Архив : №31. 30.07.2010

Между вифлеемской звездой прошлого и прекрасным сполохом будущего

Ког­да-то Ле­о­нид Ле­о­нов счи­тал­ся чуть ли не глав­ной на­деж­дой рус­ской ли­те­ра­ту­ры. Ему очень боль­шое бу­ду­щее пред­рёк Мак­сим Горь­кий. «Ле­о­нов, – ут­верж­дал бу­ре­ве­ст­ник ре­во­лю­ции, – за­ме­ча­тель­ный и весь­ма по-рус­ски та­лант­лив; он не­со­мнен­но спо­со­бен на­пи­сать по­тря­са­ю­щие ве­щи, и во­об­ще он страш­но рус­ский ху­дож­ник». Ле­о­но­ву дей­ст­ви­тель­но та­лан­та бы­ло не за­ни­мать. Но при этом он ни од­ной по-на­сто­я­ще­му ве­ли­кой кни­ги так и не на­пи­сал. По­че­му? Не по­то­му ли, что пи­са­тель очень дол­го пра­зд­но­вал тру­са?

Ле­о­нид Мак­си­мо­вич Ле­о­нов ро­дил­ся 19 (по но­во­му сти­лю 31) мая 1899 го­да в Моск­ве. По па­пи­ной ли­нии у не­го бы­ли кре­с­ть­ян­ские кор­ни (дед бу­ду­ще­го пи­са­те­ля всю жизнь за­ни­мал­ся хле­бо­па­ше­ст­вом и жи­вот­но­вод­ст­вом в Та­рус­ском уез­де Ка­луж­ской гу­бер­нии. Прав­да, сам отец Ле­о­но­ва ото­рвал­ся от зем­ли ещё в де­вя­ти­лет­нем воз­ра­с­те, ко­да род­ные увез­ли его в Моск­ву и оп­ре­де­ли­ли тор­го­вать в овощ­ную лав­ку в За­ря­дье. Поз­же Мак­сим Ле­о­нов, «об­ла­дая об­ра­зо­ва­ни­ем в раз­ме­ре двух­класс­ной цер­ков­но-при­ход­ской шко­лы», ув­лёк­ся сти­ха­ми и ор­га­ни­зо­вал «Кру­жок пи­са­те­лей из на­ро­да», пе­ре­име­но­ван­ный за­тем в «Су­ри­ков­ский ли­те­ра­тур­но-му­зы­каль­ный кру­жок». Кста­ти, все свои сти­хи он пе­ча­тал под псев­до­ни­мом Мак­сим Го­ре­мы­ка. Че­го-че­го, а го­ря ему хлеб­нуть при­шлось не­ма­ло. Толь­ко в цар­ское вре­мя его к су­ду при­вле­ка­ли аж сем­над­цать раз. И всё за то, что вы­пу­с­кал в сво­ём из­да­тель­ст­ве «Ис­кра» и про­да­вал не те кни­ги. По­след­ний раз за ним при­шли в 1908 го­ду. По­сле че­го воль­но­дум­ца на­всег­да со­сла­ли в Ар­хан­гельск.

Со сво­ей вто­рой же­ной – Ма­ри­ей Пе­т­ро­вой (до­че­рью сбор­щи­ка бу­маж­но­го ути­ля из мос­ков­ско­го За­ря­дья) Мак­сим Ле­о­нов ра­зо­шёл­ся ещё до аре­с­та. У них бы­ло пя­те­ро де­тей: че­ты­ре сы­на и дочь. Ког­да в се­мье на­ча­лись не­ла­ды, ро­ди­те­ли до­го­во­ри­лись «по­де­лить» сво­их от­пры­с­ков меж­ду де­да­ми. Ле­о­нид «до­стал­ся» де­ду по от­цов­ской ли­нии и пе­ре­брал­ся в ка­луж­скую де­рев­ню По­лу­хи­но. Но по­том мать вер­ну­ла сы­на в Моск­ву, сна­ча­ла оп­ре­де­лив его в Пе­т­ров­ско-Мяс­ниц­кое на­чаль­ное учи­ли­ще, а за­тем в тре­тью мос­ков­скую гим­на­зию.

Во­об­ще Ле­о­но­вым в на­ча­ле двад­ца­то­го ве­ка при­шлось очень не­слад­ко. Млад­шая дочь Ле­о­ни­да Мак­си­мо­ви­ча Ле­о­но­ва уже в кон­це 1990-х рас­ска­зы­ва­ла: «Тро­их де­тей ба­буш­ка по­хо­ро­ни­ла – де­ся­ти­лет­ний Во­ло­дя упал в за­мер­за­ю­щую ре­ку и не вы­дер­жал тя­же­лей­шей про­сту­ды, трёх­лет­ний Ко­ля под­це­пил ка­кую-то за­ра­зу – па­па по­мнил лишь, что у не­го бо­ле­ло гор­ло, а един­ст­вен­ная де­воч­ка в се­мье, Ле­ноч­ка, ко­то­рую ба­буш­ка до смер­ти вспо­ми­на­ла с то­с­кой во взгля­де, по­гиб­ла от скар­ла­ти­ны». То есть из пя­те­рых де­тей вы­жи­ло толь­ко двое: Бо­рис и Ле­о­нид.

Спу­с­тя го­ды Ле­о­нид Ле­о­нов Ека­те­ри­не Ста­ри­ко­вой рас­ска­зал, что «лет с че­тыр­над­ца­ти он стал пи­сать «чрез­вы­чай­но по­сред­ст­вен­ные», по его сло­вам, сти­хи, ко­то­рые в 1917 го­ду по­нёс на суд В.Я. Брю­со­ву, но до­бить­ся при­ёма у не­го не уда­лось, «не­смо­т­ря на тай­ное вру­че­ние брю­сов­ской ку­хар­ке руб­ля, за­ра­бо­тан­но­го уро­ка­ми». «Всё это ока­за­лось к луч­ше­му», так как в 1920 го­ду все эти сти­хи, «дань ли­те­ра­тур­ным те­че­ни­ям то­го вре­ме­ни», бы­ли «удач­но и ком­пакт­но со­жже­ны по воз­мож­но­с­ти без вся­ких сле­дов и сви­де­те­лей» («Со­вет­ские пи­са­те­ли: Ав­то­био­гра­фии», том 1, М., 1959).

По это­му рас­ска­зу мог­ло сло­жить­ся впе­чат­ле­ние, буд­то с 1917 по 1920 год Ле­о­нов за­ни­мал­ся ис­клю­чи­тель­но сти­ха­ми и что граж­дан­ская вой­на обо­шла его сто­ро­ной. Но так ли бы­ло в ре­аль­но­с­ти? Вся прав­да вы­яс­ни­лась уже по­сле смер­ти пи­са­те­ля.

Ока­за­лось, вес­ной 1918 го­да мать Ле­о­но­ва, на­пу­ган­ная слу­ха­ми о гря­ду­щих рас­ст­ре­лах быв­ших гим­на­зи­с­тов, убе­ди­ла сво­их сы­но­вей сроч­но по­ки­нуть Моск­ву. Дочь Ле­о­ни­да Ле­о­но­ва – На­та­лья Ле­о­ни­дов­на уже в кон­це 1990-х го­дов рас­ска­зы­ва­ла, что ба­буш­ка «Бо­ри­са от­пра­ви­ла ку­да-то на Ме­зень, а па­па ока­зал­ся под Ар­хан­гель­ском, в ар­тил­ле­рий­ской шко­ле пра­пор­щи­ков, ку­да его мо­би­ли­зо­ва­ли бе­лые, что впос­лед­ст­вии ед­ва не кон­чи­лось тра­ге­ди­ей. Че­рез не­де­лю по­сле при­хо­да крас­ных в го­род де­да аре­с­то­ва­ли пер­вый раз. Па­па по­про­сил раз­ре­ше­ния ехать вме­с­те с от­цом. На­ст­ро­е­ния в то вре­мя бы­ли на­столь­ко ли­бе­раль­ны, что ему от­ве­ти­ли: «По­жа­луй­ста, по­жа­луй­ста!» Но под аре­с­том дед про­был не­дол­го. Ра­бо­чие ти­по­гра­фии, лю­бив­шие сво­е­го ре­дак­то­ра за до­б­ро­же­ла­тель­ный и мяг­кий нрав, ус­т­ро­и­ли де­мон­ст­ра­цию пе­ред ис­пол­ко­мом: «Ос­во­бо­дить на­ше­го Мак­си­ма Ле­о­но­ви­ча», – и до­би­лись его воз­вра­ще­ния до­мой. Вско­ре, ме­ся­ца че­рез три, в Ар­хан­гель­ске по­явил­ся ан­г­лий­ский флот – во­ен­ные су­да во­шли в порт. Мак­сим Ле­о­нов об­суж­дал с сы­ном, что де­лать, как жить? Мно­гие из го­ро­да раз­бе­га­лись, уез­жа­ли за гра­ни­цу. Ухо­дя из го­ро­да вес­ной 1920-го, ан­г­ли­ча­не пред­ла­га­ли де­ду уез­жать вме­с­те с ни­ми, обе­ща­ли ме­с­та на па­ро­хо­де. Он спро­сил мне­ние па­пы, ко­то­рый от­ка­зал­ся по­ки­дать Рос­сию: «Кто нас там ждёт? А ни­щен­ст­во­вать мо­жем и до­ма...». Че­рез два ме­ся­ца по­сле ухо­да ан­г­ли­чан по­яви­лись крас­ные и сно­ва аре­с­то­ва­ли де­да. Этот арест от­ли­чал­ся от пер­во­го. За де­да всту­пил­ся Да­ни­ил Крен­тю­ков, на­род­ный по­эт, быв­ший в уез­де пар­тий­ным се­к­ре­та­рём. Де­да ос­во­бо­ди­ли – тог­да та­кое ещё бы­ло воз­мож­но. Од­на­ко вер­нул­ся он до­мой уже боль­ной ту­бер­ку­лё­зом. Па­пу он не за­стал, так что по­про­щать­ся они не ус­пе­ли, – на­ста­ло вре­мя, ког­да мо­ло­дё­жи на­до бы­ло сроч­но ухо­дить: в го­ро­де шли рас­ст­ре­лы. Же­на куп­ца из го­ро­да Шен­кур­ска на Дви­не, Ре­век­ка Пла­с­ти­ни­на, ор­га­ни­зо­ва­ла рас­ст­рел 30 ты­сяч че­ло­век. Па­па по­шёл к ме­ст­ным вла­с­тям и ска­зал: «Ес­ли вы ме­ня ни в чём не по­до­зре­ва­е­те, то дай­те ра­бо­ту». В это вре­мя мо­ло­дёжь всту­па­ла в во­ен­ную бри­га­ду, ухо­ди­ла на юг. С ни­ми до­б­ро­воль­цем ушёл на фронт и па­па». У крас­ных юный Ле­о­нов вско­ре стал ре­дак­то­ром га­зе­ты 15-й ди­ви­зии (эта ди­ви­зия бра­ла Си­ваш и ос­во­бож­да­ла Крым).

По­сле де­мо­би­ли­за­ции Ле­о­нов хо­тел стать ху­дож­ни­ком и по­дал до­ку­мен­ты во ВХУ­ТЕ­МАС, но его ту­да по­че­му-то не при­ня­ли. Не взя­ли его и в Мос­ков­ский уни­вер­си­тет (про­фес­сор Удаль­цов счёл, что быв­ший крас­но­ар­ме­ец не­про­сти­тель­но пло­хо зна­ком с До­сто­ев­ским). Од­на­ко Ле­о­нов от сво­ей меч­ты не от­сту­пил­ся. Гра­фик Ва­дим Фа­ли­ле­ев вско­ре по­зна­ко­мил его с луч­ши­ми мос­ков­ски­ми ху­дож­ни­ка­ми, но глав­ное – он ввёл Ле­о­но­ва в дом из­да­те­ля Ми­ха­и­ла Са­баш­ни­ко­ва, чья млад­шая дочь Та­ть­я­на по­том ста­ла его же­ной (вен­ча­лись мо­ло­дые 25 ию­ля 1923 го­да в церк­ви се­ла Аб­рам­це­ва).

Кста­ти, Са­баш­ни­ков стал из­да­те­лем пер­вых ле­о­нов­ских книг «Пе­ту­ши­хин­ский про­лом» и «Де­ре­вян­ная ко­ро­ле­ва», ко­то­рые изу­ми­ли кри­ти­ков сво­им не­о­быч­ным сти­лем, но сму­ти­ли рас­плыв­ча­той ав­тор­ской по­зи­ци­ей. «Ле­о­нов, – пи­сал в «Из­ве­с­ти­ях» Н.Смир­нов, – рас­те­рян­но блуж­да­ет меж­ду ви­ф­ле­ем­ской звез­дой про­шло­го и пре­крас­ным спо­ло­хом бу­ду­ще­го» («Из­ве­с­тия», 1924, 17 ав­гу­с­та).

