Литературная Россия
       
Литературная Россия
Еженедельная газета писателей России
Редакция | Архив | Книги | Реклама |  КонкурсыЖить не по лжиКазачьему роду нет переводуЯ был бессмертен в каждом слове  | Наши мероприятияФоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Казачьему роду нет переводу»Фоторепортаж с церемонии награждения конкурса «Честь имею» | Журнал Мир Севера
     RSS  

Новости

17-04-2015
Образовательная шизофрения на литературной основе
В 2014 году привелось познакомиться с тем, как нынче проводится Всероссийская олимпиада по литературе, которой рулит НИЦ Высшая школа экономики..
17-04-2015
Какую память оставил в Костроме о себе бывший губернатор Слюняев–Албин
Здравствуйте, Дмитрий Чёрный! Решил обратиться непосредственно к Вам, поскольку наши материалы в «ЛР» от 14 ноября минувшего года были сведены на одном развороте...
17-04-2015
Юбилей на берегах Невы
60 лет журнал «Нева» омывает берега классического, пушкинского Санкт-Петербурга, доходя по бесчисленным каналам до всех точек на карте страны...

Архив : №29. 16.07.2010

Никто моим сомненьям не поможет

 Ког­да-то на Вла­ди­ми­ра Лу­гов­ско­го чуть не мо­ли­лись. Его на­зы­ва­ли со­вет­ским Кип­лин­гом. До вой­ны уни­вер­си­тет­ская мо­ло­дёжь лю­би­ла ци­ти­ро­вать его на­пи­сан­ную ещё в 1926 го­ду «Пес­ню о ве­т­ре». По­мни­те?

 

Итак, на­чи­на­ет­ся пес­ня о ве­т­ре,

О ве­т­ре, обу­том в сол­дат­ские

ге­т­ры,

О ге­т­рах, иду­щих до­ро­гой вой­ны,

О вой­нах, ко­то­рым сти­хи

не нуж­ны…

Но Лу­гов­ской ожи­да­ний пуб­ли­ки не оп­рав­дал. Од­ни го­во­ри­ли, буд­то он скур­вил­ся. Дру­гие счи­та­ли, что по­эту не хва­ти­ло ды­ха­ния. Уже в 1964 го­ду Са­му­ил Мар­шак за­явил Кор­нею Чу­ков­ско­му: «Сти­хи Лу­гов­ско­го по­хо­жи на во­ду, в ко­то­рой ху­дож­ник мо­ет ки­с­ти, и во­да от это­го раз­но­цвет­ная, но не пе­ре­ста­ёт быть во­дой».

 

Вла­ди­мир Алек­сан­д­ро­вич Лу­гов­ской ро­дил­ся 18 ию­ня (по но­во­му сти­лю 1 ию­ля) 1901 го­да в Моск­ве. Оба его де­да – и по от­цов­ской, и по ма­те­рин­ской ли­нии – бы­ли свя­щен­ни­ка­ми. Отец – Алек­сандр Фё­до­ро­вич Лу­гов­ской (1874–1925) всю жизнь пре­по­да­вал в Пер­вой мос­ков­ской гим­на­зии на Вол­хон­ке. Мать – Оль­га Ми­хай­лов­на (1878–1942) бы­ла та­лант­ли­вой пе­ви­цей, но пред­по­чла по­свя­тить се­бя се­мье. До­бав­лю, Вла­ди­мир – их пер­ве­нец. Ещё у Лу­гов­ских рос­ли две до­че­ри: Ни­на 1903 го­да рож­де­ния и Та­ть­я­на 1909 го­да рож­де­ния.

Что ка­са­ет­ся сы­на Лу­гов­ских – Вла­ди­ми­ра, по­на­ча­лу ни­ка­кой ли­те­ра­ту­рой он за­ни­мать­ся не со­би­рал­ся. Вспо­ми­ная дет­ст­во и юность, по­эт поз­же в сво­ей ав­то­био­гра­фии пи­сал: «О сти­хах я тог­да не ду­мал, хо­тя во­круг всё ки­пе­ло сти­ха­ми. А са­мым за­га­доч­ным и чу­дес­ным бы­ли для ме­ня пи­с­че­бу­маж­ные ма­га­зи­ны, в ко­то­рых я мог на­хо­дить­ся ча­са­ми, при­ню­хи­ва­ясь к за­па­хам, пе­ре­би­рая те­т­ра­ди, ка­ран­да­ши, аль­бо­мы, кра­с­ки. Всё, что от­но­си­лось к пись­му, ри­со­ва­нию, бы­ло для ме­ня свя­щен­но. И вот в этот по­лу­фан­та­с­ти­че­с­кий, по­лу­ре­аль­ный мир маль­чи­ка из так на­зы­ва­е­мой «хо­ро­шей» ин­тел­ли­гент­ной се­мьи гроз­ной те­нью на­дви­ну­лась пер­вая ми­ро­вая вой­на. Сна­ча­ла она при­шла тро­фей­ны­ми гер­ман­ски­ми ка­с­ка­ми, ос­ле­пи­тель­ны­ми олео­гра­фи­я­ми по­бед, ли­хих ру­бок и по­дви­гов, а по­том ста­ла обо­ра­чи­вать­ся иной, страш­ной сущ­но­с­тью. И тут мо­и­ми вер­ны­ми на­став­ни­ка­ми ока­за­лись ра­не­ные сол­да­ты в гос­пи­та­ле, где я по­сле уро­ков ра­бо­тал, и кра­са­вец плот­ник Бо­рис, че­ло­век му­д­рый и иро­ни­че­с­кий. При­шла и уш­ла Фе­в­раль­ская ре­во­лю­ция, и ос­ле­пи­тель­ной мол­ни­ей гря­нул Ок­тябрь – очи­с­ти­тель­ная гро­за над ми­ром, ве­ли­кий по­во­рот и для все­го мо­е­го по­ко­ле­ния. Сда­ва­лись юн­ке­ра со­сед­не­го с на­шей гим­на­зи­ей Алек­сан­д­ров­ско­го учи­ли­ща, ещё ды­ми­лись до­го­ра­ю­щие до­ма у Ни­кит­ских во­рот, а на сте­нах уже бе­ле­ли пер­вые де­к­ре­ты о ми­ре и зем­ле. Я был на Крас­ной пло­ща­ди, ког­да Моск­ва хо­ро­ни­ла сво­их сол­дат и крас­но­гвар­дей­цев у Крем­лёв­ских стен».

