Архив : №31-32. 03.08.2012

Нас, может, двое

За­ме­чу, что в пи­са­тель­ском, да и на­уч­ном ми­ре роль и зна­че­ние Ко­жи­но­ва, по­хо­же, очень дол­го по­ни­ма­ли лишь еди­ни­цы. Ку­бан­ский ли­те­ра­ту­ро­вед Алек­сандр Фе­дор­чен­ко, с юно­с­ти дру­жив­ший с Юри­ем Се­лез­нё­вым и хо­ро­шо знав­ший так­же Юрия Куз­не­цо­ва, рас­ска­зы­вал мне, как в кон­це 1970-х го­дов он ока­зал­ся в до­ме те­с­тя сво­е­го при­яте­ля, ко­то­рый ни­как не мог уяс­нить, что мо­лод­няк на­шёл в Ко­жи­но­ве. «Это ведь все­го лишь ги­та­рист! – под­чёр­ки­вал тесть Се­лез­нё­ва. – Что он зна­ет о ли­те­ра­ту­ре?» Этой реп­ли­ке мож­но бы­ло бы и не при­да­вать се­рь­ёз­но­го зна­че­ния, ес­ли б не од­но об­сто­я­тель­ст­во: се­мья те­с­тя Се­лез­нё­ва име­ла в пи­са­тель­ском со­об­ще­ст­ве ог­ром­ней­шее вли­я­ние. Во-пер­вых, гла­ва се­мьи Ва­дим Куз­не­цов за­ве­до­вал ре­дак­цией по­эзии в из­да­тель­ст­ве «Мо­ло­дая гвар­дия». От не­го за­ви­се­ло, с кем из по­этов за­клю­ча­ли вы­год­ные до­го­во­ры на вы­пуск книг, а ко­го на го­ды от пе­чат­но­го стан­ка от­лу­ча­ли. Ори­ен­ти­ром на­сто­я­щей по­эзии для Ва­ди­ма Куз­не­цо­ва слу­жил Яро­слав Сме­ля­ков, чьи сти­хи Юрий Куз­не­цов раз­дол­бал ещё в кур­со­вой ра­бо­те и за что по­том чуть не вы­ле­тел из Ли­тин­сти­ту­та. Во-вто­рых, же­на те­с­тя Се­лез­нё­ва слу­жи­ла чле­ном ред­кол­ле­гии га­зе­ты ЦК КПСС «Со­вет­ская куль­ту­ра». Она по долж­но­с­ти бы­ла вхо­жа во мно­гие ка­би­не­ты на Ста­рой пло­ща­ди и хо­ро­шо зна­ла пар­тий­ную конъ­юнк­ту­ру в об­ла­с­ти ли­те­ра­ту­ры. И ес­ли да­же для этой не­пло­хо ин­фор­ми­ро­ван­ной се­мьи Ко­жи­нов ос­та­вал­ся все­го лишь ги­та­ри­с­том, то что го­во­рить о сот­нях дру­гих за­уряд­ных сти­хо­твор­цев, оп­ре­де­ляв­ших тог­даш­ний уны­лый фон Мос­ков­ской пи­са­тель­ской ор­га­ни­за­ции.

И вдруг этот ги­та­рист в 1980 го­ду из­дал не­о­быч­ную ан­то­ло­гию с не­вы­ра­зи­тель­ным на­зва­ни­ем «Стра­ни­цы со­вре­мен­ной ли­ри­ки». Ав­то­ра­ми этой кни­ги ста­ли все­го две­над­цать по­этов. Но ка­ких? Алек­сей Пра­со­лов, Ни­ко­лай Руб­цов, Вла­ди­мир Со­ко­лов, Ана­то­лий Жи­гу­лин, Глеб Гор­бов­ский, Ста­ни­слав Ку­ня­ев, Ана­то­лий Пе­ре­дре­ев, Ва­си­лий Ка­зан­цев, Алек­сей Ре­ше­тов, Олег Чу­хон­цев, Эду­ард Ба­ла­шов и, на­ко­нец, Юрий Куз­не­цов. Все сра­зу ах­ну­ли. Ко­жи­нов по­пал в са­мое яб­лоч­ко. Он да­же у Ку­ня­е­ва на­шёл не­сколь­ко прон­зи­тель­ных сти­хо­тво­ре­ний. Ос­таль­ные по­эты и во­все в ото­б­ран­ных об­раз­цах бы­ли со­по­с­тав­ле­ны с клас­си­кой.

