Архив : №10. 11.03.2011

ЗА ДАЛЬЮ ДАЛЬ

 О ро­ма­не Ми­ха­и­ла Шиш­ки­на «Пись­мов­ник»

 

Про­ти­во­ре­чи­вое впе­чат­ле­ние скла­ды­ва­ет­ся от кни­ги Ми­ха­и­ла Шиш­ки­на, и ос­та­ёт­ся та­ко­вым по про­чте­нии.

Оче­вид­на ода­рён­ность, с ко­то­рой она на­пи­са­на, оче­вид­но её сво­е­об­ра­зие. На­ша ли­те­ра­ту­ра из по­ко­ле­ния в по­ко­ле­ние не­сёт яв­ную или скры­тую со­ци­аль­ную оза­бо­чен­ность. Ма­ка­нин и При­ле­пин, Есин и Ели­за­ров, Про­ха­нов и Са­ду­ла­ев – все, не­смо­т­ря на раз­лич­ные ху­до­же­ст­вен­ные сти­ли, на раз­лич­ные твор­че­с­кие воз­мож­но­с­ти, вы­шли из без­раз­мер­ной го­го­лев­ской «Ши­не­ли». (И да­ле­ко не уш­ли, и вряд ли уй­дут.)

Ми­ха­ил Шиш­кин вне этой тра­ди­ции.

Ощу­ще­ние, по­ло­жен­ное в ос­но­ву его твор­че­ст­ва, – и об этом сви­де­тель­ст­ву­ет уже ран­няя по­весть Шиш­ки­на «Всех ожи­да­ет од­на ночь» – со­сто­ит в том, что че­ло­ве­че­с­кая жизнь под­вер­же­на пол­но­му ис­чез­но­ве­нию, она бес­прав­на и ни­чтож­на пе­ред не­из­беж­ным и бес­след­ным тле­ни­ем, сле­до­ва­тель­но, ли­ша­ет смыс­ла об­ли­че­ние ка­ких бы то ни бы­ло со­ци­аль­ных по­ро­ков. Эта не­от­ступ­ная и гроз­ная мысль со­об­ща­ет его про­из­ве­де­ни­ям вну­т­рен­нее един­ст­во, но и тре­бу­ет без­раз­дель­но­го к се­бе вни­ма­ния. Со­от­вет­ст­ву­ет ли он ей как ху­дож­ник? Осо­зна­ёт ли мас­штаб за­да­чи?

На­зва­ние ро­ма­на име­ет пря­мое от­но­ше­ние к фор­ме, в ко­то­рой он вы­пол­нен, – пе­ре­пи­с­ка влюб­лён­ных. Раз­де­лён­ные судь­бой, они пи­шут пись­ма, пол­ные неж­ных и стра­ст­ных вос­по­ми­на­ний друг о дру­ге, пол­ные по­дроб­но­с­тей и при­зна­ний, о ко­то­рых не ус­пе­ли или не ре­ши­лись ска­зать, бу­ду­чи вме­с­те. Не­умо­ли­мое вре­мя вно­сит в жизнь ге­ро­ев чуж­дые их общ­но­с­ти об­сто­я­тель­ст­ва, и го­ло­са зву­чат всё ме­нее в уни­сон.

Как изу­ми­тель­но не­уло­ви­мо и не­о­жи­дан­но – точь-в-точь, как бы­ва­ет в жиз­ни – про­ве­де­на в кни­ге грань, за ко­то­рой воз­мож­ность встре­чи ис­та­и­ва­ет, ис­че­за­ет на­всег­да, и каж­до­му уго­то­ва­но от­дель­ное, соб­ст­вен­ное су­ще­ст­во­ва­ние. Она за­кон­чи­ла ме­ди­цин­ский фа­куль­тет, прак­ти­ку­ет как ги­не­ко­лог. Он – штаб­ной пи­сарь, уча­ст­ник во­ен­но­го по­хо­да. Её ок­ру­жа­ет со­вре­мен­ная ци­ви­ли­за­ция, Моск­ва или Пе­тер­бург. Он – в Ки­тае, на не­скон­ча­е­мой вой­не, где нет ни са­мо­лё­тов, ни тан­ков, а толь­ко ло­ша­ди, пуш­ки, ру­жья, шты­ки.

Об­ре­тая фан­та­с­ма­го­ри­че­с­кие чер­ты, по­ве­ст­во­ва­ние раз­де­ля­ет ге­ро­ев не толь­ко в про­ст­ран­ст­ве, но и во вре­ме­ни. Пись­ма пе­ре­ста­ют до­хо­дить. Влюб­лён­ные пи­шут их с боль­шей ещё стра­с­тью, пы­та­ясь со­хра­нить един­ст­вен­ную нит­ку, тон­кую связь.