Ко­неч­но, по­сле 1917 го­да жизнь Лу­гов­ских силь­но из­ме­ни­лась. «Впол­не бла­го­по­луч­ная се­мья, имев­шая при­слу­гу, со­дер­жав­шая боль­шой дом, – пи­са­ла ис­то­рик со­вет­ской ли­те­ра­ту­ры На­та­лья Гро­мо­ва, – с по­ра­зи­тель­ным сми­ре­ни­ем при­ня­ла всё – раз­ру­ше­ние преж­не­го ук­ла­да жиз­ни, го­лод, хо­лод. Глав­ное для Алек­сан­д­ра Фё­до­ро­ви­ча, а сле­до­ва­тель­но и для его се­мьи, на тот мо­мент жиз­ни ста­ло спа­се­ние его уче­ни­ков. Он осо­бен­но не вни­кал в суть клас­со­вых битв, в ре­во­лю­ци­он­ную и ан­ти­ре­во­лю­ци­он­ную ри­то­ри­ку, он ти­хо и на­стой­чи­во де­лал своё де­ло. Алек­сандр Фё­до­ро­вич стал до­би­вать­ся у но­вых хо­зя­ев воз­мож­ность со­здать в Под­мо­с­ко­вье шко­лу-ко­ло­нию для де­тей, где они мог­ли бы вы­ра­щи­вать ово­щи, раз­во­дить пти­цу и скот и та­ким об­ра­зом вы­жи­вать в но­вых ус­ло­ви­ях. Он же со ста­рой гвар­ди­ей гим­на­зи­че­с­ких учи­те­лей обя­зы­вал­ся учить их в сво­бод­ное от ра­бо­ты вре­мя. Хож­де­ние по ка­би­не­там со­вет­ских чи­нов­ни­ков очень ос­лож­ня­ло его жизнь; к то­му вре­ме­ни он был уже боль­ной че­ло­век, пе­ре­нёс­ший не­сколь­ко ин­фарк­тов» (Н.Гро­мо­ва. Все в чу­жое гля­дят ок­но. М., 2002).

Сын ста­ро­го учи­те­ля ещё в граж­дан­скую вой­ну по­про­бо­вал по­сту­пить в Мос­ков­ский уни­вер­си­тет. Но ка­кая учё­ба мог­ла быть в раз­ру­ху! Вско­ре пар­ниш­ка вос­поль­зо­вал­ся дру­гим пред­ло­же­ни­ем и уе­хал на Смо­лен­щи­ну в По­ле­вой кон­троль За­пад­но­го фрон­та. Он по­том при­знал­ся: «Тём­ные и го­лод­ные го­ро­да Смо­лен­щи­ны, ки­пев­шая во­круг борь­ба с ку­лац­ки­ми вос­ста­ни­я­ми, ро­ман­ти­ка ре­во­лю­ции, не­о­бык­но­вен­ный подъ­ём, ко­то­рый я ощу­щал в те дни, не­за­бы­ва­е­мы. Это вре­мя оли­це­тво­ре­но для ме­ня в со­би­ра­тель­ном об­ра­зе ко­мис­са­ра Се­рё­жи Зы­ко­ва и дру­гих ко­мис­са­ров в ря­де мо­их по­эм и сти­хов. По­сле смо­лен­ских дней я за­бо­лел сып­ным ти­фом, вер­нул­ся в Моск­ву и не­ко­то­рое вре­мя ра­бо­тал млад­шим сле­до­ва­те­лем при Мос­ков­ском уг­ро­зы­с­ке. Ре­во­лю­ци­он­ная Моск­ва име­ла свой тём­ный и страш­ный тыл. Бан­ди­ты и анар­хи­с­ты-на­лёт­чи­ки, со­дер­жа­те­ли при­то­нов, под­поль­ных ка­ба­ков, спе­ку­лян­ты и про­сти­тут­ки – вся эта не­чисть ро­и­лась в ук­ром­ных, а ино­гда сов­сем не ук­ром­ных ме­с­тах вро­де Хи­т­ро­ва рын­ка. Борь­ба с этой чёр­ной на­ки­пью бы­ла труд­на – лю­ди эти дей­ст­во­ва­ли от­кры­то и на­гло, бе­лые ар­мии уже дви­ну­лись пря­мо на Моск­ву. Де­ло ка­за­лось ре­шён­ным. Мне при­шлось уча­ст­во­вать в пер­вом раз­гро­ме «Хи­т­ро­вки» и дру­гих при­то­нов. На всю жизнь у ме­ня ос­та­лось удив­ле­ние пе­ред тем, как смы­ка­лись пред­ста­ви­те­ли са­мой чи­с­то­по­род­ной ари­с­то­кра­тии с уго­лов­ни­ка­ми и при­ми­тив­ны­ми раз­бой­ни­ка­ми» (В.Лу­гов­ской. Сти­хи и по­эмы. Том 1. М., 1956).

В 1919 го­ду Лу­гов­ской по­сту­пил в глав­ную шко­лу все­обу­ча, по окон­ча­нии ко­то­рой его за­чис­ли­ли в во­ен­но-пе­да­го­ги­че­с­кий ин­сти­тут. «Вот тут-то, – вспо­ми­нал он в 1956 го­ду, – и вы­рва­лись сти­хи, столь дол­го сдер­жи­ва­е­мые. Пи­сал я днём и но­чью. Чи­тал свои сти­хи Брю­со­ву, Баль­мон­ту, тог­да ещё не ушед­ше­му в эми­г­ра­цию. Тут на­ча­лась моя друж­ба со Все­во­ло­дом Пу­дов­ки­ным и на­ше об­щее ув­ле­че­ние Ма­я­ков­ским. Во­круг всё бур­ли­ло, за­рож­да­лись но­вые те­че­ния в ли­те­ра­ту­ре и ис­кус­ст­ве, и мы, слу­ша­те­ли Во­ен­но­го ин­сти­ту­та, ра­бо­тав­шие по че­тыр­над­ца­ть ча­сов в сут­ки, вдох­но­вен­но от­да­ва­лись все­му но­во­му и уди­ви­тель­но­му, что при­нес­ла с со­бой ре­во­лю­ция. Ста­ви­ли «ле­вые» спек­так­ли, вы­пу­с­ка­ли ма­ши­но­пис­ные сбор­ни­ки сти­хов, спо­ри­ли до ут­ра и во­об­ще жи­ли на­пря­жён­ной твор­че­с­кой жиз­нью».

При этом у мо­ло­дых, ес­те­ст­вен­но, ос­та­ва­лось вре­мя и для люб­ви. На­ве­щая как-то от­цов­скую шко­лу-ко­ло­нию в под­мо­с­ков­ном се­ле Иг­ри­ще­во, Лу­гов­ской слу­чай­но столк­нул­ся с доч­кой со­труд­ни­цы ме­ст­но­го ту­бер­ку­лёз­но­го са­на­то­рия – Та­ма­рой Гру­берт. Меж­ду ни­ми вспых­ну­ла ис­кра. А даль­ше бы­ло уже не ос­та­но­вить­ся.

В кон­це 1922 го­да Лу­гов­ско­го пе­ре­ве­ли в Кремль. Но пе­ре­кла­ды­вать из уг­ла в угол ки­пы бу­маг ему бы­с­т­ро на­до­ело. Он уже хо­тел жить сти­ха­ми. Пар­ню по­вез­ло. Его тек­с­ты о граж­дан­ской вой­не про­из­ве­ли впе­чат­ле­ние на Ана­то­лия Лу­на­чар­ско­го. Нар­ком про­све­ще­ния лич­но не­сколь­ко сти­хо­тво­ре­ний Лу­гов­ско­го пе­ре­дал в ре­дак­цию жур­на­ла «Но­вый мир». А там до­шла оче­редь и до пер­во­го сбор­ни­ка ли­ри­ки «Спо­ло­хи».