Я ду­маю, что имен­но эта ан­то­ло­гия сде­ла­ла на­ко­нец имя Ко­жи­но­ву и в гла­зах мас­со­во­го чи­та­те­ля. Но она же рез­ко уве­ли­чи­ла и чис­ло его вра­гов. Ведь кри­тик столь­ко ла­у­ре­а­тов и ор­де­но­нос­цев ос­та­вил за бор­том это­го сбор­ни­ка.

Здесь ин­те­рес­но сви­де­тель­ст­во яро­слав­ско­го жур­на­ли­с­та Ев­ге­ния Че­ка­но­ва. В 1984 го­ду он ока­зал­ся в не­кра­сов­ской Ка­ра­би­хе ря­дом с мос­ков­ски­ми по­эта­ми. Че­ка­нов рас­ска­зы­вал: «С Ге­ной Се­ре­б­ря­ко­вым, быв­шим ре­дак­то­ром ива­нов­ской мо­ло­дёж­ной га­зе­ты, год по­ра­бо­тав­шим в сек­то­ре пе­ча­ти ЦК ВЛКСМ, а ны­не «сво­бод­ным ху­дож­ни­ком», мы рас­пи­ва­ем бу­тыл­ку вод­ки, бол­та­ем о ли­те­ра­ту­ре; он с хо­ду обе­ща­ет по­мочь мне с пуб­ли­ка­ци­ей книж­ки в сто­лич­ном из­да­тель­ст­ве «Со­вре­мен­ник». Я ин­те­ре­су­юсь его мне­ни­ем о Куз­не­цо­ве, он от­зы­ва­ет­ся в це­лом по­ло­жи­тель­но; за­то Ко­жи­но­ва по­че­му-то на­зы­ва­ет «ма­со­ном»:

– Ва­дик? Ма­сон!

– А Тряп­кин и Ка­зан­цев?

– Ко­ля Тряп­кин ни­че­го уже не пи­шет, а Ва­ся Ка­зан­цев ни­че­го осо­бен­но­го и не пи­сал ни­ког­да!..

Ли­с­таю книж­ку са­мо­го Ге­ны: сти­хи его, че­ст­но го­во­ря, в под­мёт­ки не го­дят­ся ка­зан­цев­ским и тряп­кин­ским, не го­во­ря уж о куз­не­цов­ских, – это пло­с­кие, за­уряд­ные вир­ши».

Ес­те­ст­вен­но, Се­ре­б­ря­ков и вся его ком­па­ния, Вла­ди­мир Фир­сов, Фе­ликс Чу­ев, Ва­лен­тин Со­ро­кин, Игорь Ля­пин и про­чая по­сред­ст­вен­ность, бы­ли силь­но уязв­ле­ны тем, что их, не­смо­т­ря на ком­со­моль­ские и го­су­дар­ст­вен­ные пре­мии, Ко­жи­нов, сла­вив­ший­ся уме­ни­ем со­зда­вать об­ще­ст­вен­ные ре­пу­та­ции, за­дви­нул ку­да-то на обо­чи­ну, про­пу­с­тив впе­рёд сов­сем дру­гие име­на, ко­то­рые ни­ког­да не вхо­ди­ли ни в но­мен­к­ла­ту­ру ЦК КПСС, ни в ре­зерв ли­те­ра­тур­но­го ге­не­ра­ли­те­та. В от­ме­ст­ку эта по­гряз­шая в ин­три­гах шоб­ла, дер­жав­ша­я­ся на пла­ву толь­ко за счёт сво­их свя­зей в ком­со­моль­ских и пар­тий­ных ор­га­нах, по­спе­ши­ла от­ка­зать Ко­жи­но­ву ни мно­го ни ма­ло в рус­ско­с­ти (мол, у не­го обе же­ны бы­ли не той на­ци­о­наль­но­с­ти).

