Литературная Россия
       
Литературная Россия
Еженедельная газета писателей России
Редакция | Архив | Книги | Реклама |  КонкурсыЖить не по лжиКазачьему роду нет переводуЯ был бессмертен в каждом слове  | Наши мероприятияФоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Казачьему роду нет переводу»Фоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Честь имею» | Журнал Мир Севера
     RSS  

Новости

17-04-2015
Образовательная шизофрения на литературной основе
В 2014 году привелось познакомиться с тем, как нынче проводится Всероссийская олимпиада по литературе, которой рулит НИЦ Высшая школа экономики..
17-04-2015
Какую память оставил в Костроме о себе бывший губернатор Слюняев–Албин
Здравствуйте, Дмитрий Чёрный! Решил обратиться непосредственно к Вам, поскольку наши материалы в «ЛР» от 14 ноября минувшего года были сведены на одном развороте...
17-04-2015
Юбилей на берегах Невы
60 лет журнал «Нева» омывает берега классического, пушкинского Санкт-Петербурга, доходя по бесчисленным каналам до всех точек на карте страны...

Архив : №41. 16.10.2009

Неудобный Прилепин

Захар ПРИЛЕПИН
Захар ПРИЛЕПИН

Ну вот, ска­жут, опять про не­го. Сколь­ко мож­но?!

Но что де­лать, ес­ли кри­ти­ки сво­и­ми ста­ть­я­ми об этом пи­са­те­ле вы­нуж­да­ют спо­рить с ни­ми. Удер­жать­ся не мо­гу.

Ос­тав­лю в сто­ро­не ис­ступ­лён­ное вни­ма­ние к За­ха­ру При­ле­пи­ну (глав­ным об­ра­зом, к его фи­гу­ре, а не к его тек­с­там) Ми­ха­и­ла Бой­ко – ду­маю, что в кон­це кон­цов Ми­ха­и­лу от­ве­тит кто-ни­будь на стра­ни­цах род­но­го ему «НГ-Ex libris», – а ос­та­нов­люсь на опуб­ли­ко­ван­ной в на­шей га­зе­те ста­тье Ни­ко­лая Кри­жа­нов­ско­го «Та­кие «па­цан­ские» рас­ска­зы» (но­мер от 25 сен­тя­б­ря 2009) и на ди­а­ло­ге двух кри­ти­ков Сер­гея Бе­ля­ко­ва и Ан­д­рея Ру­да­лё­ва «Фе­но­ме­но­ло­гия При­ле­пи­на» («Ли­те­ра­тур­ная Рос­сия», 2009, № 23).

Ни­ко­лай Кри­жа­нов­ский раз­би­ра­ет кни­гу рас­ска­зов При­ле­пи­на «Бо­тин­ки, пол­ные го­ря­чей вод­кой. Па­цан­ские рас­ска­зы» и при­хо­дит к вы­во­ду: «Су­дя по сбор­ни­ку, При­ле­пин-пи­са­тель те­ря­ет рус­ское, ко­рен­ное, зна­ко­мое и близ­кое ему с дет­ст­ва. Тра­ди­ци­он­ное, под­соз­на­тель­но-хри­с­ти­ан­ское, за­ло­жен­ное ро­ди­те­ля­ми и ро­ди­те­ля­ми ро­ди­те­лей, сти­ра­ет­ся в его твор­че­ст­ве. Пи­са­тель ухо­дит от пра­во­слав­но­го иде­а­ла, от рус­ско­го и от Рос­сии. Ухо­дит всё даль­ше». А Сер­гей Бе­ля­ков, про­чи­тав ту же кни­гу, за­ме­ча­ет, что При­ле­пин «как пи­са­тель пе­ре­стал раз­ви­вать­ся. Срав­ни пер­вую гла­ву «Па­то­ло­гий» с рас­ска­за­ми из его по­след­не­го сбор­ни­ка. Это ни в ко­ем слу­чае не ре­г­ресс, но стаг­на­ция».

На­пом­ню, что ро­ман «Па­то­ло­гии» был на­пе­ча­тан мень­ше ше­с­ти лет на­зад. Меж­ду ним и «Бо­тин­ка­ми...» бы­ли ещё две кни­ги – ро­ман «Сань­кя» и «ро­ман в рас­ска­зах» (на са­мом де­ле сбор­ник рас­ска­зов и сти­хо­тво­ре­ний) «Грех». Все че­ты­ре кни­ги на­пи­са­ны од­ним ав­то­ром, но со­вер­шен­но по-раз­но­му; по-раз­но­му по­ка­зан в них се­го­дняш­ний мо­ло­дой че­ло­век, по-раз­но­му пе­ре­да­но и вос­при­я­тие им сво­ей ро­ди­ны, зем­ли, сво­ей соб­ст­вен­ной жиз­ни... О стаг­на­ции мож­но бы­ло бы го­во­рить, ес­ли бы При­ле­пин вы­пу­с­кал ва­ри­а­ции тех же «Па­то­ло­гий», но срав­ни­вать этот ро­ман со сбор­ни­ком «Грех», или «Сань­кой», или «Бо­тин­ка­ми...» бес­смыс­лен­но. Все они раз­ные.

Ан­д­рей Ру­да­лёв пред­ла­га­ет рас­сма­т­ри­вать «Па­цан­ские рас­ска­зы» «в ка­че­ст­ве про­ме­жу­точ­но­го эта­па» и к до­сто­ин­ст­вам их от­но­сит то, что они «со­зда­ны на од­ном по­ры­ве, и эта энер­гия, эта эмо­ция от­лич­но за­фик­си­ро­ва­ны в кни­ге».

 

На мой взгляд, «Бо­тин­ки...» ку­да бо­лее цель­ная кни­га, чем «ро­ман в рас­ска­зах» «Грех». И, ви­ди­мо, эта цель­ность на­пу­га­ла Ни­ко­лая Кри­жа­нов­ско­го и за­ста­ви­ла уда­рить в на­бат – на­пи­сать боль­шую го­ря­чую ре­цен­зию, глав­ной те­мой ко­то­рой ста­ла по­те­ря При­ле­пи­ным рус­ско­го, ко­рен­но­го, зна­ко­мо­го и близ­ко­го ему с дет­ст­ва.