У Вла­ди­ми­ра по­яв­ля­ют­ся фрон­то­вые дру­зья, он ча­с­то пи­шет о се­с­т­ре ми­ло­сер­дия, не­кра­си­вой, од­на­ко чрез­вы­чай­но оба­я­тель­ной фран­цу­жен­ке. Алек­сан­д­ра со­об­ща­ет об «ук­ра­ден­ном за­му­же­ст­ве» – со­жи­тель­ст­ву­ю­щий с ней муж­чи­на бро­сил же­ну и дочь.

Вни­мая ужа­сам вой­ны, Вла­ди­мир в ос­нов­ном толь­ко о них и го­во­рит.

Алек­сан­д­ра опи­сы­ва­ет те­че­ние обы­ден­ной жиз­ни. Рас­ска­зы­ва­ет, ка­ким не­вз­го­дам под­вер­жен ре­бё­нок, ко­чу­ю­щий от од­ной «ма­те­ри» к дру­гой, как раз­ди­ра­ем жен­щи­на­ми его отец, ка­кие из­ме­ны, ложь, рев­ность, от­ча­я­ние со­пут­ст­ву­ют это­му. Или как пре­ста­ре­лая мать уми­ра­ет от ра­ка, в му­че­ни­ях, в ядо­ви­той не­при­яз­ни к здо­ро­вым, ос­та­ю­щим­ся жить, в том чис­ле к до­че­ри. Или как вдов­ст­ву­ю­щий ста­рик-отец, опу­с­ка­ю­щий­ся, бес­по­мощ­ный, по при­хо­де мед­се­с­тёр со­би­ра­ет по­след­ние си­лы, что­бы из­лов­чить­ся и схва­тить их за гру­ди…

Од­наж­ды в пись­мах Вла­ди­ми­ра об­на­ру­жи­ва­ет­ся не­что при­чуд­ли­вое, при­зрач­ное, эфе­мер­ное. Вро­де бы толь­ко что го­во­рил он при­выч­но, обык­но­вен­но и вро­де бы так же про­дол­жа­ет он го­во­рить. И есть что-то иное, ед­ва уло­ви­мое. Как не­за­мет­на, как лег­ка эта грань, за ко­то­рой его не ста­ло. (За­ме­тим по­пут­но, что очень зна­чи­тель­на ода­рён­ность ху­дож­ни­ка, ко­му та­кой тон­чай­ший пе­ре­ход уда­ёт­ся.) Но ду­ша не от­ле­та­ет на не­бо, ви­та­ет над зем­лёй, шлёт ве­с­точ­ки дру­гой ду­ше, лю­би­мой. Алек­сан­д­ра про­дол­жа­ет рас­ска­зы­вать о сво­ём пре­бы­ва­нии, о бес­при­ют­ном здеш­нем су­ще­ст­во­ва­нии.

По­доб­но раз­лу­чён­ным по­ло­ви­нам в пла­то­нов­ском ми­фе, влюб­лён­ные рвут­ся друг к дру­гу, взы­с­ку­ют един­ст­ва.

Что ут­верж­да­ет по­ве­дан­ная ис­то­рия, – что лю­бовь по­беж­да­ет смерть или всё-та­ки что и лю­бовь под­вер­же­на тле­нию? Ав­тор, ка­жет­ся, сам не в со­сто­я­нии ре­шить это.

Оп­ре­де­лён­но мож­но ска­зать, что в со­вре­мен­ной ли­те­ра­ту­ре не­мно­го най­дёт­ся книг, где о люб­ви го­во­ри­лось бы так прон­зи­тель­но, и ве­ли­ко­леп­ным сло­гом, со­еди­ня­ю­щим жи­вость раз­го­вор­ной ре­чи и ис­кус­ст­во ху­до­же­ст­вен­но­го крас­но­ре­чия. Лю­бов­ная ли­ния – са­мая со­вер­шен­ная со­став­ля­ю­щая «Пись­мов­ни­ка».

Инер­ция, ко­то­рую со­зда­ёт со­ци­аль­ность, столь мощ­ная, что ав­то­ры, от об­ще­ст­вен­ных во­про­сов ук­ло­нив­ши­е­ся, ка­жут­ся в на­шей ли­те­ра­ту­ре ед­ва ли не «чу­жа­ка­ми». Меж­ду тем сле­до­ва­ло бы по­мнить, что ме­та­фи­зи­че­с­кие тяж­бы До­сто­ев­ско­го, что Тол­стой, за­мк­ну­тый, как в ос­т­рог, в круг веч­ных тем, что Го­голь не ис­чер­пы­ва­ет­ся «Ши­не­лью» и «Ре­ви­зо­ром», – это то­же часть рус­ской ли­те­ра­ту­ры, и важ­ней­шая и ве­ли­чай­шая часть, её сущ­ность.