В до­во­ен­ном ли­те­ра­ту­ро­ве­де­нии сло­жи­лось твёр­дое убеж­де­ние, буд­то «твор­че­ст­во ран­не­го Ле­о­но­ва бы­ло, ко­неч­но, враж­деб­но ре­во­лю­ции». В ше­с­том то­ме «Ли­те­ра­тур­ной эн­цик­ло­пе­дии», из­дан­ном в 1932 го­ду, один из пер­вых би­о­гра­фов пи­са­те­ля И.Ну­си­нов ут­верж­дал: «Не­со­мнен­но, что в пер­вых сво­их про­из­ве­де­ни­ях Ле­о­нов раз­го­ва­ри­ва­ет с ре­во­лю­ци­ей от име­ни ин­тел­ли­гент­ской груп­пы, весь­ма креп­ко и тес­но свя­зан­ной с соб­ст­вен­ни­че­с­ки­ми, ка­пи­та­ли­с­ти­че­с­ки­ми эле­мен­та­ми го­ро­да и де­рев­ни. «За­ря­дье», за­ни­ма­ю­щее та­кое боль­шое ме­с­то в про­из­ве­де­ни­ях Ле­о­но­ва, есть лишь ге­о­гра­фи­че­с­ки-бы­то­вое об­ли­чье соб­ст­вен­ни­че­с­кой сти­хии, об­ра­зу­ю­щей глу­бо­чай­шую по­до­сно­ву ран­не­го Ле­о­но­ва: «па­т­ри­ар­халь­ный» де­ре­вен­ский ку­лак смы­ка­ет­ся здесь не с ме­нее «па­т­ри­ар­халь­ным» мос­ков­ским куп­цом «сред­ней ру­ки».

Пер­вый «сдвиг вле­во» пи­са­тель, по мне­нию Ну­си­но­ва, со­вер­шил в ро­ма­не «Бар­су­ки». «Ког­да я пи­сал «Бар­су­ков», – вспо­ми­нал в 1972 го­ду Ле­о­нов, – я ез­дил в Яро­слав­скую гу­бер­нию, ез­дил под Му­ром. Во­об­ще-то в ро­ма­не 85% вы­дум­ки, да­же боль­ше. Но я ез­дил тог­да в де­рев­ни. Под Му­ро­мом му­жи­ки под­ня­ли бунт. По­сле «за­ми­ре­ния» мой зна­ко­мый аг­ро­ном (он по­том был же­нат на се­с­т­ре Т.М.) по­вёз ме­ня в де­рев­ню. Мы по­па­ли на «за­ми­ре­ние»: во­ло­ст­ное, уе­зд­ное, гу­берн­ское на­чаль­ст­во и «му­жи­ки», вер­нее, ку­ла­ки. Ка­кие это бы­ли ко­ло­рит­ные фи­гу­ры, и те, и дру­гие. Эх, А.И., как мы об­кра­ды­ва­ем ре­во­лю­цию. Ведь ка­кое бы­ло ки­пе­ние кро­ви, ха­рак­те­ров, стра­с­тей. А ка­кие ко­ло­рит­ные фи­гу­ры ме­ст­ных боль­ше­ви­ков. И ка­кие си­лы им про­ти­во­сто­я­ли. Ведь в этом мощь ре­во­лю­ции, что она по­бе­ди­ла. На «за­ми­ре­нии» си­жу за сто­лом. А они пьют, спо­рят та­ки­ми яр­ки­ми, круп­ны­ми, не­по­вто­ри­мы­ми сло­ва­ми. Ле­жит на по­лу, на со­ло­ме, пе­ре­брав­ший за­ме­с­ти­тель пре­ди­с­пол­ко­ма. А вот та­ко­го рос­та му­жик – ку­лак пи­ха­ет его слег­ка но­гой и це­дит сквозь зу­бы: «Ког­да уж мы вас ре­зать бу­дем?» А тот ему: «Ру­ки ко­рот­ки, су­кин ты сын». Я до­стал бу­маж­ку и под сто­лом, что­бы ни­кто не ви­дел, пы­та­юсь на­чер­тить для па­мя­ти опор­ные сло­ва. Но по­ко­сив­ший­ся в мою сто­ро­ну му­жик вдруг этак ла­с­ко­во спра­ши­ва­ет: «Из уг­ро­зы­с­ка бу­де­те?» Тут мой аг­ро­ном ему: «Нет, он пи­са­тель». – «Пи­са­тель?» «Да, вро­де Мак­си­ма Горь­ко­го». «Ну, тог­да ма­дер­цы ему». В ог­ром­ную круж­ку на­ли­ва­ет пер­ва­ча, за­тем ту­да не­сколь­ко ло­жек мё­ду с тру­дом раз­ме­ши­ва­ет... Всю вы­пил я... и всё по­плы­ло. По­мню, шли че­рез по­ля, лу­га... По­том при­шли на мас­ло­бой­ню. Си­дим. Ма­ка­ем ку­с­ки хле­ба в све­жее льня­ное мас­ло, а на ут­ро из­жо­га та­кая, что хоть вы­во­ра­чи­вай­ся» (ци­ти­рую по днев­ни­ко­вым за­пи­сям со­бе­сед­ни­ка Ле­о­но­ва – про­фес­со­ра А.Ов­ча­рен­ко за 19 но­я­б­ря 1972 го­да).

В «Бар­су­ках» Ле­о­нов столк­нул двух бра­ть­ев: ку­лац­ко­го пар­ти­за­на и боль­ше­ви­ка. Но эс­те­ты от­нес­лись к это­му кон­флик­ту с пре­ду­беж­де­ни­ем. Они не под­дер­жа­ли став­ку мо­ло­до­го ав­то­ра на клас­со­вую борь­бу. Боль­ше то­го, Илья Эрен­бург по­сле про­чте­ния «Бар­су­ков» за­пи­сал мо­ло­до­го ав­то­ра да­же не в под­ра­жа­те­ли, а пла­ги­а­то­ры До­сто­ев­ско­го.

Бе­зо­го­во­роч­но при­ня­ли «Бар­су­ков» лишь нар­ком про­све­ще­ния Ана­то­лий Лу­на­чар­ский и Мак­сим Горь­кий. Так, Горь­кий в пись­ме из сол­неч­но­го Сор­рен­то за­ме­тил Ле­о­но­ву: «Это очень хо­ро­шая кни­га: она глу­бо­ко вол­ну­ет. Ни на од­ной из 300 её стра­ниц я не за­ме­тил, не по­чув­ст­во­вал той жа­ло­ст­ной, кра­си­вой и лжи­вой «вы­дум­ки», с ко­то­рой у нас из­дав­на при­ня­то пи­сать о де­рев­не, о му­жи­ках. В то же вре­мя Вы су­ме­ли на­сы­тить жут­кую, го­ре­ст­ную по­весть Ва­шу той под­лин­ной вы­дум­кой ху­дож­ни­ка, ко­то­рая поз­во­ля­ет чи­та­те­лю вник­нуть в са­мую суть сти­хии, Ва­ми изо­б­ра­жа­е­мой. Эта кни­га – на­дол­го». Та­ко­го же мне­ния при­дер­жи­вал­ся и Лу­на­чар­ский. Он за­явил: «Ро­ман «Бар­су­ки» при­над­ле­жит к чис­лу ук­ра­ше­ний на­шей мо­ло­дой ли­те­ра­ту­ры» («На ли­те­ра­тур­ном по­сту», 1926, № 2). Бо­лее то­го, нар­ком пре­до­сте­рёг сво­их со­рат­ни­ков по пар­тии от по­спеш­ных вы­во­дов ми­ро­воз­зрен­че­с­ко­го пла­на («Не знаю, – пи­сал Лу­на­чар­ский, – на­сколь­ко бу­дем мы пра­вы, ес­ли от на­ших соб­ст­вен­ных про­ле­тар­ских пи­са­те­лей ста­нем тре­бо­вать сто­про­цент­ной иде­о­ло­гии»).

Но пар­тий­ные кри­ти­ки сто­я­ли на сво­ём. Они при­шли к вы­во­ду, что по­сле «Бар­су­ков» Ле­о­нов про­дол­жит своё сбли­же­ние с ле­вы­ми кру­га­ми. Но пи­са­тель этих на­дежд не оп­рав­дал. Уже в сле­ду­ю­щем ро­ма­не – «Вор» он вер­нул­ся на преж­ние по­зи­ции со­чув­ст­вия «ма­лень­ко­му че­ло­ве­ку», не же­лав­ше­му втя­ги­вать­ся ни в ка­кую клас­со­вую борь­бу. Поз­же Ле­о­нов в раз­го­во­ре с горь­ко­ве­дом Алек­сан­д­ром Ов­ча­рен­ко при­знал­ся: «В «Во­ре» то­же ре­аль­ная ос­но­ва – проч­ная. Ме­ня тог­да, в ча­ст­но­с­ти, ин­те­ре­со­ва­ла пси­хо­ло­гия вра­ля. И вот од­наж­ды зво­нит Ос­т­ро­ухов. Хо­ро­ший ху­дож­ник. Пи­сал он ред­ко­ст­но труд­ные пей­за­жи: до­рож­ку, бе­рег ре­ки с ка­мы­шом, но без ка­ких-ли­бо эф­фек­тов. Ос­т­ро­ухов спро­сил: «У те­бя най­дёт­ся чи­с­тая ма­ниш­ка, на­де­вай и по­еха­ли...» При­еха­ли в дом, в пе­ре­ул­ке Ар­ба­та. Гро­мад­ная квар­ти­ра, мно­го ме­бе­ли. Да­мы с эта­ки­ми вы­ги­ба­ми по мо­де. Ви­но. Раз­го­во­ры. За­го­во­рил хо­зя­ин, быв­ший ко­не­за­вод­чик с кав­каз­ской фа­ми­ли­ей. Он рас­ска­зы­вал, как од­наж­ды ку­пил чёр­та, как тот смо­т­рел на не­го, ско­сив гла­за, как вы­бро­сил его и как вес­ной, гу­ляя в са­ду, он об­на­ру­жил это­го чёр­та в ка­на­ве. Чёрт был сде­лан из кон­ско­го во­ло­са. Это бы­ла це­лая но­вел­ла... С ним со­стя­зал­ся дру­гой враль, кни­го­люб и зна­ток ред­ко­ст­ных из­да­ний, эс­там­пов. Этот брал не ло­ги­кой, а вспыш­ка­ми па­фо­са, эф­фек­та­ми. И от то­го, и от дру­го­го есть кое-что в «Во­ре». И всё это спе­ци­аль­но ус­т­ро­ил для ме­ня Ос­т­ро­ухов».

Од­на­ко иде­о­ло­ги но­вой про­ле­тар­ской ли­те­ра­ту­ры вто­рой ле­о­нов­ский ро­ман вос­при­ня­ли край­не враж­деб­но. Осо­бен­но не­ис­тов­ст­во­вал зав­сек­то­ром ху­до­же­ст­вен­ной ли­те­ра­ту­ры ЦК ВКП(б) Ва­ле­рий Кир­по­тин. Он с пе­ной у рта до­ка­зы­вал: «В «Во­ре» у Ле­о­но­ва яв­но от­ри­ца­тель­ное от­но­ше­ние к со­вет­ской дей­ст­ви­тель­но­с­ти эпо­хи нэ­па и к по­ли­ти­ке боль­ше­ви­ков, к по­ли­ти­ке ра­бо­че­го клас­са» (В.Кир­по­тин. Ро­ма­ны Ле­о­ни­да Ле­о­но­ва. М., 1932).

Ока­зав­шись под плот­ным ог­нём край­не не­про­фес­си­о­наль­ной кри­ти­ки боль­ше­ви­ков, Ле­о­нов по со­ве­ту те­с­тя ле­том 1927 го­да сроч­но от­пра­вил­ся в пу­те­ше­ст­вие по Ев­ро­пе. Ему да­ли по­нять, что от гне­ва вла­с­ти его мо­жет спа­с­ти лишь один Горь­кий.