 

Ос­па­ри­вая эту мысль, хо­чет­ся, во-пер­вых, от­ме­тить, что вре­мя дей­ст­вия в боль­шей ча­с­ти рас­ска­зов сбор­ни­ка – 90-е. Вре­мя слож­ное, страш­ное, пе­ре­лом­ное, яр­кое и жут­кое. Оно по­ро­ди­ло и слож­ные фи­гу­ры, ко­то­рые по­ка­зы­ва­ет нам При­ле­пин в «Бо­тин­ках...»: на­сто­я­ще­го ге­роя то­го вре­ме­ни Слав­чу­ка и так и не дож­дав­шу­ю­ся сво­е­го прин­ца Ли­лю («Слав­чук»), од­но­вре­мен­но кро­во­жад­но­го и бла­го­род­но­го При­ма­та («Убий­ца и его ма­лень­кий друг»), бра­ти­ка и Руб­чи­ка, эта­ких Би­ма и Бо­ма, ша­га­ю­щих по про­во­ло­ке без стра­хов­ки («Па­цан­ский рас­сказ», «Бляд­ский рас­сказ», «Со­ба­ча­ти­на»), сде­лав­ше­го всё, что­бы о нём за­бы­ли, рок-ге­роя 80-х Ми­ха­и­ла («Ге­рой рок-н-рол­ла»), не­пу­тё­вых се­с­тёр рас­сказ­чи­ка («Ба­буш­ка, осы, ар­буз»). «Все умер­ли, – под­во­дит итог рас­сказ­чик в пред­по­след­ней ве­щи сбор­ни­ка. – Кто не умер, то­го уби­ли. Ко­го не уби­ли, тот до­бил се­бя сам». И да­же один из не­мно­гих фи­зи­че­с­ки су­ще­ст­ву­ю­щих, ге­рой рок-н-рол­ла Ми­ха­ил, ожи­ва­ет лишь из­ред­ка, на час, а по­том при­зна­ёт­ся: «Я ус­тал, ре­бят».

Сам рас­сказ­чик – сквоз­ной ге­рой «Бо­ти­нок...» – в этих рас­ска­зах о 90-х са­мый млад­ший, он боль­ше на­блю­да­тель, а не дей­ст­ву­ю­щее ли­цо. Он дей­ст­ву­ет поз­же, в 00-е. И эти ну­ле­вые пы­та­ют­ся его пой­мать, за­ду­шить.

Про­чи­тав впер­вые рас­сказ «Жил­ка», не­сколь­ко лет на­зад на­пе­ча­тан­ный в жур­на­ле «Наш со­вре­мен­ник», я не по­нял, в чём там соб­ст­вен­но суть. Пе­ре­чи­тав, ка­жет­ся, ра­зо­брал­ся; по­мог от­зыв Гюн­те­ра Грас­са, по­ме­щён­ный на об­лож­ке кни­ги: «Рас­сказ «Жил­ка» За­ха­ра При­ле­пи­на – это очень по­этич­ный текст. Ге­рой рас­ска­за изо­ли­ро­ван от ми­ра («чу­жой как ме­те­о­рит»), и эта дис­тан­ция с ми­ром – са­мое силь­ное, что есть в рас­ска­зе».

Ге­рой «Жил­ки», по­ссо­рив­шись с же­ной (она на­зы­ва­ет его же­с­то­ким, без­жа­ло­ст­ным, чёр­ст­вым, ле­дя­ным), вы­бе­га­ет из квар­ти­ры, а по­том зво­нит ей, мо­жет быть, что­бы по­ми­рить­ся, но слы­шит в от­вет, что в квар­ти­ру ло­мят­ся «в штат­ском и в фор­ме». Ав­тор не опи­сы­ва­ет, чем за­ни­ма­ет­ся его ге­рой, лишь обо­зна­ча­ет ус­та­ми ге­роя: «Я за­ни­ма­юсь ре­во­лю­ци­ей». Глав­ное в рас­ска­зе про­ис­хо­дит тог­да, ког­да ге­рой ка­та­ет­ся по кру­гу на трол­лей­бу­се, вы­би­рая, что ему де­лать даль­ше. Он по­ни­ма­ет, что «в штат­ском и в фор­ме» – это не шут­ки, да и мы зна­ем, что слу­ча­ет­ся с не­ко­то­ры­ми за­ни­ма­ю­щи­ми­ся ре­во­лю­ци­ей... В трол­лей­бу­се он уже не сов­сем на этом све­те, не в этом ми­ре; он смо­т­рит на про­ис­хо­дя­щее за ок­ном слов­но из дру­го­го из­ме­ре­ния, про­кру­чи­ва­ет в го­ло­ве свою жизнь. Да, прав Грасс, са­мое силь­ное в рас­ска­зе – «дис­тан­ция с ми­ром».

Ни­ко­лай Кри­жа­нов­ский уви­дел в «Жил­ке» сле­ду­ю­щее: «...Глав­ный ге­рой – без­дет­ный ро­ди­тель. Он зна­ет, «что та­кое ла­донь сы­на и ды­ха­ние до­че­ри», но вспо­ми­на­ет о де­тях лишь еди­нож­ды. За­то ве­се­ло ма­те­рит­ся, ру­га­ет­ся с же­ной, хо­ро­шо и ча­с­то вы­пи­ва­ет. Он яр­кий ли­дер: во­дит за со­бой «стра­ст­ные, бес­ст­раш­ные ко­лон­ны па­цан­вы». И ещё он за­ме­ча­тель­но за­сма­т­ри­ва­ет­ся на де­ву­шек».

Ну, за­сма­т­ри­вать­ся на де­ву­шек бу­дет да­же уми­ра­ю­щий муж­чи­на, та­ко­ва, к со­жа­ле­нию или к сча­с­тью, муж­ская при­ро­да. А вот о де­тях ге­рой вспо­ми­на­ет ску­по, по-мо­е­му, по­то­му, что о них че­ло­ве­ку, на­хо­дя­ще­му­ся уже не сов­сем здесь, вспо­ми­нать слиш­ком боль­но; он вспо­ми­на­ет о Ха­ма­се, по­хо­же, на­сто­я­щем сво­ём дру­ге, ко­то­рых, как ка­жет­ся, по­ка дру­жишь, за всю жизнь не мо­жет быть боль­ше од­но­го; вспо­ми­на­ет о же­не, с ко­то­рой ког­да-то: «Мы ле­жа­ли ли­цом к ли­цу, пе­ре­пле­тён­ные ру­ка­ми и но­га­ми, ще­ка ко лбу, жи­вот к жи­во­ту, ло­дыж­ка за ля­жеч­ку, ру­ка на за­тыл­ке, дру­гая на по­звон­ке, серд­це в серд­це. Мы так спа­ли всю ночь, из но­чи в ночь, ме­сяц за ме­ся­цем. Ес­ли б нас ре­ши­ли ра­зо­рвать, по­том бы не со­бра­ли еди­но­го че­ло­ве­ка.

