Архив : №08. 26.02.2010

У неба нету дна

 Михаил Андреев – не только утончённый поэт, но и, как известно, очень успешный автор популярных песенных текстов. Поэтому беседа с ним предоставила прекрасную возможность поговорить и о собственно поэзии как высочайшем искусстве для избранных, и о преломлении этого искусства в эстрадных песнях, знакомых каждой домохозяйке…

 

– Как вы ду­ма­е­те, по­че­му ва­ше по­ко­ле­ние, ко­то­рое ус­пе­ло по­жить в «ли­те­ра­тур­ные» вре­ме­на, ког­да все ещё чи­та­ли, ли­те­ра­ту­ра це­ни­лась и иг­ра­ла важ­ную роль, тем не ме­нее ва­ше по­ко­ле­ние не вы­дви­ну­ло ни од­но­го круп­но­го по­эта, со­по­с­та­ви­мо­го, до­пу­с­тим, с Ев­ту­шен­ко, Воз­не­сен­ским?

– Я уже не за­стал вре­мя, ког­да по­эты вы­сту­па­ли на ста­ди­о­нах…

– То есть всё-та­ки вре­мя уже дру­гое бы­ло?

– Да, уже дру­гое вре­мя. По­это­му от­вет как бы ко­рот­кий. Здесь фи­ло­соф­ст­во­вать не о чем. Это бы­ло вре­мя за­стоя. Вот у ме­ня есть сти­хо­тво­ре­ние, где трак­то­рист по ошиб­ке вспа­хал аэ­ро­дром в де­рев­не. Аэ­ро­дро­мы бы­ли про­сто тра­вя­ные, трак­то­рист па­хал по­ля и по ошиб­ке вспа­хал аэ­ро­дром. Ут­ром про­сну­лась де­рев­ня (это на са­мом де­ле бы­ло так), ле­теть на­до, все со­бра­лись, а аэ­ро­дром пе­ре­па­хан… У ме­ня бы­ло: «Чёр­ной но­чью аэ­ро­дром по ошиб­ке вспа­хал трак­то­рист…» Там длин­ное сти­хо­тво­ре­ние… Ре­дак­ция ска­за­ла, что «тём­ной» но­чью нель­зя, «чёр­ной» то­же. Это зна­чит, ага, строй у нас тём­ный, зна­чит, у нас всё тём­ное и т.д. То есть я уже жил в то вре­мя, ког­да та­кое сло­веч­ко, ес­ли ма­лень­кий смысл есть ка­кой-то, до ко­то­ро­го кто-то мо­жет до­ду­мать­ся, – уже нель­зя бы­ло. Это по­ка­за­тель то­го, что уже не до ста­ди­о­нов, уже не до сво­бо­ды сло­ва. И я под­би­рал эпи­тет – ка­кой же всё-та­ки но­чью, ну, ка­кое-то сло­во на­шёл… «дожд­ли­вой» или ещё что-то… а «тём­ная», «чёр­ная» мне за­пре­ти­ли, по­то­му что это про­ек­ция на строй бы­ла. И вот – от­вет на во­прос. Это вре­мя не мог­ло вы­дви­нуть ни­ко­го… сло­во филь­т­ро­ва­лось ка­пи­таль­но. Та­кие жё­ст­кие си­де­ли худ­со­ве­ты, ре­дак­то­ра, цен­зу­ра… Один раз у ме­ня книж­ка вы­хо­ди­ла, и из Том­ска один гад на­пи­сал в «Из­ве­с­ти­ях» фе­ль­е­тон, та­кую за­ме­точ­ку, что… А сти­хо­тво­ре­ние ста­рое-пре­ста­рое бы­ло: «Мы на при­ступ­ках пи­ли вер­мут в честь окон­ча­нья Фэ­Мэ­Ша…». Он эту строч­ку при­вёл, и там как гля­ну­ли… Уже был тог­да этот за­прет на ал­ко­голь… а сти­хо­тво­ре­ние ста­рое, та­кое ве­сё­лое, и там строч­ка эта, ни­че­го не зна­ча­щая. Про­сто, ни о чём. А он взял это и вы­вел на пер­вый план, и всё, все из­да­тель­ст­ва Со­вет­ско­го Со­ю­за, про­чи­тав это, ста­ли у се­бя в спи­с­ках вы­пу­с­ка книг ис­кать, есть ли я. В Но­во­си­бир­ске на­шли, что моя ру­ко­пись рас­сма­т­ри­ва­ет­ся, и ме­ня про­сто вы­пну­ли от­ту­да! По­это­му в то вре­мя ни­кто не мог вы­дви­нуть­ся, это бес­по­лез­но. Жё­ст­ко. На­столь­ко жё­ст­кая цен­зу­ра бы­ла! А я пи­сал нор­маль­ные сти­хи о жиз­ни: «Тра­ва на цы­поч­ки вста­ёт, / Чтоб рань­ше всех уви­деть солн­це…» или «Са­мая ве­сё­лая пче­ла до са­мо­го нас про­во­жа­ла до­ма…».

– По ва­ше­му мне­нию, сей­час ка­кие-то есть круп­ные по­эти­че­с­кие ве­ли­чи­ны, на дан­ный мо­мент?

– Круп­ные?.. По­ни­ма­ешь, вот Спар­та, жё­ст­кое спар­тан­ское вос­пи­та­ние, там вы­ко­вы­ва­ли де­тей… Она ведь по­этов-то ми­ру не да­ла. При фе­о­даль­ном строе, пер­во­быт­но­об­щин­ном – и то бы­ли по­эты. А вот Спар­та по­этов не пре­до­ста­ви­ла ми­ру. Сей­час вре­мя та­кое, ког­да – на­ём­ни­ки и хо­зя­е­ва. Очень жё­ст­кое вре­мя. И по­это­му ли­бо Не­кра­сов дол­жен быть, или ка­кая-то по­эзия борь­бы… И, с дру­гой сто­ро­ны, здесь ещё си­ту­а­ция… Ког­да ги­бель Пом­пеи бы­ла, один про­бо­вал ос­та­но­вить ко­го-то, ког­да все бе­жа­ли, на­чать чи­тать сти­хи, – его про­сто кам­нем стук­ну­ли по баш­ке. Сей­час при­мер­но вот та­кой син­тез.

