Архив : №48. 04.12.2009

Манасчи из племени бугу

 – Та­лан­та­а­лы, вы яв­ля­е­тесь ска­зи­те­лем кыр­гыз­ско­го ге­ро­и­че­с­ко­го эпо­са «Ма­нас». А ког­да вы впер­вые со­при­кос­ну­лись с ми­ром «Ма­на­са»?

– До три­над­ца­ти лет я был обыч­ным кыр­гыз­ским маль­чи­ком, вы­рос­шим в се­ле в При­ис­сык­ку­лье. Сам я из се­мьи ра­бо­чих, но мои дед и пра­дед бы­ли ска­зи­те­ля­ми-ша­ма­на­ми из пле­ме­ни бу­гу (что оз­на­ча­ет – мать-оле­ни­ха). Учил­ся в сред­ней рус­ской шко­ле. К сло­ву, я оби­жал­ся на ро­ди­те­лей за то, что они не от­да­ли ме­ня в кыр­гыз­скую шко­лу. И хо­тя в бы­ту мы об­ща­лись на кыр­гыз­ском язы­ке, мой ха­рак­тер, мен­та­ли­тет во мно­гом был рус­ский. Я был пря­мо­ли­ней­ным, от­кры­тым, что кыр­гы­зам не­свой­ст­вен­но.

И вот од­наж­ды, ког­да я пас овец на по­бе­ре­жье ре­ки, я за­снул, а точ­нее, впал в ка­кое-то по­лу­сон­ное со­сто­я­ние. И вдруг очу­тил­ся в юр­те. Там на­хо­ди­лись две жен­щи­ны в чёр­ных оде­я­ни­ях. Од­на пре­клон­но­го воз­ра­с­та, дру­гая мо­ло­дая. А на де­ре­вян­ном боль­шом сто­ле ле­жал груд­ной ре­бё­нок без при­зна­ков жиз­ни. Мо­ло­дая жен­щи­на, по­дой­дя ко мне, ска­за­ла: «Мы те­бя дол­го жда­ли. Мы хо­тим, что­бы ты нам по­мог». Я не знал, кто эти жен­щи­ны и по­че­му я дол­жен им по­мо­гать. Од­на­ко я, не осо­зна­вая, что де­лаю, по­до­шёл к ре­бён­ку, от­крыл ему рот и стал вду­вать в не­го воз­дух. При этом я ус­пел за­ме­тить, что с мо­их губ лил­ся го­лу­бой луч. Че­рез не­ко­то­рое вре­мя ре­бё­нок ожил и за­пла­кал. Я ото­шёл от не­го и от не­о­жи­дан­но на­ва­лив­шей­ся ус­та­ло­с­ти то­же стал пла­кать. Мне по­ка­за­лось, что я на­хо­жусь в юр­те це­лую веч­ность. По­том ко мне опять по­до­шла мо­ло­дая жен­щи­на, по­бла­го­да­ри­ла ме­ня и ска­за­ла, что она су­пру­га Ма­на­са, по­жи­лая жен­щи­на – мать Ма­на­са, а ре­бё­нок, ко­то­ро­го я спас, – его сын Се­ме­тей. «Впредь ты бу­дешь ска­зы­вать о Се­ме­тее», – за­клю­чи­ла она; за­тем пре­под­нес­ла мне бе­лый на­пи­ток и по­про­си­ла, что­бы я его вы­пил. Че­ст­но го­во­ря, ни­че­го по­доб­но­го ни до, ни по­сле я ни­ког­да не пил (то ли это был ку­мыс, то ли ко­ро­вье мо­ло­ко, не знаю). Ког­да я вы­пил, мой рот оне­мел. И вдруг я стал петь. И мо­ло­дая жен­щи­на ска­за­ла: «Мы бу­дем вре­мя от вре­ме­ни те­бя по­се­щать. А сей­час мы идём на Вос­ток». И всё ис­чез­ло – и жен­щи­ны, и юр­та. Что это бы­ло – ви­де­ние или гал­лю­ци­на­ция – не знаю. Ког­да я при­шёл в се­бя, я об­на­ру­жил, что нет ни мо­ей ло­ша­ди, ни овец. Был уже ве­чер. Гля­жу, по­яв­ля­ет­ся мой дед вер­хом на ко­не и су­ро­во спра­ши­ва­ет ме­ня: «Где скот?» Я не знал, что ему ска­зать. И вдруг он гром­ко рас­хо­хо­тал­ся и го­во­рит: «Скот уже до­ма». На­до ска­зать, что до это­го скот ни­ког­да не воз­вра­щал­ся са­мо­сто­я­тель­но до­мой.

