Архив : №19. 15.05.2009

Несчётный счёт минувших дней

 Я не могу сказать, что Маргарита Алигер была великим поэтом. Великими были, безусловно, Есенин, Маяковский, Пастернак… Но и только фоном, на котором пробились пальмы русских гениев, Алигер воспринимать нельзя. В этом плане мне очень близки рассуждения бывшего студента Литинститута Ярослава Семёнова, который в одном из писем с фронта к Пастернаку заметил, как поблёк поэтический пейзаж. Даже особо выделить ему оказалось нечего. После Пастернака промелькнуло лишь несколько имён. Семенов писал: «Дальше – чуть анемичными, но всё же живыми побегами торчат из скудеющей почвы казинский «Гармонист» и полетаевские соловьи и ёлки. Илья Львович [Сельвинский. – В.О.] – живучая хваткая ползучая берёза, а дальше уже – одни мхи и те переходят в лишайники Островых и Сергеев Васильевых. Редко-редко на случайном изгибе камня покажется робкая травка – Алигер».

 

Мар­га­ри­та Ио­си­фов­на Али­гер ро­ди­лась 24 сен­тя­б­ря (по но­во­му сти­лю 7 ок­тя­б­ря) 1915 го­да в Одес­се. Её на­сто­я­щая фа­ми­лия – Зей­ли­гер. Она бы­ла по­зд­ним ре­бён­ком. Её отец всю жизнь меч­тал за­ни­мать­ся со­чи­не­ни­ем му­зы­ки, но страш­ная нуж­да мно­го лет за­став­ля­ла его за­ни­мать­ся пе­ре­во­да­ми тех­ни­че­с­кой ли­те­ра­ту­ры. По­это­му ему очень хо­те­лось, что­бы хо­тя бы дочь смог­ла стать му­зы­кан­том. Но дочь бро­си­ла уро­ки му­зы­ки сра­зу по­сле смер­ти от­ца. Ей тог­да ис­пол­ни­лось все­го де­сять лет.

По­сле седь­мо­го клас­са Али­гер (тог­да ещё Зей­ли­гер) по­сту­пи­ла в хи­ми­че­с­кий тех­ни­кум, а по­том ус­т­ро­и­лась на хи­ми­че­с­кий за­вод. Но хи­ми­че­с­кие ре­ак­ции ни­ка­ко­го удов­ле­тво­ре­ния не да­ва­ли. Ду­ша тя­ну­лась к вы­со­ко­му ис­кус­ст­ву. А на­сто­я­щая ли­те­ра­ту­ра жи­ла, как ей ка­за­лось, лишь в Моск­ве.

Од­на­ко сто­ли­ца встре­ти­ла Али­гер весь­ма не­при­вет­ли­во. Она про­ва­ли­ла эк­за­ме­ны в ре­дак­ци­он­но-из­да­тель­ский ин­сти­тут и вы­нуж­де­на бы­ла пой­ти в биб­ли­о­те­ка­ри на ка­кие-то су­щие ко­пей­ки. За­то ис­пол­ни­лась её дру­гая меч­та. Она во­очию уви­де­ла Ан­д­рея Бе­ло­го и Все­во­ло­да Мей­ер­холь­да. Но бо­лее все­го её по­тряс Бо­рис Па­с­тер­нак. «Дож­да­лась! – пи­са­ла она 11 ап­ре­ля 1931 го­да в сво­ём днев­ни­ке. – Ой, дож­да­лась. Он не­мно­го по­хож на ло­шадь. Но гла­за ожив­ля­ют всю его не­по­вто­ри­мость. Ка­кие го­ря­чие жи­вые гла­за! А как он чи­тал! За­ме­ча­тель­ная по­эма – Вол­ны. – Пре­крас­ные но­вые сти­хи. В го­ло­ве це­лый ха­ос от­дель­ных стро­чек, об­ра­зов... И го­лос чуть при­шё­пе­ты­ва­ю­щий (из-за зу­бов), та­кой глу­бо­кий, пе­ву­чий... ког­да об­суж­да­ли, пер­вым вы­сту­пил ка­кой-то «лит<ера­тур­ный> груз­чик» Ро­зен­блюм.

...не на­ша те­ма­ти­ка, ...бур­жу­аз­ный по­эт...

Ког­да он кон­чил (все пе­ре­би­ва­ли), сло­во бе­рёт Па­с­тер­нак.

– По­че­му он сам это­го не пи­шет! –

Как я ап­ло­ди­ро­ва­ла!

– Вот Сель­вин­ский. Та­кой боль­шой си­лы по­эт. И всё пло­хо, и всё не про­ле­тар­ский...

И всё это рвёт­ся из са­мо­го серд­ца, из­ну­т­ри! Ка­кой он!»

С та­ким на­ст­ро­ем Али­гер вско­ре по­сту­ча­лась в ли­т-объ­е­ди­не­ние при жур­на­ле «Ого­нёк». И уже в 1933 го­ду Ефим Зо­зу­ля ото­б­рал для пуб­ли­ка­ции в этом из­да­нии два её сти­хо­тво­ре­ния: «Буд­ни» и «Дождь».

Спу­с­тя год Али­гер по­сту­пи­ла в ве­чер­ний ра­бо­чий ли­те­ра­тур­ный уни­вер­си­тет име­ни Горь­ко­го. Она по­па­ла в груп­пу из ше­ст­над­ца­ти че­ло­век. Но по­эта­ми ста­ли еди­ни­цы: Ев­ге­ний Дол­ма­тов­ский, Алек­сандр Шев­цов, Ва­си­лий Си­до­ров, Ека­те­ри­на Ше­ве­лё­ва да ещё Вла­ди­мир За­мя­тин. Плюс, ко­неч­но, Али­гер.

Пер­вые пол­то­ра го­да се­ми­нар по­эзии у сту­ден­тов вёл быв­ший врач-пси­хи­атр Илья Ду­кор. Но по­том его сме­нил Вла­ди­мир Лу­гов­ской. Его да Пав­ла Ан­то­коль­ско­го Али­гер счи­та­ла сво­и­ми глав­ны­ми ли­те­ра­тур­ны­ми на­став­ни­ка­ми.