– Ну, а про­те­ст­ной по­эзии раз­ве нет?

– Про­те­ст­ная по­эзия – это не по­эзия.

– Раз­ве она сов­сем ни­ког­да не бы­ва­ет по­эзи­ей?

– Я ду­маю, ни­ког­да. Ну, как в по­эзии – про­тест? Это ведь ис­кус­ст­во, ве­ли­чай­шее ис­кус­ст­во для из­бран­ных. По­ни­ма­ешь? Для из­бран­ных. Это тон­кое дви­же­ние от зву­ков, энер­гии… Пред­став­ля­ешь? Это на­столь­ко тон­чай­шая иг­ра букв, зву­ков… Вот ты идёшь по тро­ту­а­ру. Ме­т­рах в двад­ца­ти пя­ти от те­бя – че­ло­век. Тро­ту­ар не­боль­шой. И он дол­жен прой­ти с од­ной сто­ро­ны, а ты – с дру­гой. И вы не­уло­ви­мы­ми дви­же­ни­я­ми чув­ст­ву­е­те, кто с ка­кой сто­ро­ны пой­дёт. Вы ни­че­го не де­ла­е­те, ни­ка­ких зна­ков не по­да­ё­те. Вы идё­те, идё­те, идё­те, и так, не при­ка­са­ясь друг к дру­гу, со­шлись и, не за­дев друг дру­га, ра­зо­шлись. Но вы точ­но, за двад­цать пять ме­т­ров уже по­ня­ли, кто с ка­кой сто­ро­ны пой­дёт. И так же в по­эзии – бук­ва в пер­вом чет­ве­ро­сти­шии чёт­ко чув­ст­ву­ет бук­ву в чет­вёр­том чет­ве­ро­сти­шии. Она чув­ст­ву­ет, по­ни­ма­ешь? Это ве­ли­кое ис­кус­ст­во – по­эзия, ве­ли­кое ис­кус­ст­во рус­ско­го язы­ка. По­это­му к борь­бе, к шты­ку её при­рав­ни­вать… Это не по­эзия, это удел про­зы. И не про­зы это да­же удел… По­эт дол­жен быть бес­си­лен, он сла­бым дол­жен быть. По­эзия долж­на быть без­за­щит­на. Ина­че это не по­эзия.

– А не ка­жет­ся ли вам, что по­эзия мо­жет дей­ст­во­вать в раз­ных спе­к­т­рах? Не толь­ко в та­ком утон­чён­ном… Мо­жет быть по­эзия, ко­то­рая то­же для из­бран­ных, но при этом стро­ит­ся на боль­ших, ог­ром­ных ве­щах, ко­то­рые на­хо­дят­ся за пре­де­ла­ми обыч­но­го со­зна­ния имен­но в си­лу сво­ей объ­ём­но­с­ти и гро­мад­но­с­ти? Так ска­зать, по­эзия, во­ро­ча­ю­щая глы­ба­ми все­лен­ско­го смыс­ла…

– Тон­кие ве­щи обыч­но боль­ши­ми и яв­ля­ют­ся. Боль­шая кон­ст­рук­ция сти­хо­твор­но­го язы­ка. Сло­во, оно жи­вёт ты­ся­чи лет, оно столь­ко в се­бя впи­та­ло! И ты про­сто им поль­зу­ешь­ся уме­ло.

– С дру­гой сто­ро­ны, есть же всё-та­ки стро­ки, ко­то­рые лю­бо­му че­ло­ве­ку по­нят­ны и близ­ки… Раз­ве это не по­эзия? Как там у Твар­дов­ско­го: «Вот сти­хи. И всё по­нят­но. Всё на рус­ском язы­ке…».

– Не по­эзия. Это про­сто не по­эзия, ког­да всем всё по­нят­но. Хо­тя Твар­дов­ско­го я сей­час не оце­ни­ваю.

– А в на­род­ных пес­нях раз­ве нет по­эзии? Она же ведь не для из­бран­ных лю­дей, её все чув­ст­ву­ют. А есть пес­ни, ко­то­рые у це­лой ар­мии дух под­ни­ма­ют…

– Ну, по­эзия – не­мно­жеч­ко дру­гое. Пе­сен­ная вещь – она с му­зы­кой, с пе­ни­ем. Там дру­гое. Че­ло­век уже в на­ча­ле по­па­да­ет в та­кое со­сто­я­ние, ког­да он стал пес­ню петь. По­ни­ма­ешь? А не на­обо­рот. Не так, что­бы он стал петь пес­ню и по­сле это­го по­пал в та­кое кай­фо­вое пе­сен­ное со­сто­я­ние.

– То есть – за счёт ме­ло­дии?

– По­че­му? Я не об этом го­во­рю. У че­ло­ве­ка по­яви­лось со­сто­я­ние уг­луб­лён­ное – и он стал петь «Во по­ле бе­рё­за сто­я­ла, лю­ли-лю­ли, сто­я­ла…». А не на­обо­рот, что, мол, дай-ка я се­бе сей­час со­здам на­ст­ро­е­ние…

– Но ес­ли он ус­лы­шал пес­ню, у не­го мо­жет по­явить­ся на­ст­ро­е­ние.

– Оно ка­кое-то – тре­тье. Оно дру­гое. Та­кое – по­лу­фа­б­ри­кат­ное… Кай­фо­вое, раз­ме­рен­но-ра­ци­о­наль­ное, мер­кан­тиль­ное… он слу­ша­ет, на­слаж­да­ет­ся... на­слаж­да­ет­ся, зная, что на­слаж­да­ет­ся. А ког­да ты по­ёшь: ты за­пел – и да­же не зна­ешь, что за­пел, оно са­мо со­бой по­лу­ча­ет­ся.

– Ну а вот ва­ши пес­ни, ко­то­рые зна­ет (по­ни­ма­ет) вся стра­на, – су­дя по ва­шим же сло­вам пре­ды­ду­щим, по­лу­ча­ет­ся, что это не по­эзия?