Под­дав­шись ро­ман­ти­че­с­ким чув­ст­вам, Лу­гов­ской в се­ре­ди­не 1920-х го­дов по­про­бо­вал свя­зать свою судь­бу с Оль­гой Шел­ко­но­го­вой. Но креп­кой се­мьи у них не по­лу­чи­лось. И по­эт вско­ре вер­нул­ся к Гру­берт. Ей он в 1929 го­ду по­свя­тил свою вто­рую кни­гу «Му­с­кул». Она как бы в от­вет че­рез год ро­ди­ла ему дочь Ма­шу.

К то­му вре­ме­ни Лу­гов­ской уже был креп­ко свя­зан с кон­ст­рук­ти­ви­с­та­ми. «Был у кон­ст­рук­ти­ви­с­тов, – со­об­щал он 19 ян­ва­ря 1927 го­да од­ной из сво­их пас­сий, – у них вы­хо­дит сбор­ник, в ко­то­ром я по­лу­чаю 10 стра­ниц. К кон­ст­рук­ти­ви­с­там по­сту­пил Эдик Ба­г­риц­кий – с ним ве­се­лее. Он но­че­вал у ме­ня. Се­го­дня был ве­чер «Уз­ла», Эф­рос го­во­рил обо мне, ос­таль­ные то­же. Смысл тот, что я та­лант­ли­вый по­эт. Вступ­ле­ние моё в ли­те­ра­ту­ру бы­ло хо­ро­шее, но что у ме­ня есть не­со­бран­ность, ри­то­ри­ка и двой­ст­вен­ность, «То как зверь оно за­во­ет, то за­пла­чет, как ди­тя», – как вы­ра­зил­ся Эф­рос. Пар­нок по­гля­ды­ва­ет на ме­ня очень мир­но». Чуть поз­же Н.Бер­ков­ский в сво­ём от­зы­ве на кни­гу Лу­гов­ско­го «Му­с­кул» под­черк­нул: «По ши­ро­те и си­ле ме­ло­дий­но­го раз­ма­ха Лу­гов­ской по­хож толь­ко на Па­с­тер­на­ка».

В 1930 го­ду Лу­гов­ско­го вклю­чи­ли в пи­са­тель­скую бри­га­ду, ко­то­рая долж­на бы­ла вос­петь свер­ше­ния со­вет­ской вла­с­ти в Сред­ней Азии. По­эт, что­бы не пи­сать от­кро­вен­ную хал­ту­ру, по­про­бо­вал уй­ти в пе­ре­во­ды. Но это его не спас­ло. «Я не знаю, – пи­сал ему по воз­вра­ще­нии из Турк­ме­нии Ни­ко­лай Ти­хо­нов, – как ты справ­ля­ешь­ся с пе­ре­во­да­ми из по­этов аш­ха­бад­ских, но я по­по­тел над Кер­ба­ба­е­вым здо­ро­во. Из всех на­пи­сан­ных мной сти­хов мне по ду­ше толь­ко 2: лю­ди Ши­ра­ма и Под­ра­жа­ние ста­ро­турк­мен­ско­му. Ос­таль­ные ме­лан­хо­ли­ки или хо­ле­ри­ки, но все ка­кие-то эк­зо­ты. Ты то­же, су­дя по сти­хо­тво­ре­нию «По­сев­ная», ра­бо­тал не на пол­ный ход, а сдер­жи­вал се­бя в пре­де­лах – не прав­да ли...».

Ти­хо­нов оши­бал­ся. Лу­гов­ской на­столь­ко при­ки­пел к Вос­то­ку, что ров­но че­рез год при пер­вой же воз­мож­но­с­ти вновь со­рвал­ся в Азию. Толь­ко те­перь он по­пал уже на Па­мир. «Вче­ра при­ехал Лу­гов­ской, – за­пи­сал 30 ап­ре­ля 1931 го­да в сво­ём днев­ни­ке зять Ве­ры Ин­берГри­го­рий Га­уз­нер. – Он едет как во­ен­ный кор­ре­с­пон­дент в рай­он дей­ст­вий Иб­ра­гим-бе­ка. Его аван­тю­ризм, на­ко­нец, по­лу­чил ре­аль­ную поч­ву. Он бре­дит ан­г­лий­ским шпи­о­на­жем и в каж­дом ни­щем ви­дит Ки­ма. Он дру­жит с че­ки­с­та­ми, ви­дит в этом шик, и смеш­но на­блю­дать, как маль­чи­ше­с­кий ро­ман­тизм это­го пу­с­то­го че­ло­ве­ка здесь об­ра­с­та­ет мя­сом».

Ну с че­ки­с­та­ми дру­жил, до­пу­с­тим, не один толь­ко Лу­гов­ской. У то­го же Га­уз­не­ра в при­яте­лях хо­ди­ла чуть ли не вся вер­хуш­ка ОГ­ПУ–НКВД. Глав­ное – во что вы­ли­лись ази­ат­ские впе­чат­ле­ния по­эта. В де­шё­вые агит­ки, па­фос­ные сти­ша­та или глу­бо­кую ли­ри­ку?

Для ме­ня оче­вид­но: Лу­гов­ской Азию не по­нял. Его по­эма «Боль­ше­ви­кам пу­с­ты­ни и вес­ны» – это ка­кой-то по­ток со­зна­ния, ес­ли не ска­зать боль­ше: сплош­ная фальшь. В пол­ный го­лос Лу­гов­ской про­зву­чал в дру­гих, не свя­зан­ных с Вос­то­ком кни­гах: «Му­с­кул» (1929) и «Стра­да­ния мо­их дру­зей» (1930). Од­но его сти­хо­тво­ре­ние «Же­с­то­кое про­буж­де­ние» че­го сто­и­ло! По­эт пи­сал:

 

На кух­не, ры­ча, раз­го­ра­ет­ся при­мус,

И прач­ка при­но­сит про­стын­ную одурь.

Ты сно­ва при­хо­дишь не­о­боз­ри­мый,

Дух рус­ско­го сне­га и рус­ской при­ро­ды.

 

Кто бы мог пред­ви­деть, что все­го че­рез семь лет ав­то­ра этих строк об­ви­нят в не­по­ни­ма­нии Рос­сии, и он вы­нуж­ден бу­дет оп­рав­ды­вать­ся. «Же­с­то­кое про­буж­де­ние», – объ­яс­нял по­эт по­сле предъ­яв­ле­ния ему в 1937 го­ду по­ли­ти­че­с­ких об­ви­не­ний, – бы­ло для ме­ня этап­ным сти­хо­тво­ре­ни­ем – я про­щал­ся со мно­гим до­ро­гим для ме­ня в рус­ской жиз­ни, про­щал­ся для пе­ре­хо­да к но­вым мыс­лям и но­вым за­да­чам, к но­вой пя­ти­лет­ке. Эти сти­хи лю­би­ли, их хва­ли­ли. <…> В «Же­с­то­ком про­буж­де­нии» я с по­след­ней неж­но­с­тью про­щал­ся со все­ми юно­ше­с­ки­ми чув­ст­ва­ми к Рос­сии, а мне го­во­ри­ли тог­да, что я вос­хва­ляю её».

Воз­вра­тив­шись из ази­ат­ских пу­те­ше­ст­вий, Лу­гов­ской окон­ча­тель­но рас­стал­ся с Та­ма­рой Гру­берт и во­зоб­но­вил дав­ние от­но­ше­ния с со­труд­ни­цей Глав­по­лит­про­све­та Ири­ной Го­луб­ки­ной, ко­то­рая в 1933 го­ду ро­ди­ла ему дочь Люд­ми­лу. Но офи­ци­аль­но вто­рой же­ной по­эта счи­та­лась пи­а­ни­ст­ка Су­сан­на Чер­но­ва.

