Архив : №08. 26.02.2010

ЧЕТЫРЕ КОРОЛЯ И ФАЛЬШИВЫЙ ДЖОКЕР

 

Так по­лу­чи­лось, что моя юность про­шла в об­ще­нии с клас­си­кой, вне ли­те­ра­тур­ной сре­ды. По­это­му и вы­гля­жу я, как по­зд­ний со­вре­мен­ник Се­ре­б­ря­но­го ве­ка, млад­ший то­ва­рищ ка­ко­го-ни­будь Баль­мон­та или Есе­ни­на, но ни­как не Брод­ско­го или Ев­ту­шен­ко.

Об­ще­ние с се­бе по­доб­ны­ми – вто­рое выс­шее об­ра­зо­ва­ние. По­лу­чить его в мо­ло­до­с­ти мне не уда­лось. То не­мно­гое, что бы­ло, по­мню, как «От­че наш».

 

Шла вто­рая по­ло­ви­на вось­ми­де­ся­тых, на­чи­на­ли вхо­дить в лек­си­кон гор­ба­чёв­ские сло­ва: «глас­ность, пе­ре­ст­рой­ка, ус­ко­ре­ние». Сло­во «де­мо­кра­тия» уже пи­са­ли вне ус­той­чи­вой свя­зи с эпи­те­том «за­пад­ная». Как и в пе­ри­од от­те­пе­ли, вновь про­бу­ди­лись об­ще­ст­вен­ные на­деж­ды на ис­це­ле­ние. Хо­тя, ес­ли быть че­ст­ным, не осо­бо ве­ри­лось в ус­пех за­те­ян­ных свер­ху пре­об­ра­зо­ва­ний, и в по­эзии тех лет не­зри­мо ви­тал дух Апо­ка­лип­си­са.

Мне толь­ко что стук­ну­ло 30. Я жил в глу­хом та­ёж­ном по­сёл­ке Вос­ток, что в се­ми­стах ки­ло­ме­т­рах пло­хой до­ро­ги от Вла­ди­во­с­то­ка. В са­мом цен­т­ре Си­хо­тэ-Али­ня. «До­ли­ной смер­ти» на­зы­ва­ли або­ри­ге­ны-оро­чи то ме­с­то, где сто­ял по­сё­лок. В до­ци­виль­ные вре­ме­на и лю­ди, и зве­ри при­хо­ди­ли сю­да уми­рать.

Внеш­не – чуд­ное ме­с­то! Пол­но­вод­ная гор­ная ре­ка, соп­ки с не­тро­ну­тым ре­лик­то­вым ле­сом, а по но­чам – без­дон­ное, усе­ян­ное звёз­да­ми юж­ное не­бо, ди­кие зве­ри, вре­мя от вре­ме­ни за­бре­да­ю­щие в по­сё­лок, – то оле­ни, то ти­г­ры, то мед­ве­ди. Пя­ти­этаж­ки, пять ты­сяч че­ло­век на­се­ле­ния, ас­фальт – и на сто км на за­пад и две­с­ти на вос­ток ни од­но­го на­се­лён­но­го пунк­та.

За­мк­ну­тое, ог­ра­ни­чен­ное кру­ты­ми соп­ка­ми про­ст­ран­ст­во до­во­дит лю­дей, стра­да­ю­щих кла­у­с­т­ро­фо­би­ей, до нерв­но­го сры­ва, ес­ли они жи­вут без­вы­е­зд­но бо­лее по­лу­го­да.

Мой сен­сор­ный го­лод на Вос­то­ке, ста­биль­ная се­мей­ная жизнь спо­соб­ст­во­ва­ли чте­нию. Я знал всех пе­ча­та­ю­щих­ся гра­фо­ма­нов то­го вре­ме­ни. Мои пол­ки ло­ми­лись от сти­хо­твор­ной ма­ку­ла­ту­ры, ску­па­е­мой в ме­ст­ном книж­ном ма­га­зи­не.