– Хо­ро­шим сти­хам му­зы­ка про­сто не нуж­на. Это не­со­вме­с­ти­мые по­ня­тия. Это то же са­мое, что в кар­ти­не к кра­с­ке ту­да но­ту бы за­пи­хи­ва­ли. Вот ком­по­зи­тор бы си­дел и до­ло­том бы вдал­б­ли­вал и ду­мал, что по­лу­чит­ся что-то. Это то же са­мое. По­эзии не нуж­на му­зы­ка. Это две ка­п­риз­ные ве­щи. Су­пер-ка­п­риз­ные. Они не толь­ко не сов­ме­ща­ют­ся, они про­сто, как маг­ни­ты, от­тал­ки­ва­ют­ся друг от дру­га!

– Зна­чит, ес­ли по­лу­чи­лась хо­ро­шая пес­ня, то по­эзии из­на­чаль­но в сти­хах нет?

– Здесь сти­хам не нуж­на по­этич­ность. Пе­сен­ный текст – сов­сем дру­гое. Он дол­жен с му­зы­кой сов­ме­щать­ся. Это «тек­с­ты» или «сло­ва»… Но они долж­ны быть то­же вы­со­ко­ху­до­же­ст­вен­ны­ми. Ино­гда пу­та­ют вы­со­ко­ху­до­же­ст­вен­ный текст с по­эзи­ей…

– А в чём от­ли­чие?

– Ну, по­эзию труд­но объ­яс­нить, что это та­кое. Лег­че го­во­рить: вот это – не по­эзия, то – не по­эзия… И ког­да пе­ре­чис­лишь ог­ром­ное ко­ли­че­ст­во, мил­ли­он та­ких по­ня­тий, ос­та­нет­ся то, что – по­эзия.

– Ну, а вот во все­на­род­но лю­би­мой пес­не «Клён ты мой опав­ший…» са­ми сти­хи Есе­ни­на – по­эзия?

– По­ни­ма­ешь, как… Есе­нин – это та­кое яв­ле­ние (яв­ле­ние!), ко­то­рое ана­ли­зу в прин­ци­пе не под­да­ёт­ся.

– То есть это ис­клю­че­ние из всех пра­вил?

– Не ис­клю­че­ние… Это – яв­ле­ние. Это един­ст­вен­ный слу­чай. Как – не­бо, зем­ля, об­ла­ка, Есе­нин, ре­ки… Че­рез за­пя­тую их пе­ре­чис­лять мож­но.

– «От­го­во­ри­ла ро­ща зо­ло­тая» – то­же пес­ня есть все­ми лю­би­мая…

– Ви­дишь, здесь нель­зя ска­зать, что это не по­эзия. Про­сто нель­зя. А по-дру­го­му… то­же нель­зя... По­то­му что это – яв­ле­ние… Ну, вот он един­ст­вен­ный та­кой…

– Ну, а ва­ше «По­че­му так в Рос­сии бе­рё­зы шу­мят…» – это ху­до­же­ст­вен­ный текст?

– Ху­до­же­ст­вен­ный, да. Хо­тя… Про се­бя-то я мо­гу ска­зать, что это ху­до­же­ст­вен­ный текст, а не по­эзия, а, до­пу­с­тим, про ка­ко­го-то дру­го­го по­эта я уже так, на­вер­ное, не ска­жу.

– Ну, да. Лет че­рез сто ко­му-то, быть мо­жет, со­ве­ст­но уже бу­дет ска­зать про ва­шу пес­ню, что это не по­эзия, а толь­ко ху­до­же­ст­вен­ный текст…

– Смо­т­ря как по­эзия бу­дет раз­ви­вать­ся. Ес­ли она об­го­нит про­зу, ми­ро­воз­зре­ние та­кое бу­дет у лю­дей, что бу­дут за­ни­мать­ся по­эзи­ей, – мо­жет, это уже по­ка­жет­ся дет­ским ле­пе­том… ис­кус­ст­во по­эти­че­с­кое мо­жет так раз­вить­ся. По­то­му что те или иные ни­ши всё рав­но су­ще­ст­ву­ют. Свою ни­шу за­ня­ли Цве­та­е­ва, Ах­ма­то­ва, Па­с­тер­нак, Есе­нин, Клю­ев, Ва­си­лий Ка­зан­цев, Слуц­кий…

– А Ма­я­ков­ский, до­пу­с­тим?

– Ну, в ме­т­ро «Ма­я­ков­ская» на по­тол­ке на­пи­са­ны класс­ные сти­хи. Иди­те ту­да – по­чи­тай­те. Там вы­дер­ну­ты из Ма­я­ков­ско­го та­кие сти­хи – про­сто обал­деть!

– Вы од­но вре­мя бы­ли близ­ки с по­этом Иго­рем Шкля­рев­ским, мно­го об­ща­лись. Ска­жи­те, как вы ду­ма­е­те, по­че­му он всё-та­ки не стал куль­то­вой фи­гу­рой? Че­го ему не хва­ти­ло?

– Это хо­ро­ший, вы­да­ю­щий­ся по­эт. Но, на­вер­ное, ка­кую-то од­ну фи­ло­соф­скую кни­гу он не про­чи­тал… про­за­и­че­с­кую.

– По­этам се­го­дня жи­вёт­ся до­воль­но труд­но. Осо­бен­но тем, кто за­ни­ма­ет­ся ис­клю­чи­тель­но сти­ха­ми. Но вам по­сча­ст­ли­ви­лось стать ав­то­ром очень по­пу­ляр­ных, ус­пеш­ных эс­т­рад­ных пе­сен. Ска­жи­те, вас ус­т­ра­и­ва­ет ва­ша ны­неш­няя ра­бо­та, ва­ше се­го­дняш­нее по­ло­же­ние как не про­сто по­эта, но ав­то­ра тек­с­тов по­пу­ляр­ных пе­сен, ко­то­рые мно­гие пре­зри­тель­но на­зы­ва­ют «по­псой»?

– Это про­сто вы са­ми об этом боль­ше го­во­ри­те, и я вы­нуж­ден вы­слу­ши­вать, что я – «по­эт-пе­сен­ник». Вы­нуж­ден.

– Ну, вы же на это жи­вё­те? Мо­жет быть, луч­ше бы­ло бы пой­ти в шко­лу пре­по­да­ва­те­лем рус­ско­го язы­ка и ли­те­ра­ту­ры, а в сво­бод­ное вре­мя спо­кой­но, ни от ко­го не за­ви­ся, пи­сать хо­ро­шие сти­хи?

