Архив : №20. 20.05.2011

За двадцать лет ни разу

 или   Почему заведующие   отделами журнала   «Новый мир»   ничего не решают

 

Вот надеялся успеть, и встал пораньше, и компьютер включил, но не вышло. Она проснулась. Она как чувствует, что я уже не сплю. Так что я уже её накормил, сменил подгузники со всеми вытекающими отсюда процедурами. Но это не значит, что теперь могу спокойно, так сказать, священнодействовать в слове. Каждое мгновение надо быть начеку – то оттаскивать, то отбирать, то просто сажать на колени, потому что она подходит, протягивает ручки, глядя на меня глазами моей давно ушедшей матери. Она же Василиса – Царственная и Премудрая!..

А начать я хотел с замечания, что та фраза, которую я вынес в заглавие – «за двадцать лет ни разу», – принадлежит не Конфуцию, как можно подумать, учитывая её значимость, и даже не тебе или мне, также претендующим на мировую мысль. Высказал эти слова, обречённые стать крылатыми, скромный с виду и немногословный писатель Руслан Киреев, который заведует прозой в некогда главном литературном журнале страны. Дело было в Ясной Поляне, где на литературных встречах искреннее – «Не могу молчать!» – забирает даже тех, кто к тому, казалось бы, совершенно не расположен.

Мы сидели втроём в гостиничном буфете: я, Владимир Личутин и Руслан Киреев. Вдруг Руслан изменил своему анемичному, непроницаемо аскетическому лицу и заговорил в том духе, что Личутин – остался единственным, кто продолжает писать по-настоящему. Для более широкого круга поясню, что они оба принадлежат к литературному направлению, которое назвали когда-то «сорокалетними». Им уже было за пятьдесят, а их все звали «сорокалетние». И вот теперь, когда минуло ещё два десятка, по мнению одного из этой плеяды, верным «настоящему» остался только Личутин.

– Так напечатай меня у себя! – тотчас весело отозвался Личутка, став похожим на жизнерадостного оленевода. – Что ж ты меня никогда не печатал?!

И тут это произошло. Руслан стал клонить голову и со слезой даже в глазах признался:

– За двадцать лет я ни разу не смог напечатать того, кого мне на самом деле печатать хотелось.

И мы оба с Личутиным молчаливо кивнули: в глубочайшем понимании того, что, мол, да, жизнь. Система. И примерещился Акакий Акакиевич, с утра, вместо шинели, надевающий специальное лицо, как фехтовальщик маску, и «подпольный» человек, отправляющийся как бы возглавлять отдел в толстом литературном журнале. Личутин творчески непорочной рукой налил ему, страдальцу. Ну, и мне плеснул, и сам поднял, чтоб снести эту свалившуюся на отдельного человека общественную тяжесть.

И почему даже Личутин, который, как певец протопопа Аввакума, везде режет правду-матку в глаза, не спросил: а кто тот злыдень, который двадцать лет не даёт делать то, что велит сердце? По существу, развиваться русской литературе? Где тот цензор, ЦК? Ведь свобода же, демократия?!

Нечего удивляться, что тиражи упали до смехотворного: почему читателя должно интересовать то, что сам редактор печатает вопреки себе?!

…Василиска пришла, очень её, видимо, этот вопрос взволновал…

Враг, выходило, засел везде, в редакциях, в офисах и даже на просторах полей, и не даёт нам жить в согласии с собой!

---

 

Как быть? Ответ нашего Владимира Карпова (не путать его с фронтовым разведчиком тоже Владимиром Карповым, захватившим в плен почти сто «языков»; наш – актёр по профессии и писатель по призванию)

Лет пятнадцать назад одного моего приятеля, размашистого, раскованного, с открытым лицом простолюдина, угораздило поучаствовать в конкурсном отборе телеведущих. После «пробы» к нему специально вышел директор программы, дружески пожал руку, как бы показывая, что он-то с ним и со всей «Рассеей» заодно, и, скрепя сердце, проговорил: «Ты мне очень понравился!! Но понимаешь, если тебя с твоим блином взять, надо уволить всё НТВ!»

И теперь, когда пытаюсь смотреть ТВ, которое невозможно смотреть, я знаю: есть там наш человек, двадцать лет желающий приглашать в эфир одних, но приглашающий других – не оставлять же трудовой коллектив без куска хлеба?! Ни одного землепашца, шахтёра, виноградаря, животновода, ювелира, – мы на экранах не увидим. И даже героя наших дней предпринимателя можно увидеть только с дыркой во лбу.