Имен­но Лу­гов­ской при­вил Али­гер лю­бовь к пу­те­ше­ст­ви­ям. В од­ном из этих пу­те­ше­ст­вий она по­зна­ко­ми­лась с ас­пи­ран­том Мос­ков­ской кон­сер­ва­то­рии Кон­стан­ти­ном Ма­ка­ро­вым-Ра­ки­ти­ным, ко­то­рый был стар­ше её на три го­да. И уже в 1937 го­ду у них ро­дил­ся сын Дми­т­рий.

Од­на­ко сча­с­тье дли­лось не­дол­го. Че­рез семь ме­ся­цев ма­лыш умер. «Го­ре, по­тряс­шее ме­ня, – пи­са­ла Али­гер уже в 1960-е го­ды, – пе­ре­вер­нув мою ду­шу, от­кры­ло, ви­ди­мо, но­вые ис­точ­ни­ки жиз­нен­ной и твор­че­с­кой энер­гии, и ме­ня слов­но что-то швыр­ну­ло в ра­бо­ту». Вы­ход всем эмо­ци­ям Али­гер да­ла в дра­ма­ти­че­с­кой по­эме «Вес­на это­го го­да».

В кон­це 1938 го­да мос­ков­ские вла­с­ти вы­де­ли­ли мо­ло­дым су­пру­гам квар­ти­ру в ком­по­зи­тор­ском до­ме на Ми­ус­ской ули­це. Как Али­гер пи­са­ла в сво­ём днев­ни­ке, со­се­ди по­до­б­ра­лись буй­ные: «за стен­кой Юров­ский, сни­зу Ва­но Му­ра­де­ли, свер­ху Хрен­ни­ков. Пря­мо бе­да».

Но Али­гер то­же бы­ла не ан­ге­лом. Она ве­ла бур­ную об­ще­ст­вен­ную жизнь. По­до­зре­ваю, что имен­но за это, а не за сти­хи ей в ян­ва­ре 1939 го­да да­ли пер­вый ор­ден – «Знак По­чё­та».

О сво­ём на­граж­де­нии Али­гер уз­на­ла но­чью 31 ян­ва­ря 1939 го­да. Она уже спа­ла, как ей с му­жем вдруг гром­ко по­сту­ча­ли. «Был ис­пор­чен зво­нок, – вспо­ми­на­ла Али­гер. – Я ещё не сов­сем про­сну­лась от ка­ко­го-то не­яс­но­го со­зна­ния то­го, что в дверь сту­чат. Го­лый Ко­с­тя по­шёл к две­ри. Я сквозь сон слы­ша­ла, как он спра­ши­вал, кто? Как ему от­ве­ча­ли раз­ные го­ло­са из-за две­ри.

Он от­ве­тил:

– О, тут це­лая ком­па­ния! Вот мо­лод­цы, что при­шли. – На­дел на го­лое те­ло шу­бу и на бо­сые но­ги бо­ты и от­крыл дверь. Кто-то вва­ли­лись. Смут­но раз­ли­чаю го­ло­са Лу­гов­ско­го, Ко­с­ти Си­мо­но­ва... Ко­с­тя кри­чит им: – По­до­жди­те, сей­час Рит­ка оде­нет­ся. – Они не слу­ша­ют, вры­ва­ют­ся в ком­на­ту, ле­зут пря­мо мне в по­стель, орут:

– Вста­вай, ду­ра! Те­бя на­гра­ди­ли ор­де­ном!

Я не по­ве­ри­ла, ре­ши­ла, что ро­зы­г­рыш. Они ты­чут мне в ли­цо «Прав­ду», я чи­таю: «За вы­да­ю­щи­е­ся ус­пе­хи и до­сти­же­ния в раз­ви­тии со­вет­ской ху­до­же­ст­вен­ной ли­те­ра­ту­ры на­гра­дить:

Ор­де­ном Ле­ни­на:

Ор­де­ном Тру­до­во­го Крас­но­го Зна­ме­ни:

Ор­де­ном «Знак По­чё­та».

Все род­ные фа­ми­лии, и моя. Вме­с­то Али­гер, Оли­гер. Но всё рав­но.

И на­ча­лось. Ре­бя­та при­нес­ли шам­пан­ское. Кось­ка то­же сбе­гал, при­нёс 2 бу­тыл­ки. Це­ло­ва­лись, ка­я­лись, го­во­ри­ли ка­кие-то сло­ва...

По­том вы­шли на ули­цу, снеж­ную, сол­неч­ную, мо­роз­ную...

Шли к пло­ща­ди Ма­я­ков­ско­го. Шли ми­мо рай­ко­ма. Я за­та­щи­ла всех ту­да, пря­мо к се­к­ре­та­рю вва­ли­лись со­вер­шен­но пья­ные. Но нас все по­з­д­рав­ля­ли и ве­ле­ли ку­тить ещё 3 дня. Лу­гов­ско­му ска­за­ли: «Спа­си­бо вам, то­ва­рищ Лу­гов­ской, за на­шу мо­ло­дёжь». Ста­рик сов­сем рас­цвёл. Всем нам ска­за­ли: «Спа­си­бо, то­ва­ри­щи, вы по­сту­пи­ли по-пар­тий­но­му».

По­том по­еха­ли к Ан­то­коль­ско­му. Опять це­ло­ва­лись, опять пи­ли. Я сва­ли­лась, ле­жа­ла, спа­ла.

По­сы­ла­ли Жень­ке в Ма­ле­ев­ку те­ле­грам­му: – По­з­д­рав­ля­ем за­слу­жен­ной на­гра­дой. Ка­ва­ле­ры: Пав­лик, Во­ло­дя, Ко­с­тя, Ри­та. Жё­ны: Зоя, Су­сан­на, Же­ня, Ко­с­тя. Кан­ди­да­ты-ор­де­но­нос­цы: Рас­кин и Сло­бод­ской. – По­том си­де­ли в Вос­точ­ном ре­с­то­ра­не у Ни­кит­ских во­рот. По­том по­ш­ли в ки­но смо­т­реть: «По щу­чь­е­му ве­ле­нию». По­том за­ез­жа­ли к ма­ме Ко­с­ти Си­мо­но­ва. На­ко­нец, ча­сов в 10 ве­че­ра вер­ну­лись до­мой, сра­зу лег­ли спать. Не тут-то бы­ло. Сна­ча­ла при­шёл Кон­стан­тин Ми­хай­ло­вич По­пов по­з­д­рав­лять, по­том Крю­ков. Они уш­ли, я сно­ва уле­глась, но не тут-то бы­ло! Вва­ли­лись Жень­ка с Дань­кой. Жень­ка толь­ко что из Ма­ле­ев­ки. Опять це­ло­ва­лись».

