Архив : №41. 08.10.2010

Тут жалости мало

Иван АКУЛОВ

 Для ме­ня за­гад­ка, по­че­му Ива­на Аку­ло­ва ли­те­ра­тур­ное на­чаль­ст­во все­гда дер­жа­ло на за­двор­ках. Смо­т­ри­те: он ни ра­зу не был упо­мя­нут в де­вя­ти­том­ной  «Крат­кой ли­те­ра­тур­ной эн­цик­ло­пе­дии». Поч­вен­ни­ки ут­верж­да­ли, буд­то ли­бе­ра­лы не смог­ли про­стить пи­са­те­лю его взгля­ды на рус­скую де­рев­ню и то, как он за­щи­щал ин­те­ре­сы рус­ской пар­тии в Гос­ко­миз­да­те. Но, с дру­гой сто­ро­ны, что сде­ла­ли ох­ра­ни­те­ли по уве­ко­ве­че­нию па­мя­ти сво­е­го со­рат­ни­ка? Да прак­ти­че­с­ки ни­че­го. Это же факт, что по­сле раз­ва­ла Со­вет­ско­го Со­ю­за Аку­ло­ва из­да­те­ли фак­ти­че­с­ки за­бы­ли. Толь­ко по­че­му: по­то­му что его кни­ги ус­та­ре­ли или кто-то до сих пор про­дол­жа­ет сво­дить с мёрт­вым пи­са­те­лем ка­кие-то счё­ты?

Иван Ива­но­вич Аку­лов ро­дил­ся 7 сен­тя­б­ря 1922 го­да на Ура­ле в де­рев­не Уру­со­во, ко­то­рая по­том во­шла в со­став Сверд­лов­ской об­ла­с­ти. Его отец – Иван Гри­го­рь­е­вич стро­ил мос­ты. Мать – На­та­лья Фи­лип­пов­на за­ни­ма­лась в ос­нов­ном до­маш­ним хо­зяй­ст­вом. Кро­ме Ива­на, в се­мье вос­пи­ты­ва­лись стар­ший брат Фе­о­фил и се­с­т­ра На­стя.

Пе­ред вой­ной Аку­лов по­сту­пил в Ир­бит­ский сель­хоз­тех­ни­кум. Но на тре­ть­ем кур­се его взя­ли в ар­мию и от­пра­ви­ли на ус­ко­рен­ные кур­сы в Там­бов­ское пе­хот­ное учи­ли­ще. А по­том бы­ли фронт и два ра­не­ния. По­бе­ду Аку­лов встре­тил май­о­ром в Кё­ниг­сбер­ге.

По­сле вой­ны ар­мей­ское на­чаль­ст­во со­би­ра­лось на­пра­вить Аку­ло­ва в во­ен­ную ака­де­мию. Но он пред­по­чёл вер­нуть­ся на Урал и по­сту­пить на фил­фак Сверд­лов­ско­го пе­дин­сти­ту­та. По­лу­чив в 1950 го­ду дип­лом, быв­ший фрон­то­вик по рас­пре­де­ле­нию по­пал в обыч­ную сель­скую шко­лу. Поз­же он пе­ре­шёл в га­зе­ту «Ураль­ский ра­бо­чий», а в 1966 го­ду стал глав­ным ре­дак­то­ром жур­на­ла «Ураль­ский сле­до­пыт».

Пер­вую по­весть «Дву­мя до­ро­га­ми» Аку­лов из­дал в Сверд­лов­ске в 1958 го­ду. Свой долг он ви­дел в том, что­бы до­не­с­ти прав­ду о де­рев­не. «На при­ме­ре Уру­со­вой, – го­во­рил по­том пи­са­тель, – я хо­тел по­ка­зать, как тяж­ко пе­ре­жи­ва­ла де­рев­ня труд­ное по­сле­во­ен­ное де­ся­ти­ле­тие». Он со­чи­нил ро­ман «В веч­ном дол­гу». В нём, по при­зна­нию Аку­ло­ва, шёл «не­умол­ка­е­мый спор о се­во­обо­ро­тах и се­ме­нах, о зя­би и тру­дод­нях», хо­тя это был «все­го лишь ис­ход­ный ма­те­ри­ал для со­зда­ния и столк­но­ве­ния че­ло­ве­че­с­ких ха­рак­те­ров». Лю­бая де­ре­вень­ка, ду­мал пи­са­тель, ру­би­лась му­жи­ка­ми по за­ко­нам зем­ли и вре­ме­ни.