Ра­бо­тав­ший под жур­на­лист­ским при­кры­ти­ем пар­тий­ный раз­вед­чик Алек­сандр Бай­гу­шев уже вес­ной 2012 го­да при­знал­ся, что он и его близ­кие дру­зья и еди­но­мы­ш­лен­ни­ки, сре­ди ко­то­рых бы­ли Сер­гей Се­ма­нов и Свя­то­слав Ко­тен­ко, в 1960-е и 1970-е го­ды очень ос­те­ре­га­лись да­вать Ко­жи­но­ву лиш­нюю ин­фор­ма­цию. Бай­гу­шев рас­ска­зы­вал: «По­на­ча­лу бы­ло опа­се­ние, что он всё со­льёт сво­е­му те­с­тю Ер­ми­ло­ву, тот всё пе­ре­даст Сус­ло­ву, и всё – мы сго­ре­ли. По­том, не за­бы­вай­те, где Ко­жи­нов ра­бо­тал – в от­де­ле те­о­рии Ин­сти­ту­та ми­ро­вой ли­те­ра­ту­ры. Но мы-то зна­ли, что тог­да пред­став­лял этот от­дел – вы­нос­ной фи­ли­ал КГБ, где раз­ра­ба­ты­ва­лись мно­гие ак­ции по ра­бо­те с на­шей и за­пад­ной ин­тел­ли­ген­ци­ей. По мо­им све­де­ни­ям, Ко­жи­нов был тес­но свя­зан с Фи­лип­пом Боб­ко­вым. Боб­ков по­че­му-то имел ре­пу­та­цию глав­но­го сто­рон­ни­ка в КГБ «рус­ской пар­тии». Но всё бы­ло слож­ней. Боб­ков был един­ст­вен­ным в ру­ко­вод­ст­ве КГБ че­ло­ве­ком, ко­то­ро­му бе­зо­го­во­роч­но до­ве­рял Ан­д­ро­пов (ког­да как Ци­нёв и Цви­гун яв­ля­лись дав­ни­ми при­яте­ля­ми Бреж­не­ва)».

Но, не до­ве­ряя, со­рат­ни­ки Бай­гу­ше­ва тем не ме­нее с Ко­жи­но­вым по ка­ким-то во­про­сам очень да­же ак­тив­но со­труд­ни­ча­ли. Сви­де­тель­ст­во то­му – днев­ни­ки бли­жай­ше­го дру­га Бай­гу­ше­ва Сер­гея Се­ма­но­ва, ко­то­рый как ис­то­рик на­чи­нал с хва­леб­ной бро­шю­ры о стар­шем бра­те Ле­ни­на, раз­вя­зав­шем тер­рор про­тив им­пе­ра­тор­ской се­мьи. Так, имен­но Ко­жи­нов в фе­в­ра­ле 1980 го­да всё сде­лал для то­го, что­бы Се­ма­нов, ру­ко­во­див­ший жур­на­лом Мин­юс­та с мил­ли­он­ным ти­ра­жом «Че­ло­век и за­кон», про­шёл сквозь си­то при­ём­ной ко­мис­сии без се­рь­ёз­ных ос­лож­не­ний. «Обо мне, – под­черк­нул Се­ма­нов 15 фе­в­ра­ля, – очень лов­ко до­ло­жил Ко­жи­нов, за­тем Да­нин за­чи­тал от­ры­вок из сбор­ни­ка о раз­ру­ши­те­лях Моск­вы (не очень удач­но бы­ло), а по­том за­щи­щал Тат­ли­на и ме­ня бра­нил. Ко­нец хо­ро­ший, ибо иной по­ро­дил бы не­пре­мен­но сплет­ни и пе­ре­су­ды». Но за эту ус­лу­гу Ко­жи­нов вза­мен по­про­сил под­дер­жать нуж­ных ему лю­дей в жур­на­ле «Че­ло­век и за­кон». «Ко­жи­нов по­зво­нил мне, – от­ме­тил Се­ма­нов 15 мар­та, – стал го­во­рить о не­об­хо­ди­мо­с­ти дать от­зыв в на­шем жур­на­ле на Не­сте­ро­ва [име­лась в ви­ду кни­га Ф.Не­сте­ро­ва «Связь вре­мён». – В.О.], я не­дип­ло­ма­тич­но сра­зу же от­ка­зал, тог­да он стал брюз­жать, что я в по­след­нее вре­мя стал ос­то­рож­ни­чать: «все го­во­рят». Я, к сча­с­тью, не стал с ним спо­рить, не пе­ре­шёл в кон­тра­та­ку – бес­по­лез­но. Но ха­рак­тер­но. В пред­став­ле­нии Ко­жи­но­ва, Жу­ко­ва и про­чих, ко­то­рые мно­го лет уже не ум­не­ют, «борь­ба» – это пуб­лич­ные скан­да­лы, да­же в сво­ём ма­лю­сень­ком круж­ке. Яс­но, что в этом я уча­ст­во­вать не ста­ну и не уча­ст­вую, ибо за­ни­ма­юсь ку­да бо­лее важ­ным де­лом <…> Мне­ние тол­пы ни­ка­кой по­ли­ти­че­с­кой цен­но­с­ти не име­ет, его толь­ко нуж­но учи­ты­вать, а при воз­мож­но­с­ти – на­прав­лять».