Лю­бил ли её Лу­гов­ской? И да, и нет. Ско­рее ему про­сто бы­ло удоб­но с Чер­но­вой. Но Чер­но­ва по­ни­ма­ла, что она у по­эта не од­на, и сми­рить­ся с этим ей не хо­те­лось. В ап­ре­ле 1934 го­да она го­то­ва бы­ла пой­ти на раз­рыв. «Я те­бе все­гда го­во­ри­ла, – пи­са­ла Чер­но­ва в те дни Лу­гов­ско­му, – я не лга­ла, – что с ло­жью ужи­вать­ся мне очень тя­же­ло. Со свой­ст­вен­ным те­бе пор­ха­ни­ем ты мне до­ка­зы­вал, что ты мне не врёшь, го­во­ришь од­ну прав­ду – и за спи­ной мо­ей ме­ня не про­да­ёшь». Но по­эт не сдал­ся. Он в те­че­ние не­сколь­ких ме­ся­цев убеж­дал Чер­но­ву, что окон­ча­тель­ную точ­ку в их от­но­ше­ни­ях ста­вить ра­но.

Осе­нью 1935 го­да Лу­гов­ско­му пред­ло­жи­ли от­пра­вить­ся во Фран­цию. Вот уж где он от­тя­нул­ся по пол­ной про­грам­ме. Но ко­нец ока­зал­ся пла­чев­ным. По­эт уго­дил в ава­рию и пе­ре­ло­мал се­бе не­сколь­ко рё­бер. Алек­сандр Бе­зы­мен­ский, ко­то­рый по по­ру­че­нию ор­га­нов во Фран­ции при­сма­т­ри­вал за сво­и­ми кол­ле­га­ми, 11 де­ка­б­ря 1935 го­да в де­пе­ше на имя Алек­сан­д­ра Щер­ба­кова под­чёр­ки­вал: «По­след­ний факт, взвол­но­вав­ший нас, – это ка­та­ст­ро­фа с Лу­гов­ским, его трес­ну­тое ре­б­ро. Он ле­жит в боль­ни­це, всё для не­го сде­ла­но, ни­че­го се­рь­ёз­но­го нет, че­рез 3–4 дня вый­дет. Он ехал с не­ким Яф­фе, с корр. «Ком­прав­ды» Са­ви­чем и ре­дак­то­ром «Лю». Ав­то­бус на­ско­чил на их ав­то. Всех по­мя­ли, но все не­вре­ди­мы. Лу­гов­ской кля­нёт­ся, что пья­ны они не бы­ли, – это я про­ве­рил. Во­ло­дя си­дел сза­ди – в спорт­ку­пе».

По­сле Фран­ции Лу­гов­ско­го про­дол­жа­ла до­ни­мать Го­луб­ки­на, мать его вто­рой до­че­ри. Она не раз по­сы­ла­ла по­эту за­пи­с­ки. На од­ну из них Лу­гов­ской в ап­ре­ле 1937 го­да дал очень офи­ци­аль­ный от­вет: «Как Вы, ве­ро­ят­но, зна­е­те, в ок­тя­б­ре 1935 го­да я на пять ме­ся­цев уе­хал в Ев­ро­пу. В Па­ри­же у ме­ня бы­ла ав­то­мо­биль­ная ка­та­ст­ро­фа: бы­ло сло­ма­но 2 ре­б­ра, сде­ла­лось тя­жё­лое со­тря­се­ние моз­га. При­ехав в СССР, я дол­жен был не­мед­лен­но от­пра­вить­ся на 3 ме­ся­ца в са­на­то­рий. Осе­нью уез­жал на Кав­каз, зи­му был на Ук­ра­и­не. Мы не­сколь­ко раз с Ва­ми разъ­ез­жа­лись. Я зво­нил Вам мно­го раз – мне от­ве­ча­ли, что Вы ра­бо­та­е­те на длин­ных мар­ш­ру­тах, уе­ха­ли в Крым и т.д. Сей­час мне сов­сем сквер­но, и бо­лее тя­жё­ло­го в жиз­ни пе­ри­о­да (в лич­ном и фи­зи­че­с­ком смыс­ле) у ме­ня ещё не бы­ло. Док­то­ра кла­дут ме­ня опять в са­на­то­рий. Го­во­рят, что это нерв­ные по­след­ст­вия Па­риж­ской ка­та­ст­ро­фы и грип­па».

Лу­гов­ской очень на­де­ял­ся, что все его се­мей­ные про­бле­мы ут­ря­сут­ся по­сле об­ре­те­ния с Су­сан­ной Чер­но­вой об­ще­го до­ма. Но про­стор­ная квар­ти­ра в но­вом двор­це по Ла­в­ру­шин­ско­му пе­ре­ул­ку всех во­про­сов не ре­ши­ла. Раз­рыв ока­зал­ся не­ми­ну­ем.

По­сле бо­лез­нен­но­го рас­ста­ва­ния с Чер­но­вой Лу­гов­ской на­пи­сал:

 

Ка­кой ты бы­ла, я те­перь не при­пом­ню,

Я да­же не знаю, что ста­лось с то­бою.

Ос­та­лись жи­лищ­ные пло­ща­ди ком­нат

И об­щее не­бо, для всех го­лу­бое…

 

Се­мей­ная дра­ма Лу­гов­ско­го по вре­ме­ни сов­па­ла с ку­да бо­лее страш­ной ка­та­ст­ро­фой: в стра­не на­ча­лись по­валь­ные аре­с­ты. По­эт не на шут­ку ис­пу­гал­ся. Что­бы как-то обе­зо­па­сить се­бя, он пуб­лич­но под­дер­жал по­ли­ти­ку тер­ро­ра. Из-за это­го от не­го тут же от­вер­ну­лись мно­гие вче­раш­ние со­рат­ни­ки. Дра­ма­тург А.Глад­ков, тот во­об­ще не­мед­лен­но по­рвал с ним вся­кие от­но­ше­ния. 20 ап­ре­ля 1937 го­да он за­пи­сал в сво­ём днев­ни­ке: «В № 2-м «Мо­ло­дой гвар­дии» сти­хи Вла­ди­ми­ра Лу­гов­ско­го о по­след­нем про­цес­се. Там есть та­кие стро­ки: «Душ­но ста­ло? Дрог­ну­ли ко­лен­ки? Ни­че­го не вид­но впе­ре­ди? К стен­ке под­ле­цов, к по­след­ней стен­ке! Пусть сло­ва за­мрут у них в гру­ди!..» Что­ бы по­сле ни пи­сал Лу­гов­ской, ни­что не смо­ет под­ло­с­ти это­го сти­хо­тво­ре­ния, не­ви­дан­но­го в тра­ди­ци­ях рус­ской по­эзии».