– Я при­вык пи­сать сти­хи. С дет­ст­ва при­вык. И это вы­ли­лось в том чис­ле в из­ве­ст­ные пес­ни… Да­вай­те рас­сма­т­ри­вать мои не­пе­сен­ные тек­с­ты!

– Пе­сен­ной те­мы всё же ни­как не из­бе­жать. Ведь ши­ро­ко­му кру­гу лю­дей преж­де все­го ин­те­рес­но то, чем че­ло­век зна­ме­нит…

– Нет, а я со­гла­сен тер­петь то, что вы за­да­ё­те мне во­про­сы как по­эту-пе­сен­ни­ку. А по­том, по­сле ин­тер­вью, я, по­жа­луй, возь­му вас за ухо и по­та­с­каю (сме­ёт­ся)…

– Вот по по­во­ду из­ве­ст­ной ва­шей пес­ни «По­то­му что нель­зя быть кра­си­вой та­кой». Это ведь ва­ше юно­ше­с­кое сти­хо­тво­ре­ние, а «Бе­лый орёл» его уже ис­пол­ня­ет как пес­ню для зре­лых лю­дей, по му­зы­ке, по­да­че это ощу­ща­ет­ся, это уже не «Ива­нуш­ки», не «Кор­ни». А сти­хи по­ют ва­ши юно­ше­с­кие. И бес­ко­неч­ный этот при­пев! Ког­да это у вас од­ной стро­кой зву­чит – это не­сколь­ко на­ив­но, но что-то в этом есть. Но ког­да взрос­лые дя­ди на­чи­на­ют это сто раз по­вто­рять: «по­то­му что нель­зя, по­то­му что нель­зя, по­то­му что нель­зя…» – это зву­чит ин­фан­тиль­но и не­ле­по.

– Нет-нет, я бы не со­гла­сил­ся. Это су­пер-эро­ти­че­с­кая пес­ня. Она со­из­ме­ри­ма во­об­ще со спер­мой, ко­то­рая в гла­зах сто­ит.

– А мне хо­чет­ся за­тк­нуть уши или про­сто вы­клю­чить при­ём­ник, ког­да это зву­чит. Этот мно­го­крат­но по­вто­ря­ю­щий­ся при­пев, ко­то­рый про­сто мы­лит слух. Это раз­дра­жа­ет страш­но. Ведь в на­род­ных пес­нях как? Там по­вто­ря­ют­ся хо­ром по­след­ние стро­ки куп­ле­та, каж­дый раз раз­ные. А что­бы один и тот же твер­дил­ся де­сять раз, да ещё и сло­веч­ки та­кие «по­то­му что», «нель­зя», «та­кой»: «зя – ни­зя»… Про­из­но­сить, по­вто­рять это мож­но толь­ко с боль­шой иро­ни­ей.

– Нет. Тут всё сба­лан­си­ро­ва­но. Это не иро­ния, здесь мно­го эро­тиз­ма. Это вы­де­ле­ние спер­мы у му­жи­ка… ко­то­рый бес­стыд­но со­блаз­ня­ет всех под­ряд де­вок.

– Ну, а вам не стыд­но за эти свои сти­хи та­кие «бес­стыд­ные»?

– Нет, хо­ро­шая пес­ня. Очень хо­ро­шая. «По­то­му что нель­зя…» – это по­сло­ви­цей ста­ло.

– По-мо­е­му, это – ан­ти­по­сло­ви­ца…

– Ну, не знаю…

– А со­глас­ны ли вы с та­кой по­зи­ци­ей, что нуж­но «кро­вью пла­тить за каж­дое сло­во своё»?

– Ну, по­ни­ма­ешь, это вро­де бы так. Оно мож­но и до­ка­зать это, как мож­но до­ка­зать ци­та­та­ми из Биб­лии, что там нет Бо­га. Всё долж­но быть оп­рав­да­но зо­ло­тым за­па­сом слов. Ты пи­шешь строч­ку на уров­не вдох­но­ве­ния… Мы сей­час, мо­жет быть, ёр­ни­че­с­ки го­во­рим… Но ис­тин­ный по­эт все­гда пи­шет по вдох­но­ве­нию, вот оно при­шло на 15 ми­нут – он пи­шет. И это при­мер­но то же са­мое, что ты ска­зал, по­то­му что вдох­но­ве­ние – са­мое вы­со­кое чув­ст­во в че­ло­ве­ке.

– Вдох­но­ве­ние и кровь… Кста­ти, у Ни­ко­лая Тряп­ки­на есть сти­хо­тво­ре­ние, где это со­еди­ня­ет­ся в од­ной стро­ке: «И ус­лы­шу я го­лос кро­ви, / И прой­дёт он, как ве­тер в сло­ве…».

– Да – это очень силь­но. Про­сто ге­ни­аль­но ска­за­но! Но это ещё ма­с­тер­ски всё сде­ла­но. Чуть-чуть из­ме­ни что-то в пред­ло­же­нии, пе­ре­ме­ни сло­ва ме­с­та­ми, и всё рас­сып­лет­ся, а имен­но за счёт рус­ско­го язы­ка, та­кая жё­ст­кая кон­ст­рук­ция… По­это­му всё удач­но по­лу­чи­лось. По су­ти де­ла, вот эту строч­ку мож­но на­пи­сать и – до­ста­точ­но…

– А есть ли у вас ка­кое-то по­эти­че­с­кое кре­до? Как вы при­шли к по­ни­ма­нию то­го, что та­кое ис­тин­ная по­эзия?

– Сло­во «кре­до» я во­об­ще не вос­при­ни­маю. Но в мо­ей книж­ке «Ис­то­рия со­зда­ния пе­сен» есть та­кая ма­лень­кая фо­то­гра­фия: я стою у за­бо­ра из жер­дей, за ней лес, это центр За­пад­но-Си­бир­ской низ­мен­но­с­ти – «во глу­би­не си­бир­ских руд»… а я стою ма­лень­кий – и под­пись: «На­ча­ло ми­ра по­ру­че­но сти­хам…» (Гё­те). То есть с ма­ло­лет­ст­ва я, на­вер­ное, на мир смо­т­рел та­ки­ми на­ив­но-по­эти­че­с­ки­ми гла­за­ми… Ког­да ко­си­ли се­но, над на­ми пче­ла ле­та­ла и по­том до са­мо­го до­ма нас про­во­жа­ла. Вот это бы­ли мои дру­зья, я это ви­дел и пи­сал: «Тра­ва на цы­поч­ки вста­ёт, / Чтоб рань­ше всех уви­деть солн­це».