Впро­чем, Се­ма­нов в сво­их оцен­ках был не сов­сем то­чен. Сам Ко­жи­нов тог­да пуб­лич­ные скан­да­лы ещё ста­рал­ся из­бе­гать, пред­по­чи­тая дей­ст­во­вать в ос­нов­ном чу­жи­ми ру­ка­ми. А да­вил он на Се­ма­но­ва от­нюдь не слу­чай­но. По его ин­фор­ма­ции, Се­ма­нов об­ла­дал на тот мо­мент им­му­ни­те­том. Не­ко­то­рые вли­я­тель­ные кру­ги дав­но уже все­рьёз вы­на­ши­ва­ли идею вы­дви­же­ния глав­но­го ре­дак­то­ра жур­на­ла «Че­ло­век и за­кон» ни мно­го ни ма­ло в пред­се­да­те­ли Ко­ми­те­та гос­бе­зо­пас­но­с­ти или ми­ни­с­т­ра юс­ти­ции, и по­это­му ему поз­во­ля­лось не­сколь­ко боль­ше, не­же­ли ру­ко­во­ди­те­лям дру­гих из­да­ний. Ес­ли кто и ос­то­рож­ни­чал в то вре­мя, то это как раз Ко­жи­нов. Кри­тик сам по­том не од­наж­ды рас­ска­зы­вал о том, как мо­нар­хи­с­ты про­си­ли его на­пи­сать ста­тьи для дис­си­дент­ских жур­на­лов, но он всем от­ка­зы­вал, ибо знал, что по­сле пер­вой же пуб­ли­ка­ции в под­поль­ном ли­ст­ке пре­вра­тит­ся в из­гоя, а ему во­все не хо­те­лось ли­шать­ся офи­ци­аль­ных три­бун и по­че­с­тей. Имен­но по­это­му Ко­жи­нов сна­ча­ла от­ва­дил от се­бя Вла­ди­ми­ра Оси­по­ва, упор­но за­зы­вав­ше­го кри­ти­ка в свой жур­наль­чик «Ве­че», а по­том дол­го убеж­дал уже Ан­д­рея Би­то­ва пуб­лич­но по­ка­ять­ся за уча­с­тие в вы­пу­с­ке не­под­цен­зур­но­го аль­ма­на­ха «Ме­т­ро­поль».