На­пом­ню, что до на­граж­де­ния в ак­ти­ве Али­гер был все­го один не са­мый силь­ный сбор­ник «Год рож­де­ния», из­дан­ный в 1938 го­ду. Али­гер это са­ма пре­крас­но со­зна­ва­ла. Она ве­ри­ла, что вто­рая кни­га бу­дет луч­ше. «Уже по­ш­ла в про­из­вод­ст­во моя книж­ка «Же­лез­ная до­ро­га», – пи­са­ла Али­гер 9 ян­ва­ря 1939 го­да в сво­ём днев­ни­ке. – И, по-мо­е­му, по­лу­чи­лась очень склад­ная-лад­ная книж­ка. Ут­кин вы­бро­сил «Ма­т­ро­са». Я ещё бу­ду драть­ся, но, в кон­це кон­цов, это не так важ­но. Важ­на вся книж­ка, а она уже по­ш­ла в ход».

Али­гер тог­да не мог­ла по­нять, как мож­но бы­ло сти­хи вы­си­жи­вать за пись­мен­ным сто­лом. Она по­ра­жа­лась Си­мо­но­ву, ко­то­рый умел вы­дав­ли­вать из се­бя це­лые по­эмы. «Ему не на­до, – пи­са­ла Али­гер Лу­гов­ско­му, – как нам с то­бой, ждать «об­ще­го» на­ст­ро­е­ния, взры­вать­ся в не­бо, но­сить­ся с ка­ки­ми-то да­же ещё не строч­ка­ми, а вздо­ха­ми и за­ды­ха­ни­я­ми, ко­то­ры­ми суж­де­но стать сти­ха­ми. Ес­ли в его твор­че­ст­ве и уча­ст­ву­ют ак­тив­но ка­кие-ни­будь нер­вы, то толь­ко се­да­лищ­ные, и я не за­ви­дую ему в этом. Мне слад­ко му­чить­ся, слад­ко ду­реть от под­сту­па­ю­щих сти­хов». Али­гер да­же хо­те­ла об­ра­тить­ся к сво­им то­ва­ри­щам с це­лым пись­мом. Она счи­та­ла, что раз­ви­тие со­вет­ской по­эзии тор­мо­зит «кос­ность га­зет, нор­ма­тив­ность кри­ти­ки, вы­ступ­ле­ния».

Но обид­ней все­го Али­гер бы­ло то, что её очень ско­ро пе­ре­ста­ли по­ни­мать в род­ном до­ме. Ей всё труд­ней ока­зы­ва­лось на­хо­дить об­щий язык с му­жем. Хо­тя по­во­ды для раз­мол­вок ча­ще все­го да­ва­ла имен­но она. Али­гер не уме­ла (или не хо­те­ла) скры­вать свои чув­ст­ва. То у неё воз­ник лёг­кий флирт с Алек­се­ем Фа­ть­я­но­вым. По­том про­бу­ди­лись ро­ман­ти­че­с­кие чув­ст­ва к Ни­ко­лаю Ти­хо­но­ву. За­тем вспых­ну­ла страсть к Ар­се­нию Тар­ков­ско­му. Ка­кой муж мог всё это стер­петь?!

Али­гер на­де­я­лась, что все про­бле­мы рас­со­сут­ся по­сле рож­де­ния вто­ро­го ре­бён­ка. «Ско­рей бы иметь ре­бён­ка! – пи­са­ла она в мае 1939 го­да в сво­ём днев­ни­ке. – Это од­но, ка­жет­ся, мо­жет всё на­ла­дить». Но, что уди­ви­тель­но, со­вет по это­му во­про­су Али­гер пред­по­чла дер­жать не с му­жем, а с Лу­гов­ским. А у то­го име­лось своё мне­ние. Ему ка­за­лось, что с ре­бён­ком Али­гер нуж­но бы­ло по­вре­ме­нить. «На­до по­жить по­ин­те­рес­ней, – го­во­рил Лу­гов­ской, – пу­гу­ще, по­са­мо­сто­я­тель­ней!» Од­на­ко Али­гер его не по­слу­ша­лась, и вско­ре у неё ро­ди­лась дочь Та­ть­я­на.

В са­мом на­ча­ле вой­ны на Али­гер об­ру­ши­лось но­вое го­ре: на фрон­те по­гиб её муж – ком­по­зи­тор Ма­ка­ров-Ра­ки­тин. По­тря­сён­ная этой тра­ге­ди­ей, она по­том на­пи­са­ла од­но из сво­их луч­ших сти­хо­тво­ре­ний «Му­зы­ка».