 

В те вре­ме­на и кра­е­вой центр был так же ма­ло­до­с­ту­пен для ме­ня, как и сто­ли­ца. Я ра­бо­тал школь­ным учи­те­лем и лишь на ка­ни­ку­лах мог се­бе поз­во­лить пу­те­ше­ст­вия. У ме­ня уже бы­ли сти­хи, за ко­то­рые мне и се­го­дня не стыд­но. Хо­те­лось пе­ча­тать­ся, и не­пре­мен­но – в Моск­ве. По­нят­но, что я хо­тел слиш­ком мно­го­го средь креп­чав­ше­го ма­раз­ма со­вет­ско­го офи­ци­о­за, но, как го­во­рит­ся, хо­теть не вред­но. На сво­ей тер­ри­то­рии я ни­где все­рьёз не от­вер­гал­ся. Ме­ня с пер­во­го ра­за взя­ли и в аль­ма­нах «Ли­те­ра­тур­ный Вла­ди­во­с­ток», и в един­ст­вен­ный «тол­стый жур­нал» «Даль­ний Вос­ток», и в Даль­не­во­с­точ­ном из­да­тель­ст­ве уже при­ня­ли пер­вую ру­ко­пись к из­да­нию. Ре­цен­зен­том был Илья Фа­ли­ков.

Сей­час не по­мню, как у ме­ня ока­зал­ся мос­ков­ский те­ле­фон Ильи Зи­но­вь­е­ви­ча, са­мо­го из­ве­ст­но­го из при­мор­ских по­этов, жив­ше­го в пя­ти ми­ну­тах ходь­бы от Крем­ля. У не­го уже бы­ло не­сколь­ко книг сти­хов и кой-ка­кая ли­те­ра­тур­ная из­ве­ст­ность. Я чув­ст­во­вал, что не­ко­то­рым об­ра­зом со­стою с ним в дру­же­с­ких от­но­ше­ни­ях, чи­тая его сти­хи с сем­над­ца­ти лет. Пле­вать, что сам ав­тор ни­че­го об этом не зна­ет. На пра­вах зем­ля­ка я по­зво­нил ему и по­про­сил о встре­че.

Встре­ча со­сто­я­лась на сту­пень­ках До­ма ли­те­ра­то­ров. По­мню, вах­тёр не­о­хот­но про­пу­с­тил ме­ня внутрь. Мо­ло­дость и здо­ро­вье там бы­ли на по­до­зре­нии. Лишь пле­ши­вые и се­до­вла­сые, бо­лез­нен­но ху­дые и туч­ные ал­ко­го­ли­ки мог­ли но­сить по­чёт­ное зва­ние ли­те­ра­то­ра. Я со сво­ей спор­тив­ной на­руж­но­с­тью тог­да ещё не был от­фор­ма­ти­ро­ван под су­ще­ст­во­вав­ший в До­ме ли­те­ра­то­ров стан­дарт и ло­вил на се­бе не­до­умён­ные взгля­ды. Фа­ли­ков по­кро­ви­тель­ст­во­вал и был сни­с­хо­ди­те­лен. Он сам в мо­ло­до­с­ти се­рь­ёз­но за­ни­мал­ся бок­сом и по­ни­мал, что ал­ко­голь, ро­ко­вые жен­щи­ны и по­жи­ра­ю­щее из­ну­т­ри тще­сла­вие, не­пре­мен­ные спут­ни­ки вся­ко­го по­эта, сде­ла­ют своё де­ло, и ско­ро, очень ско­ро я пе­ре­ста­ну вы­де­лять­ся на­руж­но­с­тью.

«Вды­хай воз­дух раз­вра­та!» – что-то по­доб­ное не­бреж­но бро­сил че­рез пле­чо Фа­ли­ков, ве­дя ме­ня в ме­ст­ную ре­с­то­ра­цию, су­ме­реч­ное тес­ное по­ме­ще­ние на не­сколь­ко сто­лов. Вре­мя бы­ло око­ло­обе­ден­ное, за­ве­де­ние толь­ко от­кры­лось, и мы бы­ли пер­вы­ми по­се­ти­те­ля­ми. Оче­вид­но, Фа­ли­ко­ву льстил мой не­под­дель­ный ин­те­рес к не­му, и в его гла­зах от­кро­вен­но пля­са­ли сме­ю­щи­е­ся чер­ти, но я так рад был при­об­щить­ся к жи­вой ли­те­ра­ту­ре, что это об­сто­я­тель­ст­во не ом­ра­ча­ло мо­е­го пра­зд­ни­ка. Мы раз­го­ва­ри­ва­ли о том о сём – ни­че­го су­ще­ст­вен­но­го. Че­рез не­сколь­ко ми­нут в ка­фе по­явил­ся Вя­че­слав Пуш­кин, ещё од­на ле­ген­да при­мор­ской по­эзии. Бес­при­мер­ный баб­ник в сво­ём вла­ди­во­с­ток­с­ком про­шлом, а ны­не по­кой­ник с двад­ца­ти­лет­ним ста­жем, он на­вер­ня­ка ещё жи­вёт в серд­цах мно­гих сво­их пре­ста­ре­лых по­клон­ниц.