Они, эти люди, похоже, какая-то большая помеха на пути строительства «правового государства». Я уже боюсь в почтовый ящик заглядывать: обязательно достанешь конверт со штемпелем какой-нибудь правоохранительной организации! Вот даже с фотографией моей машины, мчащейся на космической скорости среди бела дна по центральной улице города Одинцова, прислали конверт, и с таким же космическим штрафом на уже готовой – и за то низко кланяемся – платёжке! Из налоговой инспекции, от судебных приставов – а с этими не забалуешь! Видел по телевизору, как они выносят за долги продавленные диваны, лишая людей, может быть, единственной живности, в них поселившейся, или телевизоры, которые на помойке не примут? Я веду программу на радио, пишу, у меня кроха дочь, взрослые дети, внуки, – и вот мне больше делать нечего, кроме как идти на разборки к приставам. Только на наш район – их три этажа, и в каждой комнате по три-четыре мордоворота. Всех нужно обеспечить объёмом работ. У каждой двери – очередь. Среди приставов значительное число представителей гордых народов Кавказа с их, безусловно, принципиальным отношением к делу. У меня – белорус. Такая приятная шайба с хорошей застенчивой улыбкой. «Не заплатите вовремя, я приду, буду ногами топать», – он пока шутит. Но у нас тоже с шайбой всё нормально. Я с натиском отвечаю ему, мол, у меня постоянно крутятся два фильма на ТВ, повторяются радиопередачи о русской истории, публикации, и нет чтобы судебный пристав взялся «отбивать» мои гонорары, он с меня же, которому никто не платит, ещё и дерёт?! «Решение суда», – белорус пожимает плечами, и в его голубых глазах, где-то в самой дали, взлетает из гнезда аист. Зачем он здесь? Толстеет, теряет крестьянские навыки, которые, несомненно, у него были?

Вокруг элитные дома с пропускной системой и сидящими в будках возле шлагбаума охранниками. Нажал кнопочку – шлагбаум поднялся, нажал – опустился. И на полчаса, час – в телевизор, где кто-то кому-то постоянно откручивает голову. Их по двое, сонных, медитирующих перед экраном охранников, и они везде, в школах, садиках, аптеках! А ведь у каждого ещё недавно была профессия: вернуться обратно – почти невозможно!

В Интернете высвечивается гордая информация: в системе МВД России работает один миллион сто тысяч человек. А добавьте целый букет иных структур, защищающих право государства от его, гада, вёрткого, пронырливого, изворотливого гражданина?! И все эти так называемые «силовики» – молодые, полные сил люди! Как некогда воскликнул Фёдор Михайлович по поводу каторжан – вот, мол, они, лучшие силы России!

Станем мы когда-нибудь обточенными, выверенными и правильными. Этот путь – к «упаковочному» типовому и тиражированному сознанию для меня отчётливо продемонстрировали одни мои всегда «продвинутые» знакомые. Некогда все они были сотрудниками НИИ, и смотрели тогда на меня с обожанием только потому, что я лично знал Кима. Около двадцати лет я не видел их, и встретил. Теперь они, предприниматели и торговцы, с таким же почтением говорили об Акунине. То есть люди, может быть, и хотели бы читать Кима, и других писателей, работающих на почве собственного сердца, но надо соответствовать запросам времени – где поставляется поточный компилированный продукт. Упаковка. Существовать с упаковочным сознанием удобно. Хотя жить, может, и бессмысленно.

…С Василисой погуляли, покушали, она разбросала всё, что можно разбросать, благо тятя этому не препятствует, «пропечатала», нажимая кнопочки на факсе, целую портянку бумаги. Сложа руки, словом, не сидела…

Так я о том, что все отлучены от самих себя.

Смотрю на фото нашего самого известного и скандального олигарха, который вовремя убрался в город Лондон. Как-то он неожиданно стал мне симпатичен. Стоит, как в насмешку над всем сущим, в окружении каких-то инопланетянок с трёхметровыми ногами. Казалось бы, сбылась мечта идиота, но лицо – перекошенное, измаявшееся, со съеденными тоской глазами! Если бы я писал портрет несчастнейшего из людей – я бы написал это лицо! А ведь был человек учёным, диссертации защищал, счастливо обмывал их где-нибудь в подъезде с друзьями портвейном, и рядом была какая-нибудь кривоногая девочка, но смотрела она – с любовью… Двадцать лет для чего-то напоказ!..