Од­на­ко вер­но­под­дан­ни­че­с­кие вир­ши Лу­гов­ско­го не спас­ли. По­эт вско­ре сам ока­зал­ся в опа­ле. 25 ап­ре­ля 1937 го­да пре­зи­ди­ум прав­ле­ния Со­ю­за пи­са­те­лей при­знал его ран­нее сти­хо­тво­ре­ние «Же­с­то­кое про­буж­де­ние» «по­ли­ти­че­с­ки вред­ным». От Лу­гов­ско­го враз от­кре­с­ти­лись мно­гие быв­шие при­яте­ли. Окон­ча­тель­но по­эта до­бил опуб­ли­ко­ван­ный в «Прав­де» хлё­ст­кий фе­ль­е­тон Ва­лен­ти­на Ка­та­ева «Вы­до­хи и вдо­хи». Ра­зо­брав при­уро­чен­ные к 20-ле­тию ок­тябрь­ской ре­во­лю­ции сти­хи Лу­гов­ско­го, Ка­та­ев с воз­му­ще­ни­ем за­ме­тил: «Вся ре­во­лю­ци­он­ная ро­ман­ти­ка, весь ге­ро­и­че­с­кий па­фос на­ше­го про­шло­го пе­ре­да­ны у Лу­гов­ско­го за­та­с­кан­ны­ми, штам­по­ван­ны­ми, де­ре­вян­ны­ми вы­ра­же­ни­я­ми».

Владимир ЛУГОВСКОЙ, Пётр ПАВЛЕНКО и Николай ТИХОНОВ.  Фото Марка МАРКОВА-ГРИНБЕРГА, 1934 г.
Владимир ЛУГОВСКОЙ, Пётр ПАВЛЕНКО и Николай ТИХОНОВ.
Фото Марка МАРКОВА-ГРИНБЕРГА, 1934 г.

По­на­ча­лу за Лу­гов­ско­го всту­пил­ся лишь Ни­ко­лай Ти­хо­нов. Он по­про­сил вме­шать­ся в си­ту­а­цию Пе­т­ра Пав­лен­ко. «Бед­но­го Во­ло­дю, – пи­сал Ти­хо­нов, – за­ши­ба­ют со всех сто­рон. По­че­му Ка­та­ев прыг­нул ему на пле­чи эда­кой «ок­ро­вав­лен­ной кош­кой», ис­ца­ра­пав со всех сто­рон?» Но Пав­лен­ко дип­ло­ма­тич­но ушёл в сто­ро­ну. Он стал вы­жи­дать, чья ча­ша пе­ре­ве­сит: Ка­та­ева или Лу­гов­ско­го.

У Лу­гов­ско­го вся на­деж­да ос­та­ва­лась на Алек­сан­д­ра Фа­де­е­ва. Он не вы­дер­жал и от­пра­вил ему край­не рез­кое пись­мо. «Ме­ня глу­бо­ко оби­де­ли, – жа­ло­вал­ся Лу­гов­ской. – Те­бе это яс­но без мо­их слов. Оби­де­ли не­хо­ро­шо, гру­бо в вы­ра­же­ни­ях, под­хо­дя­щих к че­ло­ве­ку чу­жо­му и чуж­до­му. Ты ведь ни­ког­да и ни­чем не объ­яс­нил мне фраз вро­де «хал­ту­ра или ещё ху­же» по от­но­ше­нию к «Сы­ну Ку­ляб­ско­го ни­ще­го» или «его сти­хи очень пло­хи, и их не на­до пе­ча­тать». Это под­лые и бе­зот­вет­ст­вен­ные сло­ва. Лич­ное мне­ние Ка­та­ева пусть ос­та­нет­ся с ним, но это на­пе­ча­та­но на стра­ни­цах выс­ше­го ор­га­на пар­тий­ной пе­ча­ти. Вся ре­цен­зия – об­ра­зец по­ш­ло­с­ти и бе­зот­вет­ст­вен­но­с­ти, бар­ско­го от­но­ше­ния к по­эту, это ху­же всех рап­пов­ских ок­ри­ков. В чём же де­ло? В не­важ­ных сти­хах «Ок­тябрь­ской по­эмы». Но ведь «Прав­да» день за днём пе­ча­та­ет ве­щи, сто­я­щие на го­раз­до бо­лее низ­ком уров­не. В от­дель­ных сла­бых ме­с­тах «Пол­ков­ни­ка Со­ко­ло­ва». Но я най­ду те­бе в де­сят­ках сти­хов Сель­вин­ско­го и Асе­е­ва стро­фы, ку­да бо­лее не­удач­ные, мяг­ко вы­ра­жа­ясь. В «по­вы­ше­нии ка­че­ст­ва»? Но ведь нель­зя од­ной ру­кой си­с­те­ма­ти­че­с­ки по­ни­жать ка­че­ст­во сти­хов, как это зна­ет ли­те­ра­тур­ный от­дел «Прав­ды», а дру­гой ру­кой пи­сать по­доб­ные при­ши­бе­ев­ские фе­ль­е­то­ны, дол­жен­ст­ву­ю­щие на­са­дить ис­тин­ную кра­со­ту в са­дах со­вет­ской по­эзии. Ты ме­ня уте­шал – «по­сле ста­тьи Ка­та­ева бу­дешь луч­ше пи­сать». Пи­сать-то я бу­ду, на­вер­ное, не­пло­хо, но что пи­сать и как пи­сать, об этом ду­маю и ещё по­ду­маю. «Ку­хар­ка Да­ша», «Ко­мис­сар Усов», «Сын Ку­ляб­ско­го ни­ще­го» – это всё хо­ро­шие по­ли­ти­че­с­кие и в то же вре­мя ли­ри­че­с­кие сти­хи. Их оп­ле­ва­ли в «Прав­де» – зна­чит, я дол­жен ду­мать и по­ла­гать, что эта ли­ния в мо­ей по­эзии вред­на, не нуж­на на­ше­му чи­та­те­лю. А ведь как раз эти сти­хи мне да­ва­лись не­лег­ко, я са­мым прин­ци­пи­аль­ным, са­мым че­ст­ным об­ра­зом стре­мил­ся при­бли­зить­ся к боль­шой по­ли­ти­че­с­кой те­ме и мно­го над ни­ми ра­бо­тал. Это бы­ла не хал­ту­ра, а ли­ния».

Но что мог сде­лать Фа­де­ев? Он по­со­ве­то­вал ста­ро­му при­яте­лю не прав­ды до­ис­ки­вать­ся, а на вре­мя ис­чез­нуть ку­да-ни­будь по­даль­ше из Моск­вы. Лу­гов­ской вы­брал Ял­ту. Крым как-то очень бы­с­т­ро его ус­по­ко­ил. Он вско­ре да­же за­вёл но­вый ро­ман с фо­то­кор­ре­с­пон­дент­кой Ве­ро­ни­кой Сак­са­ган­ской, же­ной ре­прес­си­ро­ван­но­го во­е­на­чаль­ни­ка. Тем вре­ме­нем че­ки­с­ты по­ло­жи­ли на стол Ста­ли­на ком­про­ме­ти­ру­ю­щие его до­ку­мен­ты. Но вождь по­че­му-то это­му ком­про­ма­ту хо­да не дал и ут­вер­дил на­граж­де­ние по­эта ор­де­ном «Знак По­чё­та».