С Вя­че­сла­вом Пуш­ки­ным у ме­ня бы­ла свя­за­на од­на за­бав­ная ис­то­рия. Уже бу­ду­чи сту­ден­том фи­ло­ло­ги­че­с­ко­го фа­куль­те­та Даль­не­во­с­точ­но­го уни­вер­си­те­та, я уз­нал, что в Моск­ве су­ще­ст­ву­ет Ли­те­ра­тур­ный ин­сти­тут и «за­бо­лел» же­ла­ни­ем по­сту­пить ту­да.

За­ру­чил­ся для хра­б­ро­с­ти дру­же­с­кой под­держ­кой млад­ше­го то­ва­ри­ща Алек­сан­д­ра Ко­ле­со­ва, бу­ду­ще­го ре­дак­то­ра аль­ма­на­ха «Ру­беж», тог­да стран­но­го лю­бо­пыт­ст­ву­ю­ще­го в ме­ст­ной ли­те­ра­ту­ре сту­ден­та от­де­ле­ния жур­на­ли­с­ти­ки. Он умо­по­мра­чи­тель­ное ко­ли­че­ст­во вре­ме­ни про­во­дил за чте­ни­ем сти­хов, и его че­мо­дан до­вер­ху был на­бит сти­хо­твор­ны­ми ра­ри­те­та­ми даль­не­во­с­точ­ных из­да­тельств.

Со стра­хом и лю­бо­пыт­ст­вом пер­во­про­ход­цев мы вхо­ди­ли в Се­рую Ло­шадь – так на­зы­ва­лось зда­ние, где на пер­вом эта­же рас­по­ла­гал­ся Со­юз пи­са­те­лей. Уз­кий ко­ри­дор, ком­на­тён­ка на­ле­во, би­ль­ярд пря­мо и на­пра­во гро­мад­ный зал со ста­ро­ре­жим­ны­ми по­тол­ка­ми. Длин­ный ши­ро­кий стол для ли­те­ра­тур­ных ри­с­та­лищ.

Се­к­ре­тар­ский стол сто­ял от­дель­но как сим­вол вла­с­ти.

Се­рая Ло­шадь и Со­юз пи­са­те­лей. Чув­ст­ву­е­те Во­лан­да?

Вя­че­сла­ву Пуш­ки­ну тог­да бы­ло трид­цать шесть лет, но он мне по­ка­зал­ся глу­бо­ким ста­ри­ком. Свет­ло-фи­о­ле­то­вая пе­чать вче­раш­них воз­ли­я­ний про­сту­па­ла в его ли­це.

На удив­ле­ние, он лег­ко со­гла­сил­ся на­пи­сать ре­цен­зию. Она бы­ла поч­ти по­ло­жи­тель­ной, и уж точ­но до­б­ро­же­ла­тель­ной. Хо­тя мои сти­хи бы­ли от­кро­вен­но чу­до­вищ­ны­ми, гра­фо­ман­ски­ми.

Это был пер­вый и по­след­ний ус­пех у Се­рой Ло­ша­ди. Сто­и­ло мне ок­реп­нуть, на­пи­сать пер­вые при­лич­ные сти­хи, и уже ни­ког­да этот бес­кры­лый Пе­гас не при­зна­вал ме­ня за сво­е­го. Всё пы­тал­ся ляг­нуть, то но­гой про­фес­со­ра ка­фе­д­ры ли­те­ра­ту­ры и кри­ти­ка по сов­ме­с­ти­тель­ст­ву Сер­гея Фи­лип­по­ви­ча Крив­шен­ко, то про­ле­тар­ским ко­пы­том по­эта Бо­ри­са Ла­пу­зи­на, ла­у­ре­а­та пре­мии ме­ст­но­го ком­со­мо­ла, ны­не по­чёт­но­го граж­да­ни­на го­ро­да и ла­у­ре­а­та пре­мии ме­ст­но­го ав­то­ри­те­та Юрия Ни­ко­ла­е­ва, опаль­но­го мэ­ра, сбе­жав­ше­го от пра­во­су­дия за гра­ни­цу.