По­эзия во­об­ще рож­да­лась от ста­рин­но­го мо­но­тон­но­го тру­да, от кось­бы се­на… длин­ные по­ко­сы, ве­ли­чие трав, ве­ли­чие при­ро­ды… по­то­му что че­ло­век всё рав­но свя­зан с при­ро­дой. Да­же не «всё рав­но» свя­зан, а на­столь­ко свя­зан с при­ро­дой, что не же­ле­зо­бе­тон­ная свая, ар­ма­ту­ра его вдох­нов­ля­ют преж­де все­го… хо­тя всё яв­ля­ет­ся пред­ме­том по­эзии… но всё-та­ки глав­ное – ес­те­ст­во… У ме­ня есть та­кое сти­хо­тво­ре­ние: «Что я в жиз­ни ус­пел, дед со­счи­тать ве­лел…», и там я пе­ре­чис­ляю: «Ме­с­то на­шёл у ре­ки, где луч­ше клю­ют окунь­ки…», «за ру­ку сы­на во­дил, прав­ду ему го­во­рил», «прав­ду ему го­во­рил, хоть и не бы­ло сил…». То есть от пче­лы вот от этой – до сы­на… вот по­эзия… И я к ней при­об­щил­ся про­сто от мо­но­тон­но­го тру­да в дет­ст­ве: мно­го ко­сил се­но. Идёшь вот так и ощу­ща­ешь про­стор, оди­но­че­ст­во. Пче­ла ле­та­ет, а ты ко­сишь се­но – и чув­ст­ва всплы­ва­ют от этой мо­но­тон­ной кось­бы… Ог­ром­ные чув­ст­ва! Они за­тме­ва­ют ше­с­ти­лет­не­го ре­бён­ка! И скла­ды­ва­ют­ся рит­мо­ван­ные ка­кие-то сло­ва, ка­кое-то бла­го­зву­чие на­хо­дишь в них и ду­ма­ешь: «Ёл­ки-пал­ки!..». Там нет ещё смыс­ла, но есть бла­го­зву­чие. И ты при­хо­дишь в па­лат­ку и на­чи­на­ешь эти сло­ва по­вто­рять, и та­кое удо­воль­ст­вие ощу­ща­ешь от это­го!.. По­том опять ко­сишь. И так не­сколь­ко дней. Вот от та­кой мо­но­тон­но­с­ти тру­да у ме­ня, по край­ней ме­ре, воз­ник­ли сти­хи. От ог­ром­ных чувств, ко­то­рые на­до бы­ло ку­да-то деть, во что-то пе­ре­пла­вить. На­бор бла­го­звуч­ных слов, ко­то­рым ка­кой-то смысл хо­те­лось при­дать. И вот оно рож­да­лось – я не за­пи­сы­вал ни­че­го, а так бор­мо­тал… ве­ли­ча­вость ощу­щал, ве­ли­ча­вые та­кие строч­ки…

По­эзия – это для ме­ня са­мый ес­те­ст­вен­ный ме­ха­низм, с по­мо­щью ко­то­ро­го мож­но ис­сле­до­вать бы­тие. Су­ще­ст­ву­ют в на­уке, в про­мы­ш­лен­но­с­ти ка­кие-то при­бо­ры для ис­сле­до­ва­ния, ме­ха­низ­мы. А с дру­гой сто­ро­ны, – есть по­эзия, по­ни­ма­ешь? Она то­же су­ще­ст­ву­ет не­за­ви­си­мо от нас, во­круг нас, и она то­же ис­сле­ду­ет, ин­вен­та­ри­зи­ру­ет… Вот так вот про­сто ты не мо­жешь за­гля­нуть за шкаф, а по­эзия – тык – и ту­да про­ни­ка­ет! Сло­вом, стро­кой. Ес­ли при­во­дить ци­та­ты: «Сме­ня­ют­ся вёс­ны и па­ро­мы на­во­дят, / Со­ло­ма на по­ле вы­та­и­ва­ет без при­крас. / И бы­тие в не­бы­тие пе­ре­хо­дит / Про­сто, как школь­ник, из клас­са в класс». Или вот, до­пу­с­тим: «Жизнь – рас­пис­ная кле­ён­ка / Обе­ден­но­го сто­ла, / Что пи­ще­вой со­дой / За­тёр­ли всю до­бе­ла…». По­лу­ча­ет­ся, в по­эзии ищет­ся од­на ка­кая-то со­став­ля­ю­щая, по­том вто­рая. С по­мо­щью их сбли­же­ния по­лу­ча­ет­ся тре­тья. И вот эта тре­тья – она как раз и вли­я­ет. Не каж­дая по от­дель­но­с­ти – а со­че­та­ние. Это труд­но не толь­ко по­нять, а да­же ска­зать… По­то­му что: «Сло­во – ни­что. Звук – это жи­вот­ное. Ты мол­чи. Огонь ска­жет боль­ше, чем шер­стя­ная тишь…» Вот да­вай ана­ли­зи­ро­вать мои строч­ки: «Ту­ман бе­ре­жёт лод­ки и ти­хо сто­ит над во­дой, / Так гра­дус­ник под мыш­кой / Дер­жит боль­ной». Вот о чём это? По­эти­че­с­кое рав­но­ве­сие, стык да­ле­ко­ва­тых по­ня­тий, ко­то­рый и вы­се­ка­ет ис­кру по­эзии. Но… Здесь при­сут­ст­ву­ет и ар­ти­с­тизм. По­ни­ма­ешь? Вот это вот лу­кав­ст­во. Ког­да это пи­са­лось, ес­те­ст­вен­но, я не ду­мал о том, что боль­ной под мыш­кой дер­жит гра­дус­ник. Оно пи­са­лось на чув­ст­ва. Есть за­дан­ное чув­ст­во по­эта – он си­дит, пи­шет, у не­го су­пер-вдох­но­ве­ние, и вот та­кие сло­ва по­яв­ля­ют­ся.