Но пер­вые ве­щи Аку­ло­ва ни­ко­го не про­ня­ли. Где-то, как счи­тал фрон­то­вик Вик­тор Ас­та­фь­ев, пи­са­тель не до­тя­нул. В сен­тя­б­ре 1966 го­да он при­знал­ся кри­ти­ку Алек­сан­д­ру Ма­ка­ро­ву: «Я чи­тал ро­ман Ива­на Аку­ло­ва «В веч­ном дол­гу», на­пе­ча­тан­ный в пер­вых но­ме­рах «Ура­ла». Опять кол­хо­зы, опять го­ре, го­лод, не­спра­вед­ли­во­с­ти и про­чее. Язык хо­ро­ший, до­б­рый, но… Но лет бы пят­над­цать рань­ше ему по­явить­ся! А те­перь это за­поз­да­лый ро­ман, и ти­хо, ти­хо он по­гру­зит­ся на биб­ли­о­теч­ные пол­ки, по­вз­ды­ха­ет там и ус­по­ко­ит­ся в пы­ли вре­ме­ни».

Поз­же Аку­лов об­ра­тил­ся к сво­им фрон­то­вым впе­чат­ле­ни­ям и на­пи­сал ро­ман «Кре­ще­ние». Как счи­тал друг пи­са­те­ля Иван Шев­цов, эта кни­га «вы­де­ля­ет­ся той не­под­куп­ной объ­ек­тив­ной прав­дой, в ко­то­рой, как в мо­но­ли­те, со­еди­не­но тра­ги­че­с­кое и ге­ро­и­че­с­кое. Та­кое мог со­здать толь­ко ода­рён­ный ху­дож­ник сло­ва, лич­но про­шед­ший че­рез шквал ог­ня и ме­тал­ла, че­рез ок­роп­лён­ные кро­вью мо­роз­ные сне­га, не од­наж­ды ви­дев­ший смерть в ли­цо. Зна­чи­мость и си­лу ро­ма­ну «Кре­ще­ние» при­да­ёт не толь­ко со­бы­тий­ная прав­да, но и клас­си­че­с­кая ху­до­же­ст­вен­ность, бо­гат­ст­во рус­ско­го на­род­но­го язы­ка, объ­ём­ность и раз­но­об­ра­зие со­здан­ных ха­рак­те­ров и об­ра­зов». К сло­ву, в 1980 го­ду пи­са­тель за ро­ман «Кре­ще­ние» был удо­с­то­ен Го­су­дар­ст­вен­ной пре­мии Рос­сии име­ни А.М. Горь­ко­го.

Ещё в 1970 го­ду Ни­ко­лай Сви­ри­дов при­гла­сил Аку­ло­ва в Моск­ву на ра­бо­ту в Гос­ко­миз­дат Рос­сии. На не­го воз­ло­жи­ли кон­троль за со­вре­мен­ной ху­до­же­ст­вен­ной ли­те­ра­ту­рой. Дру­зья по­мог­ли пи­са­те­лю ку­пить да­чу в по­сёл­ке Сем­хоз близ Сер­ги­е­ва По­са­да. Как ут­верж­дал Шев­цов, в Сем­хо­зе Аку­лов «сра­зу влил­ся в ли­те­ра­тур­ный па­т­ри­о­ти­че­с­кий от­ряд «Ра­до­неж­цы». В этот от­ряд вхо­ди­ли Вла­ди­мир Фир­сов, Ва­лен­тин Со­ро­кин, Игорь Гоб­зев, Иван Шев­цов, дру­гие пи­са­те­ли. Но глав­ная бе­да «сем­хо­зов­цев» ока­за­лась в том, что все про­бле­мы они сни­ма­ли в ос­нов­ном вод­кой. Иван Дроз­дов вспо­ми­нал: «Боль­ше ста­ли пить и Фир­сов, и Чам­ла­ев, и Кам­бу­лов. Пил и Со­ро­кин. Поз­же у не­го на за­дах по­се­лит­ся Иван Аку­лов – зем­ляк Со­ро­ки­на, ура­лец. Этот се­рь­ёз­ный про­за­ик – один из са­мых зна­чи­тель­ных ураль­ских пи­са­те­лей – в по­след­нее вре­мя пил осо­бен­но мно­го и упор­но. Вод­ка ра­но све­дёт его в мо­ги­лу, но тог­да, по­се­лив­шись у нас, он не да­вал «про­сы­хать» и Со­ро­ки­ну, ли­шая его и без то­го ред­ких ча­сов твор­че­ст­ва».