По воз­вра­ще­нии из Сор­рен­то Ле­о­но­ва ра­зы­с­кал за­влит МХА­Та П.Мар­ков. Он пред­ло­жил ему к 30-ле­тию те­а­т­ра на­пи­сать пье­су. Поз­же Мар­ков вспо­ми­нал: «Раз­го­во­ры о пье­се для МХА­Та бы­с­т­ро за­вя­за­лись. Та­кой пье­сой ока­зал­ся «Ун­ти­ловск». Пер­во­на­чаль­но «Ун­ти­ловск» за­ду­мы­вал­ся пи­са­те­лем как по­весть и так и был осу­ще­ств­лён. По­весть бы­ла за­кон­че­на ав­то­ром и пред­наз­на­ча­лась для «Крас­ной но­ви». Кто-то из близ­ких Ле­о­но­ву стар­ших дру­зей от­со­ве­то­вал ему пуб­ли­ко­вать её. Этот не­спра­вед­ли­вый по су­ще­ст­ву со­вет ока­зал­ся вы­иг­рыш­ным для МХА­Та: бла­го­да­ря ему те­атр по­лу­чил пье­су, сы­г­рав­шую, не­смо­т­ря на не­боль­шое ко­ли­че­ст­во пред­став­ле­ний (двад­цать), боль­шую и по­ло­жи­тель­ную роль в его ис­то­рии. Ле­о­нов не чи­тал нам по­ве­с­ти – он лишь рас­ска­зал её со всем сво­им ма­с­тер­ст­вом не­о­жи­дан­но­го и об­раз­но­го рас­сказ­чи­ка. Он рас­ска­зы­вал, как обыч­но, по­лу­иг­рая, ос­та­нав­ли­вал­ся на от­дель­ных осо­бо вы­ра­зи­тель­ных де­та­лях, ха­рак­те­ри­зу­ю­щих об­ра­зы. Пе­ред на­ми вста­ва­ла ат­мо­сфе­ра за­бро­шен­но­го в се­вер­ных снеж­ных про­сто­рах го­род­ка и его об­ра­зы, за­кон­чен­ные, креп­кие, иные ужа­са­ю­щие в сво­ей чу­до­вищ­ной не­су­ра­зи­це, как Апол­лос, пу­га­ю­щие мрач­ной сво­ей фи­ло­со­фи­ей, как Чер­ва­ков, по­тря­са­ю­щие сво­ей уг­ло­ва­той ли­ри­кой, как Ред­ко­зу­бов. Од­ной из осо­бен­но­с­тей рас­ска­зов Ле­о­но­ва, ког­да он ка­сал­ся сво­их про­из­ве­де­ний, яв­ля­ет­ся не­скры­ва­е­мое под­чёрк­ну­тое лич­ное от­но­ше­ние к сво­им пер­со­на­жам и их по­ступ­кам. Все они бы­ва­ют ок­ра­ше­ны субъ­ек­тив­ной оцен­кой ав­то­ра, по­рою до­хо­дя­щей до ги­пер­бо­лы. И, рас­ска­зы­вая о Чер­ва­ко­ве, Ле­о­нов не мог сдер­жать сво­ей брез­г­ли­вой гад­ли­во­с­ти и, на­обо­рот, пе­ред Апол­ло­сом он не мог скрыть сво­е­го удив­ле­ния. Ле­о­нов рас­ска­зы­вал о них не как об об­ра­зах, рож­дён­ных его ав­тор­ской во­лей или фан­та­зи­ей, а как о кон­крет­ных, жи­вых лю­дях – осо­бен­ных, по­ра­жа­ю­щих сво­и­ми не­ви­дан­ны­ми ка­че­ст­ва­ми и их со­че­та­ни­ем, но ре­аль­но су­ще­ст­ву­ю­щих, и имен­но кон­крет­ность рас­ска­за, под­креп­лён­ная ми­ми­кой, же­с­том, убеж­да­ла слу­ша­те­ля. Ес­ли до­ба­вить к это­му, что весь рас­сказ был на­пол­нен ле­о­нов­ским все­со­кру­ша­ю­щим тем­пе­ра­мен­том, то бу­дет впол­не по­нят­но, что бу­ду­щая пье­са ве­со­мо и зри­мо вста­ва­ла пе­ред слу­ша­те­лем. И пи­са­лась пье­са, по-мо­е­му, Ле­о­но­вым лег­ко».

Ста­вить пье­су вы­звал­ся лич­но Кон­стан­тин Ста­ни­слав­ский. Кро­ме то­го, к ра­бо­те был под­клю­чён Ва­си­лий Сах­нов­ский. Од­на­ко поч­ти сра­зу по­сле пре­мье­ры ле­о­нов­ская пье­са по­па­ла под за­прет. Тут ещё на­ча­лись го­не­ния на те­с­тя. Что­бы вер­нуть ло­яль­ное от­но­ше­ние к сво­ей се­мье вла­с­тей, Ле­о­нов вес­ной 1930 го­да со­гла­сил­ся в ком­па­нии Ни­ко­лая Ти­хо­но­ва и Пе­т­ра Пав­лен­ко от­пра­вить­ся за «пра­виль­ны­ми» впе­чат­ле­ни­я­ми в Сред­нюю Азию. За­тем по­сле­до­ва­ло по­зор­ное «пу­те­ше­ст­вие» по ла­ге­рям Бе­ло­мор­ка­на­ла.

В об­щем, Ле­о­нов, ка­жет­ся, сло­мал­ся. Ко­с­вен­ное сви­де­тель­ст­во то­му – на­пи­сан­ные в на­ча­ле 1930-х го­дов ро­ма­ны «Соть», «Ску­та­рев­ский» и «До­ро­га на оке­ан». Как за­ме­тил Ну­си­нов, «в раз­ви­тии Ле­о­но­ва на­чал­ся но­вый этап – про­изо­шёл пе­ре­ход его на по­зи­ции ли­те­ра­тур­но­го со­юз­ни­ка про­ле­тар­ской ре­во­лю­ции» («Ли­те­ра­тур­ная эн­цик­ло­пе­дия», том 6, М., 1932).

Эти три ро­ма­на ко­рен­ным об­ра­зом из­ме­ни­ли от­но­ше­ние к Ле­о­но­ву пар­тап­па­ра­та. Ес­ли рань­ше кто толь­ко не по­пре­кал пи­са­те­ля в га­зе­тах его не­пра­виль­ным про­ис­хож­де­ни­ем, а кри­тик Леж­нев да­же по­тре­бо­вал в «Прав­де» пе­ре­смо­т­реть ре­пу­та­цию ху­дож­ни­ка, то те­перь он ока­зал­ся под проч­ной за­щи­той все­го Агит­про­па. Ещё бы! Ведь Ле­о­нов че­рез весь ро­ман «До­ро­га на оке­ан» про­во­дил мысль, что ре­во­лю­ция де­ла­лась в Рос­сии ис­клю­чи­тель­но во имя чи­с­то­ты и прав­ды. «Этот ро­ман, – ут­верж­дал пи­са­тель в 1972 го­ду, – вер­ши­на мо­ей ве­ры». Он рас­ска­зы­вал про­фес­со­ру Ов­ча­рен­ко: «Ста­лин хо­тел, что­бы ро­ман «До­ро­га на оке­ан» пе­ча­тал­ся с при­ме­ча­ни­я­ми не под стро­кой, а что­бы они бы­ли втя­ну­ты в текст, но я не со­гла­сил­ся. Что ка­са­ет­ся ре­во­лю­ции, там вся­кой го­ре­чи бы­ло. Я вы­со­ко чтил сво­е­го те­с­тя. Как бы ему ни бы­ло труд­но, он ни­ког­да не ска­зал ни од­но­го сло­ва ей в укор. И не по­то­му, что бо­ял­ся, а по­то­му, что счи­тал: так нуж­но на­ро­ду. По­мню, в 1926–1927-х го­дах про­во­ди­лась «не­де­ля сун­ду­ка»: ра­бо­чие хо­ди­ли по до­мам и изы­ма­ли из­лиш­ки ве­щей. У те­с­тя за­бра­ли от­рез на ко­с­тюм. Но, ког­да ко­мис­сия уже ухо­ди­ла, один из её чле­нов за­хва­тил и на­столь­ные ча­сы, яко­бы в об­ще­ст­вен­ную соб­ст­вен­ность. Я ни­че­го не ска­зал, но я не оп­рав­ды­ваю та­ких по­ступ­ков. А во­об­ще-то ре­во­лю­ция не нуж­да­ет­ся в ус­лу­жа­ю­щих. В «До­ро­ге на оке­ан» ге­ро­и­ня го­во­рит, что у нас на­чи­на­ют лю­бить смир­нень­ких, а на­до бы гор­дых. Эти не из­ме­нят, не пре­да­дут, не про­да­дут».

Пе­ре­бро­шен­ный из ЦК ВКП(б) в Со­юз пи­са­те­лей Алек­сандр Щер­ба­ков 2 ян­ва­ря 1936 го­да со­об­щал Ста­ли­ну: «Ле­о­нов на­пи­сал ро­ман «До­ро­га на оке­ан», в ко­то­ром теп­ло и не­пло­хо ри­су­ет об­раз круп­но­го пар­тий­но­го де­я­те­ля – на­чаль­ни­ка ж[елез­но]д[орож­но­го] по­ли­тот­де­ла. В этом же ро­ма­не Ле­о­нов пы­та­ет­ся за­гля­нуть в бу­ду­щее, опи­сы­вая бу­ду­щую вой­ну. В ро­ма­не есть не­до­стат­ки, са­мый круп­ный из них тот, что Ле­о­нов ока­зал­ся ещё не в со­сто­я­нии дать об­раз боль­ше­ви­ка в борь­бе, в дей­ст­вии, его ге­рой смер­тель­но за­бо­ле­ва­ет и вы­бы­ва­ет с ак­тив­ной ра­бо­ты. За не­до­стат­ки Ле­о­но­ва на­до кри­ти­ко­вать, но его преж­де все­го на­до обо­д­рить, под­дер­жать за то, что он рас­тёт как со­вет­ский пи­са­тель (но­вая кни­га – луч­шее из то­го, что Ле­о­нов пи­сал), не бе­га­ет от ос­т­рых со­вре­мен­ных тем. Вме­с­то это­го на­чи­на­ют­ся раз­го­вор­чи­ки о «пу­с­то­по­рож­них про­ек­ци­ях в бу­ду­щее» Ле­о­но­ва. Про­чи­тав ме­с­то в ста­тье Леж­не­ва, ко­то­рое пря­мым об­ра­зом ка­са­лось его, Ле­о­нов ска­зал: «Ну что же, в XIV век уй­ду, на­пи­шу не­пло­хо и спо­кой­нее».

Ле­о­нов дей­ст­ви­тель­но был очень оби­жен. Сколь­ко ша­гов он сде­лал на­вст­ре­чу вла­с­тям! А что по­лу­чил вза­мен? К за­пре­ту пье­сы «Ун­ти­ловск» до­ба­ви­лись го­не­ния на ро­ман «Вор» (по­сле 1935 го­да его не пе­ре­из­да­ва­ли в те­че­ние двад­ца­ти трёх лет). По­ни­мая, что пи­са­тель мог со­рвать­ся, Ста­лин по­сле до­не­се­ния Щер­ба­ко­ва дал ко­ман­ду Ле­о­но­ва на ка­кое-то вре­мя ос­та­вить в по­кое. Не­смо­т­ря на оби­лие ком­про­ма­та, вождь уже в 1939 го­ду на­сто­ял да­же на том, что­бы ху­дож­ни­ку вру­чи­ли ор­ден Тру­до­во­го Крас­но­го Зна­ме­ни.

Во­об­ще 39-й год по­на­ча­лу скла­ды­вал­ся для Ле­о­но­ва очень удач­но. 6 мая в Ма­лом те­а­т­ре Сах­нов­ский по­ста­вил его пье­су «Волк», а Не­ми­ро­вич-Дан­чен­ко в тот же день во МХА­Те по­ка­зал пре­мье­ру «По­лов­чан­ских са­дов». Что ещё на­до ху­дож­ни­ку для сча­с­тья? И вдруг обе пье­сы в «Прав­де» страш­но раз­ру­гал Ва­лен­тин Ка­та­ев. Ле­о­нов за­па­ни­ко­вал. Но стра­хи ока­за­лись силь­но пре­уве­ли­че­ны. За Ле­о­но­ва вновь за­сту­пил­ся лич­но Ста­лин.

Ду­мая, что всё са­мое страш­ное уже по­за­ди, Ле­о­нов в кон­це 1939 го­да за­кон­чил но­вую пье­су «Ме­тель», фак­ти­че­с­ки вы­сту­пив в ней с осуж­де­ни­ем ре­прес­сий. Пред­се­да­тель ко­ми­те­та по де­лам ис­кусств Ми­ха­ил Храп­чен­ко, зная от­но­ше­ние к Ле­о­но­ву Ста­ли­на, по­ду­мал, что идеи пье­сы по­лу­чи­ли одо­б­ре­ние на са­мом вер­ху, и раз­ре­шил её по­ста­нов­ку в двад­ца­ти те­а­т­рах. По­сле пре­мьер­ных по­ка­зов В.За­лес­ский объ­я­вил ле­о­нов­скую «Ме­тель» в га­зе­те «Со­вет­ское ис­кус­ст­во» зна­чи­тель­ным яв­ле­ни­ем в со­вет­ской дра­ма­тур­гии. И ни­кто не знал, что на Лу­бян­ке уже от­кры­ли на Ле­о­но­ва де­ло по об­ви­не­нию пи­са­те­ля в пра­вом троц­киз­ме (его унич­то­жи­ли лишь в 1954 го­ду).