По­нят­но, что Ко­жи­нов сво­и­ми уп­рё­ка­ми в ос­то­рож­но­с­ти вы­сту­пил как ти­пич­ный про­во­ка­тор. Он ду­мал, что раз­за­до­рит Се­ма­но­ва и тот на­зло бро­сит­ся вы­пол­нять все его ука­за­ния. Но Се­ма­нов на эту ба­наль­ную раз­вод­ку не по­вёл­ся. И, мо­жет, зря. По­то­му что вско­ре к не­му на­гря­ну­ли с обы­с­ком. Прав­да, ни­че­го су­ще­ст­вен­но­го у не­го до­ма так и не на­шли. Об­на­ру­жи­ли толь­ко не­сколь­ко из­дан­ных на За­па­де и вве­зён­ных без раз­ре­ше­ния та­мож­ни в Рос­сию кни­жо­нок. Кста­ти, раз­ные кни­жон­ки дер­жал у се­бя на квар­ти­ре и Ко­жи­нов. Но кри­ти­ка ни­кто и паль­цем не тро­нул. По­ст­ра­дал один Се­ма­нов. Его с тре­с­ком сня­ли с долж­но­с­ти, а за­од­но стро­го на­ка­за­ли и по пар­тий­ной ли­нии. В об­щем, Ан­д­ро­пов яв­но с чьей-то по­да­чи сра­бо­тал на опе­ре­же­ние, вы­лив на воз­мож­но­го кон­ку­рен­та ку­чу ком­про­ма­та.

Кста­ти, впос­лед­ст­вии не­ко­то­рые не­до­б­ро­со­ве­ст­ные ис­то­ри­ки дра­му Се­ма­но­ва увя­за­ли со скан­да­ла­ми в из­да­тель­ст­ве «Со­вре­мен­ник», пе­ре­во­дом бой­ко­го ком­со­моль­ско­го де­я­те­ля Ва­ле­рия Га­ни­че­ва из «Ком­со­моль­ской прав­ды» в «Ро­ман-га­зе­ту» и го­не­ни­я­ми на Ми­ха­и­ла Ло­ба­но­ва, уви­дев в этих фак­тах не­кую тен­ден­цию, свя­зан­ную с по­пыт­ка­ми по­дав­ле­ния на­ци­о­на­ли­с­ти­че­с­ких на­ст­ро­е­ний в сре­де рус­ских ху­дож­ни­ков. Ан­д­ро­пов дей­ст­ви­тель­но од­но вре­мя был очень встре­во­жен рос­том на­пря­жён­но­с­ти в твор­че­с­ких кру­гах, в том чис­ле и по на­ци­о­наль­но­му во­про­су. Ви­ди­мо, с его по­да­чи Крем­лю ста­ло на­вя­зы­вать­ся пре­не­бре­жи­тель­ное от­но­ше­ние к «ру­со­фи­лам» и «ру­со­пя­там». И в ка­ких-то слу­ча­ях власть от уг­роз пе­ре­шла к пря­мым ре­прес­си­ям (од­но из под­тверж­де­ний то­му – вто­рой арест пи­са­те­ля Ле­о­ни­да Бо­ро­ди­на). Но ес­ли Се­ма­нов, Ло­ба­нов и Бо­ро­дин, бу­ду­чи очень раз­ны­ми людь­ми, имев­ши­ми со­вер­шен­но раз­ные взгля­ды на бу­ду­щее стра­ны, дей­ст­ви­тель­но очень силь­но на­тер­пе­лись от «ре­жи­ма» имен­но за свои идеи, то де­я­те­ли из «Со­вре­мен­ни­ка» – преж­де все­го Юрий Про­ку­шев и Ва­лен­тин Со­ро­кин – по­пла­ти­лись хлеб­ны­ми ме­с­та­ми не за по­ли­ти­че­с­кие убеж­де­ния, а, по су­ти, за кор­руп­цию, а это, со­гла­си­тесь, раз­ные ве­щи – стра­дать за твор­че­ст­во или за по­твор­ст­во фи­нан­со­вым и про­чим ма­хи­на­ци­ям. В от­ли­чие от Се­ма­но­ва то­го же Со­ро­ки­на про­сто на не­сколь­ко лет от­лу­чи­ли от ру­ко­во­дя­щих по­стов, но по­том власть ему спол­на всё воз­ме­с­ти­ла, дав и но­вую хо­ро­шую долж­ность, и гос­пре­мию, и ор­де­на, и ме­да­ли. Во­об­ще мно­гие быв­шие ком­со­моль­ские по­эты, кра­си­во ра­то­вав­шие за ве­ли­чие Рос­сии, но так и не на­учив­ши­е­ся глу­бо­ко мыс­лить, жи­ли тог­да очень да­же при­пе­ва­ю­чи. Ком­форт ока­зал­ся для них важ­нее идеи. И по­том они ещё удив­ля­лись, по­че­му их ни­кто не чи­тал.