Спу­с­тя го­ды, быть мо­жет, не­сколь­ко лет, ус­тав­шие, из­му­чен­ные жиз­нью и су­е­той, мы ста­ли от­да­лять­ся. Нам ста­но­ви­лось тес­но, душ­но, дур­но. Толь­ко при­ка­са­лись ру­ка­ми, ло­дыж­ка­ми, ино­гда об­ни­ма­лись – вер­нее, я об­ни­мал её, – но она от­ст­ра­ня­лась во сне, ус­тав­шая, поч­ти не­жи­вая. Я по­мню это ноч­ное чув­ст­во: ког­да се­бя не­по­мня­щий че­ло­век чуж­да­ет­ся те­бя, ос­тав­ляя толь­ко ощу­ще­ние от­ст­ра­нён­но­го теп­ла...».

При­хо­дит на па­мять дав­ниш­ний уже при­ле­пин­ский рас­сказ «Ни­че­го не бу­дет», где опи­сы­ва­лось без­гра­нич­ное и бес­ко­неч­ное се­мей­ное сча­с­тье, раз­ру­шить ко­то­рое мо­жет лишь фи­зи­че­с­кая смерть. На­при­мер, ги­бель ге­роя в ав­то­мо­биль­ной ка­та­ст­ро­фе. Но вот ока­за­лось, что раз­ру­шить сча­с­тье спо­соб­на «жизнь и су­е­та». А это ку­да тра­гич­нее, по-мо­е­му, вы­ле­тев­шей на пе­ре­крё­с­ток фу­ры.

Страш­но прий­ти к осо­зна­нию: «По­том, мно­го лет спу­с­тя к сло­вам «я люб­лю те­бя» все­гда на­чи­на­ет кре­пить­ся под­лое «но». Я люб­лю те­бя, но. И я те­бя люб­лю. Но... <...> Но ты слиш­ком ча­с­то оби­жал ме­ня. Но ты слиш­ком мно­го ос­кор­б­ля­ла ме­ня».

Но – сча­с­тье-то у ге­роя «Жил­ки» бы­ло, и он, го­то­вясь пой­ти к тем, что «в штат­ском и в фор­ме», го­во­рит се­бе: «Мне не­че­го те­рять, у ме­ня всё бы­ло, и ни­кто это­го не от­бе­рёт», и да­же бла­го­да­рит Гос­по­да.

В фи­на­ле судь­ба сме­ёт­ся над ге­ро­ем: «в штат­ском и в фор­ме» ухо­дят, у подъ­ез­да ему встре­ча­ет­ся от­пу­щен­ный фэ­э­с­бэш­ни­ка­ми Ха­мас, а ве­че­ром ге­рой опять ру­га­ет­ся с же­ной. «Жизнь и су­е­та» про­дол­жа­ют­ся. И как не на­ст­ра­и­вай се­бя на неж­ность, все­про­ще­ние, чем за­ни­ма­ет­ся ге­рой по­след­не­го в кни­ге рас­ска­за «Доч­ка», это не по­мо­жет. Или по­мо­жет на час-дру­гой из со­тен и ты­сяч, со­став­ля­ю­щих жизнь...

Ни­ко­лаю Кри­жа­нов­ско­му не нра­вит­ся сло­во «па­ца­ны». Он ци­ти­ру­ет линг­ви­с­тов, ко­то­рые объ­яс­ня­ют, что «па­цан­ская куль­ту­ра об­ла­да­ет ря­дом осо­бен­но­с­тей, ко­то­рые от­чёт­ли­во про­ти­во­по­с­тав­ля­ют её куль­ту­ре но­си­те­лей рус­ско­го ли­те­ра­тур­но­го язы­ка». Но что ж де­лать, что в на­ро­де за та­ко­го ро­да мо­ло­ды­ми людь­ми за­кре­пи­лось имен­но это сло­во. Суть их не ме­ня­ет­ся. В рус­ских сказ­ках, на­при­мер, дей­ст­ву­ют до­б­ры мо­лод­цы – они бы­с­т­ро жи­вут, ищут по­дви­гов и глу­по скла­ды­ва­ют го­ло­вуш­ки...

«В на­шей стра­не в по­след­ние пять-семь лет за­ме­тен де­фи­цит му­же­ст­вен­но­с­ти. Это про­сто в гла­за бро­са­ет­ся, – кон­ста­ти­ру­ет Сер­гей Бе­ля­ков, вы­дви­гая свою вер­сию по­пу­ляр­но­с­ти При­ле­пи­на. – Бри­то­го­ло­вые брат­ки пе­ре­ст­ре­ля­ли друг дру­га в де­вя­но­с­тые, ос­во­бо­див зем­лю для по­ко­ле­ния бес­по­ло­го офис­но­го планк­то­на».

В кни­ге «Бо­тин­ки, пол­ные го­ря­чей вод­кой» При­ле­пин и пы­та­ет­ся по­ка­зать тра­ге­дию ес­ли и не брат­ков (брат­ки на то и брат­ки, что у них си­с­те­ма), то па­ца­нов, ко­то­рых вы­ка­ши­ва­ет жизнь. И, в сущ­но­с­ти, не­важ­но, ка­кое на дво­ре де­ся­ти­ле­тие – и се­го­дня пре­до­ста­точ­но па­ца­нов гиб­нет или ли­хо и не­о­со­знан­но, иг­рая в при­клю­че­ния, ищет ги­бе­ли, по­доб­но ге­ро­ям раз­ве­сё­ло­го и в то же вре­мя жут­ко­го «Па­цан­ско­го рас­ска­за».