Интернет разрушил золотой миф, который человечество сочиняло о себе. И насытил гадостью, которую оно скрывало. На этой волне искусство также принялось «восполнять пробелы», тем более что рассказать о душе – не просто, дотянуться к духовным прозрениям – того сложнее. А так – гони дрянь, пиши картину вырождения маслом, оно и налицо, вырождение, отовсюду торчит, топорщится, как ветви карагача в бесснежную южную зиму. И хохочи, смейся, вытравляя смысл всего сущего. А ещё – добавь «фени» и мата – и вот она, правда жизни! Плоть, и только плоть – предмет изображения. А ведь при Достоевском тоже «феня» была, и мат был, но классик, видимо, чего-то не догонял, изображая каторгу.

Я говорю о той, генеральной, по существу, партийной линии культуры. Вот фильм «Край» – ну, соцзаказ. О них, совках. Я примерно в таком «краю» рос. Всё враньё. Кроме, конечно, замечательно снятых клубов пара, которым полфильма дышит паровоз.

Говорю о генеральной линии страны, где царит весёлый «распил»: бюджета, культуры, здравого смысла. И сам я побежал бы весело с лобзиком, если б не известное служенье, которое не терпит суеты!

Ибо только тогда, когда отпилим сук, на котором сидим – а мы его, как вечные поверяльщики мировых идей, обязательно отпилим, и куда-нибудь весело рухнем, нам и ударит по темечку свалившееся свыше прозрение. «Прощание с Матёрой» было не тогда, когда нам казалось, что оно происходит, а только наступает. И это не приход технократической цивилизации, а нечто совсем иное. Нам, счастливцам познания, или нашим потомкам, доведётся узнать, что такое – это нечто.

Ведь на самом-то деле, несмотря на видимое безобразие, наш народ демонстрирует необыкновенную высоту нравственности. Вот подпишите деловой договор, заверьте его печатью, и будьте уверены, в девяноста процентах из ста дела не сдвинутся с места, или же вас весело надуют. Но вот выпей с деловым человеком, ударь с ним по рукам – но так, чтобы всё было шито-крыто, между нами, и никакой документации – только уж совсем отморозок может не выполнить обещание!

А вне генеральных установок, как бы по обочине «большого» пути, живёт громадное безголосое большинство. И благодаря этому люду с обочины есть хлеб, вино, уголь и алмазы. Есть и настоящие книги, изданные мизерными тиражами. Тот же Киреев – коли уж я его дурно поминал – писатель-то хороший, да и человек, наверное, неплохой, когда забывает надеть своё специальное лицо. Дело не в нём – а вот в чём, вопрос?.. Границы стёрлись в нашем сознании между ложью и правдой, бесстыдством и талантом – любые границы.

Как бы мы ни распиливали сущее, для меня совершенно очевиден предел – семья. Дальше – никак. Если, конечно, мы хотим рожать, и будем думать, с кем рожать, и заботиться о тех, кого рожаем.

Семья в народах с разными религиями устроена по-разному. И самым зыбким это защитное сооружение оказалось у нас, христиан… Вечный Адам и вечная Ева, изгнанные из Рая, стали человечеством. На хуторе, в комнате коммуналки, в кабине космического корабля – ты, вечный Адам, и ты, вечная Ева, способны зародить мир, развить жизнь, которая будет вымеряться – только вашей любовью или вашим отчаяньем. Об этом, о праве человека на его продолжение в веках, брат Валентин, я и написал эпопею под легкомысленным названием «ФЕРаМоН». Осталось дело за издателем, у которого хоть иногда, да случается!

…Дочка пытается пробиться к клавиатуре и нанести свои письмена. Мне приходится стирать повторяющиеся на всю строку буквы, и я испытываю внутренний дискомфорт, как бы стирая свыше данные письмена. И вновь она вдруг делается необыкновенно серьёзной, смотрит на меня так пристально своими тёмно-карими глазами, что кажется, будто это мама получила такую возможность и не может наглядеться на своего неспособного повзрослеть дитятю. 

Владимир КАРПОВ