По­нят­но, что все эти вли­я­тель­ные гра­фо­ма­ны, шаг­нув­шие в Со­юз пи­са­те­лей пря­ми­ком из ап­па­ра­та ЦК ВЛКСМ, очень хо­те­ли, что­бы их при­ве­тил и как-то от­ме­тил та­кой ин­тел­лек­ту­ал, как Ко­жи­нов, имев­ший к то­му же свя­зи по­хле­ще, чем у них. Но кри­тик этих кри­ку­нов в упор не за­ме­чал. Это ли­те­ра­тур­ную шу­ше­ру силь­но бе­си­ло. И ес­те­ст­вен­но, что в ка­кой-то мо­мент страш­ная не­на­висть быв­ших ком­со­моль­ских по­этов к Ко­жи­но­ву от­ча­с­ти пе­ре­ки­ну­лась и на Куз­не­цо­ва. Не слу­чай­но в ли­те­ра­тур­ных кру­гах Моск­вы воз­ник­ли раз­го­во­ры о том, буд­то боль­шой рус­ский по­эт по­пал под вли­я­ние ма­со­нов, по­гу­бив свой не­за­уряд­ный та­лант. Ду­маю, что Куз­не­цо­ва очень бе­си­ли все эти слу­хи. В кон­це кон­цов он на эти до­мыс­лы от­ве­тил сти­ха­ми.

Од­но из них Куз­не­цов в оче­ред­ной раз по­свя­тил Ко­жи­но­ву. Он пи­сал:

 

Сей день вы­сок по ду­ху и пе­ча­ли. Меж тем как мы си­дим на­ко­рот­ке, Ха­за­ры ру­бят дверь твою ме­ча­ми Так, что зве­нит ста­кан в мо­ей ру­ке. Ви­дать, коп­нул ты глу­бо­ко, ис­то­рик, Что вы­звал на се­бя весь ка­га­нат. Ты от­ве­ча­ешь: – Этот шум не сто­ит Вни­ма­ния. Вра­ги все­гда шу­мят.

 

В дру­гом же сти­хо­тво­ре­нии Куз­не­цов гор­до под­черк­нул:

 

Звать ме­ня Куз­не­цов. Я один. Ос­таль­ные – об­ман и под­дел­ка.

 

Что бы­ло су­щей прав­дой. Куз­не­цов ведь и в ко­жи­нов­ском кру­ге ока­зал­ся один та­кой. Мно­гие дру­гие ли­те­ра­то­ры, по­пав­шие в раз­ное вре­мя под оба­я­ние Ко­жи­но­ва и да­же об­ла­с­кан­ные кри­ти­ком, так по­том и ос­та­лись как бы в чу­жой те­ни, а то и во­все сло­ма­лись и со­шли с на­ме­чен­но­го пу­ти. И толь­ко Юрий Куз­не­цов, до по­след­не­го под­дер­жи­вая тес­ные от­но­ше­ния со столь слож­ным, но, бе­зус­лов­но, очень ум­ным че­ло­ве­ком, су­мел бы­с­т­ро вый­ти из-под его дав­ле­ния и со­хра­нить са­мо­сто­я­тель­ность в по­ступ­ках и не­за­ви­си­мость в твор­че­ст­ве.