«Рос­сия, – пи­шет Ни­ко­лай Кри­жа­нов­ский, – из ко­то­рой, как мы по­мним, при­шёл При­ле­пин, в «па­цан­ских рас­ска­зах» – это обез­ве­рив­ша­я­ся стра­на, с на­прочь за­бы­тым про­шлым, с па­цан­ским, по­лу­уго­лов­ным, по­хот­ли­во-пья­ным на­сто­я­щим и опо­ш­лен­ным бу­ду­щим». Он при­зы­ва­ет ав­то­ра этих рас­ска­зов и нас, чи­та­те­лей, об­ра­тить­ся к клас­си­ке, ци­ти­руя «зна­ко­мо­го свя­щен­ни­ка»: «Рус­скую клас­си­ку на­до знать, по­то­му что она хра­нит под­лин­ные иде­а­лы рус­ско­го на­ро­да. При­дёт вре­мя вос­ста­но­вить их» и кри­ти­ка Юрия Се­лез­нё­ва: «...На­род был не толь­ко мол­ча­ли­вым вдох­но­ви­те­лем рус­ско­го ис­кус­ст­ва, он был ис­тин­ным ге­ро­ем ли­те­ра­ту­ры, её нрав­ст­вен­ным цен­т­ром».

Да, эти ци­та­ты спра­вед­ли­вы, но ес­ли рас­сма­т­ри­вать рус­скую клас­си­ку та­ким же стро­гим взгля­дом, ка­ким рас­сма­т­ри­ва­ет кни­гу За­ха­ра При­ле­пи­на Кри­жа­нов­ский, то мож­но прий­ти в от­ча­я­ние и за­явить, что клас­си­ки «те­ря­ли рус­ское». Они на­пи­са­ли про рус­ский на­род (то про ка­кую-то его часть, а то и про весь це­ли­ком), про Рос­сию то­же не­ма­ло страш­но­го, обид­но­го. И Пуш­кин, и Лер­мон­тов, и Го­голь, Тур­ге­нев, До­сто­ев­ский, Не­кра­сов, Тол­стой, Пи­сем­ский, осо­бен­но лю­би­мый поч­вен­ни­ка­ми Ле­с­ков, Че­хов... В став­ших клас­си­кой по­ве­с­тях Рас­пу­ти­на 60 – 70-х го­дов то­же глав­ный мо­тив – рас­пад, ги­бель, по­те­ря глав­но­го, а свет­лое, на­дёж­ное тле­ет лишь в вос­по­ми­на­ни­ях, ко­то­рым нель­зя пол­но­стью до­ве­рять, так как вос­по­ми­на­ния не мо­гут быть аб­со­лют­но до­сто­вер­ны. Не слу­чай­но, на­вер­ное, са­мый чи­с­тый рас­пу­тин­ский об­раз – На­стё­на из «Жи­ви и по­мни» – это ав­тор­ское вос­по­ми­на­ние; пред­ста­вить её не в 1944, а, ска­жем, в 1974 го­ду не­воз­мож­но...

 

Де­лать вы­вод, что При­ле­пин «ухо­дит от пра­во­слав­но­го иде­а­ла, от рус­ско­го и от Рос­сии» на том ос­но­ва­нии, что ге­рои сбор­ни­ка «Бо­тин­ки...» – па­ца­ны (как ни кру­ти, часть рус­ско­го на­ро­да), что «вме­с­то Ро­ди­ны в рас­ска­зах «на­ша за­мо­ро­чен­ная дер­жа­ва», что «пра­во­сла­вие ста­но­вит­ся при­бе­жи­щем не­удач­ни­ков», так же при­ми­тив­но и да­же не­ле­по, как объ­яв­лять До­сто­ев­ско­го по­сле «За­пи­сок из мёрт­во­го до­ма» кле­вет­ни­ком на рус­ский на­род, Лер­мон­то­ва по­сле стро­ки «про­щай, не­мы­тая Рос­сия» – вра­гом Рос­сии, а Есе­ни­на за риф­мы на сте­не Стра­ст­но­го мо­на­с­ты­ря – вра­гом хри­с­ти­ан­ст­ва.

 

«Са­мый от­врат­ный рас­сказ, – пи­шет Ни­ко­лай Кри­жа­нов­ский, – «Смерт­ная де­рев­ня» – на­пи­сан в луч­ших тра­ди­ци­ях за­пад­но­е­в­ро­пей­ских пред­став­ле­ний о рус­ском на­ро­де – кро­во­жад­ном, мерз­ком чу­ди­ще, стра­не лю­до­е­дов, ба­рыг и су­мас­шед­ших уро­дов».

На мой взгляд, этот рас­сказ про­сто са­мый сла­бый в сбор­ни­ке (язык слов­но из «страш­ных» рас­ска­зов Ку­при­на), но ни­че­го от­врат­но­го я в нём не уви­дел. В Рос­сии есть де­рев­ни убийц, это ни для ко­го не се­к­рет, но, что страш­нее, во мно­гих обыч­ных (ес­ли их мож­но так оха­рак­те­ри­зо­вать) де­рев­нях жи­вут се­мьи убийц, и во­круг все зна­ют, что они убий­цы, но от­но­сят­ся к это­му как к при­род­но­му яв­ле­нию, един­ст­вен­ное, что пред­при­ни­ма­ют – ста­ра­ют­ся не да­вать по­во­да се­бя убить...

И ещё – а что та­кое «за­пад­но­е­в­ро­пей­ское пред­став­ле­ние о рус­ском на­ро­де»? В та­ком слу­чае, ка­ким долж­но быть вос­точ­но­е­в­ро­пей­ское или юж­но­а­ме­ри­кан­ское пред­став­ле­ние о фран­цуз­ском на­ро­де, ес­ли мне­ние оп­ре­де­ля­ет­ся ли­те­ра­ту­рой? Кто там у фран­цу­зов? – Гю­го, Баль­зак, Зо­ля, Гю­и­с­манс, Се­лин, Сартр, Ка­мю, Уэль­бек. Сплош­ные кле­вет­ни­ки! А ан­г­ли­ча­не что про свой на­род по­на­со­чи­ня­ли и про­дол­жа­ют со­чи­нять!..

В по­след­нее вре­мя За­ха­ра При­ле­пи­на ста­ло мод­но об­ви­нять в двух ве­щах. Во-пер­вых, в са­мо­лю­бо­ва­нии, ма­нер­но­с­ти, нар­цис­сиз­ме, во-вто­рых – в не­бреж­но­с­ти сти­ля, «про­счё­тах и оп­лош­но­с­тях».