Над со­вре­мен­ны­ми оте­че­ст­вен­ны­ми кни­га­ми об этом не вспо­ми­на­ешь – нет по­во­да, да и стыд­но, та­кое яв­ле­но в них вы­рож­де­ние. «Пись­мов­ник» – ред­кая кни­га, ко­то­рая про­буж­да­ет по­доб­ные мыс­ли. Сход­ст­во ро­ма­на с той, ус­т­рем­лён­ной к «са­мо­му важ­но­му» рус­ской ли­те­ра­ту­рой ве­ли­ко, и ве­лик со­блазн внеш­нее сход­ст­во при­нять за род­ст­во.

Род­ст­во всё-та­ки не­со­мнен­но – в ус­т­рем­лён­но­с­ти к «по­след­ним во­про­сам». Од­на­ко об­щее ду­хов­ное из­мель­ча­ние, ду­шев­ное опо­ш­ле­ние и на кни­ге Шиш­ки­на ле­жит не­из­гла­ди­мой пе­ча­тью. Под­лин­ность со­че­та­ет­ся с ин­сце­ни­ров­кой, сло­ва един­ст­вен­ные, стро­гие сме­ня­ет болт­ли­вость. «Нуж­но во всём ус­лы­шать этот визг жиз­ни – в каж­дом де­ре­ве, в каж­дом про­хо­жем, в каж­дой лу­же, в каж­дом шо­ро­хе»: ни­что­же сум­ня­ше­ся он пы­та­ет­ся упо­до­бить по­ве­ст­во­ва­ние жиз­ни. (Как ха­рак­те­рен, как по-со­вре­мен­но­му вуль­га­рен этот «визг», как про­ти­во­ре­чит он мыс­ли о «ми­ро­вом по­го­с­те».) В еди­ном объ­ё­ме ми­ра, дей­ст­ви­тель­но, всё уме­ща­ет­ся, всё на­хо­дит своё ме­с­то. Но пол­но­та ху­до­же­ст­вен­но­го ми­ра до­сти­га­ет­ся как раз тща­тель­ней­шим от­бо­ром яв­ле­ний, про­се­и­ва­ни­ем пе­ре­жи­то­го.

По­ка­за­те­лен в этом смыс­ле об­раз вой­ны.

Не ду­маю, что о вой­не нель­зя пи­сать, не по­бы­вав на ней. Мож­но го­во­рить о ней не впол­не до­сто­вер­но фак­ти­че­с­ки, но обя­за­тель­но – го­ря­чо или хо­лод­но. О, ес­ли бы ты был хо­ло­ден или го­ряч… Шиш­кин до­воль­ст­ву­ет­ся мо­но­тон­ной опи­сью смер­тей, ра­не­ний, фи­зи­че­с­ких мук. Об­ман­чи­во это хлад­но­кро­вие, кро­ет­ся за ним ма­ло­ду­шие, ху­до­же­ст­вен­ное и ду­шев­ное. Иные те­мы, мо­жет быть, поз­во­ли­ли бы ос­тать­ся ма­ло­ду­шию не­за­ме­чен­ным. Те­ма вой­ны об­на­жа­ет его с бес­по­щад­ной яс­но­с­тью. Во­ен­ные стра­ни­цы ро­ма­на фаль­ши­вы.

Есть в ро­ма­не фальшь, к со­жа­ле­нию, и бо­лее су­ще­ст­вен­ная. Здесь со­дер­жа­ние не со­от­вет­ст­ву­ет то­наль­но­с­ти. Со­дер­жа­ние всё со­став­ле­но из без­душ­но-ма­те­ри­аль­ных об­сто­я­тельств зем­но­го су­ще­ст­во­ва­ния, то­наль­ность же сен­ти­мен­таль­на, слез­ли­ва, да­же ино­гда ис­те­рич­на. Труд­но по­чув­ст­во­вать суть яв­ле­ний – чув­ст­ва сме­та­ет взвин­чен­ный эмо­ци­о­наль­ный по­ток. И та­ин­ст­вен­ные ос­но­вы ми­ро­ус­т­рой­ст­ва, пу­ти к ко­то­рым пи­са­тель про­кла­ды­вал так ос­то­рож­но и на­стой­чи­во, и стра­ст­но, как су­ма­шед­ший, не при­бли­зи­лись, а от­да­ли­лись.

Мно­гое мож­но бы­ло бы ещё ска­зать pro et contra.

По­вто­рюсь, труд­но со­брать впе­чат­ле­ния во­еди­но. Да, за­мыс­лы в пол­ной ме­ре не на­шли во­пло­ще­ния, да, «визг жиз­ни» за­глу­ша­ет вну­т­рен­ний го­лос ав­то­ра. Но дух, над­тек­с­то­вая ат­мо­сфе­ра кни­ги чи­ще, проч­нее её со­дер­жа­ния, дол­го не от­пу­с­ка­ет, за­став­ля­ет и ум, и серд­це воз­вра­щать­ся к её те­мам и об­ра­зам, со­гла­шать­ся с ни­ми и спо­рить.

Илья КИРИЛЛОВ