Но со мной мо­гут спо­рить: а ка­ков тог­да удел про­зы? Всё это мож­но про­зой на­пи­сать. Мо­жет быть, луч­ше бу­дет. До­пу­с­тим, «Де­ти из ка­ме­ры хра­не­ния» Рю Му­ра­ка­ми… или Фолк­не­ра ког­да чи­та­ешь – «Мед­ведь»… Ты в про­цес­се чте­ния как буд­то взле­та­ешь на са­мо­лё­те – не за­ме­ча­ешь, как ко­лё­са ото­рва­лись от же­ле­зо­бе­тон­ных плит, – и ты уже па­ришь над зем­лёй… Это во­об­ще-то удел по­эзии. Но про­за очень да­ле­ко уш­ла… Го­во­рят, со­пер­ни­ца по­эзии – му­зы­ка… Нет, всё рав­но – это про­за. По­то­му что рус­ский язык, он на­столь­ко мо­гу­чий, на­столь­ко дей­ст­ву­ю­щий, вли­я­ю­щий, там да­же па­у­зы, сло­во­со­че­та­ния, гла­го­лы… или от­сут­ст­вие гла­го­ла… И про­за на­столь­ко да­ле­ко уш­ла, на­столь­ко су­ме­ла ов­ла­деть рус­ским язы­ком… да­же Гриш­ко­вец, ко­то­рый опи­сы­ва­ет, как его стриг­ли в па­рик­ма­хер­ской, во­ло­син­ка упа­ла за ру­баш­ку, и це­лый день она его ще­ко­та­ла. И он хо­дил с эти­ми ас­со­ци­а­ци­я­ми про всё это де­ло… Но это слиш­ком про­сто. А вот, до­пу­с­тим, «Пар­фю­мер» Зю­с­кин­да. Там на­столь­ко кру­то!..

– Но это ведь уже не рус­ский язык.

– Ну и что? Рус­ский язык – не са­мо­цель. Я го­во­рю, как ин­вен­та­ри­зи­ро­вать мир, ок­ру­жа­ю­щее про­ст­ран­ст­во с по­мо­щью язы­ка. И здесь два ва­ри­ан­та. Не му­зы­ка или жи­во­пись, а или про­за – или по­эзия. Всё рав­но со­пер­ни­ча­ет толь­ко про­за с по­эзи­ей. Вну­т­рен­не. Об­щее – язык и пись­мен­ный стол. Но про­за силь­но да­ле­ко сей­час уш­ла – за счёт усид­чи­во­с­ти про­за­и­ков, по­то­му что они мно­го пи­шут и у них ав­то­ма­ти­че­с­ки ка­кие-то на­ход­ки по­лу­ча­ют­ся. А по­эты при­вык­ли к фор­ме вот этой па­лоч­ки-счи­та­лоч­ки:

тра-та-та-та

та-та-та-та

тра-та-та-та

та-та-та

Всё. Си­дит здо­ро­вен­ный му­жик и с три­бу­ны чи­та­ет: «Та-та Та-та-та-та-та Та-ра Та-та-та-та». Но на та­кой мо­тив, гру­бо го­во­ря – на это «та-ра-та-та», на эту па­лоч­ку-счи­та­лоч­ку (ритм – он всё рав­но ог­ра­ни­чен­ный) – на­пи­са­ны сот­ни, ты­ся­чи сти­хо­тво­ре­ний, а долж­но быть что-то од­но, долж­но су­ще­ст­во­вать не­что един­ст­вен­ное вот в этом рит­ме, в ми­ре, в жиз­ни, у по­эта. Вот кто-то од­наж­ды уже на­пи­сал в этом рит­ме что-то бо­лее или ме­нее удач­ное (кри­ти­ки пу­с­кай об этом го­во­рят) – и он на­чи­на­ет с та­ким ка­п­риз­ным изя­ще­ст­вом, по­ни­ма­ешь, (охо­та по­дой­ти и по ха­ре дать)… на­чи­на­ет изо­б­ра­жать из се­бя по­эта, под­вы­вая: «та-ра-та-та-та, та-та-та-та…» Вот эти «та-ра-та-та», ко­то­рые я сей­час про­из­но­шу, ин­те­рес­нее слу­шать, чем за­ло­жи в это сло­ва. Сло­ва долж­ны быть еди­ные, од­но­знач­ные. Толь­ко один раз на­пи­са­ны в жиз­ни и во­об­ще за­па­тен­то­ван­ные в ка­ком-то пе­ре­нос­ном смыс­ле, так, что­бы боль­ше ни­кто не пи­сал об этом та­ким об­ра­зом.

По­эт, ког­да пи­шет, он не ду­ма­ет о ме­ре, о це­ле­со­об­раз­но­с­ти, он про­сто пи­шет. У не­го это вы­плё­с­ки­ва­ет­ся. Он дол­жен рас­кре­по­с­тить­ся. А ес­ли он на­чи­та­ет­ся тра­ди­ци­он­но­с­ти этой, та­ра­бар­щи­ны, па­ло­чек-счи­та­ло­чек… Ему ещё в шко­ле учи­тель­ни­ца ска­жет, что долж­но быть вот так-то, столь­ко-то стро­чек, рифм и т.п. И всё! И он по­ду­ма­ет, что так и долж­но быть. И вот они из этих ли­тобъ­е­ди­не­ний вы­хо­дят, где их ру­га­ют: у те­бя здесь лиш­ний слог, у те­бя здесь риф­ма не­пол­ная. Ну, не пол­ная – и пусть. За­то как чи­та­ет­ся эта не­пол­ная риф­ма! Усе­чён­ная ка­кая-ни­будь. Или риф­ма на пер­вый слог во­об­ще. Да­же ес­ли го­во­рить о пе­сен­ном твор­че­ст­ве. «По­эт-пе­сен­ник» – для ме­ня зву­чит не­мно­го обид­но. Но ка­кую-то грань я для се­бя оп­ре­де­лил... Там то­же есть ка­кая-то по­эзия: «Мысль – это рус­ло те­ла. Это не на­до знать. Осень, ты так хо­те­ла Сра­зу зи­мою стать». По край­ней ме­ре, ка­кой-то на­кал есть. Вот это сти­хо­тво­ре­ние – оно вро­де тра­ди­ци­он­ное, че­ты­ре строч­ки, – а как мно­го все­го. Это есть в од­ной из пе­сен на мои сло­ва.