По­сле это­го ви­де­ния отец мне ска­зал, что из­ве­ст­ный кыр­гыз­ский ман­ас­чи (ска­зи­тель) Са­як­бай Ка­ра­ла­ев яв­ля­ет­ся од­ним из мо­их де­дов и, по-ви­ди­мо­му, его дар пе­ре­дал­ся и мне. «На­вер­ное, ты дол­жен ид­ти по этой до­ро­ге», – за­клю­чил он, прав­да, не очень твёр­до и уве­рен­но. Де­ло в том, что в со­вет­ское вре­мя ска­зи­тель­ст­во не при­вет­ст­во­ва­лось, хо­тя от­кры­то и не за­пре­ща­лось. Но са­мое глав­ное за­клю­ча­лось в том, что в те го­ды на­род был уже рав­но­ду­шен к «Ма­на­су». Я по­мню, как мой класс­ный ру­ко­во­ди­тель по­про­сил ме­ня ис­пол­нить на школь­ном но­во­год­нем ве­че­ре что-ни­будь из «Ма­на­са». Это бы­ло моё пер­вое пуб­лич­ное вы­ступ­ле­ние. Я ис­пол­нил «Рож­де­ние Ма­на­са». Ког­да я ска­зы­вал, я да­же не по­ни­мал, что я ска­зы­вал. Всё ли­лось из мо­их уст са­мо со­бой. И вот по­сле мо­е­го вы­ступ­ле­ния мои свер­ст­ни­ки-маль­чиш­ки об­сме­я­ли ме­ня. Им это по­ка­за­лось ста­ро­мод­ным. Я так оби­дел­ся, что да­же дал сло­во боль­ше ни­ког­да не ска­зы­вать «Ма­нас». И я бы, на­вер­ное, сдер­жал своё сло­во. Но как-то раз в ви­де­нии мне явил­ся мой дед Са­як­бай (он умер в 1971 го­ду, в год мо­е­го рож­де­ния) и ска­зал, что всё, что я де­лаю, это вре­мен­ное, а ког­да я ска­зы­ваю «Ма­нас» – я тво­рю веч­ность. И эти сло­ва при­да­ли мне си­лу и уве­рен­ность. В мо­ём ду­хов­ном ста­нов­ле­нии мне так­же очень по­мог мой учи­тель и на­став­ник Ша­а­бай Ази­зов (уче­ник мо­е­го де­да), у ко­то­ро­го я учил­ся сем­над­цать лет.

– Вы фи­ло­лог по об­ра­зо­ва­нию. Это не по­ме­ша­ло (всё-та­ки фи­ло­ло­гия – это на­ука) ва­ше­му ска­зи­тель­ст­ву, ва­ше­му об­ще­нию с ду­ха­ми «Ма­на­са»?

– Ско­рее на­обо­рот. Я за­щи­тил кан­ди­дат­скую по «Ма­на­су». Я сде­лал это со­зна­тель­но, что­бы по­пы­тать­ся объ­яс­нить лю­дям на со­вре­мен­ном язы­ке са­к­раль­ность, со­кро­вен­ность «Ма­на­са», по­ка­зать, что за тек­с­том есть глу­бо­кий под­текст.

– Сей­час в Кыр­гыз­ста­не мно­го ска­зи­те­лей?