В Гос­ко­миз­да­те Рос­сии Аку­лов го­рой сто­ял за пи­са­те­лей-де­ре­вен­щи­ков. Но те от­пла­ти­ли ему чёр­ной не­бла­го­дар­но­с­тью. Они мол­ча­ли­во со­гла­си­лись с тем, что­бы пи­са­те­ля сде­лать край­ним за скан­да­лы, вспых­нув­шие в кон­це 1970-х го­дов по­сле об­ра­ще­ния се­мьи Шо­ло­хо­вых в ЦК пар­тии во­круг из­да­тель­ст­ва «Со­вре­мен­ник». Аку­лов это вос­при­нял как пре­да­тель­ст­во и ушёл в дли­тель­ный за­пой.

Глав­ной кни­гой пи­са­те­ля стал ро­ман «Ка­сь­ян Ос­туд­ный», об­ра­щён­ный к ка­ну­ну кол­лек­ти­ви­за­ции на Ура­ле. Про­чи­тав его ещё в ру­ко­пи­си, Ас­та­фь­ев в де­ка­б­ре 1977 го­да при­слал ав­то­ру раз­вёр­ну­тое пись­мо. Он от­ме­чал: «Ни­че­го я че­ст­нее, му­же­ст­вен­ней и та­лант­ли­вей не чи­тал в на­шей ли­те­ра­ту­ре о на­шей го­ре­мыч­ной де­рев­не. Да­же та­кие кни­ги, как «Пряс­ли­ны», «На Ир­ты­ше» и «Ко­мис­сия» За­лы­ги­на всё-та­ки на­пи­са­ны «де­ре­вен­ски­ми гос­тя­ми». Толь­ко че­рез се­бя про­пу­с­тив­ши на­шу де­рев­ню, со всем её гов­ном, свя­то­с­тью, свин­ст­вом и ве­ли­чи­ем, воз­мож­но бы­ло на­пи­сать о ней так глу­бо­ко, с та­ким про­ник­но­вен­ным стра­да­ни­ем, как это сде­лал ты. Всё же твоё пре­иму­ще­ст­во в воз­ра­с­те ска­за­лось – не­сколь­ко лет ра­бо­ты на зем­ле, ис­тин­ной, взрос­лой, за­ме­ня­ют всю па­мять и ин­ту­и­цию, ка­кая, на­при­мер, да­де­на мне. До­б­ро ещё, что я не взял­ся пи­сать о де­рев­не кря­ду, а на­пи­сал лишь то, что вы­хва­ти­ла па­мять. Ду­маю, воз­ра­с­та не хва­та­ет и бе­ло­вским «Ка­ну­нам» – со­вер­шен­но схо­жим с тво­ею кни­гой по ма­те­ри­а­лу, вре­ме­ни и ге­ро­ям. У ме­ня к этой тво­ей кни­ге хо­ро­шее чув­ст­во и от­но­ше­ние. По­сле про­чте­ния тво­е­го ро­ма­на не­зре­лость «Ка­ну­нов» сде­ла­лась со­вер­шен­но оче­вид­ной. Тем под­лее на фо­не этой и осо­бен­но тво­ей то дей­ст­во, ка­кое со­тво­рил Шо­ло­хов в «Под­ня­той це­ли­не» или Мо­жа­ев в «Му­жи­ках и ба­бах» (пер­вая кни­га). Из та­кой-то слож­но­с­ти, из го­ря горь­ко­го и тре­вож­но­го вре­ме­ни они со­ст­ря­па­ли опе­рет­ку на де­ре­вен­скую те­му, ко­то­рую Мо­жа­ев, к при­ме­ру, зна­ет по цэ­дэ­э­лов­ско­му трё­пу и ред­ким на­ез­дам к ма­те­ри на чёр­ной «Вол­ге» в ка­че­ст­ве пи­са­те­ля-гос­тя. А Шо­ло­хов так ис­пу­гал­ся са­мо­го се­бя по­сле «Ти­хо­го До­на», что пу­с­тил­ся в раз­но­пляс с са­мим со­бою. Он – са­мая тра­ги­че­с­кая фи­гу­ра в на­шей за­вшив­лен­ной ли­те­ра­ту­ре. Эдак-то и я её знаю, де­рев­ню-ма­туш­ку. Эдак-то и мне на­род жал­ко. Тут жа­ло­с­ти ма­ло, тут ум и зна­ния тре­бу­ют­ся, да ещё трез­вая го­ло­ва. На­шим в «На­шем со­вре­мен­ни­ке» я вы­ска­жу своё мне­ние, и осо­бый раз­го­вор у ме­ня бу­дет с мо­им дру­гом, Ев­ге­ни­ем Ива­но­ви­чем Но­со­вым. Он под­ло от­нёс­ся к тво­е­му ро­ма­ну, он с точ­ки зре­ния функ­ци­о­не­ра рас­суж­дал о кни­ге, ко­то­рая ра­нит, не мо­жет не ра­нить вся­ко­го по­ря­доч­но­го че­ло­ве­ка, ес­ли он ис­тин­но рус­ский. На­вер­ное, по­сле это­го раз­го­во­ра я по­те­ряю дру­га, но мне уже не при­вы­кать те­рять в ли­те­ра­ту­ре дру­зей».