В Ял­те Лу­гов­ской про­вёл поч­ти два го­да. Вер­нув­шись в Моск­ву, он не­о­жи­дан­но ув­лёк­ся вдо­вой Ми­ха­и­ла Бул­га­ко­ва. Об этом ро­ма­не по­том мно­го что по­след­ней же­не по­эта рас­ска­за­ла вер­ная спут­ни­ца Ни­ко­лая Ти­хо­но­ва – Ма­рия Кон­стан­ти­нов­на. По её сло­вам, Лу­гов­ской звал Еле­ну Сер­ге­ев­ну Ши­лов­скую Ин­фан­та. «Раз­рыв с Су­сан­ной, – сви­де­тель­ст­во­ва­ла Ма­рия Ти­хо­но­ва, – не про­шёл для Лу­гов­ско­го лег­ко, – он лю­бил её и му­чил­ся. Уже из Па­ри­жа в 36-м го­ду, ког­да он стал жерт­вой ав­то­мо­биль­ной ка­та­ст­ро­фы и с про­ло­ман­ным че­ре­пом от­ле­жал в боль­ни­це, Лу­гов­ской вер­нул­ся дру­гим. Труд­но бы­ло ос­мыс­лить, пе­ре­жить, оп­рав­дать всё, что про­ис­хо­ди­ло в стра­не, – мас­со­вые ре­прес­сии, аре­с­ты. Ис­че­за­ли и гиб­ли лю­ди во­круг. Сда­ва­ли нер­вы. Не из­бе­жал он и лич­ной трав­ли, тя­же­ло пе­ре­жил её, но дер­жал­ся. Спа­са­ла ра­бо­та, дру­зья, уче­ни­ки. Жизнь про­дол­жа­лась. И вдруг Еле­на Сер­ге­ев­на – ум, оба­я­ние, кра­со­та, имя! По­че­му бы ему и не влю­бить­ся? Фа­де­ев то­же уха­жи­вал за ней, та­кой орёл <...> Кру­гом чер­но. Е<ле­на> С<ер­ге­ев­на> бы­ла един­ст­вен­ной ни­точ­кой жиз­ни. Она обод­ря­ла, при­зы­ва­ла быть стой­ким, дер­жать­ся, на­хо­ди­ла нуж­ные сло­ва». Од­на­ко уже в ав­гу­с­те со­рок пер­во­го го­да меж­ду ни­ми вспых­ну­ла же­с­то­кая ссо­ра, и ро­ман на ка­кое-то вре­мя пре­кра­тил­ся.

Ког­да на­ча­лась вой­на, Лу­гов­ской по­про­сил­ся в ар­мию. Но по до­ро­ге на фронт он в рай­о­не Пско­ва по­пал под бом­бёж­ку и вско­ре ока­зал­ся в ок­ру­же­нии. По­тря­сён­ный уви­ден­ным – ра­зо­рван­ны­ми те­ла­ми уби­тых, сто­ну­щи­ми ра­не­ны­ми, гру­да­ми изу­ро­до­ван­но­го же­ле­за, по­эт, по­хо­же, сло­мал­ся. В нём что-то над­ло­ми­лось. В Моск­ву он вер­нул­ся со­вер­шен­но дру­гим че­ло­ве­ком, не хо­тев­шим что-ли­бо де­лать и ра­зу­ве­рив­шим­ся в преж­них иде­а­лах. Бом­бёж­ка эше­ло­на пре­вра­ти­ла его из ро­ман­ти­ка в обыч­но­го тру­са. Из-за это­го от по­эта от­шат­ну­лись поч­ти все быв­шие уче­ни­ки.

Кон­стан­тин Си­мо­нов в но­я­б­ре 1961 го­да при­знал­ся кри­ти­ку Льву Ле­ви­ну, что в на­ча­ле вой­ны его пред­став­ле­ние о Лу­гов­ском как об учи­те­ле му­же­ст­ва силь­но по­ко­ле­ба­лось. «В пер­вых чис­лах ав­гу­с­та 1941 го­да, – пи­сал Си­мо­нов, – я по­сле воз­вра­ще­ния с За­пад­но­го фрон­та и пе­ред по­езд­кой на Юж­ный про­вёл око­ло не­де­ли в Моск­ве. У ме­ня был при­ступ ап­пен­ди­ци­та, и я ле­жал на квар­ти­ре у ма­те­ри. Од­наж­ды днём по­зво­ни­ли, мать уш­ла от­кры­вать и дол­го не воз­вра­ща­лась. А по­том вдруг в ком­на­ту, где я ле­жал, во­шёл че­ло­век, ко­то­ро­го я в пер­вую ми­ну­ту не уз­нал – так не­во­об­ра­зи­мо он пе­ре­ме­нил­ся: это был Лу­гов­ской, вер­нув­ший­ся с Се­ве­ро-3апад­но­го фрон­та. Он страш­но по­ста­рел, у не­го дро­жа­ли ру­ки, он пло­хо хо­дил, во­ло­чил но­гу и во­об­ще про­из­во­дил впе­чат­ле­ние че­ло­ве­ка, толь­ко что пе­ре­нёс­ше­го ка­кую-то ужас­ную ка­та­ст­ро­фу, по­тря­сён­но­го мо­раль­но и со­вер­шен­но вы­ве­ден­но­го из строя фи­зи­че­с­ки. Он ска­зал, что за­бо­лел на фрон­те, что ужас­но се­бя чув­ст­ву­ет, что, ви­ди­мо, ему при­дёт­ся ло­жить­ся в боль­ни­цу, и в том, что он дей­ст­ви­тель­но был тя­же­ло бо­лен, – не мог­ло быть ни­ка­ких со­мне­ний, – их у ме­ня и не воз­ник­ло. Че­ло­век, ко­то­ро­го я за не­сколь­ко ме­ся­цев до это­го ви­дел здо­ро­вым, ве­сё­лым, ещё мо­ло­дым, си­дел пе­ре­до мной в ком­на­те как гру­да раз­ва­лин, в бук­валь­ном смыс­ле это­го сло­ва. Я ви­дел, что Лу­гов­ской тяж­ко бо­лен фи­зи­че­с­ки, но я по­чув­ст­во­вал – я не мог это­го не по­чув­ст­во­вать – ме­ру его мо­раль­но­го по­тря­се­ния».

Как по­том вы­яс­ни­ла ис­то­рик со­вет­ской ли­те­ра­ту­ры На­та­лья Гро­мо­ва, «в осен­ние дни в боль­ни­це Лу­гов­ской за­пи­сы­вал свои мыс­ли в ма­лень­ких кни­жеч­ках; в них – ат­мо­сфе­ра тех дней. Им ов­ла­де­ло му­чи­тель­ное чув­ст­во хруп­ко­с­ти при­ро­ды, не­проч­но­с­ти все­го ми­ро­ус­т­рой­ст­ва. Вдруг в его за­пи­сях ста­ли по­яв­лять­ся сло­ва о не­на­ви­с­ти к при­ро­де, чре­ва­той ги­бе­лью все­го то­го, что она про­из­во­дит на свет. В ус­тах ли­ри­ка это бы­ла по­те­ря ве­ры в тот пре­крас­ный при­род­ный мир, столь­ко лет от­кры­ва­е­мый им в пу­те­ше­ст­ви­ях, в ро­ман­ти­че­с­ких стран­ст­ви­ях. Воз­ник­ла стран­ная, ди­кая, но очень точ­ная мысль: об­ма­ну­ла не стра­на, не го­су­дар­ст­во, не су­мев­шее от­сто­ять се­бя, об­ма­ну­ла при­ро­да как та­ко­вая. На­чи­нал­ся но­вый от­счёт вре­ме­ни» (Н.Гро­мо­ва. Все в чу­жое гля­дят ок­но. М., 2002).