Что ка­са­ет­ся ма­нер­но­с­ти и т.п. «Раз­би­рать «Бо­тин­ки, пол­ные го­ря­чей вод­кой» не хо­чет­ся, – за­яв­ля­ет Сер­гей Бе­ля­ков в ди­а­ло­ге с Ан­д­ре­ем Ру­да­лё­вым. – <...> чем, ска­жи­те на ми­лость, мо­жет при­влечь этот пре­тен­ци­оз­ный опус? Рас­сказ о том, как трое при­яте­лей упи­ва­ют­ся соб­ст­вен­ным та­лан­том, ус­пе­хом? «Влюб­ле­ны в се­бя и поль­зу­ют­ся вза­им­но­с­тью». Что он хо­тел ска­зать чи­та­те­лю? «По­смо­т­ри­те, ка­кой я за­ме­ча­тель­ный, ка­кой та­лант­ли­вый, ка­кой ум­ный, ка­кой кра­си­вый»?».

 

Лич­но я не мо­гу точ­но объ­яс­нить, о чём этот рас­сказ, но мне он по­ка­зал­ся очень силь­ным. Впро­чем, боль­шин­ст­во тек­с­тов При­ле­пи­на при их внеш­ней про­сто­те на са­мом де­ле не так про­сты и од­но­мер­ны. В этом пла­не я со­гла­сен с на­блю­де­ни­ем Ан­д­рея Ру­да­лё­ва: «...По­зи­ции пло­дят­ся ди­а­ме­т­раль­но про­ти­во­по­лож­ные: люб­лю/не люб­лю, нра­вит­ся/не нра­вит­ся. Хо­тя по-на­сто­я­ще­му се­рь­ёз­ных ар­гу­мен­тов ни с од­ной сто­ро­ны вы­ска­за­но не бы­ло. <...> Рас­сказ «Бо­тин­ки, пол­ные го­ря­чей вод­кой» <...> име­ну­ет­ся то са­мым сла­бым в кни­ге, то, бе­зус­лов­но, цен­т­раль­ным. По­че­му? Да так на ду­шу лег­ло, за­це­пи­ло».

 

Рас­сказ этот, по-мо­е­му, о друж­бе, ко­то­рая, во­пре­ки же­ла­нию глав­но­го ге­роя, не мо­жет быть бе­зоб­лач­ной. По все­му рас­ска­зу тём­ной те­нью про­пол­за­ет ог­ром­ное, прав­да, не обо­зна­чен­ное «НО», то же са­мое «НО», что от­рав­ля­ет лю­бовь ге­роя «Жил­ки» и его же­ны (и мил­ли­о­нов дру­гих пар, «из­му­чен­ных жиз­нью и су­е­той»). «Бы­ло у ме­ня два дру­га, бе­ло­го­ло­вый и чер­но­го­ло­вый». Так на­чи­на­ет­ся рас­сказ. А даль­ше – цепь за­ло­жен­ных в под­тек­с­те «НО». И эти «НО» в кон­це кон­цов ли­ша­ют ге­роя обо­их дру­зей, а он со­вер­ша­ет глу­пый, не свой­ст­вен­ный во­об­ще-то ге­ро­ям При­ле­пи­на по­сту­пок: про­сит офи­ци­ант­ку при­не­с­ти ему го­ря­чей вод­ки и по­ли­ва­ет ею жму­щие бо­тин­ки. Его бо­си­ком вы­став­ля­ют из ка­фе... Впро­чем, это моя трак­тов­ка и, как, пе­ре­чи­тав этот аб­зац, ви­жу, до­воль­но при­ми­тив­ная – в на­сто­я­щей про­зе все­гда мно­же­ст­во не­объ­яс­ни­мых ню­ан­сов, по­лу­то­нов.

Да, ге­рои При­ле­пи­на не ти­хие, при­би­тые че­ло­веч­ки. Они, как пра­ви­ло, при день­гах, они лю­бят жизнь и се­бя в этой жиз­ни. Они бы­ва­ют млад­ши­ми, но не ма­лень­ки­ми. Поч­ти все­гда по­ве­ст­во­ва­ние у При­ле­пи­на ве­дёт­ся от пер­во­го ли­ца, и это, на­вер­ное, про­во­ци­ру­ет кри­ти­ков ви­деть в ге­ро­ях ав­то­ра. Об ав­то­ре су­дить не мо­гу, но оде­ва­ет­ся вро­де не­пло­хо, улы­ба­ет­ся ча­с­то, в уг­лы за­трав­лен­но не за­би­ва­ет­ся, от вод­ки не бе­жит, этим и схож со сво­и­ми ге­ро­я­ми. А о ге­ро­ях я знаю боль­ше. И ви­жу, что они не та­кие уж креп­кие, са­мо­влюб­лён­ные, ма­нер­ные, нар­цис­си­че­с­кие, как ут­верж­да­ют не­ко­то­рые кри­ти­ки.

Вот, к при­ме­ру, ге­рой-по­ве­ст­во­ва­тель в рас­ска­зе «Ге­рой рок-н-рол­ла», ко­то­ро­го в чис­ле боль­шин­ст­ва ге­ро­ев дру­гих рас­ска­зов сбор­ни­ка Ни­ко­лай Кри­жа­нов­ский оха­рак­те­ри­зо­вал сле­ду­ю­щим об­ра­зом: «Он – ди­тя пе­ре­ст­рой­ки, су­ще­ст­во с ми­ни­маль­ным ду­хов­ным ба­га­жом, жи­ву­щее ин­стинк­та­ми, дерз­кое, со сво­им по­ни­ма­ни­ем му­же­ст­ва, со­вер­шен­но ут­ра­тив­шее на­ци­о­наль­ную иден­тич­ность, ви­дя­щее в жен­щи­не сред­ст­во для удов­ле­тво­ре­ния по­хо­ти и не уме­ю­щее го­во­рить без ма­тов». М-да, чу­до­ви­ще ка­кое-то...

Ге­рой рас­ска­за дей­ст­ви­тель­но не ци­ти­ру­ет на­и­зусть Пуш­ки­на (или ещё ко­го-ни­будь бо­лее на­ци­о­наль­но­го), не вскри­ки­ва­ет «ка­кой вос­торг, я рус­ский!», во­об­ще жи­вёт не­пра­виль­но – се­мья не до­ма, сам каж­дый день пьёт ал­ко­голь, бол­та­ет­ся по ка­феш­кам. Во­об­ще на пер­вых стра­ни­цах он пу­с­то­ва­тый, яв­но ка­тя­щий­ся – но ве­се­ло, бо­д­ро – в про­пасть че­ло­век. Впро­чем, со­бой и жиз­нью, су­дя по все­му, до­во­лен.