Скан­дал раз­ра­зил­ся ле­том 1940 го­да. Бди­тель­ность про­яви­ли два ру­ко­во­ди­те­ля Агит­про­па – Пётр По­спе­лов и Дми­т­рий По­ли­кар­пов. В сво­ей до­клад­ной за­пи­с­ке се­к­ре­та­рю ЦК ВКП(б) Ан­д­рею Жда­но­ву они со­об­щи­ли: «Те­ма пье­сы – пре­вра­ще­ние быв­ше­го вра­га со­вет­ской вла­с­ти в дру­га на­ро­да. Ос­но­вой её яв­ля­ет­ся фаль­ши­вая идей­ка о му­же­ст­ве и бла­го­род­ст­ве не­ко­то­рых быв­ших вра­гов, спо­соб­ных, не в при­мер мел­ким лю­дям со­вет­ской дей­ст­ви­тель­но­с­ти, стать под­лин­ны­ми па­т­ри­о­та­ми оте­че­ст­ва. По­ло­жи­тель­ным ге­ро­ем пье­сы, ут­верж­да­ю­щим бла­го­род­ные че­ло­ве­че­с­кие ка­че­ст­ва, яв­ля­ет­ся быв­ший бе­ло­гвар­дей­ский офи­цер-эми­г­рант Пор­фи­рий Сы­ро­ва­ров. В ка­че­ст­ве от­ри­ца­тель­но­го пер­со­на­жа ему про­ти­во­сто­ит род­ной брат, ко­ман­дир пар­ти­зан­ско­го от­ря­да, ком­му­нист, ди­рек­тор за­во­да – Сте­пан Сы­ро­ва­ров. Пер­вый – об­ра­зец му­же­ст­ва и бла­го­род­ст­ва, че­ло­век яс­ной це­ли, силь­ной во­ли; вто­рой – под­лень­кий че­ло­век, го­то­вый про­дать се­бя во имя мел­ких шкур­ных ин­те­ре­сов. Пье­са за­кан­чи­ва­ет­ся тем, что бе­ло­гвар­де­ец ста­ра­ет­ся ис­ку­пить свою ви­ну пе­ред ро­ди­ной уча­с­ти­ем в ре­во­лю­ци­он­ных бо­ях в Ис­па­нии на сто­ро­не ре­с­пуб­ли­ки и воз­вра­ща­ет­ся в СССР, а его брат, про­жи­ва­ю­щий в СССР, окон­ча­тель­но за­пу­ты­ва­ет­ся в под­ло­с­тях, до­би­ва­ет­ся за­гра­нич­но­го па­с­пор­та, что­бы уд­рать от от­ве­та, но ра­зоб­ла­ча­ет­ся. По Ле­о­но­ву вы­хо­дит, что ка­пи­та­ли­с­ти­че­с­кая дей­ст­ви­тель­ность да­же яв­ных вра­гов ре­во­лю­ции пе­ре­вос­пи­ты­ва­ет в дру­зей со­ци­а­лиз­ма. Дру­гое де­ло со­вет­ская дей­ст­ви­тель­ность. Здесь нет воз­мож­но­с­ти для ис­прав­ле­ния и пе­ре­вос­пи­та­ния лю­дей, они по­став­ле­ны в та­кие ус­ло­вия, что вы­нуж­де­ны скры­вать свои по­ро­ки и для очи­ще­ния со­ве­с­ти бе­жать за пре­де­лы сво­ей стра­ны. В об­ра­зе Сте­па­на Сы­ро­ва­ро­ва ав­тор пье­сы обоб­ща­ет это как ти­пи­че­с­кое яв­ле­ние, как нор­му на­шей жиз­ни. «Ме­тель» – кле­ве­та на со­вет­скую дей­ст­ви­тель­ность. Изо­би­лу­ю­щие в пье­се по­до­зри­тель­ные на­мё­ки и тём­ные ме­с­та, ви­ди­мо, для то­го и слу­жат, что­бы всё по­ка­зать в из­вра­щён­ном ви­де, очер­нить».

По­сле это­го до­но­са По­лит­бю­ро ЦК 18 сен­тя­б­ря при­ня­ло по­ста­нов­ле­ние, за­пре­тив­шее те­а­т­рам ста­вить пье­су «Ме­тель» как иде­о­ло­ги­че­с­ки враж­деб­ную и зло­ст­но кле­ве­щу­щую на со­вет­скую дей­ст­ви­тель­ность.

Ле­о­нов та­кой ре­ак­ции не ожи­дал. Он по­ни­мал, что сно­ва за­щи­тить его мог толь­ко Ста­лин. Но вождь че­рез сво­е­го се­к­ре­та­ря По­скрё­бы­ше­ва «от­фут­бо­лил» его к Жда­но­ву. По­лу­чи­лось, что пи­са­тель сам уго­дил в ло­вуш­ку. Ле­о­нов на­смерть пе­ре­пу­гал­ся и не знал, что ему де­лать.

Тут на­ча­лась вой­на. Ле­о­нов ещё боль­ше рас­те­рял­ся. На вся­кий слу­чай он ре­шил же­ну с до­черь­ми вме­с­те с дру­ги­ми пи­са­тель­ски­ми се­мь­я­ми эва­ку­и­ро­вать в Та­та­рию, а сам ос­тал­ся в Моск­ве. «Ле­о­нов поч­ти рех­нул­ся от то­с­ки по сво­им, – пи­сал сво­ей же­не Бо­рис Па­с­тер­нак, – он пла­чет, мо­лит­ся Бо­гу, мы с Ко­с­тей [Фе­ди­ным. – В.О.] каж­дый день его ус­по­ка­и­ва­ем». «Он, ка­жет­ся, со­шёл с ума», – под­твер­дил тог­да упад­ни­че­с­кие на­ст­ро­е­ния Ле­о­но­ва Кон­стан­тин Па­у­с­тов­ский.

В на­ча­ле ок­тя­б­ря Ле­о­нов, под­дав­шись па­ни­че­с­ким на­ст­ро­е­ни­ям, то­же по­спе­шил в эва­ку­а­цию. В Чи­с­то­по­ле он в от­ли­чие от дру­гих пи­са­те­лей не бед­ст­во­вал. Ему сра­зу да­ли снос­ное жи­льё. При­ём­ная дочь Ильи Сель­вин­ско­го – Це­ци­лия Вос­кре­сен­ская вспо­ми­на­ла: «Мы по­се­ли­лись вме­с­те с Ле­о­но­вы­ми на ул. К.Марк­са, 22, в по­ме­ще­нии, ко­то­рое, ка­жет­ся, рань­ше бы­ло ма­га­зи­ном. Сна­ча­ла мы вхо­ди­ли в боль­шую, не­о­тап­ли­ва­е­мую ком­на­ту-при­хо­жую. Из этой ком­на­ты по­па­да­ли ещё в од­ну об­щую ком­на­ту. Но здесь уже сто­я­ла рус­ская печь, на ко­то­рой го­то­ви­ли ма­ма и Та­ть­я­на Ми­хай­лов­на, же­на Ле­о­но­ва. Око­ло печ­ки сто­ял стол – это бы­ла «сто­ло­вая» Ле­о­но­вых, сле­ва от две­ри за за­на­ве­с­кой сто­ял наш стол, кро­вать, на ко­то­рой спа­ла ма­ма, и ещё бы­ла пол­ка для по­су­ды и хле­ба. Од­наж­ды, при­дя но­чью с ра­бо­ты, я про­тя­ну­ла за ним ру­ку, а «он» вы­ско­чил из-под мо­ей ру­ки. Со­сле­пу, так как я бли­зо­ру­ка, и в по­лу­мра­ке (все уже спа­ли) я при­ня­ла мышь за ку­сок хле­ба. Ещё в этой ком­на­те бы­ли умы­валь­ник и ра­ко­ви­на. За­тем у печ­ки бы­ла дверь в ком­на­ту Ле­о­но­вых, где они все спа­ли, а Ле­о­нид Мак­си­мо­вич и ра­бо­тал там, а ле­вее шла дверь в на­шу уз­кую про­дол­го­ва­тую ком­на­ту, где сто­я­ли две кро­ва­ти, на ко­то­рых спа­ли мы с ба­буш­кой».

Но и в Чи­с­то­по­ле Ле­о­нов ещё дол­го не мог прий­ти в се­бя. Близ­ко со­шед­ший­ся с ним в эва­ку­а­ции дра­ма­тург Ни­ко­лай Ви­но­гра­дов-Ма­монт 12 но­я­б­ря 1941 го­да за­пи­сал в сво­ём днев­ни­ке: «Днём был в му­зее. При­хо­ди­ли Л.М. Ле­о­нов и Б.В. Ал­перс. Ин­те­ре­со­ва­лись биб­ли­о­те­кой. Л.М. Ле­о­нов ска­зал Ма­рии, что он по ве­че­рам пла­чет, то­с­куя о Моск­ве».

В Чи­с­то­по­ле Ле­о­нов на­пи­сал пье­су «На­ше­ст­вие». Пра­ви­тель­ст­вен­ный ко­ми­тет по де­лам ис­кусств на сей раз спе­шить не стал, взял па­у­зу. Во Все­рос­сий­ском те­а­т­раль­ном об­ще­ст­ве мол­ча­ние на­чаль­ст­ва рас­це­ни­ли как раз­ре­ше­ние на раз­гром. Пер­вым на пи­са­те­ля на­бро­сил­ся кри­тик Алек­сандр Лей­тес. «Я рас­те­рял­ся, – вспо­ми­нал Ле­о­нов в 1976 го­ду. – Как-то си­жу до­ма. Го­лод­но. Де­нег нет. Се­мья в эва­ку­а­ции. Я толь­ко не­дав­но вер­нул­ся из Чи­с­то­по­ля. В ЦДЛ нам вы­да­ва­ли не­мно­го про­дук­тов и бу­тыл­ку вод­ки. За­шёл то­ва­рищ. На сто­ле у нас 2 ку­соч­ка хле­ба, лу­ко­ви­ца и не­пол­ная бу­тыл­ка вод­ки. Вдруг зво­нок. По­скрё­бы­шев: «Как жи­вё­те?» – «Жи­ву». – «Пье­су на­пи­са­ли?» – «На­пи­сал. От­пра­вил. Не знаю, чи­та­ли ли?» – «Чи­та­ли, чи­та­ли. Сей­час с ва­ми бу­дет го­во­рить то­ва­рищ Ста­лин». Тот вклю­чил­ся без пе­ре­ры­ва и ска­зал: «Здрав­ст­вуй­те, то­ва­рищ Ле­о­нов. Хо­ро­шую пье­су на­пи­са­ли. Хо­ро­шую. Со­би­ра­е­тесь ста­вить её на те­а­т­ре?» По­нят­но, что вско­ре за «На­ше­ст­вие» пи­са­те­лю да­ли Ста­лин­скую пре­мию. Раз­до­са­до­ван­ный Фе­дин по­том где-то ляп­нул (а сек­со­ты тут же до­нес­ли на Лу­бян­ку): «Обид­но. <…> Ле­о­нов за та­кую ерун­ду («На­ше­ст­вие») по­лу­чил пре­мию, но это – по­нят­но – нуж­но бы­ло по­кло­нить­ся в нож­ки, он по­кло­нил­ся, при­пи­сал по­след­нюю кар­ти­ну, где сплош­ной гимн [Ста­ли­ну. – В.О.], вот ему и за­пла­ти­ли за по­клон».

По воз­вра­ще­нии из эва­ку­а­ции ста­лин­ское ок­ру­же­ние спе­ци­аль­но для Ле­о­но­ва ор­га­ни­зо­ва­ло по­ка­за­тель­ную по­езд­ку на фронт, ко­то­рая вы­ли­лась в по­весть «Взя­тие Ве­ли­ко­шум­ска». Офи­ци­аль­ная про­па­ган­да по­пы­та­лась вы­дать эту кни­гу за ше­девр. Но се­рь­ёз­ных ху­дож­ни­ков об­ма­нуть бы­ло труд­но. Как ста­ло из­ве­ст­но из опуб­ли­ко­ван­но­го в 1990-е го­ды до­не­се­ния нар­ко­ма гос­бе­зо­пас­но­с­ти СССР В.Мер­ку­ло­ва, Кон­стан­тин Фе­дин в сво­ём кру­гу бур­чал: «Ле­о­нов ду­ма­ет, что он ка­кой-то осо­бый па­те­фон. Он за­блуж­да­ет­ся. «Взя­тие Ве­ли­ко­шум­ска» зву­чит со­вер­шен­но так же, как «Не­по­ко­рён­ные» [Б.Л. Гор­ба­то­ва. – В.О.]. На му­зы­каль­ное ухо это не­стер­пи­мо». Не­до­во­лен ос­тал­ся но­вой по­ве­с­тью Ле­о­но­ва и Па­с­тер­нак. В ча­ст­ных раз­го­во­рах он за­ме­тил, что у пи­са­те­ля во «Взя­тии Ве­ли­ко­шум­ска» «каж­дая фра­за стро­ит глаз­ки».