По­след­ней кни­гой Аку­ло­ва стал ро­ман «Оши­бись, ми­луя». Он был на­пе­ча­тан в на­ча­ле 1987 го­да в жур­на­ле «Моск­ва». Кри­тик Игорь Зо­ло­тус­ский ус­лы­шал в нём по­хва­лу рус­ской кре­с­ть­ян­ской об­щи­не. «В от­ли­чие от «Ка­нунов» В.Бе­ло­ва и «Му­жи­ков и баб» Б.Мо­жа­е­ва, – пи­сал кри­тик в сво­ём об­зо­ре жур­наль­ной про­зы за 1987 год, – Иван Аку­лов об­ра­ща­ет­ся к го­дам бо­лее да­лё­ким, уже как бы про­пав­шим за пре­де­лом ис­то­рии. Это пред­ре­во­лю­ци­он­ные го­ды, го­ды на­ча­ла ве­ка. За­бы­тые сей­час, они че­рес­чур мно­го зна­чи­ли. Это бы­ли го­ды дис­кус­сий рус­ской ин­тел­ли­ген­ции о вы­бо­ре пу­ти, о том, ка­кою до­ро­гой долж­на пой­ти в ХХ ве­ке Рос­сия <...> Ав­тор пред­ла­га­ет сво­е­му ге­рою [си­бир­ско­му му­жи­ку Се­мё­ну Ого­ро­до­ву. – В.О.] на вы­бор три пу­ти: тер­рор, мир­ная жизнь в об­щи­не и та­кая же жизнь за пре­де­ла­ми её на на­де­лах зем­ли, вы­де­ля­е­мой об­щи­ной для вы­хо­дя­ще­го из неё хо­зя­и­на». Ого­ро­дов сде­лал став­ку на тре­тий ва­ри­ант. Но для Зо­ло­тус­ско­го важ­на бы­ла не толь­ко иде­о­ло­гия это­го ро­ма­на. Кри­ти­ка за­це­пил тот факт, что Аку­лов по­ста­рал­ся в сво­ём ро­ма­не всех пер­со­на­жей ми­ло­вать, а не ка­рать. «От ро­ма­на Аку­ло­ва, – под­чёр­ки­вал Зо­ло­тус­ский, – ве­ет яс­но­с­тью язы­ка, чи­с­то­той по­мыс­лов и но­той ми­ло­сер­дия, ко­то­рая по­кры­ва­ет гроз­ные ин­то­на­ции эпо­хи».

Умер Аку­лов 25 де­ка­б­ря 1988 го­да в Моск­ве. Уже в 2010 го­ду ре­жис­сёр Алек­сей Фе­ок­ти­с­тов снял по мо­ти­вам ро­ма­на пи­са­те­ля «Кре­ще­ние» фильм. Но кар­ти­на, по прав­де го­во­ря, не по­лу­чи­лась.

Вячеслав ОГРЫЗКО