– Ког­да вы пи­ше­те сло­ва к пес­ням, вы рас­счи­ты­ва­е­те на оп­ре­де­лён­но­го ис­пол­ни­те­ля или пес­ни са­ми воз­ни­ка­ют уже в та­ком ви­де?

– Не­ко­то­рые са­ми по се­бе рож­да­ют­ся.

– Для «Ива­ну­шек» и для «Лю­бэ» ведь сов­сем раз­ные пес­ни долж­ны быть по ду­ху, по на­ст­ро­е­нию.

– Но это очень по­нят­но, тут ду­мать мно­го не на­до, пи­шешь ты для «Лю­бэ» или для «Ива­ну­шек», для «Кор­ней», или да­же вот груп­па «Фа­б­ри­ка» по­ёт на мои сло­ва: «А у не­ба не­ту дна, Как би­ле­тов нет в ки­но. А се­го­дня до­тем­на про од­но всё, про од­но… Про лю­бовь, про те­бя» (при­пев на­чи­на­ет­ся). Вот смо­т­ри, чем это пло­хо? «У не­ба не­ту дна, как би­ле­тов нет в ки­но». Не на­до нам, как бу­ки, си­деть пу­гать: «Рус­ский язык, ЕГЭ! Сда­вай­те, тру­ди­тесь, знай­те, где все за­пя­тые!..». Да вы на­пи­ши­те вот так вот! На­пи­ши­те смеш­но, лу­ка­во, глу­по на­пи­ши­те! Тог­да вся жизнь на­ша бу­дет луч­ше…

– Ну, вот мне, до­пу­с­тим, не хо­чет­ся слу­шать это, да­же ес­ли там ка­че­ст­вен­но вы на­пи­са­ли текст. По­то­му что чув­ст­ву­ет­ся в этом ка­кая-то сла­ща­вая лег­ко­мыс­лен­ность, что ли... На фо­не то­го, что про­ис­хо­дит на ули­це, в стра­не, в ми­ре, что в воз­ду­хе ви­та­ет, на фо­не че­го-то глав­но­го в жиз­ни – это про­сто как-то да­же стыд­но слу­шать… Я не мо­гу.

– Зна­ешь, ведь кра­со­та ни­ког­да не спа­сёт ни­ка­кой мир. И по­эзия то­же не мо­жет ни­че­го в ми­ре уре­гу­ли­ро­вать. Ес­ли что-то про­ис­хо­дит в стра­не, это всё па­рал­лель­но. Ес­ли в стра­не го­лод, не на­до буб­нить об этом, пи­сать мрач­ные пес­ни…

– То есть по­эт и граж­да­нин не со­еди­ня­ют­ся для вас?

– Ну, они со­еди­ня­ют­ся в чём-то боль­шем, по­то­му что граж­да­нин – он граж­да­нин на кух­не, в ван­ной. Он прост. И чем про­ще че­ло­век, тем это ве­ли­ча­вее, тем боль­ше у не­го си­лы, гра­мот­но­с­ти, эру­ди­ции. Здесь не на­до под сло­вом «граж­да­нин» ка­кую-то осо­бую се­рь­ёз­ность под­ра­зу­ме­вать, что он там го­тов к жерт­вам ка­ким-то… Ну, на что го­тов? Это зна­чит – про­сто не­пра­виль­но он что-то де­ла­ет! Вот при­шёл ре­бё­нок – он дол­жен по го­ло­вке его по­гла­дить. Ба­буш­ка внуч­ка долж­на при­ла­с­кать. Всё. Вот оно и всё граж­дан­ст­во. На этом на­чи­на­ет­ся и этим же за­кан­чи­ва­ет­ся. А что ты мо­жешь мне воз­ра­зить по это­му по­во­ду? По­гла­жи­ва­ние по го­ло­вке, ла­с­ка, лу­кав­ст­во, теп­ли­ноч­ка ка­кая-то, улы­боч­ка… За этим сто­ит ог­ром­ное вну­т­рен­нее со­дер­жа­ние. А го­во­рить так – «по­эт и граж­да­нин»… Всё на­пу­ск­ное на­до бить, вы­пи­ны­вать из се­бя!

– Но есть ведь ка­кая-то от­вет­ст­вен­ность по­эта?

– От­вет­ст­вен­ность... Что та­кое от­вет­ст­вен­ность? Са­мое, мо­жет быть, боль­шое па­т­ри­о­ти­че­с­кое сти­хо­тво­ре­ние – «Я по­мню чуд­ное мгно­ве­нье…». Оно са­мое от­вет­ст­вен­ное…

– По­че­му?

– Ну, по­то­му что оно вли­я­ет, оно дей­ст­ву­ет, оно-то и нуж­но лю­дям. А вот по рит­му с ним сов­па­да­ет: «Вста­вай, про­кля­ть­ем за­клей­мён­ный…». Но сти­хо­тво­ре­ние, стро­ку из ко­то­ро­го я при­вёл вы­ше, – луч­ше. Оно дей­ст­ву­ет, оно спи­ны нам рас­прям­ля­ет, оно нас мо­жет ос­та­но­вить, ес­ли мы со­би­ра­ем­ся со­вер­шить пло­хой по­сту­пок. Оно – дей­ст­ву­ю­щее.

– А как по-ва­ше­му, об­ла­да­ет ли по­эт осо­бым «по­эти­че­с­ким» зре­ни­ем, не­до­ступ­ным обыч­но­му че­ло­ве­ку?

– Толь­ко про­зре­ни­ем. Мощ­ным про­зре­ни­ем. Шкля­рев­ский пред­ска­зы­вал в сво­их сти­хах мно­гое. Вот ес­ли пе­ре­чис­лять всех… и Ка­зан­цев, и Шкля­рев­ский, и Юн­на Мо­риц, и Па­с­тер­нак… у всех есть там пред­ска­за­ния, про­зре­ния… и Брод­ский. По­эт – это пред­ска­за­тель. По­этам труд­но. Они всё ви­дят, всё по­ни­ма­ют. И они не хо­тят про­сто пря­мо го­во­рить лю­дям прав­ду…

– А по­че­му не хо­тят го­во­рить прав­ду? Что­бы кам­ня­ми не за­бро­са­ли, как лер­мон­тов­ско­го «Про­ро­ка»?