Ког­да нем­цы вплот­ную при­бли­зи­лись к Моск­ве, в пи­са­тель­ских кру­гах воз­ник­ла па­ни­ка. Эва­ку­а­ция про­хо­ди­ла в бес­по­ряд­ке. Али­гер поз­же вспо­ми­на­ла: «Мы уез­жа­ли из ок­тябрь­ской, поч­ти осаж­дён­ной Моск­вы эше­ло­ном. Уез­жа­ли не­сколь­ко те­а­т­ров, му­зы­кан­ты, ху­дож­ни­ки. Це­лый ва­гон был от­дан пи­са­те­лям, боль­шин­ст­во из них еха­ло к се­мь­ям, ко­то­рые в са­мом на­ча­ле вой­ны бы­ли эва­ку­и­ро­ва­ны в Та­та­рию... Это был жё­ст­кий ва­гон, да­же и не ку­пи­ро­ван­ный... В на­шем ва­го­не еха­ли Па­с­тер­нак и Ах­ма­то­ва, Вик­тор Бо­ри­со­вич Шклов­ский, Кон­стан­тин Фе­дин, Лев Квит­ко и Да­вид Бер­гель­сон с же­ной и ещё мно­гие, всех и не упом­нить. Мар­шак ока­зал­ся в со­сед­нем, в мяг­ком ва­го­не. Но на­хо­дил­ся он там толь­ко но­чью, ког­да на­до бы­ло ло­жить­ся спать, а днём ему в мяг­ком бы­ло скуч­но – там еха­ли важ­ные и скуч­ные лю­ди, – и весь день он про­во­дил у нас в жё­ст­ком... Он при­зы­вал на по­мощь са­мое до­ро­гое – по­эзию, – и мы на­пе­ре­бой чи­та­ли на па­мять лю­би­мые сти­хи, без кон­ца пи­ли чай с хле­бом, – чай был без за­вар­ки и без са­ха­ра, а хлеб чёр­ный и сы­рой, но это бы­ло вкус­но, – и с ра­до­с­тью слу­ша­ли Мар­ша­ка, ко­то­рый ра­зо­шёл­ся во­всю, охот­но вспо­ми­нал, чу­дес­но рас­ска­зы­вал…».

Из Моск­вы эше­лон вы­шел 14 ок­тя­б­ря. В Ка­за­ни Али­гер пе­ре­се­ла на па­ро­ход. Она из всех сил рва­лась в На­бе­реж­ные Чел­ны, где её жда­ли дочь и ста­рень­кая мать. Кто-то из рас­по­ря­ди­те­лей все­лил её в ка­ю­ту к Ах­ма­то­вой. «В ка­ю­те бы­ло тем­но, – вспо­ми­на­ла она уже на за­ка­те жиз­ни, – и мы не ви­де­ли друг дру­га. И хо­тя мы от­нюдь не бы­ли бли­же друг дру­гу, чем тог­да, зи­мой со­ро­ко­во­го, в кро­шеч­ной ком­нат­ке на Ор­дын­ке, но го­лос её на­пол­нял всё во­круг, и я слов­но ды­ша­ла им, и он был го­ря­чий, жи­вой, близ­кий, не­от­де­ли­мый от на­шей жиз­ни, от на­шей об­щей судь­бы. В ту ночь мы по­зна­ко­ми­лись по-на­сто­я­ще­му».

Я не мо­гу ска­зать, что Ах­ма­то­ва и Али­гер в пер­вые дни эва­ку­а­ции силь­но сдру­жи­лись. Они всё-та­ки бы­ли очень раз­ны­ми и как лю­ди, и как по­эты. Тем не ме­нее уже в 1960-е го­ды Ах­ма­то­ва не­ред­ко ис­ка­ла ую­та и спо­кой­ст­вия да­же не у сво­их близ­ких дру­зей Ар­до­вых, а в Ла­в­ру­шин­ском пе­ре­ул­ке, в мос­ков­ской квар­ти­ре у Али­гер. Со­гла­си­тесь, это то­же кое о чём го­во­рит.

До­б­рав­шись до род­ных, Али­гер на­шла при­ют лишь в дач­ном ме­с­теч­ке Бер­сут под Чи­с­то­по­лем. «Мы жи­ли, – рас­ска­зы­ва­ла она по­том, – в од­ной ком­на­те с Ни­ной Оль­шев­ской, ак­т­ри­сой те­а­т­ра Крас­ной Ар­мии, же­ной пи­са­те­ля В.Е. Ар­до­ва, близ­ким дру­гом Ах­ма­то­вой, – в их до­ме мы и по­зна­ко­ми­лись с нею. Мы жи­ли в од­ной ком­на­те, Ни­на с дву­мя млад­ши­ми сы­ниш­ка­ми (стар­ший Алё­ша – ны­неш­ний ак­тёр Алек­сей Ба­та­лов – жил в ла­ге­ре) и я с доч­кой, и чем мог­ли по­мо­га­ли друг дру­гу. Ус­та­ва­ли мы за день от­ча­ян­но, но ве­че­ром, уло­жив де­тей и убе­див­шись в том, что они за­сну­ли, мы спу­с­ка­лись к Ка­ме и, сти­рая пе­лён­ки, чи­та­ли на па­мять лю­би­мые сти­хи, вспо­ми­на­ли ин­те­рес­ные и смеш­ные ис­то­рии, от­ды­ха­ли ду­шой, как уме­ли, – это бы­ло не­об­хо­ди­мо, как еда, как сон».

Од­на­ко в эва­ку­а­ции Али­гер дол­го не вы­дер­жа­ла. При пер­вой же воз­мож­но­с­ти она вы­рва­лась в Моск­ву. Там, в до­ме сво­е­го учи­те­ля Пав­ла Ан­то­коль­ско­го она не­о­жи­дан­но встре­ти­ла Алек­сан­д­ра Фа­де­е­ва. Меж­ду ни­ми вспых­ну­ла ис­кра, из ко­то­рой очень ско­ро раз­го­рел­ся це­лый ро­ман.

Ког­да вес­ной со­рок вто­ро­го го­да Фа­де­е­ва сва­лил грипп, Али­гер лич­но по­вез­ла его в боль­ни­цу. Уже из боль­нич­ной па­ла­ты Фа­де­ев 25 мар­та пи­сал ей: «Ми­лая Ри­та! Я вас бес­ко­неч­но люб­лю. Я до глу­би­ны ду­ши бла­го­да­рен вам за до­б­рое от­но­ше­ние ко мне. Я все­гда бу­ду по­мнить, как вы си­де­ли в са­ни­тар­ной ма­ши­не воз­ле ме­ня, ли­цо у вас бы­ло та­кое свет­лое и кра­си­вое и вы­ра­же­ние глаз, не­по­движ­ных и смо­т­ря­щих ми­мо ме­ня, очень гру­ст­ное.

То, что вы при­хо­ди­ли ко мне, при­но­си­ли кни­ги, – ва­ши за­пи­с­ки – всё это очень тро­га­ло и вол­но­ва­ло ме­ня, и ни о ком за вре­мя бо­лез­ни – я не ду­мал так мно­го, как о вас.