Но пуб­лич­но кри­ти­ка ле­о­нов­ской по­ве­с­ти про­зву­ча­ла лишь в жур­на­ле «Зна­мя». И то, я ду­маю, Все­во­лод Виш­нев­ский по­шёл на это не по­то­му, что пе­ре­жи­вал за эс­те­ти­че­с­кий уро­вень оте­че­ст­вен­ной сло­вес­но­с­ти. Ско­рее он та­ким об­ра­зом по­пы­тал­ся све­с­ти с пи­са­те­лем свои ста­рые счё­ты. Виш­нев­ский все­гда от­но­сил­ся к Ле­о­но­ву с боль­шим не­до­ве­ри­ем и раз­дра­же­ни­ем. «Ле­о­нов, – пи­сал он в ав­гу­с­те 1946 го­да в сво­ём днев­ни­ке, – из тор­го­во-ку­лац­кой сре­ды, по­ли­ти­че­с­ки он не наш че­ло­век».

По­сле вой­ны пи­са­тель ока­зал­ся, по су­ти, в за­пад­не. Он знал, как его лю­то не­на­ви­де­ли без­гра­мот­ные ли­те­ра­то­ры, вы­шед­шие из кре­с­ть­ян и ра­бо­чих. Все эти Пан­фё­ро­вы толь­ко и жда­ли, ког­да Ста­лин даст ко­ман­ду «фас». Од­но­вре­мен­но Ле­о­но­ва со всех сто­рон об­ло­жи­ли че­ки­с­ты. Ещё в вой­ну они аре­с­то­ва­ли стар­ше­го бра­та его же­ны и го­то­ви­лись вот-вот прий­ти и за ним. Ни­кто не по­ни­мал, че­го Ста­лин вы­жи­дал.

Всё разъ­яс­ни­лось в кон­це 1945 го­да, ког­да Ле­о­но­ва не­о­жи­дан­но вы­звал к се­бе один из ру­ко­во­ди­те­лей Агит­про­па ЦК ВКП(б) По­ли­кар­пов. Без из­лиш­них эки­во­ков он в лоб по­со­ве­то­вал пи­са­те­лю взять­ся за ста­тью о вож­де. Дол­го убеж­дать Ле­о­но­ва не по­тре­бо­ва­лось. Ле­о­нов­ская ста­тья «Сло­во о пер­вом де­пу­та­те» по­яви­лась в «Прав­де» 23 ян­ва­ря 1946 го­да. Даль­ше – боль­ше. Пи­са­тель мол­ча­ли­во со­гла­сил­ся с «про­ра­бот­ка­ми» Ан­ны Ах­ма­то­вой и Ми­ха­и­ла Зо­щен­ко. В от­вет Жда­нов дал ко­ман­ду вве­с­ти Ле­о­но­ва в ру­ко­вод­ст­во Со­ю­за со­вет­ских пи­са­те­лей.

Оче­ред­ное воз­вы­ше­ние Ле­о­но­ва сов­па­ло с ата­кой на Ва­си­лия Гросс­ма­на. 4 сен­тя­б­ря 1946 го­да га­зе­та «Прав­да» во­всю раз­ру­га­ла опуб­ли­ко­ван­ную в «Зна­ме­ни» пье­су Гросс­ма­на «Ес­ли ве­рить пи­фа­го­рий­цам». Пи­са­тель­ский мир ис­пы­тал шок. И толь­ко Ле­о­нов со­хра­нял пол­ное спо­кой­ст­вие. «Гросс­ман очень не­о­пы­тен, – за­ме­тил он Кор­нею Чу­ков­ско­му, – он дол­жен был свои за­вет­ные мыс­ли вло­жить в ус­та ка­ко­му-ни­будь иди­о­ту, за­ве­до­мо­му бол­ва­ну. Ес­ли бы взду­ма­ли при­драть­ся, он мог бы ска­зать: да ведь это го­во­рит иди­от!»

Од­на­ко ин­дуль­ген­ция бы­ла вы­да­на Ле­о­но­ву не на­веч­но. Что­бы пи­са­тель силь­но не за­ры­вал­ся, цен­зу­ра вско­ре на­ло­жи­ла за­прет на его но­вую пье­су «Зо­ло­тая ка­ре­та». «Зря вы свя­за­лись со мною и мо­и­ми ру­ко­де­ли­я­ми, – пре­до­сте­ре­гал ху­дож­ник в 1949 го­ду ис­сле­до­ва­те­ля В.Ко­ва­лё­ва. – Я есть, ви­ди­мо, фи­гу­ра по­до­зри­тель­ная, и, на­до ска­зать, ме­ня так дол­го убеж­да­ли в этом, что я и сам на­чи­наю вро­де как бы ве­рить в это».

В раз­гар борь­бы с ко­с­мо­по­ли­та­ми Ле­о­нов за­ду­мал ро­ман «Рус­ский лес». В свой за­мы­сел он по­свя­тил Чу­ков­ско­го. Тот 4 мар­та 1951 го­да ос­та­вил в днев­ни­ке сле­ду­ю­щую за­пись: «Солн­це. Теп­лынь. Си­жу на ул. Горь­ко­го с рас­кры­тым ок­ном. По­зво­нил Ле­о­нов. Не хо­чу ли про­ехать­ся в Пе­ре­дел­ки­но? За­ехал за мною, – в пу­ти стал рас­ска­зы­вать свой ро­ман – о де­вуш­ке По­ле, её от­це, учё­ном ле­со­во­де, его вра­ге и со­пер­ни­ке, о ги­бе­ли лёт­чи­ка Ма­ци­е­ви­ча, о про­во­ка­то­ре Се­лез­нё­ве, и т.д. и т.д. Ро­ман сра­зу в двух эпо­хах – то воз­вра­ща­ет­ся к 1905–1908 гг., то дви­жет­ся в 1941–45 гг. Очень мно­го гу­с­той пси­хо­ло­гич­но­с­ти, мно­го не­прав­до­по­до­бия, ли­те­ра­тур­но­с­ти, но очень та­лант­ли­во, ку­д­ря­во, за­тей­ли­во. Боль­ше все­го мне по­нра­ви­лась сце­на в трак­ти­ре, ког­да за­ку­тив­ший ку­пец да­ёт чет­верт­ную бу­ду­ще­му ге­рою ро­ма­на. Ро­ман не без до­сто­ев­щин­ки, очень зло­бо­днев­ный – о ле­се – есть стра­ни­цы как буд­то из «Бе­сов» – осо­бен­но ког­да он опи­сы­ва­ет на­ив­ное маль­чи­ше­с­кое об­ще­ст­во «Мо­ло­дая Рос­сия».

Впер­вые ро­ман «Рус­ский лес» был на­пе­ча­тан в кон­це 1953 го­да в жур­на­ле «Зна­мя» у Ва­ди­ма Ко­жев­ни­ко­ва. Как вспо­ми­нал кри­тик Ми­ха­ил Ло­ба­нов, за­щи­тив­ший в се­ре­ди­не 50-х го­дов по «Рус­ско­му ле­су» в МГУ кан­ди­дат­скую дис­сер­та­цию, «на фо­не тог­даш­ней пре­иму­ще­ст­вен­но без­ли­кой ли­те­ра­ту­ры «Рус­ский лес» рез­ко вы­де­лял­ся сво­ей са­мо­быт­но­с­тью, вы­ра­зи­тель­ным язы­ком, рус­ско­с­тью глав­но­го ге­роя ле­со­во­да Ива­на Ви­х­ро­ва. Ан­та­го­нист Ви­х­ро­ва Гра­ци­ан­ский в до­во­ен­ные го­ды ко­зы­рял сво­им «ре­во­лю­ци­он­ным» про­шлым – при­ки­ды­вал­ся «жерт­вой цар­ских го­не­ний». Те­перь, во вре­ме­на «пе­ре­ст­рой­ки», «де­мо­кра­тии», «ре­форм», гра­ци­ан­ские, вче­раш­ние ин­тер­на­ци­о­на­ли­с­ты, объ­я­ви­ли се­бя «жерт­ва­ми ком­му­ни­с­ти­че­с­ко­го ре­жи­ма», бор­ца­ми про­тив «то­та­ли­та­риз­ма». Вре­мя по­ка­за­ло, как мет­ко схва­тил пи­са­тель эту их пе­ре­верт­ни­че­с­кую суть. И путь от «про­ле­тар­ской прав­ды» к «ли­бе­раль­ным цен­но­с­тям», от «ре­во­лю­ци­он­ной борь­бы» к «ре­фор­мам», к «рын­ку» – впол­не за­ко­но­ме­рен для гра­ци­ан­ских. Имен­но они, гра­ци­ан­ские, с их «ком­му­ни­с­ти­че­с­кой» де­ма­го­ги­ей и ко­с­мо­по­ли­ти­че­с­ким, ру­со­фоб­ским «тай­нич­ком», и ве­ли ту под­спуд­ную раз­ру­ши­тель­ную ра­бо­ту, цель ко­то­рой – со­кру­ше­ние ве­ли­ко­го го­су­дар­ст­ва. Тог­да, по вы­хо­де ро­ма­на, Гра­ци­ан­ский был для ме­ня толь­ко ли­те­ра­тур­ным ге­ро­ем, но по­сте­пен­но я втя­ги­вал­ся в ли­те­ра­тур­ную жизнь, в ли­те­ра­тур­ную борь­бу и на се­бе ис­пы­тал, что та­кое трав­ля со сто­ро­ны ру­со­фоб­ст­ву­ю­щих Гра­ци­ан­ских» (М.Ло­ба­нов. В сра­же­нии и люб­ви. М., 2003).

Ло­ба­нов, сам то­го не за­ме­тив, очень вер­но уло­вил суть ле­о­нов­ской кни­ги. В ли­те­ра­тур­ной сре­де как ро­ман её не вос­при­ня­ли. Все уви­де­ли в ней по­ли­ти­ку, борь­бу двух да­же не на­уч­ных, а по­ли­ти­че­с­ких груп­пи­ро­вок. Ли­бе­ра­лы, ес­те­ст­вен­но, сра­зу вста­ли на ды­бы. «Про­тив ро­ма­на Ле­о­но­ва «Рус­ский лес», – сви­де­тель­ст­во­вал Чу­ков­ский, – осо­бен­но яро вы­сту­па­ли два пи­са­те­ля – Зло­бин и Дик. По это­му по­во­ду Ле­о­нов ци­ти­ру­ет Лер­мон­то­ва: «Рвёт­ся Те­рек, Дик и Зло­бин» (за­пись из днев­ни­ка Чу­ков­ско­го от 18 ию­ня 1954 го­да). Но горь­ко­вед Ов­ча­рен­ко был убеж­дён, что за Зло­би­ным сто­я­ла сов­сем дру­гая фи­гу­ра. По его мне­нию, ши­ро­ко­мас­штаб­ной кам­па­ни­ей по из­гна­нию Ле­о­но­ва ру­ко­во­дил не кто иной, как Кон­стан­тин Па­у­с­тов­ский. Иде­о­ло­ги ли­бе­раль­но­го кры­ла в пи­са­тель­ском со­ю­зе за­хо­те­ли по­бе­дить сра­зу на всех фрон­тах, рас­ста­вить сво­их лю­дей в Мос­ков­ской пи­са­тель­ской ор­га­ни­за­ции и со­здать под се­бя но­вые аль­ма­на­хи ти­па «Ли­те­ра­тур­ной Моск­вы». Но они не рас­счи­та­ли свои си­лы и ста­ли де­лать мно­го оши­бок, чем и вос­поль­зо­ва­лись ох­ра­ни­те­ли. За­вот­де­лом куль­ту­ры ЦК По­ли­кар­пов убе­дил хру­щёв­ское ок­ру­же­ние пер­вую Ле­нин­скую пре­мию в 1957 го­ду в об­ла­с­ти ли­те­ра­ту­ры при­су­дить имен­но Ле­о­но­ву.