И вот, ви­ди­мо, по­то­му что ему не­че­го де­лать, зна­ко­мый про­сит ге­роя встре­тить рок-му­зы­кан­та Ми­ха­и­ла, при­ехав­ше­го в их го­род дать кон­церт. Му­зы­кант со­вер­шен­но за­быт, хо­тя в юно­с­ти на ге­роя его пес­ни про­из­ве­ли ог­ром­ное впе­чат­ле­ние. «...В го­ло­се воз­мож­но бы­ло раз­ли­чить же­лез­ный гул не­су­ще­го­ся на те­бя по­ез­да ме­т­ро; при­чём го­лос зву­чал на­столь­ко мрач­но, что ка­за­лось: по­езд идёт в пол­ной тем­но­те и све­та боль­ше не бу­дет». Но юность про­шла, по­езд не на­стиг, пе­вец за­был­ся.

«У ме­ня от­лич­ные от­но­ше­ния с мо­ей юно­с­тью, – за­яв­ля­ет ге­рой рас­ска­за, – мы не по­мним друг дру­га и не вспо­ми­на­ем ни­ког­да; то же са­мое слу­чи­лось бы и с ге­ро­я­ми рок-н-рол­ла, ес­ли б один из них не вер­нул­ся ко мне, об­рет­ший на­ко­нец плоть...».

Ге­рой ве­зёт его к се­бе в пу­с­ту­ю­щую квар­ти­ру, пред­ла­га­ет вы­пить (му­зы­кант от­ка­зы­ва­ет­ся), вся­че­с­ки ак­тив­ни­ча­ет. А Ми­ха­ил тих и скро­мен, или, точ­нее – ка­кой-то не сов­сем жи­вой; ге­рой рас­ска­за бли­зок к ра­зо­ча­ро­ва­нию – пред­став­лял его сов­сем дру­гим. Ве­чер­ний кон­церт (опи­сан­ный, кста­ти, При­ле­пи­ным по­тря­са­ю­ще) слов­но бы воз­вра­ща­ет ге­роя рас­ска­за в его юность – Ми­ха­ил, по­ка он у ми­к­ро­фо­на, сно­ва ста­но­вит­ся ге­ро­ем рок-н-рол­ла, а по­том воз­вра­ща­ет­ся в ны­неш­нее по­лу­жи­вое со­сто­я­ние.

Ав­тор не на­зы­ва­ет нам фа­ми­лию му­зы­кан­та, но по не­ко­то­рым при­ме­там зна­ю­щие (вер­нее – по­мня­щие) пой­мут, кто это. Этот му­зы­кант в кон­це 80-х был хоть и не ши­ро­ко, но страш­но из­ве­с­тен, на мой взгляд, он са­мый ум­ный по­эт со­вет­ско­го ро­ка. И в то вре­мя, ког­да рок-му­зы­ка ста­ла по­пу­ляр­ной и мод­ной, ста­ла вы­год­ным за­ня­ти­ем, он ис­чез из по­ля зре­ния, и ис­чез так на­дёж­но, что че­рез де­ся­ток лет воз­ни­ка­ли со­мне­ния, а был ли он во­об­ще, су­ще­ст­во­ва­ла ли та­кая груп­па... Лишь не­дав­но, ког­да в воз­ду­хе за­пах­ло пе­ре­ме­на­ми (как ока­за­лось, крат­ко­вре­мен­но), он сно­ва по­явил­ся в по­ле зре­ния, дал не­сколь­ко кон­цер­тов, да­же мельк­нул на те­ле­эк­ра­нах...

На про­тя­же­нии поч­ти все­го рас­ска­за ка­жет­ся, что это пло­с­ко­ва­тый от­чёт о ви­зи­те рок-му­зы­кан­та в про­вин­ци­аль­ный го­род. Лишь по­след­ние стра­ни­цы пре­вра­ща­ют текст в на­сто­я­щее про­из­ве­де­ние ли­те­ра­ту­ры. Мы вдруг уз­на­ём, что ге­рой рас­ска­за – че­ло­век из­ве­ст­ный, не чужд сла­вы. Вот он едет в тот го­род, где жи­вёт Ми­ха­ил, и раз­мы­ш­ля­ет: «Всё, что же­ла­лось мне са­мо­му, я не­из­мен­но по­лу­чал с лёг­ко­с­тью, слов­но за так. Вряд ли те­перь я пу­гал­ся по­те­рять ух­ва­чен­ное за хвост, од­на­ко все­рьёз раз­мы­ш­лял, как се­бя на­до по­ве­с­ти, чтоб, по­доб­но звез­де рок-н-рол­ла, те­бя обо­бра­ли и ос­та­ви­ли чуть ли не на­еди­не со сво­и­ми же­ла­ни­я­ми. Мне ста­ло ка­зать­ся, что не столь­ко дар оп­ре­де­ля­ет ус­пех и на­де­ля­ет тре­пет­ным воз­буж­де­ни­ем всех лю­бу­ю­щих­ся то­бой, а по­сле­до­ва­тель­ность тво­их са­мых обыч­ных че­ло­ве­че­с­ких ре­ше­ний и ре­ак­ций. Толь­ко ка­ких, ког­да...».

И да­лее рас­сказ­чик пы­та­ет­ся раз­га­дать, что же это за че­ло­век: с од­ной сто­ро­ны, ге­рой рок-н-рол­ла, а с дру­гой, ти­хий и не сов­сем жи­вой субъ­ект; он за­сы­па­ет Ми­ха­и­ла во­про­са­ми, спра­ши­ва­ет о де­тях. «Бог ми­ло­вал...» – сле­ду­ет от­вет. В кон­це кон­цов «ни в чём не уве­рен­ный» ге­рой рас­ста­ёт­ся с му­зы­кан­том, взяв­шись по­мо­гать слу­чай­но­му маль­чи­ку со­би­рать рас­сы­пав­ший­ся ис­кус­ст­вен­ный снег.

