Кур­ба­то­ву. Как Кур­ба­тов пи­сал Вик­то­ру Ас­та­фь­е­ву, ему в из­да­тель­ст­ве ска­за­ли, «не на­до ка­сать­ся 40-х го­дов и то­го, как ло­ма­ет по­том се­бя ху­дож­ник, хо­тя ви­ны тут его как буд­то ни­ка­кой – вре­мя из­ло­ма­лось, а мне толь­ко ин­те­рес­но гля­деть, что со все­ми на­ми де­ла­ет вре­мя и как они друг с дру­гом со­сед­ст­ву­ют – со­весть и ис­то­рия». Но эти две ка­те­го­рии – со­весть и ис­то­рия, как ока­за­лось, очень ча­с­то ну ни­как меж со­бой не ужи­ва­лись.

Вя­че­слав Огрызко