14 ок­тя­б­ря со­рок пер­во­го го­да Фа­де­ев в при­каз­ном по­ряд­ке пред­ло­жил Лу­гов­ско­му от­пра­вить­ся в эва­ку­а­цию. Се­с­т­ра по­эта – Та­ть­я­на поз­же вспо­ми­на­ла: «14 ок­тя­б­ря 1941 го­да в 6 ча­сов ут­ра, по­сле бом­бёж­ки, по­зво­нил Фа­де­ев и ска­зал, что Во­ло­дя, в чис­ле мно­гих дру­гих пи­са­те­лей, дол­жен се­го­дня по­ки­нуть Моск­ву (брат но­че­вал в ре­дак­ции «Прав­ды», и го­во­ри­ла с Фа­де­е­вым я).

– Са­ша, – ска­за­ла я, – а как же ма­ма?

– По­едет и ма­ма, – твёр­до за­явил он.

– Но ведь Во­ло­дя не спра­вит­ся с ма­мой, он сам бо­лен...

– С ним по­едешь ты, Та­ня и По­ля (дом­ра­бот­ни­ца). Я вас вклю­чил в спи­сок. Та­ко­ва не­об­хо­ди­мость. Я сам при­еду с ка­ре­той Крас­но­го Кре­с­та пе­ре­во­зить ма­му на вок­зал и вне­су её в по­езд. Со­би­рай­те ве­щи. Че­рез два ча­са вы долж­ны быть го­то­вы. Всё. – Он по­ло­жил труб­ку.

И дей­ст­ви­тель­но при­ехал. И дей­ст­ви­тель­но внёс на ру­ках в ва­гон ма­му... Ма­му по­ло­жи­ли в мяг­ком ва­го­не, а мы – Во­ло­дя, я, По­ля (Са­ша ска­зал, что она моя тё­тя) – еха­ли в жё­ст­ком».

В пер­вые го­ды вой­ны Лу­гов­ской поч­ти ни­че­го не на­пи­сал. Это ему по­том ру­ко­во­ди­те­ли Агит­про­па по­ста­ви­ли в ви­ну. В ча­ст­но­с­ти, не­кто Его­лин из ЦК пар­тии 3 ав­гу­с­та 1945 го­да со­об­щил Г.Ма­лен­ко­ву, что в 1941–1942 го­дах «Лу­гов­ской ни­че­го не опуб­ли­ко­вал», «от­си­жи­вал­ся». По­эт во мно­гом жил мыс­ля­ми о слу­чай­ной смер­ти. Но по­том Лу­гов­ско­го слов­но про­рва­ло. Сти­хи так и по­ли­лись из не­го. Он слов­но хо­тел оп­рав­дать­ся за свою тру­сость в пер­вые дни вой­ны.

В ок­тя­б­ре 1943 го­да Лу­гов­ской пи­сал:

 

И вре­мя чёр­ным па­да­ет об­ва­лом.

Име­ю­щие уши да ус­лы­шат,

Име­ю­щие очи да уви­дят,

Име­ю­щие гу­бы пусть мол­чат.

Со­бы­тья, не кон­ча­ясь, про­ис­хо­дят,

Не мне ос­та­но­вить по­ход со­бы­тий.

Но я, как преж­де, на­се­ляю зем­лю,

Но я, как преж­де, за­пе­ваю пес­ню,

Я это со­здал. Я все­му ви­ною,

Ни­кто мо­им со­мне­нь­ям не по­мо­жет,

Я всё-та­ки, как преж­де, че­ло­век.

 

Поз­же од­ни ут­верж­да­ли, буд­то к жиз­ни Лу­гов­ско­го в Таш­кен­те вер­ну­ла вдо­ва Бул­га­ко­ва, вновь за­кру­жив­шая с по­этом бур­ный ро­ман. Дру­гие го­во­ри­ли, что че­ло­ве­ка спас­ли сти­хи. Иную кар­ти­ну ос­та­вил в сво­их вос­по­ми­на­ни­ях Эду­ард Ба­ба­ев, ко­то­ро­му в ту по­ру бы­ло все­го пят­над­цать лет. «Ког­да Лу­гов­ской был пьян, – пи­сал Ба­ба­ев, – он раз­го­ва­ри­вал с де­ре­вь­я­ми. Вы­би­рал се­бе со­бе­сед­ни­ка по рос­ту. Был у не­го из­люб­лен­ный со­бе­сед­ник – по­чер­нев­ший ка­ра­гач у во­рот. Де­ре­во бы­ло рас­щеп­ле­но на­двое мол­ни­ей. Ино­гда он при­хо­дил к Ан­не Ан­д­ре­ев­не и чи­тал ей от­ры­вок из сво­их но­вых сти­хов. Ан­на Ан­д­ре­ев­на тог­да ото­дви­га­ла свой стул в тень и мол­ча слу­ша­ла его.

 

Се­го­дня день рож­де­нья мо­е­го.

– Ты раз­ве жив?

– Я жив,

Жи­ву в Дер­бен­те...»

Поз­же мя­ту­щу­ю­ся ду­шу Лу­гов­ско­го очень яр­ко вы­ра­зил в сво­ей по­ве­с­ти «Двад­цать дней без вой­ны» Си­мо­нов.

Вско­ре по­сле воз­вра­ще­ния из эва­ку­а­ции Лу­гов­ской слу­чай­но на мос­ков­ской стан­ции ме­т­ро «Но­во­куз­нец­кая» встре­тил свою по­след­нюю му­зу – хи­ми­ка Еле­ну Бы­ко­ву, ко­то­рая бы­ла мо­ло­же его поч­ти на двад­цать лет. Она по­том уш­ла от пер­во­го му­жа и ста­ла его тре­ть­ей офи­ци­аль­ной же­ной.

Од­на­ко пи­са­тель­ский мир так и не про­стил Лу­гов­ско­му преж­них сла­бо­с­тей. Быв­ший со­рат­ник по­эта по кон­ст­рук­ти­виз­му Кор­не­лий Зе­лин­ский от­ме­чал: «В нём ме­ня все­гда боль­но ра­нит его бес­по­зво­ноч­ность, умиль­ность, го­тов­ность слу­жить. Бед­ня­га, как его по­ло­ма­ла жизнь».