Од­на­ко пол­ной по­бе­ды пи­са­тель так и не одер­жал. Рус­ско­му ле­су по-преж­не­му уг­ро­жа­ло пол­ное ис­чез­но­ве­ние. Не пре­кра­ти­лась и борь­ба по­ли­ти­че­с­ких идей. Эту си­ту­а­цию по­том очень точ­но от­ра­зил в сво­их днев­ни­ках один из уче­ни­ков Ле­о­но­ва – Вла­ди­мир Чи­ви­ли­хин. 3 ию­ня 1957 го­да Чи­ви­ли­хин за­пи­сал: «Се­го­дня по­зна­ко­мил­ся с Ле­о­ни­дом Ле­о­но­вым. Это боль­шое со­бы­тие в мо­ей жиз­ни. Ле­о­но­ва я все­гда вос­при­ни­мал на фо­не дру­гих. Чи­тал я его все­го – и «Соть», и «Вор», и «Бар­су­ки», и пуб­ли­ци­с­ти­ку, и «До­ро­гу на оке­ан», не­за­бы­ва­е­мое «На­ше­ст­вие», «Зо­ло­тую ка­ре­ту» и, ко­неч­но, «Рус­ский лес». Триж­ды я по­ку­пал эту кни­гу и триж­ды её да­рил хо­ро­шим лю­дям, счи­тая, что най­ти луч­ший по­да­рок – труд­но. При­еха­ли мы с Де­вя­ть­я­ро­вым к не­му на да­чу (Пе­ре­дел­ки­но, Се­ра­фи­мо­ви­ча, 10). За­ра­нее до­го­во­рив­шись. Да­ча – вся в зе­ле­ни. Над крыль­цом – пыш­ный куст си­ре­ни, толь­ко что рас­пу­с­тив­шей­ся, па­ху­чий и ро­зо­вый, как нё­бо ре­бён­ка. Он – се­дой, се­рь­ёз­ный, с ум­ны­ми ка­ри­ми гла­за­ми. На пле­чах – ма­кин­тош, за­ме­ня­ю­щий ха­лат. Он то и де­ло ку­та­ет­ся в не­го, вид­но, мёрз­нет. На сто­ле ма­лень­кая ча­шеч­ка с су­ха­ри­ка­ми («У ме­ня, – го­во­рит, – обо­ст­ре­ние яз­вы»)... Бе­се­да по­ш­ла на лад. Мне ду­ма­лось, что он бу­дет го­во­рить, как пи­шет – соч­ным язы­ком, бе­зо­ши­боч­ным, креп­ким и яд­рё­ным, как си­я­ю­щая за­бо­ло­нью ле­си­на. А он го­во­рил очень про­сто, не то­ро­пясь, под­би­рая сло­ва, при­чём ча­с­то так и не спра­вив­шись с этим труд­ным де­лом – уст­ным под­бо­ром слов. Речь шла о рус­ском ле­се. Мы в по­след­нее вре­мя че­ты­реж­ды вы­сту­пи­ли в за­щи­ту рус­ско­го ле­са, ду­ма­ем про­дол­жить эту те­му, и вот по­ве­ли речь по всем де­лам, ка­са­ю­щим­ся су­деб рус­ско­го ле­са. Я убе­дил­ся, ка­кой это ве­ли­кий па­т­ри­от, как ося­за­е­мо и про­сто он ощу­ща­ет и по­ни­ма­ет Ро­ди­ну, как он сты­дит­ся го­во­рить вы­со­кие сло­ва о ней. Воз­му­щал­ся за­ме­с­ти­те­лем ди­рек­то­ра Ин­сти­ту­та ле­са АН СССР В. (го­во­рят, это про­то­тип Гра­ци­ан­ско­го). При­шёл он к Ле­о­но­ву по­сле опуб­ли­ко­ва­ния ро­ма­на: «Вы же про­по­ве­ду­е­те те­о­рию Ро­зен­бер­га, те­о­рию по­сто­ян­но­го ле­со­поль­зо­ва­ния. А она за­ро­ди­лась при гит­ле­риз­ме, в прус­ских ле­сах». «Я слы­шал, – от­ве­ча­ет Ле­о­нид Мак­си­мо­вич, – что Эй­зен­ха­у­эр и мил­ли­о­нер Мил­лок каж­дое ут­ро чи­с­тят зу­бы. Я то­же это де­лаю. Мо­жет быть, я что-то не так де­лаю?» Та­кие, – про­дол­жал Л.М., – ду­ра­ки по­па­да­ют­ся, что хо­чет­ся по­дой­ти и вы­пить с ним на бру­дер­шафт – та­кие ред­ко­ст­ные ду­ра­ки! В. по­хож на то­го ора­то­ра, ко­то­рый во вре­мя пра­зд­ни­ков 25 лет кри­чал: «Смерть вра­гам ми­ро­вой бур­жу­а­зии». А по­том при­слу­ша­лись – что же он кри­чит? Кто же это вра­ги ми­ро­вой бур­жу­а­зии?» (В.Чи­ви­ли­хин. Днев­ни­ки, пись­ма. Вос­по­ми­на­ния со­вре­мен­ни­ков. М., 2009).

Од­на­ко ес­ли от­влечь­ся от по­ли­ти­ки, вид­но, что «Рус­ский лес» – кни­га от­нюдь не ве­ли­кая. В ху­до­же­ст­вен­ном от­но­ше­нии она силь­но про­се­да­ет. По­мощ­ник Ни­ки­ты Хру­щё­ва – Вла­ди­мир Ле­бе­дев, ви­ди­мо, был не­да­лёк от ис­ти­ны, ког­да в фе­в­ра­ле 1964 го­да сквозь зу­бы про­це­дил Чу­ков­ско­му: «Ле­о­нов, ис­пи­сав­ший­ся, вы­жа­тый как ли­мон, – то­же жерт­ва ста­ли­низ­ма: «Вот, мол, ме­ня Горь­кий лю­бил». Тем и жи­вёт. И его «Рус­ский лес» та­кая чушь».

Но Ле­бе­дев не всё знал. Да, со сто­ро­ны вы­гля­де­ло так, буд­то Ле­о­нов как пи­са­тель во мно­гом жил за счёт ста­рых за­па­сов. В кон­це 1950-х го­дов он под­го­то­вил но­вую ре­дак­цию сво­е­го ста­ро­го ро­ма­на «Вор», по­том стал до­би­вать­ся сня­тия за­пре­та с пред­во­ен­ной по­ве­с­ти «Ме­тель», за­тем из­влёк из сво­е­го ар­хи­ва ру­ко­пись по­ве­с­ти «Evgenia Ivanovna». А но­вых ве­щей пи­са­те­ля дей­ст­ви­тель­но ни­кто не ви­дел (ки­но­по­весть «Бег­ст­во ми­с­те­ра Мак-Кин­ли» не в счёт). Но это не зна­чит, что он мол­чал и ни над чем боль­ше не ра­бо­тал.

До по­ры до вре­ме­ни Ле­о­нов был от­но­си­тель­но по­кла­дист. Во вся­ком слу­чае, от­кры­то вла­с­тям он очень дол­го не пе­ре­чил. На бунт пи­са­тель ре­шил­ся лишь при Бреж­не­ве. Впро­чем, до от­кры­то­го про­ти­во­сто­я­ния де­ло ни­ког­да не до­хо­ди­ло. Все про­те­с­ты но­си­ли, ска­жем так, ха­рак­тер под­ко­вёр­ной иг­ры.

Сна­ча­ла Ле­о­нов на­от­рез от­ка­зал­ся уча­ст­во­вать в под­го­тов­ке чет­вёр­то­го съез­да со­вет­ских пи­са­те­лей. Ког­да в ок­тя­б­ре 1966 го­да к не­му в Пе­ре­дел­ки­но для уго­во­ров при­ехал зав­сек­то­ром ЦК КПСС Аль­берт Бе­ля­ев, он, по­крях­ты­вая и по­ка­ш­ли­вая, сра­зу ка­те­го­ри­че­с­ки за­явил: «Я вы­сту­пать не бу­ду. О чём го­во­рить? Ведь ес­ли я нач­ну го­во­рить о том, что ме­ня вол­ну­ет, ме­ня же об­ру­га­ют на­чаль­ни­ки. Я се­рь­ёз­ный че­ло­век и го­во­рить по­пу­с­ту не люб­лю. Ме­ня, к при­ме­ру, вол­ну­ют две про­бле­мы: культ Ста­ли­на и его вре­мя. Ста­лин был ве­ли­кая лич­ность шек­с­пи­ров­ско­го пла­на. Но 12 мил­ли­о­нов луч­ших умов Рос­сии он за­ко­пал в зем­лю. А пи­сать об этом вре­ме­ни не да­ют, как и об этой лич­но­с­ти. А на­до. Пи­са­тель не мо­жет не пи­сать на эту те­му, она в серд­це си­дит. А вы­сту­пи я с три­бу­ны об этом – мне же и по шее да­дут. Нет, не хо­чу» (ци­ти­рую по ме­му­ар­ной кни­ге А.Бе­ля­е­ва «Ли­те­ра­ту­ра и ла­би­рин­ты вла­с­ти», М., 2009).

За­тем Ле­о­нов за­ка­тил ис­те­ри­ку по по­во­ду до­кла­да к 100-ле­тию Мак­си­ма Горь­ко­го. Ос­то­рож­ный ру­ко­во­ди­тель Со­ю­за пи­са­те­лей Ге­ор­гий Мар­ков хо­тел, что­бы Ле­о­нов кое-что смяг­чил. В от­вет пи­са­тель при­гро­зил, что во­об­ще не явит­ся в Кремль на тор­же­ст­вен­ный ве­чер. Си­ту­а­цию по­том раз­ру­ли­вал се­к­ре­тарь ЦК КПСС Пётр Де­ми­чев.

Горь­ков­ские тор­же­ст­ва сов­па­ли с на­род­ны­ми вол­не­ни­я­ми в Че­хо­сло­ва­кии. Пар­тий­ные бос­сы по­про­си­ли Ле­о­но­ва под­пи­сать об­ра­ще­ние к ли­те­ра­то­рам брат­ской стра­ны. Но пи­са­тель и тут про­явил ха­рак­тер. Он от­ка­зал­ся под­дер­жать со­вет­ское вме­ша­тель­ст­во в де­ла Пра­ги.

Но и это бы­ло не всё. В 1970 го­ду Ле­о­нов об­ра­тил­ся в ЦК КПСС с прось­бой боль­ше не вы­дви­гать его в Вер­хов­ный Со­вет стра­ны. Од­на­ко тут тер­пе­ние крем­лёв­ских не­бо­жи­те­лей лоп­ну­ло. Се­к­ре­тарь ЦК Ми­ха­ил Сус­лов, как пе­ре­да­вал Аль­берт Бе­ля­ев, во все­ус­лы­ша­ние за­явил: «Не хо­чет – за­став­лять и уп­ра­ши­вать не бу­дем».

Как это уп­рям­ст­во аук­ну­лось Ле­о­но­ву? Нет, аре­с­то­вы­вать его, ко­неч­но, ни­кто не стал. Все ро­ма­ны пи­са­те­ля по-преж­не­му вы­хо­ди­ли ог­ром­ны­ми ти­ра­жа­ми. Про­сто уси­лил­ся не­глас­ный над­зор за ху­дож­ни­ком. В пись­ме к Ко­ва­лё­ву, ко­то­рый дол­гое вре­мя счи­тал­ся глав­ным ис­сле­до­ва­те­лем ле­о­нов­ско­го твор­че­ст­ва, пи­са­тель в мае 1969 го­да со­об­щал, что вла­с­ти, по­ни­мая, что он «есть лич­ность не­но­мен­к­ла­тур­ная, воль­но прак­ти­ку­ю­щая, не­о­хра­ня­е­мая», и по­это­му с ним яко­бы «всё и вся­ко мож­но». «До­шли до ме­ня из до­б­рот­но­го ис­точ­ни­ка слу­хи, – пи­сал он, – что всё это на­зна­че­но мне по со­во­куп­но­с­ти за горь­ков­ский ко­му-то там не по­нра­вив­ший­ся до­клад, за от­каз под­пи­сать пре­сло­ву­тое че­хо­сло­вац­кое пись­мо, за чрез­мер­но ча­с­тое упо­ми­на­ние сло­ва «рус­ский» (вплоть до на­зва­ния ро­ма­на!) и во­об­ще за яко­бы ис­хо­дя­щий от ме­ня, кри­ми­наль­ный ны­не, на­ци­о­наль­ный ду­шок».