Кста­ти, Куз­не­цо­ва силь­но раз­дра­жа­ло, ког­да его вклю­ча­ли в круг Ко­жи­но­ва. Он, мяг­ко го­во­ря, сни­с­хо­ди­тель­но от­но­сил­ся к раз­ным пле­я­дам и шко­лам и, как я уже не раз го­во­рил, не одо­б­рял ча­с­тые встре­чи и бе­се­ды кри­ти­ка с ли­те­ра­тур­ной бра­ти­ей и его бес­ко­неч­ные хло­по­ты за по­да­ю­щих на­деж­ды сти­хо­твор­цев. По­эт прин­ци­пи­аль­но не вхо­дил ни в ка­кой круг. Он был са­мо­сто­я­те­лен и при­зна­вал ди­а­ло­ги толь­ко на рав­ных, а тер­мин «круг» уже из­на­чаль­но пред­по­ла­гал не­кую скид­ку, сни­с­хо­ди­тель­ность и чьё-то гла­вен­ст­во, стар­шин­ст­во.

С дру­гой сто­ро­ны, и у Ко­жи­но­ва по­сле зна­ком­ст­ва с Куз­не­цо­вым боль­ше не бы­ло со­бе­сед­ни­ка та­ко­го мас­шта­ба. Все дру­гие по­эты, с кем он об­щал­ся по­сле 1975 го­да, бы­ли на­мно­го мель­че Куз­не­цо­ва как по та­лан­ту, так и по ин­тел­лек­ту­аль­но­му уров­ню.

Но тут бо­лее важ­ны дру­гие во­про­сы: так что же в ко­неч­ном счё­те да­ло Куз­не­цо­ву мно­го­лет­нее тес­ное об­ще­ние с Ко­жи­но­вым? Обо­га­ти­ло оно его или как по­эта сло­ма­ло и пол­но­стью по­да­ви­ло? Мне ка­жет­ся, очень точ­ный от­вет в ян­ва­ре 2010 го­да дал ли­те­ра­ту­ро­вед из До­нец­ка Вла­ди­мир Фё­до­ров (ко­то­ро­го про­шу не пу­тать с за­ди­ри­с­тым кри­ти­ком Иго­рем Фё­до­ро­вым, пи­сав­шим о Куз­не­цо­ве в жур­на­ле «Ли­ту­чё­ба» в 1982 го­ду). Так вот, Вла­ди­мир Фё­до­ров ут­верж­дал: «Об­ще­ние с В.В. Ко­жи­но­вым мог­ло дать Юрию Куз­не­цо­ву толь­ко по­вод для са­мо­от­чё­та. На по­эта оно ни­как по­вли­ять не мог­ло, по­то­му что по­эт – субъ­ект не де­я­тель­но­с­ти (ко­то­рой мож­но на­учить­ся), а бы­тия (в ко­то­ром нуж­но иметь по­треб­ность). По­эт – это че­ло­век, про­дви­нув­ший­ся в сво­ём бы­тий­ном ста­ту­се. А для то­го, что­бы воз­ра­с­ти в он­то­ло­ги­че­с­ком ка­че­ст­ве, нуж­но быть не­удов­ле­тво­рён­ным сво­им обыч­ным су­ще­ст­во­ва­ни­ем, а для это­го нуж­но иметь ог­ром­ный он­то­ло­ги­че­с­кий по­тен­ци­ал. Ни­ка­кие ин­тел­лек­ту­аль­ные бе­се­ды, ка­ки­ми бы на­сы­щен­ны­ми они ни бы­ли, бы­тий­ной по­треб­но­с­ти не за­ме­нят. В.В. мог пред­ло­жить ему те­му, те­ма­ти­че­с­ки ори­ен­ти­ро­вать. Не знаю точ­но, но на­ве­с­ти на мысль пе­ре­ве­с­ти на рус­ский язык «Сло­во о за­ко­не и бла­го­да­ти» В.В. мог. Раз всту­пив в эту об­ласть, Ю.Куз­не­цов мог, ес­те­ст­вен­но, по­чув­ст­во­вать её энер­гию – как бы­тий­ную, так и цен­но­ст­ную. «Сло­мать» по­эта нель­зя во­об­ще. При­чи­на его бы­тия, сфе­ра, в ко­то­рой оно осу­ще­ств­ля­ет­ся, – во­об­ще не жиз­нен­ная; жизнь за­ни­ма­ет в ней весь­ма скром­ное ме­с­то. Фак­то­ры, вли­я­ю­щие на это бы­тие, мож­но оп­ре­де­лить «бах­тин­ским» тер­ми­ном «вне­жиз­нен­ные».