Я ду­маю, про­бле­ма, мер­ца­ю­щая в рас­ска­зе (в лоб ка­кие-ли­бо про­бле­мы в этом сбор­ни­ке При­ле­пин во­об­ще не под­ни­ма­ет, и в этом яв­ный рост его как пи­са­те­ля), очень важ­на. Дей­ст­ви­тель­но, не­воз­мож­но по­нять, по­че­му че­ло­век, вку­сив­ший сла­вы, быв­ший звез­дой, вдруг по соб­ст­вен­но­му же­ла­нию ста­но­вит­ся тем, ко­го не уз­на­ют и поч­ти не по­мнят? Он мо­жет, ес­ли воз­ник­нет лич­но у не­го по­треб­ность, вер­нуть­ся и сно­ва стать звез­дой, а по­том сно­ва ис­чез­нуть. Вот, на­при­мер, ге­рой рас­ска­за убе­ждён, что не по­те­ря­ет «ух­ва­чен­ное за хвост», и по­лу­жизнь Ми­ха­и­ла его ис­крен­не изум­ля­ет. «Где же ты свер­нул не ту­да? – раз­мы­ш­лял я, с неж­но­с­тью гля­дя в ли­цо звез­ды рок-н-рол­ла. – В ка­кой ту­пик ты за­шёл? Или это я в ту­пи­ке, а ты во­все нет?»

Я, про­чи­тав этот рас­сказ, то­же за­дал се­бе во­про­сы: «А от­пу­щу ли я ух­ва­чен­ную за хвост ка­кую-ни­ка­кую, но из­ве­ст­ность? От­ка­жусь ли от по­езд­ки, встре­чи, те­ле­пе­ре­да­чи, ко­то­рые под­дер­жат мою из­ве­ст­ность, или вме­с­то это­го по­пы­та­юсь что-то на­пи­сать или про­сто по­жить?»

Сер­гей Бе­ля­ков на­бро­сал схе­му пи­са­тель­ской судь­бы, по­на­ча­лу жут­ко ме­ня ра­зо­злив­шую. Вот она: «Мо­ло­дой пи­са­тель дол­жен чем-то уди­вить, что­бы про­сла­вить­ся. Мэтр уже мо­жет не ут­руж­дать се­бя. Пусть кри­ти­ки-зло­деи что-то дол­до­нят про «из­мель­чав­ше­го» или «ис­пи­сав­ше­го­ся» клас­си­ка, чи­та­тель всё рав­но его книж­ки рас­ку­па­ет: ты ра­бо­тал на имя, те­перь имя ра­бо­та­ет на те­бя». Да, я ра­зо­злил­ся, но тут же ос­тыл – а ведь так и су­ще­ст­ву­ют мно­гие на­ши пи­са­те­ли.

 

Лев Тол­стой го­во­рил о не­об­хо­ди­мо­с­ти ос­во­бож­де­ния от под­чи­ня­ю­щих форм и пы­тал­ся сно­ва и сно­ва се­бя ос­во­бож­дать. Мы же стре­мим­ся не по­те­рять ух­ва­чен­ное за хвост и удив­ля­ем­ся тем, кто бе­рёт и по сво­ей во­ле те­ря­ет.

 

Че­ло­век, на­пи­сав­ший та­кой тон­кий и глу­бо­кий (глу­би­на не сра­зу вид­на из-за тон­ко­сти) рас­сказ, как «Ге­рой рок-н-рол­ла», вряд ли по­сле­ду­ет вы­ше­при­ве­дён­ной схе­ме. По край­ней ме­ре – в бли­жай­шее вре­мя...

И те­перь не­сколь­ко слов о пре­сло­ву­той при­ле­пин­ской не­бреж­но­с­ти (раз­го­во­рам о ко­то­рой, прав­да, он сам дал от­лич­ный по­вод, за­явив как-то, что пи­шет ле­вой но­гой).

Я, на­при­мер, со­вер­шен­но не по­ни­маю, что есть не­бреж­ность, а что бреж­ность в ху­до­же­ст­вен­ной ли­те­ра­ту­ре. Сколь­ко у нас ху­дож­ни­ков, пи­шу­щих так бреж­но, так вы­со­ко­ху­до­же­ст­вен­но, но по­сле чте­ния двух-трёх стра­ниц про­из­ве­де­ний ко­то­рых ску­лы на­чи­на­ет вы­во­ра­чи­вать зе­во­та, а ки­шоч­ки моз­гов скру­чи­ва­ют­ся в узел? А тех, кто пи­шет вро­де не­бреж­но, но от чье­го тек­с­та не ото­рвёшь­ся?.. Поч­ти все «се­рь­ёз­ные пи­са­те­ли», ка­жет­ся, умы­ш­лен­но пи­шут так, что­бы их по­ве­ст­во­ва­ни­я­ми не­воз­мож­но бы­ло ув­лечь­ся, по­лу­чить от них удо­воль­ст­вие. При­ле­пин – од­но из ис­клю­че­ний. Его хо­чет­ся чи­тать даль­ше, зная, что ес­ли сю­жет и не ста­нет ос­т­рым, то най­дёшь впе­ре­ди или ин­те­рес­ную мысль, или све­жий об­раз, или не­о­жи­дан­ное и яр­кое со­че­та­ние слов.

Ни­ко­лай Кри­жа­нов­ский де­таль­но от­сле­дил в един­ст­вен­ном – и то ча­с­тич­но – по­нра­вив­шем­ся ему в «Бо­тин­ках...» рас­ска­зе «Ба­буш­ка, осы, ар­буз» смыс­ло­вые не­точ­но­с­ти и «не­ле­по­с­ти». Я мог бы по­спо­рить по по­во­ду поч­ти всех при­ве­дён­ных при­ме­ров (и о том, что ар­буз под но­жом мо­жет не толь­ко тре­щать, как ут­верж­да­ет кри­тик, но и всхли­пы­вать, как на­пи­сал ав­тор, и о том, что рас­сох­ша­я­ся лод­ка мо­жет дер­жать­ся на пла­ву (рас­сох­нуть­ся до ще­лей мо­гут бор­та, а дни­ще ещё дю­жить), и о том, что ве­рёв­ка, ко­то­рой она со­еди­не­на (по­ка ещё, до бли­жай­шей бу­ри – в том-то и де­ло) с мос­тка­ми, мо­жет быть ис­тлев­шей), но уве­рен, что это де­ло пу­с­тое. Каж­дый че­ло­век вос­при­ни­ма­ет чи­та­е­мый текст ин­ди­ви­ду­аль­но, и для ко­го-то зна­ме­ни­тый «круг­лый стол оваль­ной фор­мы» До­сто­ев­ско­го – во­пи­ю­щий ляп, а для ко­го-то силь­ный, чуть ли не ге­ни­аль­ный об­раз... Ху­до­же­ст­вен­ная ли­те­ра­ту­ра не под­да­ёт­ся ло­ги­че­с­ко­му раз­бо­ру, в том-то и её пре­лесть. Про­зу При­ле­пи­на то­же не­воз­мож­но раз­ло­жить на де­таль­ки, рас­смо­т­реть под лу­пой и по­нять, как она ус­т­ро­е­на.