При Бреж­не­ве Ле­о­но­ву мсти­ли, как пра­ви­ло, по ме­ло­чам. К при­ме­ру, ему дол­го не да­ва­ли зва­ния ака­де­ми­ка. В кон­це 1960-х го­дов его кан­ди­да­ту­ру дваж­ды про­ва­ли­ва­ли ещё на ста­дии об­суж­де­ния в От­де­ле­нии ли­те­ра­ту­ры и язы­ка. В 1972 го­ду во­прос о Ле­о­но­ве ре­шал­ся уже на уров­не По­лит­бю­ро ЦК КПСС. Спе­ци­аль­но под не­го Ака­де­мия на­ук по­лу­чи­ла до­пол­ни­тель­ную ака­де­ми­че­с­кую ва­кан­сию. Для под­ст­ра­хов­ки Де­ми­чев рас­по­ря­дил­ся из Вё­шен­ской при­вез­ти в Моск­ву Шо­ло­хо­ва. По­сле это­го ака­де­ми­ку-се­к­ре­та­рю От­де­ле­ния ли­те­ра­ту­ры и язы­ка Храп­чен­ко де­вать­ся бы­ло не­ку­да. В се­ре­ди­не но­я­б­ря он обес­пе­чил еди­но­глас­ное го­ло­со­ва­ние в сво­ём ве­дом­ст­ве. Ос­та­ва­лось убе­дить об­щее со­бра­ние Ака­де­мии. Но там Ле­о­нов со­брал в свою под­держ­ку лишь 46 го­ло­сов. В ака­де­ми­ки он про­шёл с пе­ре­ве­сом в два го­ло­са. Аб­со­лют­но­го боль­шин­ст­ва пи­са­тель так и не по­лу­чил.

По­том пар­тап­па­рат­чи­ки ус­т­ро­и­ли ка­кую-то стран­ную воз­ню во­круг ста­тьи Ле­о­но­ва «Раз­ду­мья у ста­ро­го кам­ня». Эта ста­тья бы­ла на­пи­са­на в 1968 го­ду по прось­бе пер­во­го за­ме­с­ти­те­ля глав­но­го ре­дак­то­ра га­зе­ты «Прав­да» Бо­ри­са Сту­ка­ли­на. Од­на­ко в ЦК пар­тии по­тре­бо­ва­ли вне­сти зна­чи­тель­ные со­кра­ще­ния, ка­са­ю­щи­е­ся ут­ра­ты мно­гих ве­ли­ких па­мят­ни­ков. Ле­о­нов от ка­кой-ли­бо прав­ки сво­е­го тек­с­та ка­те­го­ри­че­с­ки от­ка­зал­ся. Пол­но­стью эта ста­тья бы­ла на­пе­ча­та­на лишь че­рез во­сем­над­цать лет.

А сколь­ко тя­ну­лось де­ло с но­вой квар­ти­рой?! Ле­о­нов с трид­ца­тых го­дов жил ря­дом с Бе­ло­рус­ским вок­за­лом. Ес­те­ст­вен­но, он очень хо­тел из­ба­вить­ся от го­род­ско­го шу­ма. Де­сять лет ему обе­ща­ли по­до­брать квар­ти­ру в бо­лее спо­кой­ном ме­с­те. Но пе­ре­езд к Ни­кит­ским во­ро­там со­сто­ял­ся лишь осе­нью 1974 го­да. При­чём в пер­вую же ночь в но­вой квар­ти­ре Ле­о­но­вых слу­чил­ся страш­ный по­жар, унич­то­жив­ший по­ло­ви­ну уни­каль­ной биб­ли­о­те­ки пи­са­те­ля. Род­ные счи­та­ли, что та ка­та­ст­ро­фа про­изо­ш­ла не слу­чай­но. Мол, Ле­о­но­ву бы­ло сде­ла­но пре­ду­преж­де­ние, что­бы силь­но свою го­ло­ву не под­ни­мал.

Поз­же млад­шая дочь пи­са­те­ля – На­та­лья Ле­о­ни­дов­на рас­ска­зы­ва­ла: «Вы­нуж­де­на вер­нуть­ся к то­му, что мно­го лет на­зад ска­за­ла цы­ган­ка ма­лень­кой де­воч­ке, став­шей по­зд­нее мо­ей ма­мой: «Бой­ся ко­шек, гор и ог­ня». Ма­ма пе­ре­жи­ла два по­жа­ра, но в квар­ти­ре у Ни­кит­ских во­рот, где из-за вы­би­тых стё­кол гу­ля­ли сквоз­ня­ки, она про­ве­ла мно­го ча­сов с рас­спра­ши­ва­ю­щи­ми её пред­ста­ви­те­ля­ми гос­пож­над­зо­ра, Пе­т­ров­ки, 38, Лит­фон­да, Мос­со­ве­та и т.д. На этом по­жа­ри­ще она по­лу­чи­ла тя­жё­лое за­бо­ле­ва­ние – пол­зу­чее хро­ни­че­с­кое вос­па­ле­ние лёг­ких, что, по вер­сии не­ко­то­рых вра­чей, мог­ло явить­ся при­чи­ной бо­лее тя­жё­ло­го за­бо­ле­ва­ния, без­жа­ло­ст­но­го и страш­но­го, став­ше­го при­чи­ною её ги­бе­ли. Сло­вом, по­жар со­кра­тил её дни. Я ни­ког­да не го­во­ри­ла с па­пой об этом, – о свя­зи по­жа­ра и ма­ми­ной смер­ти. Во­об­ще о по­жа­ре мы ста­ра­лись не вспо­ми­нать. В ма­ми­ном днев­ни­ке 70-е го­ды от­ме­ча­ют­ся за­пи­ся­ми о бо­лез­нях, боль­ни­цах, вра­чах. В ос­нов­ном – па­пи­ны­ми бо­лез­ня­ми, о се­бе ма­ма пи­са­ла ма­ло. В 1979-м – чу­дом уда­лось спа­с­ти мо­их до­че­рей, в сен­тя­б­ре по­хо­ро­ни­ли ма­му, а 7 ян­ва­ря 1980 го­да, пря­мо в день Рож­де­ст­ва Хри­с­то­ва, па­пе де­ла­ли очень тя­жё­лую и опас­ную опе­ра­цию. Пе­ре­не­с­ти та­кое в во­семь­де­сят лет! Но у Ни­ко­лая Ни­ко­ди­мо­ви­ча Ма­ли­нов­ско­го, хи­рур­га-ку­дес­ни­ка – зо­ло­тые ру­ки. Ду­маю, что не­ма­ло­важ­ное зна­че­ние име­ло и то, что они бы­ли зна­ко­мы ра­нее и сер­деч­но от­но­си­лись друг к дру­гу. Вы­здо­ров­ле­ние шло му­чи­тель­но и дол­го. Но Ма­ли­нов­ский про­длил па­пе жизнь на пят­над­цать лет».

Меж тем в об­ще­ст­вен­ном мне­нии ак­тив­но под­дер­жи­ва­лись ил­лю­зии о все­мо­гу­ще­ст­ве Ле­о­но­ва. Ор­га­ни­за­то­ры и ак­ти­ви­с­ты Рус­ско­го клу­ба про­дол­жа­ли ви­деть в нём чуть ли не сво­е­го вож­дя. К не­му как на смо­т­ри­ны во­ди­ли Пе­т­ра Про­ску­ри­на, Юрия Бон­да­ре­ва, Ва­лен­ти­на Рас­пу­ти­на, Ва­ле­рия Га­ни­че­ва, ав­то­ров жур­на­лов «Моск­ва» и «Мо­ло­дая гвар­дия». И Ле­о­но­ву это нра­ви­лось. Он с удо­воль­ст­ви­ем в их при­сут­ст­вии ру­гал Па­у­с­тов­ско­го, Фе­ди­на, Ка­та­ева и да­же Есе­ни­на с Пла­то­но­вым, при этом во­всю под­ни­мал на щит Чи­ви­ли­хи­на, а по­том ти­г­ро­ло­ва Буй­ло­ва. Ес­те­ст­вен­но, про­ку от та­ких по­си­де­лок бы­ло ма­ло. «Слы­шал я, – пи­сал в ап­ре­ле 1976 го­да Рас­пу­ти­ну Вик­тор Ас­та­фь­ев, – что был ты у свя­тых мо­щей, при­ло­жил­ся к свя­то­му – Ле­о­но­ву. Я к не­му не хо­чу ид­ти, бо­юсь, что раз­го­вор наш кон­чит­ся ма­тю­ка­ми – это они, ли­те­ра­тур­ные дво­ря­не и ба­ре, пре­да­ли всё и вся, и нам те­перь при­хо­дит­ся ра­бо­тать с кля­пом в рту и с за­вя­зан­ны­ми гла­за­ми и ру­ка­ми». И, по­хо­же, Ас­та­фь­ев не так уж да­лёк был от ис­ти­ны.

В го­ды за­стоя уси­ли­лись раз­го­во­ры о том, буд­то Ле­о­нов как ху­дож­ник ис­сяк. Ар­гу­мент при­во­дил­ся та­кой: где но­вые кни­ги. Сня­тый в 1975 го­ду фильм по его ки­но­по­ве­с­ти «Бег­ст­во ми­с­те­ра Мак-Кин­ли» в рас­чёт не при­ни­мал­ся.

Кста­ти, кар­ти­на дей­ст­ви­тель­но по­лу­чи­лась ка­кая-то за­уряд­ная. Ле­о­нов, на­сколь­ко из­ве­ст­но, был ею очень не­до­во­лен. Сра­зу по­сле пре­мье­ры он по те­ле­фо­ну ска­зал про­фес­со­ру Ов­ча­рен­ко: «Ав­то­ру труд­но смо­т­реть. Я же ге­роя знаю, ка­ким он был в 1922 го­ду, в ка­ких но­с­ках он хо­дил. Тон­ко­сти раз­ра­бот­ки в ки­но­филь­ме иг­но­ри­ру­ют­ся. На кой чёрт он не­сёт то­пор в пе­ре­вя­зан­ной бан­ти­ка­ми ко­роб­ке? И сня­ли всю мою по­ле­ми­ку с До­сто­ев­ским. За­то во­семь ми­нут за­ста­ви­ли пля­сать ма­не­ке­ны, хо­тя на­до бы­ло толь­ко упо­мя­нуть. Вы­соц­ко­го Швей­цер при­влёк толь­ко по­то­му, что он его друг. Го­во­рят, фильм за­пад­но-при­ем­лем, бу­дет там смо­т­реть­ся... Но в филь­ме нет не­ко­то­рых до­ро­гих мне мо­но­ло­гов, а мно­гие уре­за­ны». (По­ра­зи­тель­но, но в 1977 го­ду со­зда­те­лям филь­ма вру­чи­ли Го­су­дар­ст­вен­ную пре­мию СССР.)

Но ведь ещё до филь­ма в пе­ча­ти по­яви­лись от­дель­ные гла­вы из но­во­го ро­ма­на Ле­о­но­ва с ус­лов­ным на­зва­ни­ем «Ми­ро­зда­ние по Дым­ко­ву».

«Ро­ман, – рас­ска­зы­вал пи­са­тель в 1984 го­ду Ов­ча­рен­ко, – воз­ник из фак­тов мо­ей би­о­гра­фии. Он так и на­чи­на­ет­ся: «По­сле не­управ­ки в мо­ём про­фес­си­о­наль­ном де­ле, я ждал…» Это бы­ло по­сле «Ме­те­ли». За мной не при­хо­ди­ли по­ка, но я ждал. Зна­ко­мые от­вер­ну­лись, дру­зей я сам не хо­тел ста­вить под удар. Од­наж­ды, че­рез зна­ко­мых, я на­зна­чил един­ст­вен­но­му дру­гу сви­да­ние за Да­ни­лов­ским рын­ком, на цер­ков­ном клад­би­ще. Вот оно-то и пе­ре­не­се­но в ро­ман. Там бы­ла церк­вуш­ка, в ней слу­жил мой вну­ча­тый пле­мян­ник, но к опи­сы­ва­е­мо­му вре­ме­ни цер­ковь бы­ла за­кры­та. А он жил тем, что чи­нил обувь и при­му­сы. Это то­же пе­ре­шло в ро­ман вме­с­те со мной. Я стал ча­с­то ез­дить в по­лю­бив­ше­е­ся ме­с­то. Од­наж­ды но­чью, идя вдоль ог­ра­ды, уви­дел ого­нёк. В сте­не, на­по­ми­на­ю­щей сте­ну в До­ме твор­че­ст­ва в Пе­ре­дел­ки­не (из крас­но­го кир­пи­ча и ре­шёт­ки), был лаз. Че­рез не­го я во­шёл за ог­ра­ду и до­б­рал­ся до церк­вуш­ки. Не­сколь­ко ни­щих ста­рух на па­пер­ти, в церк­ви то­же ста­руш­ки. На кли­ро­се пса­лом­щик с чёр­ной пу­га­чёв­ской бо­ро­дой и де­вуш­ка лет 18, ху­день­кая, хруп­кая, бо­лез­ная. По­ют. Она ку­да-то смо­т­рит в сто­ро­ну, на сте­ну. Гля­нул я, а там ан­гел в ру­ба­хе ни­же ко­ле­на. Во­об­ще-то ан­ге­лов ри­со­ва­ли у вхо­да: ве­дут за­пись не­ра­ди­вых, опаз­ды­ва­ю­щих. А этот – здесь. Вгля­дел­ся я и вдруг об­на­ру­жил: де­вуш­ка и ан­гел пе­ре­гля­ды­ва­ют­ся. В пе­ре­гляд­ке их не лю­бовь, а что-то боль­шее, звез­да что ли, объ­е­ди­нив их зна­ни­ем то­го, че­го я не знаю. Ду­ня в об­ру­че из кос, га­зо­вом шар­фи­ке, из­лу­ча­ет свет. Пы­тал­ся по­зна­ко­мить­ся, но она уш­ла. Я бе­жал за ней по клад­би­щу, на­ты­ка­ясь на над­гро­бья, мо­ги­лы и кре­с­ты, ко­то­рые как бы обе­ре­га­ли её».