– На пер­вый взгляд, мно­го. В 90-е го­ды, мож­но ска­зать, бы­ла мо­да на мас­со­вое ис­пол­не­ние «Ма­на­са». При­чём боль­шей ча­с­тью это бы­ло не ска­зи­тель­ст­во, а имен­но ис­пол­ни­тель­ст­во, то есть ког­да че­ло­век ис­пол­нял за­учен­ный текст, к то­му же не весь «Ма­нас», а не­боль­шую часть из не­го. А на­сто­я­щий ска­зи­тель – им­про­ви­за­тор, он, ска­зы­вая, как бы за­но­во тво­рит «Ма­нас», яв­ля­ет­ся его со­твор­цом. И вот та­ких под­лин­ных ма­на­с­чи, из­бран­ных ду­ха­ми «Ма­на­са», в Кыр­гыз­ста­не сов­сем не­мно­го – че­ло­век пять.

– А мож­но стать ма­на­с­чи че­ло­ве­ку, ко­то­рый ро­дил­ся и жи­вёт в боль­шом го­ро­де?

– Ду­маю, что нель­зя. Нет той не­об­хо­ди­мой сре­ды, тех кор­ней, ко­то­рые пи­та­ли бы его со­зна­ние. Все из­ве­ст­ные мне ма­на­с­чи вы­шли из сель­ской ме­ст­но­с­ти. При­чём боль­шая часть – из При­ис­сык­ку­лья. Я это объ­яс­няю тем, что Ис­сык-Куль – это осо­бая зо­на, где хра­нит­ся ин­фор­ма­ция, па­мять о Ма­на­се, об ис­то­рии кыр­гыз­ско­го на­ро­да. Не­да­ром у кыр­гы­зов Ис­сык-Куль из­дав­на счи­тал­ся свя­щен­ным озе­ром, име­ю­щим связь с по­ту­с­то­рон­ним ми­ром. До при­хо­да рус­ских в нём не ку­па­лись и не ло­ви­ли ры­бу.

– Се­го­дня го­су­дар­ст­во про­яв­ля­ет ин­те­рес к фе­но­ме­ну ска­зи­тель­ст­ва?

– Очень сла­бый. Для при­ме­ра ска­жу, что с 1995 го­да не бы­ло ор­га­ни­зо­ва­но ни од­ной фоль­к­лор­ной экс­пе­ди­ции. В по­след­нее вре­мя на­ми боль­ше ин­те­ре­су­ют­ся ино­ст­ран­цы. У нас есть на­уч­ный центр, фи­нан­си­ру­е­мый аме­ри­кан­ским фон­дом, ко­то­рый изу­ча­ет са­к­раль­ные ме­с­та Кыр­гыз­ста­на, бе­рёт ин­тер­вью у ска­зи­те­лей, ис­сле­ду­ет их (при по­мо­щи спе­цап­па­ра­ту­ры, вы­яв­ля­ю­щей уро­вень тран­со­во­го со­сто­я­ния). У ме­ня к это­му от­но­ше­ние слож­ное. Мне ка­жет­ся, что этим долж­ны за­ни­мать­ся не ино­ст­ран­цы, а мы са­ми.

– В ва­шей се­мье кто-то ещё унас­ле­до­вал дар ска­зи­тель­ст­ва?

– Нет. Хо­тя мой млад­ший брат про­яв­лял ин­те­рес к ска­зи­тель­ст­ву. Но я не стал как-то спе­ци­аль­но под­дер­жи­вать в нём этот ин­те­рес – это де­ло ду­хов. Сей­час он учит­ся в ма­ги­с­т­ра­ту­ре на ар­хе­о­ло­га.

– А вы са­ми пи­ше­те сти­хи?

– Мне ча­с­то за­да­ют этот во­прос. Обыч­но я от­ве­чаю так: я дер­жу в ру­ках ор­ла, за­чем же мне дер­жать кор­шу­на?

Вопросы задавал Илья КОЛОДЯЖНЫЙ