Ес­ли вам ког­да-ни­будь по­на­до­бит­ся пре­дан­ный негр, вы все­гда мо­же­те рас­счи­ты­вать на ме­ня. Я мо­гу под­ни­мать и но­сить тя­жё­лые ве­щи, за­щи­тить от злой со­ба­ки или зло­го че­ло­ве­ка и петь за­уныв­ные пес­ни – в об­щем, вы все­гда смо­же­те ме­ня как-ни­будь при­ме­нить. Ваш А.Ф.».

В на­ча­ле ап­ре­ля 1942 го­да Али­гер и Фа­де­ев в ком­па­нии Ни­ко­лая Ти­хо­но­ва вы­ле­те­ли в осаж­дён­ный Ле­нин­град. Пер­вым, ко­го они встре­ти­ли, был их ста­рин­ный при­ятель Ана­то­лий Та­ра­сен­ков, ко­то­ро­го ещё до вой­ны на­зна­чи­ли от­вет­се­кре­та­рём жур­на­ла «Зна­мя». «С Фа­де­е­вым мы це­ло­ва­лись, как род­ные, – со­об­щал Та­ра­сен­ков 1 мая в пись­ме к же­не. – <…> С Мар­га­ри­той мы про­си­де­ли и го­во­ри­ли до двух ча­сов но­чи… Всё не пе­ре­дашь, но го­во­ри­ли мы с ней бес­ко­неч­но, чи­та­ли друг дру­гу сти­хи (осо­бен­но об эва­ку­а­ции в Ка­зань). Сю­да, к нам, она и Фа­де­ев при­ле­те­ли дней на 10–15». Че­рез день Та­ра­сен­ков до­ба­вил про Али­гер: «Ка­кая она? Внеш­не не из­ме­ни­лась. Чи­с­тая, на­ряд­ная, здо­ро­вая. Это очень ра­до­ст­но. Сти­хи она пи­шет очень хо­ро­шие. Осо­бен­но од­но – о по­ез­дах, иду­щих осе­нью на вос­ток, с де­ть­ми и жен­щи­на­ми. Это – на ос­но­ве ка­зан­ских впе­чат­ле­ний. Вещь силь­ная, прав­ди­вая». А че­рез не­де­лю до Та­ра­сен­ко­ва, на­ко­нец, до­шло, что у Али­гер с Фа­де­е­вым ро­ман. «Но это, – под­чёр­ки­вал он в пись­ме к же­не, – ко­лос­саль­ная тай­на. Не бол­тай аб­со­лют­но ни­ко­му. Мар­га­ри­та пи­шет очень хо­ро­шие сти­хи».

Вско­ре у Али­гер ро­ди­лась вто­рая дочь – Ма­ша. Но Фа­де­ев к то­му вре­ме­ни вер­нул­ся в свою преж­нюю се­мью. «Ми­лая Ри­та! – пи­сал он ей в од­ной из за­пи­сок. – Гос­ти бы­с­т­ро ра­зо­шлись, и у ме­ня бы­ла в пол­ном мо­ём рас­по­ря­же­нии вся ночь, – ос­тав­ляю пись­мо у Пав­ли­ка [Ан­то­коль­ско­го. – В.О.], как ты про­си­ла. Я дол­жен сей­час ехать, во что бы то ни ста­ло и бу­ду в го­ро­де во втор­ник 12-го. Ми­лый дру­жок, я ни­че­го не мо­гу от­ве­тить те­бе сей­час, но я при­ве­зу те­бе от­вет: не бой­ся, я не бу­ду му­чить те­бя боль­ше, чем я это уже сде­лал на зем­ле, но мы долж­ны всё ска­зать друг дру­гу, – бы­ло бы не­хо­ро­шо то­же пе­ред Бо­гом, ес­ли бы че­го-то не до­го­во­ри­ли в та­ком глу­бо­ком ду­шев­ном де­ле, как на­ши от­но­ше­ния и всё, что с ни­ми свя­за­но. По­это­му я те­бе от­ве­чу и ос­тав­лю пись­мо ли­бо у Пав­ли­ка, ли­бо пе­ре­дам те­бе на квар­ти­ру».

В это вре­мя Али­гер прак­ти­че­с­ки за­вер­ши­ла свою по­эму «Зоя». Счи­та­ет­ся, что тол­чок к этой ве­щи по­этес­се да­ла ста­тья в «Прав­де» П.Ли­дова. Али­гер са­ма не раз пи­са­ла о том, как по­тряс­ла её ис­то­рия о по­дви­ге мос­ков­ской школь­ни­цы Зои Ко­с­мо­де­мь­ян­ской. Её за­слу­га в том, что она смог­ла об­лечь ге­ро­и­че­с­кую би­о­гра­фию в про­стые че­ло­ве­че­с­кие сло­ва. Най­ти же вер­ную ин­то­на­цию по­этес­се по­мог­ла, я в этом уве­рен, лю­бовь к Фа­де­е­ву.

В 1943 го­ду Али­гер за по­эму «Зоя» при­су­ди­ли Ста­лин­скую пре­мию вто­рой сте­пе­ни. Раз­рыв с Фа­де­е­вым за­ста­вил её не­ко­то­рые ве­щи пе­ре­ос­мыс­лить. У неё по­яви­лась идея но­вой по­эмы «Твоя по­бе­да».