А по­том на­ча­лись го­не­ния на ко­с­мо­по­ли­тов. Нет, к са­мо­му Лу­гов­ско­му ни­кто пре­тен­зий не имел. У не­го с кор­ня­ми всё вро­де бы­ло в по­ряд­ке. Но на­чаль­ст­во ста­ло до­би­вать­ся, что­бы по­эт осу­дил сво­их дру­зей и, в ча­ст­но­с­ти, Пав­ла Ан­то­коль­ско­го. «Лу­гов­ской, – пи­са­ла На­та­лья Гро­мо­ва, – стал яв­лять­ся на ра­бо­ту в Ли­тин­сти­тут в силь­ном под­пи­тии. Его ре­ши­ли уво­лить с фор­му­ли­ров­кой: «За на­ру­ше­ние тру­до­вой дис­цип­ли­ны». Од­на­ко же­на Лу­гов­ско­го Еле­на Ле­о­ни­дов­на от­пра­ви­лась к Со­фро­но­ву с объ­яс­не­ни­я­ми. Суть их со­сто­я­ла в том, что он пьёт, по­то­му что по­эт. Пьян­ст­во бы­ло мень­шим гре­хом, чем кровь ко­с­мо­по­ли­та, и Лу­гов­ской был про­щён. Од­на­ко спу­с­тя не­ко­то­рое вре­мя вы­шел при­каз об уволь­не­нии из ин­сти­ту­та Ан­то­коль­ско­го, Свет­ло­ва, Па­у­с­тов­ско­го, тог­да уже Лу­гов­ской пе­ре­стал стес­нять­ся и при­шёл в ин­сти­тут пья­ным. Те­перь же его уво­ли­ли вме­с­те с ко­с­мо­по­ли­та­ми» (Н.Гро­мо­ва. Рас­пад. М., 2009).

Но у Лу­гов­ско­го ос­та­лась воз­мож­ность мно­го пе­ча­тать­ся, и по­это­му его се­мья не го­ло­да­ла. А род­ные пи­са­те­лей, об­ви­нён­ных в ко­с­мо­по­ли­тиз­ме, ока­за­лись в страш­ной ни­ще­те. Лу­гов­ской в этой си­ту­а­ции от­дал же­не сво­е­го при­яте­ля – Ле­о­ни­да Аг­ра­но­ви­ча часть за­ка­зов на пе­ре­во­ды. В из­да­тель­ст­вах все эти пе­ре­во­ды про­хо­ди­ли под его име­нем, но по­эт по­ло­ви­ну го­но­ра­ров че­ст­но от­но­сил Аг­ра­но­ви­чам. Поз­же Ми­ра Аг­ра­но­вич вспо­ми­на­ла: «Пе­ре­вод чеш­ско­го по­эта Че­ха он да­же не про­чи­тал, был тог­да в за­пое, пе­ре­вод без не­го ушёл в пе­чать». Дру­гое де­ло, что ког­да га­зе­ты на все ла­ды на­ча­ли хва­лить пе­ре­во­ды Че­ха, Лу­гов­ской при­нял лесть как долж­ное.

Но­вое ды­ха­ние у Лу­гов­ско­го от­кры­лось в 1956 го­ду. Он, слов­но мно­го­ста­ноч­ник, тог­да вце­пил­ся в ру­ко­пи­си сра­зу трёх сво­их книг: «Солн­це­во­рот», «Си­няя вес­на» и «Се­ре­ди­на ве­ка». По­эт то­ро­пил­ся со­здать свой об­раз Рос­сии. В по­эме «Моск­ва» Лу­гов­ской при­знал­ся:

 

…Но­чью снят­ся мне звон­ки ноч­ные,

(О, год трид­цать седь­мой,

трид­цать седь­мой!),

Что но­чью слы­шу я ша­ги из мра­ка,

Ко­го?

Дру­зей, то­ва­ри­щей мо­их,

Ко­то­рых че­ст­но я клей­мил по­зо­ром.

Ко­го? Дру­зей! А для че­го? Для све­та,

Ко­то­рый мне тог­да ка­зал­ся яс­ным.

И толь­ко свет тра­ге­дии от­крыл

Мне под­лин­ную явь та­ко­го све­та…

 

По­эма «Моск­ва» бы­ла на­пе­ча­та­на в ян­вар­ском но­ме­ре за 1957 год ле­нин­град­ско­го жур­на­ла «Звез­да». А 5 ию­ня 1957 го­да Лу­гов­ско­го не ста­ло. Он умер в Ял­те.

Уз­нав о смер­ти по­эта, Да­вид Са­мой­лов в сво­ём днев­ни­ке за­пи­сал: «Умер Лу­гов­ской, слав­ный че­ло­век, хо­ро­ший по­эт, очень до­б­рый ко мне. Мы зна­ли друг дру­га слиш­ком ма­ло, что­бы стать дру­зь­я­ми, но тёп­лая сим­па­тия свя­зы­ва­ла нас по­след­ние па­ру лет его жиз­ни. Он был од­ним из ухо­дя­ще­го по­ко­ле­ния по­этов, ко­то­рые при всех не­до­стат­ках сво­их, при всей рас­те­рян­но­с­ти пе­ред ли­цом вре­ме­ни бы­ли та­лант­ли­вы и уме­ли це­нить в лю­дях не­за­уряд­ность, та­лант, по­эзию. Они, эти лю­ди – то­нень­кая це­поч­ка, свя­зы­ва­ю­щая на­шу скуд­ную по­эзию, на­ших из­мель­чав­ших по­этов с ве­ли­кой рус­ской тра­ди­ци­ей – с Бло­ком, Ма­я­ков­ским, Есе­ни­ным. Очень горь­ко ду­мать о его смер­ти...».


Вячеслав ОГРЫЗКО




Поделитесь статьёй с друзьями:
Кузнецов Юрий Поликарпович. С ВОЙНЫ НАЧИНАЮСЬ… (Ко Дню Победы): стихотворения и поэмы Бубенин Виталий Дмитриевич. КРОВАВЫЙ СНЕГ ДАМАНСКОГО. События 1967–1969 гг. Игумнов Александр Петрович. ИМЯ ТВОЁ – СОЛДАТ: Рассказы Кузнецов Юрий Поликарпович. Тропы вечных тем: проза поэта Поколение Егора. Гражданская оборона, Постдайджест Live.txt Вячеслав Огрызко. Страна некомпетентных чинуш: Статьи и заметки последних лет. Михаил Андреев. Префект. Охота: Стихи. Проза. Критика. Я был бессмертен в каждом слове…: Поэзия. Публицистика. Критика. Составитель Роман Сенчин. Краснов Владислав Георгиевич.
«Новая Россия: от коммунизма к национальному
возрождению» Вячеслав Огрызко. Юрий Кузнецов – поэт концепций и образов: Биобиблиографический указатель Вячеслав Огрызко. Отечественные исследователи коренных малочисленных народов Севера и Дальнего Востока Казачьему роду нет переводу: Проза. Публицистика. Стихи. Кузнецов Юрий Поликарпович. Стихотворения и поэмы. Том 5. ВСЁ О СЕНЧИНЕ. В лабиринте критики. Селькупская литература. Звать меня Кузнецов. Я один: Воспоминания. Статьи о творчестве. Оценки современников Вячеслав Огрызко. БЕССТЫЖАЯ ВЛАСТЬ, или Бунт против лизоблюдства: Статьи и заметки последних лет. Сергей Минин. Бильярды и гробы: сборник рассказов. Сергей Минин. Симулянты Дмитрий Чёрный. ХАО СТИ Лица и лики, том 1 Лица и лики, том 2 Цветы во льдах Честь имею: Сборник Иван Гобзев. Зона правды.Роман Иван Гобзев. Те, кого любят боги умирают молодыми.Повесть, рассказы Роман Сенчин. Тёплый год ледникового периода Вячеслав Огрызко. Дерзать или лизать Дитя хрущёвской оттепели. Предтеча «Литературной России»: документы, письма, воспоминания, оценки историков / Составитель Вячеслав Огрызко Ительменская литература Ульчская литература
Редакция | Архив | Книги | Реклама | Конкурсы



Яндекс цитирования