– Да нет, та­кие про­сто они лю­ди, склад ха­рак­те­ра…

– А мо­жет, де­ло в том, что про­сто не по­лу­чит­ся про­ро­че­ст­во, ес­ли на­пря­мую его ска­зать?

– Нет. Про­ро­че­ст­во… это опять раз­го­вор та­кой те­о­ре­ти­че­с­кий… То, что все по­эты про­ро­ки – это точ­но. По­то­му что они пи­шут на уров­не вдох­но­ве­ния. А вдох­но­ве­ние – это ког­да по­нят­но всё, вид­но на мил­ли­о­ны ки­ло­ме­т­ров впе­рёд и на мил­ли­о­ны лет впе­рёд и на­зад …

– То есть сни­ма­ет­ся про­ст­ран­ст­во и вре­мя?

– Да. Йо­ги до­сти­га­ют пра­ны, буд­ди­с­ты нир­ва­ны, а у по­этов – вдох­но­ве­ние. Это не­ве­ро­ят­но мощ­ное со­сто­я­ние, про­сто не­ве­ро­ят­но! Его не до­стичь ни­чем, по­это­му они эго­ис­ты, по­эты. Вдох­но­ве­ние – это выс­шее на­слаж­де­ние, не­ве­ро­ят­ное!

– А бы­ва­ло у вас так, что во сне при­хо­ди­ли сти­хи?

– Ну, в ос­нов­ном не за­пи­сы­ва­ешь их, а по­том жа­ле­ешь.

– Ну, бы­ли те, ко­то­рые уда­лось за­пи­сать?

– Ко­неч­но.

– А мо­же­те вспом­нить?

– Нет, не вспом­ню…

– А вот не строч­ки, а ка­кие-то об­ра­зы, са­ми сны, с их сю­же­та­ми, стран­но­с­тя­ми ка­ки­ми-то не пы­та­лись по­том в сти­хах пе­ре­дать?

– Нет. Об­раз, как его за­пи­сать? Я ду­маю, та­кой ва­ри­ант ра­бо­ты все­гда при­во­дит к не­уда­че и к фаль­ши. Сти­хо­тво­ре­ние – это ведь всё рав­но сло­вес­ный ма­те­ри­ал. Нуж­но, что­бы бы­ло здесь и сей­час. Чув­ст­ву­ешь вдох­но­ве­ние – пи­шешь строч­ку… Про­сто строч­ка. Она долж­на быть бес­смыс­лен­ной. На та­ком уров­не – без смыс­ла. Она долж­на тре­пе­тать. За счёт ал­ли­те­ра­ций и т.д. Она у те­бя вы­ска­ки­ва­ет изо рта, из ушей, ты её про­сто ло­вишь вот так ру­ка­ми и кла­дёшь на бу­ма­гу, за­пи­сы­ва­ешь, и та­кой кайф от это­го, по­том вто­рая под­би­ра­ет­ся…

– Но ведь мож­но то же са­мое де­лать, в том чис­ле с ал­ли­те­ра­ци­я­ми, с «кай­фом», и ког­да у те­бя уже есть об­раз пе­ред гла­за­ми, за­мы­сел…

– Уже кай­фа не бу­дет та­ко­го, об­раз бу­дет да­вить на те­бя: «Ага! Об­раз! На­до это за­фик­си­ро­вать!..» И на­чи­на­ешь что-то при­ду­мы­вать, что­бы опи­сать это. А долж­но быть не так. Строч­ки не при­ду­мы­ва­ют­ся. Ты сам не зна­ешь, что про­ис­хо­дит, ты, как ду­ра­чок, про­сто что-то де­ла­ешь та­кое – и по­лу­ча­ют­ся сти­хи…

– Вы со­глас­ны с мыс­лью, что на­сто­я­ще­му, круп­но­му по­эту нуж­но обя­за­тель­но на­хо­дить­ся или бы­вать в сто­ли­це?

– Обя­за­тель­но, ко­неч­но. По­эту нуж­на уве­рен­ность. Она долж­на до­сти­гать­ся ка­ки­ми-то ком­по­нен­та­ми. Или чте­ни­ем мно­го­чис­лен­ных фи­ло­соф­ских тру­дов или… Я вот из про­вин­ци­аль­но­го го­ро­да сю­да при­ехал, в Моск­ву, два го­да жил здесь. И ко­неч­но, сам факт этот был ва­жен – ка­кой-то ба­ланс про­изо­шёл. Пе­ре­ез­жа­ет че­ло­век из про­вин­ции в сто­ли­цу, и его вну­т­рен­ний мир ба­лан­си­ру­ет­ся до нуж­но­го уров­ня.

– То есть сто­ли­ца нуж­на толь­ко для уве­рен­но­с­ти, а не по­то­му, что здесь не­кая сгу­щён­ная ин­фор­ма­ци­он­но-энер­ге­ти­че­с­кая ат­мо­сфе­ра, ду­хов­ная кон­цен­т­ра­ция та­кая?..

– Нет, для уве­рен­но­с­ти. Что­бы про­вин­ци­а­лизм пре­одо­леть, уве­рен­ность об­ре­с­ти. Не бо­лее уве­рен­ным, а не­ве­ро­ят­но уве­рен­ным. Ты и в сто­ли­це дол­жен то­же по­жить, что­бы об­ре­с­ти ещё боль­ше… По­то­му что ес­ли ты был уве­рен­ным толь­ко в про­вин­ции, зна­чит – это уве­рен­ность ещё не та­кая бы­ла, ла­жо­вая...

 

Бе­се­ду вёл Ев­ге­ний БО­ГАЧ­КОВ

 

Пол­ный текст ин­тер­вью Ми­ха­и­ла Ан­д­ре­е­ва чи­тай­те в бли­жай­шем но­ме­ре эт­но­по­ли­ти­че­с­ко­го и ли­те­ра­тур­но-ху­до­же­ст­вен­но­го жур­на­ла «Мир Се­ве­ра» (уч­ре­ди­тель это­го из­да­ния – на­ша га­зе­та).