«Как и «Зоя», – пи­са­ла по­этес­са спу­с­тя го­ды, – она бы­ла про­дол­же­ни­ем жиз­ни и судь­бы мо­е­го ли­ри­че­с­ко­го ге­роя, на сей раз не свер­шив­ше­го ни­ка­ко­го по­дви­га, а про­сто жи­ву­ще­го, ду­ма­ю­ще­го, стра­да­ю­ще­го, от­да­ю­ще­го се­бя це­ли­ком жиз­ни и лю­дям и вби­ра­ю­ще­го в се­бя всё, чем жи­вут и ды­шат лю­ди. Это очень до­ро­гая мне вещь, очень пря­мая, очень моя. И мне ка­жет­ся, что она нуж­на бы­ла лю­дям, эта по­эма, не­да­ром они до сих пор по­мнят её, спра­ши­ва­ют о ней… Бу­ду­чи на­пе­ча­та­на триж­ды на про­тя­же­нии 1945–1947 го­дов, по­эма эта в ре­зуль­та­те гру­бо­го и без­за­с­тен­чи­во­го кри­ти­че­с­ко­го ок­ри­ка – яв­ле­ния не­ред­ко­го в ли­те­ра­тур­ной жиз­ни пер­вых по­сле­во­ен­ных лет – бы­ла на­дол­го от­тор­же­на от ес­те­ст­вен­но­го бы­тия, от кон­так­та с чи­та­те­лем» («Со­вет­ские пи­са­те­ли». М., 1972. Том 4.).

Пар­тий­ная кри­ти­ка дей­ст­ви­тель­но ока­за­лась по от­но­ше­нию к Али­гер не­спра­вед­ли­вой. В уго­ду вла­с­тям она объ­я­ви­ла по­эму «Твоя по­бе­да» упад­ни­че­с­кой. Это по­этес­су силь­но под­ко­си­ло. Али­гер страш­но ис­пу­га­лась. Из оце­пе­не­ния она вы­шла, ка­жет­ся, лишь по­сле смер­ти Ста­ли­на.

В 1955 го­ду Ка­за­ке­вич и Ка­ве­рин за­ра­зи­ли её иде­ей но­во­го аль­ма­на­ха «Ли­те­ра­тур­ная Моск­ва». За­мыс­лы у тро­и­цы бы­ли про­сто за­ме­ча­тель­ные. Али­гер, к при­ме­ру, очень хо­те­ла вы­та­щить из заб­ве­ния Цве­та­е­ву и За­бо­лоц­ко­го. А как она пы­та­лась на­пом­нить чи­та­ю­ще­му ми­ру о су­ще­ст­во­ва­нии ве­ли­кой Ах­ма­то­вой!

Пер­вый но­мер аль­ма­на­ха вы­шел в 1956 го­ду. Од­на­ко тех на­дежд, ко­то­рые на не­го воз­ла­га­ла про­све­щён­ная ин­тел­ли­ген­ция, он оп­рав­дал не пол­но­стью. К при­ме­ру, у Ах­ма­то­вой пер­вый вы­пуск вы­звал лишь раз­дра­же­ние. Она не по­ни­ма­ла, как ре­дак­тор аль­ма­на­ха Ка­за­ке­вич мог в соб­ст­вен­ном из­да­нии пол­но­ме­ра от­дать под свой ро­ман. Не по­нра­ви­лись ей и по­эти­че­с­кие пуб­ли­ка­ции Твар­дов­ско­го, Асе­е­ва и Мар­ты­но­ва. Прав­да, в под­бор­ке той же Али­гер Ах­ма­то­ву за­це­пи­ло сти­хо­тво­ре­ние «Осень».

Спра­вед­ли­во­с­ти ра­ди за­ме­чу, что вто­рой но­мер по­лу­чил­ся по­ин­те­рес­ней. Он очень при­гля­нул­ся, к при­ме­ру, Кор­нею Чу­ков­ско­му. «Бы­ла у ме­ня Мар­га­ри­та Али­гер, – от­ме­тил 30 де­ка­б­ря 1956 го­да в сво­ём днев­ни­ке ста­рый ма­с­тер, – при­нес­ла в по­да­рок «Лит­мо­ск­ву». Ко­лин [Ни­ко­лая Чу­ков­ско­го. – В.О.] рас­сказ чу­дес­ный (чуть-чуть длин­но­ва­то в се­ре­ди­не), очень уве­рен­ный ри­су­нок, ску­пые кра­с­ки, вер­но по­ло­жен­ные, от­лич­ный сю­жет. За­гла­вие «Бро­дя­га» не го­дит­ся. Гвоздь – сти­хи За­бо­лоц­ко­го. «Ста­рая ак­т­ри­са» чу­до – и чув­ст­ва, и тех­ни­ка. Пье­са По­го­ди­на по за­мыс­лу – от­лич­ная, по вы­пол­не­нию по­сред­ст­вен­ная. <…> За­пи­си Оле­ши пре­тен­ци­оз­ны, Цве­та­е­ва то очень хо­ро­ша, то ужас­но пло­ха, – в об­щем же аль­ма­нах ни­кем не ре­дак­ти­ру­ет­ся – стро­го­го от­бо­ра нет. <…> Са­мая ум­ная ста­тья в «Лит. Моск­ве» – Алек­сан­д­ра Кро­на о те­а­т­ре. Ос­т­рая, пол­ная не­от­ра­зи­мых сил­ло­гиз­мов».

Не ис­клю­че­но, что со вре­ме­нем аль­ма­нах на­брал бы мощь. Но тут ис­пу­га­лись ли­те­ра­тур­ные ге­не­ра­лы. Они под­ре­за­ли но­вое из­да­ние на са­мом взлё­те, не дав эн­ту­зи­а­с­там вы­пу­с­тить да­же тре­тий но­мер.

Пер­вым «фас» крик­нул Дми­т­рий Ерё­мин, опуб­ли­ко­вав­ший 5 мар­та в «Лит­га­зе­те» уг­ро­жа­ю­щую ста­тью. Даль­ше в бой ри­ну­лось ру­ко­вод­ст­во Мос­ков­ской пи­са­тель­ской ор­га­ни­за­ции, и преж­де все­го Кон­стан­тин Фе­дин, ко­то­ро­му лич­ное бла­го­по­лу­чие ока­за­лось до­ро­же вся­кой там ху­до­же­ст­вен­но­с­ти.

Али­гер и Ка­за­ке­вич по­на­ча­лу пы­та­лись за­щи­щать­ся. Но лит­функ­ци­о­не­ры ока­за­лись хи­т­рее. Они за­ру­чи­лись под­держ­кой в ок­ру­же­нии но­во­го со­вет­ско­го ли­де­ра Ни­ки­ты Хру­щё­ва.