Бо­рис Ла­пу­зин, все­рьёз счи­та­ю­щий се­бя луч­шим по­этом Даль­не­го Вос­то­ка – уни­кум. Его мож­но не па­ро­ди­ро­вать. Про­чёл на­зва­ние «То­пор», по­том – пер­вую строч­ку: «Мой пра­дед че­ст­но­с­тью был сла­вен» – и уже смеш­но, по­то­му что ас­со­ци­а­тив­но вспо­ми­на­ет­ся «дя­дя са­мых че­ст­ных пра­вил» – вы­ли­тый Ла­пу­зин с его двой­ной со­вет­ской мо­ра­лью. «То­пор» – сти­хо­тво­ре­ние о пред­ке, плот­ни­ке, ко­то­ро­го чуть ли не Ио­си­фом зва­ли. Про­чёл чуть ни­же: «Ког­да то­пор­ная ра­бо­та / Как юве­лир­ная бы­ла» – и ка­та­ешь­ся по по­лу от сме­ха. Или бал­ла­да «При­мор­ская ле­ген­да» про Фе­неч­ку-кра­са­ви­цу, ко­то­рая учи­ла гра­мо­те ме­ст­ных кре­с­ть­ян, вра­че­ва­ла их. Бе­лые зло­деи (оче­вид­но, се­мё­нов­цы, те же во­ору­жён­ные зем­ле­дель­цы-ка­за­ки, дру­гих в При­мо­рье не бы­ло) за­ру­би­ли Фе­неч­ку, при­чём без вся­ких на то ос­но­ва­ний. При­шли крас­ные мсти­те­ли и ру­би­ли бе­лых в ка­пу­с­ту за Фе­неч­ку-кра­са­ви­цу. Апо­фе­о­зен ко­нец бал­ла­ды: «Ле­те­ли ко­ни крас­ные / Под са­мым крас­ным зна­ме­нем»–  ну да, крас­нее и быть не мо­жет.

 

Уже сов­сем хо­ро­шие. Сверх смыс­ла и грам­ма­ти­ки, Ле­те­ли чу­до-ло­ша­ди, Жи­вот­ные ро­ман­ти­ки...

 

От Ла­пу­зи­на у ме­ня ос­та­лась па­ра раз­гром­ных ре­цен­зий. Он слиш­ком близ­ко к серд­цу при­нял за­вет со­вет­ских про­фес­си­о­на­лов то­пить мо­ло­дых по­этов, как щен­ков, по­ка сле­пые. Глав­ное, что ста­ви­лось мне в ви­ну, – «не­про­яв­лен­ная граж­дан­ская по­зи­ция»: с кем я, «по ка­кую сто­ро­ну бар­ри­кад в смер­тель­ной схват­ке идей» и т.д. Та­лант­ли­вый че­ло­век (это я о се­бе с улыб­кой), уби­ва­ю­щий се­бя в шко­ле ра­ди все­об­ще­го свет­ло­го бу­ду­ще­го, ак­ти­вист в со­вет­ском ду­хе, был на по­до­зре­нии как дис­си­дент. Да, я не риф­мо­вал клятв пре­дан­но­с­ти ро­ди­не и на­ро­ду, как Ла­пу­зин. Мол­ча лю­бил со­вет­скую ро­ди­ну, жил в со­от­вет­ст­вии с ко­дек­сом стро­и­те­ля ком­му­низ­ма и был бес­по­ща­ден к се­бе, ког­да речь за­хо­ди­ла о ка­че­ст­ве сти­хов. Од­на­ко эс­те­ти­че­с­кая со­сто­я­тель­ность тек­с­тов не рас­сма­т­ри­ва­лась, да и бы­ло это, по мне­нию са­мо­про­воз­г­ла­шён­но­го мэ­т­ра, де­лом вто­ро­сте­пен­ным.

Не­ко­то­рые сти­хи, из раз­би­ра­е­мых лже­мэ­т­ром, поз­же бы­ли опуб­ли­ко­ва­ны в «Но­вом ми­ре», «Ли­те­ра­тур­ной учё­бе» и да­же в ви­т­рин­ном из­да­нии на ино­ст­ран­ных язы­ках «Со­вет­ская ли­те­ра­ту­ра». Вы­хо­дит, я был впол­не со­вет­ским по­этом, во­пре­ки мне­нию веч­но сто­я­ще­го на по­сту Бо­ри­са Ла­пу­зи­на.