...У Сер­гея Бе­ля­ко­ва есть та­кая при­выч­ка – он по­сто­ян­но срав­ни­ва­ет (без осо­бых объ­яс­не­ний, за­чем) пи­са­те­лей, на­чав­ших пуб­ли­ко­вать­ся не­дав­но, с те­ми, кто дав­но уве­ко­ве­чен ис­то­ри­ей, и де­ла­ет вы­вод: нет, не то. Осо­бен­но ча­с­то срав­не­ни­ям у Бе­ля­ко­ва под­вер­га­ет­ся При­ле­пин. «При­ле­пин не Шо­ло­хов», «При­ле­пин на Диз­ра­э­ли не тя­нет», «При­ле­пин не Па­с­тер­нак»… Ес­те­ст­вен­но, что При­ле­пин не яв­ля­ет­ся ни од­ним из пе­ре­чис­лен­ных; он, на мой взгляд, так­же и не один из мно­гих пи­са­те­лей Ива­но­вых, и не один из Но­ви­ко­вых, не один из Ко­чер­ги­ных, не Сен­чин, не Шар­гу­нов. Да­же не Алек­се­ев Алек­сей Алек­се­е­вич. Он За­хар При­ле­пин. Пер­вый и по­след­ний. Как-то там юно­ша Ми­ха­ил Лер­мон­тов на­пи­сал: «Нет, я не Бай­рон, я дру­гой, / Ещё не­ве­до­мый из­бран­ник»...

Та­кая фи­гу­ра в на­шей, мяг­ко го­во­ря, не слиш­ком жи­вой ли­те­ра­ту­ре дав­но ожи­да­лась. Фи­гу­ра и при­тя­га­тель­ная, и не­удоб­ная. Её не­воз­мож­но не за­ме­чать, и по­то­му она уже сей­час мно­гих раз­дра­жа­ет. Раз­дра­же­ние, уве­рен, бу­дет рас­ти. Каж­дая но­вая кни­га бу­дет объ­яв­лять­ся сла­бее пре­ды­ду­щей, лю­бой шаг бу­дет рас­це­ни­вать­ся как уход ку­да-то в сто­ро­ну и т.д.

Что ж, это удел та­ко­го ка­ли­б­ра пи­са­те­лей. Их дол­бят и спра­ва, и сле­ва, и по цен­т­ру с обе­их сто­рон. Ис­то­рия ос­та­ви­ла нам при­ме­ры, ког­да пи­са­те­ли бро­са­лись на дол­бя­щих, за­щи­ща­лись и на­па­да­ли са­ми, а в ито­ге за­пу­ты­ва­лись, сби­ва­лись с пу­ти и ти­хо увя­да­ли под кон­тро­лем бди­тель­но­го ок­ру­же­ния, дру­гие же шли сво­ей до­ро­гой, не об­ра­щая вни­ма­ния на уко­лы, уда­ры и уго­во­ры.

Как ни ба­наль­но это зву­чит, сле­ду­ю­щая кни­га про­зы За­ха­ра При­ле­пи­на по­ка­жет... Не знаю, что имен­но она долж­на по­ка­зать, но уве­рен, что что-то по­ка­жет.


Роман СЕНЧИН




Поделитесь статьёй с друзьями:
Кузнецов Юрий Поликарпович. С ВОЙНЫ НАЧИНАЮСЬ… (Ко Дню Победы): стихотворения и поэмы Бубенин Виталий Дмитриевич. КРОВАВЫЙ СНЕГ ДАМАНСКОГО. События 1967–1969 гг. Игумнов Александр Петрович. ИМЯ ТВОЁ – СОЛДАТ: Рассказы Кузнецов Юрий Поликарпович. Тропы вечных тем: проза поэта Поколение Егора. Гражданская оборона, Постдайджест Live.txt Вячеслав Огрызко. Страна некомпетентных чинуш: Статьи и заметки последних лет. Михаил Андреев. Префект. Охота: Стихи. Проза. Критика. Я был бессмертен в каждом слове…: Поэзия. Публицистика. Критика. Составитель Роман Сенчин. Краснов Владислав Георгиевич.
«Новая Россия: от коммунизма к национальному
возрождению» Вячеслав Огрызко. Юрий Кузнецов – поэт концепций и образов: Биобиблиографический указатель Вячеслав Огрызко. Отечественные исследователи коренных малочисленных народов Севера и Дальнего Востока Казачьему роду нет переводу: Проза. Публицистика. Стихи. Кузнецов Юрий Поликарпович. Стихотворения и поэмы. Том 5. ВСЁ О СЕНЧИНЕ. В лабиринте критики. Селькупская литература. Звать меня Кузнецов. Я один: Воспоминания. Статьи о творчестве. Оценки современников Вячеслав Огрызко. БЕССТЫЖАЯ ВЛАСТЬ, или Бунт против лизоблюдства: Статьи и заметки последних лет. Сергей Минин. Бильярды и гробы: сборник рассказов. Сергей Минин. Симулянты Дмитрий Чёрный. ХАО СТИ Лица и лики, том 1 Лица и лики, том 2 Цветы во льдах Честь имею: Сборник Иван Гобзев. Зона правды.Роман Иван Гобзев. Те, кого любят боги умирают молодыми.Повесть, рассказы Роман Сенчин. Тёплый год ледникового периода Вячеслав Огрызко. Дерзать или лизать Дитя хрущёвской оттепели. Предтеча «Литературной России»: документы, письма, воспоминания, оценки историков / Составитель Вячеслав Огрызко Ительменская литература Ульчская литература
Редакция | Архив | Книги | Реклама | Конкурсы



Яндекс цитирования