Глав­ный бой про­изо­шёл 19 мая 1957 го­да на встре­че Хру­щё­ва с твор­че­с­кой ин­тел­ли­ген­ци­ей. По­лу­гра­мот­ный вождь за­явил, буд­то в «Ли­те­ра­тур­ной Моск­ве» «про­та­с­ки­ва­ют­ся чуж­дые нам идеи». Али­гер по­про­бо­ва­ла что-то ска­зать в оп­рав­да­ние. Но Хру­щёв рез­ко обо­рвал по­этес­су и гру­бо, в ба­зар­ном то­не на неё при всех на­кри­чал.

Али­гер к та­ко­му по­во­ро­ту со­бы­тий ока­за­лась не го­то­ва. Она да­ла сла­би­ну и по­бе­жа­ла спра­ши­вать со­ве­та в парт­ком мос­ков­ских пи­са­те­лей. Се­к­ре­тарь парт­ко­ма В.Сы­тин по­тре­бо­вал от неё пуб­лич­но­го при­зна­ния оши­бок. Али­гер где-то впол­го­ло­са что-то про­мям­ли­ла. Сы­ти­ну этот тон не по­нра­вил­ся. Он стал на­ста­и­вать на пол­ном, пря­мом и че­ст­ном по­ка­я­нии. И Али­гер сда­лась.

В на­ча­ле ок­тя­б­ря 1957 го­да она на од­ном из со­бра­ний мос­ков­ских пи­са­те­лей за­яви­ла: «Я, как ком­му­нист, при­ни­ма­ю­щий каж­дый пар­тий­ный до­ку­мент как не­что це­ли­ком и бес­пре­дель­но моё лич­ное и не­пре­лож­ное, мо­гу сей­час без вся­ких оби­ня­ков и ого­во­рок, без вся­кой лож­ной бо­яз­ни уро­нить чув­ст­во соб­ст­вен­но­го до­сто­ин­ст­ва, пря­мо и твёр­до ска­зать то­ва­ри­щам, что всё пра­виль­но, я дей­ст­ви­тель­но со­вер­ши­ла те ошиб­ки, о ко­то­рых го­во­рит тов. Хру­щёв. Я их со­вер­ши­ла, я в них упор­ст­во­ва­ла, но я их по­ня­ла и при­зна­ла про­ду­ман­но и со­зна­тель­но, и вы об этом зна­е­те. Я ска­за­ла об этом на та­ком же со­бра­нии бо­лее трёх ме­ся­цев на­зад. Од­на­ко за это вре­мя я не пе­ре­ста­ва­ла на­хо­дить­ся в кру­гу тех же раз­мы­ш­ле­ний, и, ка­жет­ся, мне уда­лось глуб­же по­нять при­чи­ны про­ис­хож­де­ния этих оши­бок и да­же то, что часть этих при­чин за­ло­же­на про­сто в мо­ём че­ло­ве­че­с­ком ха­рак­те­ре, ко­то­рый, мо­жет быть, мне чем-то и ме­ша­ет в об­ще­ст­вен­ной ра­бо­те. Мне под­час свой­ст­вен­на под­ме­на по­ли­ти­че­с­ких ка­те­го­рий ка­те­го­ри­я­ми мо­раль­но-эти­че­с­ки­ми. Мне не хва­та­ло раз­но­сто­рон­не­го по­ли­ти­че­с­ко­го чу­тья, уме­ния ох­ва­тить ши­ро­кий круг яв­ле­ний, име­ю­щих не­по­сред­ст­вен­ное и пря­мое от­но­ше­ние к на­шей ра­бо­те».

То, что Али­гер так бы­с­т­ро ка­пи­ту­ли­ро­ва­ла, на­шу ин­тел­ли­ген­цию силь­но рас­ст­ро­и­ло. «Нет, она яв­но не Дан­те, – пи­са­ла о ней в сво­их днев­ни­ках Ли­дия Чу­ков­ская, – она «дру­гой»; на­сто­я­щий Алигь­е­ри не лю­бил ка­ять­ся! а она всё ка­ет­ся и ка­ет­ся в сво­их мни­мых гре­хах, хо­тя это ей не по­мо­га­ет» (за­пись за 10 де­ка­б­ря 1957 го­да).

По­сле это­го уда­ра Али­гер ни­че­го яр­ко­го и не­о­быч­но­го уже не на­пи­са­ла. Спу­с­тя не­сколь­ко лет власть всё же её про­сти­ла. Она ста­ла по­сто­ян­но разъ­ез­жать по за­гра­ни­цам, бо­роть­ся за мир, но к на­сто­я­щей ли­те­ра­ту­ре это ни­ка­ко­го от­но­ше­ния не име­ло. По­этес­са по­про­бо­ва­ла уй­ти в пе­ре­во­ды. Но и там пер­вую скрип­ку у неё иг­ра­ли не чув­ст­ва, всё ре­ша­ла вы­со­кая по­ли­ти­ка.

Из­ве­ст­но, ка­кой гнев у ли­бе­раль­ной ин­тел­ли­ген­ции вы­зва­ла в 1967 го­ду пуб­ли­ка­ция в «Но­вом ми­ре» сти­хо­тво­ре­ния Али­гер «Не­счёт­ный счёт ми­нув­ших дней». Ли­дия Чу­ков­ская да­же не хо­те­ла по­том по­да­вать по­этес­се ру­ку.

Поз­же не­ко­то­рые ис­то­ри­ки пе­ре­ме­ны в на­ст­ро­е­ни­ях Али­гер объ­яс­ня­ли её но­вым за­му­же­ст­вом. Уже в се­рь­ёз­ном, ска­жем так, воз­ра­с­те она све­ла свою судь­бу с быв­шим иф­лий­цем Иго­рем Чер­но­уца­ном, ко­то­рый, ка­жет­ся, ещё в 50-е го­ды стал ин­ст­рук­то­ром в от­де­ле куль­ту­ры ЦК КПСС и вплоть до пе­ре­ст­рой­ки ока­зы­вал се­рь­ёз­ное вли­я­ние на те­ку­щий ли­те­ра­тур­ный про­цесс. Хо­тя Чер­но­уцан имел ре­пу­та­цию про­вод­ни­ка ли­бе­раль­ных идей, он да­ле­ко не все­гда в сво­их дей­ст­ви­ях был сво­бо­ден. И эта осо­бен­ность его по­ве­де­ния со вре­ме­нем от­ча­с­ти пе­ре­да­лась и Али­гер.