 

Вя­че­слав Пуш­кин, за­мет­но сдав­ший с по­след­ней на­шей встре­чи в се­ре­ди­не се­ми­де­ся­тых, с пе­ча­тью близ­кой смер­ти на ли­це, не­дол­го в оди­но­че­ст­ве пил ко­фе. Вско­ре по­явил­ся Юрий Ка­шук. Лы­сый, ма­лень­кий, он чем-то на­по­ми­нал во­ро­бья и был так­же не­здо­ров, как и его со­брат по пе­ру. Но по-дру­го­му – его по­жи­рал из­ну­т­ри граж­дан­ский пла­мень де­я­те­ля. Они так и уш­ли из жиз­ни вме­с­те: Вя­че­слав – от ра­ка гор­ла, не­ре­а­ли­зо­вав­ший­ся и не­ми­ло­серд­но из­бав­лен­ный от не­об­хо­ди­мо­с­ти ска­зать не­что своё, ори­ги­наль­ное, и Юрий – от сер­деч­но­го при­сту­па на сту­пень­ках ме­ст­ной при­мор­ской ад­ми­ни­с­т­ра­ции. Тот веч­но был во­вле­чён в со­ци­аль­ную жизнь, в борь­бу, имел ку­чу граж­дан­ских ил­лю­зий, за что и был по­жа­ло­ван, как на­сто­я­щий со­ци­аль­ный по­эт, ран­ней смер­тью.

Ка­шук при­нёс све­жий но­мер «Ком­со­моль­ской прав­ды», где бы­ла опуб­ли­ко­ва­на ста­тья Иго­ря Лит­ви­нен­ко. Игорь за­ве­до­вал тог­да кри­ти­кой жур­на­ла «Даль­ний Вос­ток». Ста­тья на­зы­ва­лась «Ле­те­ла те­те­ря» и бы­ла по­свя­ще­на глав­но­му при­мор­ско­му гра­фо­ма­ну и сту­ка­чу Бо­ри­су Ла­пу­зи­ну. Она бы­ла раз­гром­ной. Зу­бо­дро­би­тель­ной. Я по­чув­ст­во­вал се­бя от­мщён­ным. По­хо­же, у нор­маль­ных со­вет­ских лю­дей по­яв­ля­лась воз­мож­ность жить не по лжи.

Чи­тая га­зе­ту, я ощу­щал се­бя в цен­т­ре ог­лу­ши­тель­но­го во­до­па­да жи­вых ли­те­ра­тур­ных со­бы­тий. Я и Фа­ли­ков. Я и Ка­шук. Я и Пуш­кин (пусть не тот, но зву­чит здо­ро­во!). Че­ты­ре ко­ро­ля и фаль­ши­вый джо­кер Ла­пу­зин, би­тый «Ком­со­мол­кой» на зе­лё­ном сук­не пи­тей­но­го за­ве­де­ния До­ма ли­те­ра­то­ров.

Ме­ня рас­пи­ра­ло от гор­до­с­ти, как сол­да­та-но­во­бран­ца, сва­лив­ше­го­ся с по­пол­не­ни­ем в окоп к на­сто­я­щим фрон­то­ви­кам.

Фа­ли­ков иро­ни­че­с­ки улы­бал­ся. Он был фа­та­лист. По­ни­мал, что от не­го ни­че­го не за­ви­сит.

Ка­шук оза­бо­чен­но хму­рил­ся, ему хо­те­лось сра­жать­ся эф­фек­тив­но. Он ве­рил в се­бя, в свою стра­ну, в граж­дан­ское об­ще­ст­во.

Пуш­кин вы­гля­дел ус­тав­шим и ра­зо­ча­ро­ван­ным. И в се­бе, и в жиз­ни, и в ли­те­ра­ту­ре как та­ко­вой.

«Пе­ре­мен! Мы тре­бу­ем пе­ре­мен!» – пел су­м­рач­ный Цой.

Мы ещё не зна­ли, чем за­кон­чит­ся го­ло­во­кру­жи­тель­ное, сво­бод­ное, де­мо­кра­ти­че­с­кое па­де­ние, ка­кие боль и стыд жда­ли нас впе­ре­ди.

Иван ШЕПЕТА,
г. ВЛАДИВОСТОК