Ле­о­нов во­об­ще к ми­с­ти­ке все­гда от­но­сил­ся с не­о­бы­чай­ным бла­го­го­ве­ни­ем. Од­ним из пер­вых это под­ме­тил дра­ма­тург Ви­но­гра­дов-Ма­монт. В кон­це со­рок пер­во­го го­да он за­фик­си­ро­вал в сво­ём днев­ни­ке: «Ле­о­нов ос­то­рож­но про­щу­пы­ва­ет те­му о ми­с­ти­ке». Поз­же склон­ность пи­са­те­ля к ми­с­ти­циз­му бро­си­лась в гла­за и Чу­ков­ско­му. «Был Ле­о­нов, – от­ме­тил он 23 ав­гу­с­та 1946 го­да. – Го­во­рил, что ве­рит в бес­смер­тие ду­ши, и рас­ска­зы­вал, как он вы­зы­вал те­ни Су­во­ро­ва и Нель­со­на». Прав­да, Ле­о­нов в раз­го­во­ре с Чу­ков­ским умол­чал о том, что он за­сел за ми­с­ти­че­с­кий ро­ман и на­пи­сал пер­вые пять ли­с­тов. По­том пи­са­тель пре­рвал­ся на «Рус­ский лес». К сво­е­му Дым­ко­ву он вер­нул­ся уже в кон­це 1950-х го­дов.

Су­дя по все­му, пер­вый ва­ри­ант ро­ма­на Ле­о­нов за­кон­чил к на­ча­лу 1970-х го­дов. Вско­ре слу­хи о нём про­со­чи­лись на Лу­бян­ку. 8 ию­ля 1973 го­да пред­се­да­тель КГБ Ан­д­ро­пов на­пра­вил в ЦК КПСС за­пи­с­ку, в ко­то­рой со­об­щал: «Сре­ди ок­ру­же­ния вид­но­го пи­са­те­ля Л.Ле­о­но­ва ста­ло из­ве­ст­но, что в на­сто­я­щее вре­мя он ра­бо­та­ет над ру­ко­пи­сью ав­то­био­гра­фи­че­с­ко­го ха­рак­те­ра, ох­ва­ты­ва­ю­щей со­бы­тия пе­ри­о­да кол­лек­ти­ви­за­ции, го­ло­да 1933 го­да и ре­прес­сий 1937 го­да, ко­то­рая яко­бы не пред­наз­на­ча­ет­ся к опуб­ли­ко­ва­нию. Ав­тор так­же вы­сту­па­ет про­тив по­яв­ля­ю­щих­ся, по его мне­нию, тен­ден­ций пре­дать заб­ве­нию по­ня­тия рус­ское, рус­ский на­род, Рос­сия».

Во­об­ще о сво­ём Дым­ко­ве Ле­о­нов силь­но мно­го ни­ког­да не рас­про­ст­ра­нял­ся. «Ни­ка­ко­го ро­ма­на не бу­дет, – ска­зал он в ок­тя­б­ре 1975 го­да Ов­ча­рен­ко. – А хо­те­лось бы ру­ко­пись его по­дер­жать в ру­ках, что­бы по­смо­т­реть, как это по­лу­чи­лось... У ме­ня вста­вок ог­ром­ная ки­па, но не хо­чет­ся пе­ре­пи­сы­вать. Нет вну­т­рен­не­го сти­му­ла. И про­тив­но, что прав­ду при­хо­дит­ся за­вёр­ты­вать в ложь. А за­чем это? Ведь в этом ро­ма­не нет ни ла­ге­рей, ни че­го-ли­бо та­ко­го. Ведь у ме­ня нет зло­бы про­тив на­шей дей­ст­ви­тель­но­с­ти. На­обо­рот, есть моя лич­ная от­вет­ст­вен­ность за на­шу дей­ст­ви­тель­ность. Я жил, что-то де­лал и, сле­до­ва­тель­но, есть пусть ма­лень­кая, но моя до­ля. Зна­чит, и я за неё от­вет­ст­ве­нен. По­это­му и хо­чет­ся её ос­мыс­лить без вся­ко­го вра­нья. Не опи­са­ния я даю, а ос­мыс­ле­ние, раз­мы­ш­ле­ние и обоб­ще­ние, поч­ти сим­во­лы. Вы же зна­е­те мой прин­цип ра­бо­ты. Он от­ли­чен от горь­ков­ско­го. Горь­кий да­ёт обыч­но изо­б­ра­же­ние двух­пло­с­ко­ст­ное. Изу­ми­тель­на у не­го све­жесть язы­ка. Он стро­ит фра­зу бле­с­тя­ще, но вот так: - - -, я строю вот так: //\\, что­бы каж­дое сло­во от­бра­сы­ва­ло луч в фо­кус к не­вы­ска­зан­но­му глав­но­му сло­ву. Я пе­ре­хо­жу к фан­та­с­ти­ке, поч­ти пол­но­стью от­ре­ша­юсь от бы­та, по­то­му что в фан­та­с­ти­ке есть осо­бая сим­во­ли­ка».

Окон­ча­тель­но пер­вый ва­ри­ант ро­ма­на у Ле­о­но­ва сло­жил­ся, ви­ди­мо, че­рез па­ру лет. Уже в кон­це 1979 го­да ху­дож­ник при­знал­ся Аль­бер­ту Бе­ля­е­ву, что он за­кон­чил ро­ман. «Двад­цать лет я над ним ра­бо­тал, – ска­зал пи­са­тель. – Ро­ман объ­ё­ми­с­тый, се­рь­ёз­ный, фи­ло­соф­ский. Что мне с ним де­лать? От­да­вать в ре­дак­цию я не хо­чу. Они по­бо­ят­ся. Да и цен­зу­ра нач­нёт при­ди­рать­ся. А я это­го не хо­чу. Мо­жет, ме­ня при­мет кто-ни­будь из ру­ко­во­ди­те­лей ЦК КПСС? Он по­ру­чит сво­им по­мощ­ни­кам по­чи­тать. И ес­ли одо­б­рят, то тог­да пе­ча­тать, а ес­ли нет – то пой­му». Но ни­кто из ру­ко­во­ди­те­лей ЦК к ру­ко­пи­си Ле­о­но­ва да­же не при­тро­нул­ся.

Поз­же пи­са­тель при­ду­мал для сво­ей кни­ги но­вое на­зва­ние: «Пи­ра­ми­да». Но она уви­де­ла свет лишь в 1994 го­ду, бук­валь­но за не­сколь­ко ме­ся­цев до кон­чи­ны пи­са­те­ля.

Как за­ме­тил крас­но­дар­ский ис­сле­до­ва­тель Алек­сей Та­та­ри­нов, «Пи­ра­ми­ду» сра­зу невзлю­би­ли кри­ти­ки, ес­ли так мож­но вы­ра­зить­ся, пра­во­слав­но­го на­прав­ле­ния. «А.М. Лю­бо­му­д­ров, М.М. Ду­на­ев, А.Вар­ла­мов счи­та­ют его ан­ти­хри­с­ти­ан­ским про­из­ве­де­ни­ем, ду­хов­ным па­де­ни­ем пи­са­те­ля, ко­то­рый око­ло по­лу­ве­ка по­свя­тил со­зда­нию эпо­са, в ко­то­ром Бог и са­та­на близ­ки к при­ми­ре­нию, а че­ло­век – к унич­то­же­нию. Мно­гие фи­ло­ло­ги-хри­с­ти­а­не, не со­би­ра­ясь пи­сать о «Пи­ра­ми­де», в ча­ст­ных бе­се­дах со­об­ща­ют о сво­ём на­сто­ро­жен­ном от­но­ше­нии к ле­о­нов­ско­му тек­с­ту. И де­ло не в объ­ё­ме, хо­тя мно­гих пу­га­ет и он, а в тём­ной ат­мо­сфе­ре, в стрем­ле­нии каж­до­го ге­роя, будь то свя­щен­ник Мат­вей или ки­но­ре­жис­сёр Со­ро­кин, со­об­щить о прак­ти­че­с­ки ре­шён­ной ги­бе­ли ми­ра».

Под ко­нец жиз­ни Ле­о­нов вер­нул­ся к то­му, с че­го на­чи­нал – к До­сто­ев­ско­му. Но вспом­ним: До­сто­ев­ский пред­ста­вил об­ще­ст­ву эс­ха­то­ло­ги­че­с­кий взгляд на мир. А Ле­о­нов пред­ло­жил апо­ка­лип­си­че­с­кую кар­ти­ну. «В этом со­по­с­тав­ле­нии/про­ти­во­по­с­тав­ле­нии, – за­ме­тил Та­та­ри­нов, – есть фор­маль­ная ошиб­ка: эс­ха­то­ло­гия – уче­ние о ко­неч­ных судь­бах че­ло­ве­ка и ми­ра, Апо­ка­лип­сис – клю­че­вое со­бы­тие в гра­ни­цах это­го уче­ния. И всё же мы на­ста­и­ва­ем на этой «ошиб­ке». Про­стор­ный, пол­ный раз­ных ис­ку­ше­ний и раз­ных оза­ре­ний мир До­сто­ев­ско­го не­со­мнен­но эс­ха­то­ло­ги­чен: пе­ред на­ми ху­до­же­ст­вен­но цель­ное, но не фор­ма­ли­зо­ван­ное уче­ние о пре­одо­ле­нии тьмы, о том, как из­бе­жать веч­ной смер­ти Рас­коль­ни­ко­ву, о том, как оты­с­кать на­ча­ло веч­ной жиз­ни в сло­вах Зо­си­мы. Эс­ха­то­ло­гия не ог­ра­ни­чи­ва­ет­ся изо­б­ра­же­ни­ем «по­след­не­го взры­ва», не ос­та­нав­ли­ва­ет­ся на яв­ле­нии ан­ти­хри­с­та в по­след­ний час ис­то­рии. Апо­ка­лип­сис ло­каль­нее, он ско­рее со­бы­тие, не­же­ли до­ста­точ­но по­движ­ное сло­во о ги­бе­ли и воз­рож­де­нии. Ге­рои До­сто­ев­ско­го – под зна­ком эс­ха­то­ло­гии. Ге­рои Ле­о­но­ва, да и сам ав­тор – под зна­ком Апо­ка­лип­си­са».

Со­гла­сен: Ле­о­нов был не­за­уряд­ным ху­дож­ни­ком. Но я так и не по­нял, по­че­му он мно­го лет ок­ру­жал се­бя людь­ми, ко­то­рые, мяг­ко го­во­ря, очень силь­но ус­ту­па­ли ему в ин­тел­лек­ту­аль­ном пла­не. Ну как он мог до­ве­рить ре­дак­ту­ру сво­их по­след­них тек­с­тов спив­ше­му­ся со­труд­ни­ку из­да­тель­ст­ва «Со­вет­ский пи­са­тель» Вла­ди­ми­ру Сте­цен­ко. А что об­ще­го у не­го мог­ло быть с ре­дак­то­ром бо­е­во­го ли­ст­ка «Мос­ков­ский ли­те­ра­тор» Ни­ко­ла­ем До­ро­шен­ко? По­ра­зи­тель­но и дру­гое: по­че­му близ­кий род­ст­вен­ник ве­ли­ких рус­ских из­да­те­лей Са­баш­ни­ковых, все­гда до­ро­жив­ший куль­ту­рой пе­ча­ти, свои по­след­ние при­жиз­нен­ные кни­ги со­гла­сил­ся вы­пу­с­тить в очень не­ря­ш­ли­вом из­да­тель­ст­ве «Го­лос»? И при этом он все­гда не­на­ви­дел Ми­ха­и­ла Шо­ло­хо­ва.

Умер Ле­о­нов 8 ав­гу­с­та 1994 го­да. По­хо­ро­ни­ли его на Но­во­де­ви­чь­ем клад­би­ще.

Уже в кон­це «ну­ле­вых» го­дов Ле­о­но­вым вновь не по­вез­ло: не­из­ве­ст­ные зло­умы­ш­лен­ни­ки со­жг­ли ос­тат­ки пи­са­тель­ской да­чи в под­мо­с­ков­ном Пе­ре­дел­ки­не, где хра­ни­лись мно­гие ру­ко­пи­си ху­дож­ни­ка.

Вячеслав ОГРЫЗКО