Уже в кон­це 1960-х го­дов Али­гер об­ра­ти­лась к ме­му­а­рам. Она, ко­неч­но, мно­го че­го зна­ла. И ино­гда сквозь ка­зён­щи­ну у неё про­би­ва­лось не­сколь­ко слов прав­ды. Но цен­зу­ра тут же де­ла­ла стой­ку. И Али­гер сра­зу без­ро­пот­но со­гла­ша­лась на все прав­ки. Хо­тя и это не все­гда по­мо­га­ло. Быв­ший за­ме­с­ти­тель глав­но­го ре­дак­то­ра жур­на­ла «Но­вый мир» Алек­сей Кон­дра­то­вич в сво­их днев­ни­ках пи­сал, как осе­нью 1968 го­да чи­нов­ни­ки при­дра­лись к вос­по­ми­на­ни­ям Али­гер о Свет­ло­ве. «Цен­зу­ра ус­ма­т­ри­ва­ет идею – как наш строй за­да­вил по­эта, у Али­гер это, ко­неч­но, есть, но боль­ше дру­го­го: всё вспо­ми­на­ет хо­ро­шее, что ска­зал о ней ког­да-то Свет­лов, – и это по-жен­ски».

Ме­му­ар­ную кни­гу «Тро­пин­ка во ржи» Али­гер вы­пу­с­ти­ла лишь в 1980 го­ду. Но кро­ме жен­ских вздо­хов в ней ни­че­го не ока­за­лось.

По­след­ние два де­ся­ти­ле­тия бы­ли для Али­гер го­да­ми сплош­ных ут­рат. Сна­ча­ла умер­ла её стар­шая дочь Та­ть­я­на Ма­ка­ро­ва. Её близ­кая по­дру­га Оль­га Ми­ро­шни­чен­ко-Три­фо­но­ва уже в 2003 го­ду ут­верж­да­ла: Та­ня бы­ла склон­на к воз­ли­я­ни­ям, от­то­го и по­гиб­ла». По­том она до­ба­ви­ла: «Нет, она по­гиб­ла от­то­го, что не мог­ла при­ми­рить­ся с же­с­то­ко­с­тью и не­спра­вед­ли­во­с­тью жиз­ни. Она бы­ла очень кра­си­вой, очень до­б­рой и очень та­лант­ли­вой». По­сле это­го Ми­ро­шни­чен­ко-Три­фо­но­ва по­дроб­но рас­ска­за­ла о ро­ма­не сво­ей по­дру­ги с Ота­ром Ио­се­ли­а­ни. Кста­ти, Та­ть­я­на Ма­ка­ро­ва, как и её мать, пи­са­ла сти­хи и да­же из­да­ла не­сколь­ко книг.

В 1990 го­ду Али­гер по­хо­ро­ни­ла сво­е­го по­след­не­го му­жа – Иго­ря Чер­но­уца­на. А ещё че­рез год по­кон­чи­ла с со­бой млад­шая дочь по­этес­сы – Ма­ша. «То­нень­кая, с уз­ки­ми и уди­ви­тель­но го­лу­бы­ми, фа­де­ев­ски­ми, гла­за­ми, – пи­са­ла о ней Ми­ро­шни­чен­ко-Три­фо­но­ва, – Ма­ша счи­та­лась од­ной из са­мых кра­си­вых де­ву­шек Моск­вы. И жизнь её по­во­ра­чи­ва­лась сча­ст­ли­во: по­лю­бил пи­са­тель и об­ще­ст­вен­ный де­я­тель из За­пад­ной Гер­ма­нии – Ганс Маг­нус Эн­цен­сбер­гер. Ро­ман был очень кра­си­вым, его сю­жет на­по­ми­нал сю­же­ты за­пад­ных филь­мов, все не­мно­го (а кто-то, на­вер­ное, и силь­но) за­ви­до­ва­ли Ма­ше: Эн­цен­сбер­гер был хо­рош со­бой, зна­ме­нит, та­лант­лив, и Ма­ша уез­жа­ла с ним на За­пад, в не­ве­до­мую пре­крас­ную жизнь. Но пре­крас­ной жиз­ни не по­лу­чи­лось, до­воль­но ско­ро они раз­ве­лись, и Ма­ша ста­ла жить в Ан­г­лии. Су­дя по все­му, жи­лось ей там хоть и без­бе­зд­но, но не­слад­ко, она бы­ла очень оди­но­ка. Так оди­но­ка, что по­кон­чи­ла с со­бой».

Под ко­нец жиз­ни Али­гер уже ни­че­го не по­ни­ма­ла. Иде­а­лы её юно­с­ти бы­ли пол­но­стью рас­топ­та­ны. То, че­му она пы­та­лась слу­жить, ис­чез­ло, рас­тво­ри­лось, про­па­ло. На­сту­пил пол­ный крах.

Мар­га­ри­та Али­гер умер­ла 1 ав­гу­с­та 1992 го­да в под­мо­с­ков­ном по­сёл­ке Ми­чу­ри­нец. Спу­с­тя три не­де­ли кри­тик Игорь Дед­ков за­пи­сал в сво­ём днев­ни­ке: «Мне рас­ска­за­ли, что не­за­дол­го до смер­ти Мар­га­ри­та Али­гер го­во­ри­ла – «я чув­ст­вую, что ме­ня нет и буд­то я не жи­ла». О чём это она пы­та­лась ска­зать? О жиз­ни, ко­то­рая ухо­ди­ла и те­перь ка­за­лась при­зрач­ной? Об ощу­ще­ни­ях ста­ро­сти? Я ду­маю, она пы­та­лась ска­зать о но­вом на­си­лии над – не толь­ко её – об­щей жиз­нью. Над жиз­нью её по­ко­ле­ния. И дру­гих по­ко­ле­ний».

Вячеслав ОГРЫЗКО