 

Ес­те­ст­вен­но, по­эти­че­с­кий мир Моск­вы 1970–80-х го­дов не ог­ра­ни­чи­вал­ся толь­ко са­ло­ном Ко­жи­но­ва. В сто­ли­це пе­ри­о­ди­че­с­ки воз­ни­ка­ли и дру­гие груп­пы и круж­ки, за ко­то­ры­ми сто­я­ли свои иде­о­ло­ги. Я тут в пер­вую оче­редь вспом­нил бы груп­пу «Мос­ков­ское вре­мя», в ко­то­рой не то что­бы пре­об­ла­да­ли ан­ти­со­вет­ские на­ст­ро­е­ния. Про­сто эта груп­па из­на­чаль­но ни в ка­кие со­вет­ские из­да­ния да­же не со­ва­лась. Она не ви­де­ла в этом не­об­хо­ди­мо­с­ти. Её впол­не ус­т­ра­и­вал ан­де­г­ра­унд. В не­о­фи­ци­аль­ной сре­де этой груп­пе бы­ло бо­лее ком­форт­но. Дру­гое де­ло, у неё от­сут­ст­во­вал яв­ный ли­дер.

Уже в кон­це «ну­ле­вых» го­дов кри­тик из Май­ко­па Ки­рилл Ан­ку­ди­нов по­пы­тал­ся со­по­с­та­вить са­лон Ко­жи­но­ва, имев­ший вы­хо­ды на мно­гие вли­я­тель­ные жур­на­лы, и груп­пу «Мос­ков­ское вре­мя», ко­то­рая, по су­ти, иг­но­ри­ро­ва­ла со­вет­ские га­зе­ты. Для на­ча­ла он вы­де­лил клю­че­вые фи­гу­ры в этих круж­ках. В ко­жи­нов­ском кру­ге его, ес­те­ст­вен­но, за­ин­те­ре­со­вал преж­де все­го Куз­не­цов, а в «Мос­ков­ском вре­ме­ни» ему бо­лее дру­гих ока­зал­ся сим­па­ти­чен Ганд­лев­ский.

Срав­нив те­ма­ти­ку и по­эти­ку двух ав­то­ров, Ан­ку­ди­нов при­шёл к сле­ду­ю­ще­му вы­во­ду: «Юрий Куз­не­цов был по­этом на мно­го по­ряд­ков бо­лее ан­ти­со­вет­ским, не­же­ли тот же Ганд­лев­ский; «ми­фо-мо­дер­низм» Куз­не­цо­ва был не­имо­вер­но опа­сен для марк­сист­ской иде­о­ло­гии, а «кри­ти­че­с­кий сен­ти­мен­та­лизм» Ганд­лев­ско­го – впол­не впи­сы­вал­ся в нор­ма­тив­ную эс­те­ти­ку со­вет­ско­го ис­кус­ст­ва се­ми­де­ся­тых го­дов». Од­на­ко один во­всю пе­ча­тал­ся и вез­де об­суж­дал­ся, а дру­гой дол­гое вре­мя пре­бы­вал в без­ве­ст­но­с­ти. Глав­ную при­чи­ну это­го па­ра­док­са Ан­ку­ди­нов уви­дел в том, что за Куз­не­цо­вым сто­ял Ко­жи­нов, а груп­па «Мос­ков­ское вре­мя» сво­е­го вли­я­тель­но­го иде­о­ло­га не име­ла. Кри­тик ут­верж­дал: «Юрий Куз­не­цов ак­тив­но пуб­ли­ко­вал­ся в со­вет­ских из­да­ни­ях и все­мер­но об­суж­дал­ся в них – по­то­му что его иде­о­ло­гом был Ва­дим Ко­жи­нов, пе­вец эво­лю­ци­он­но­го хо­да раз­ви­тия рус­ской куль­ту­ры, гла­ша­тай впи­сы­ва­ния тра­ди­ци­он­ных на­ци­о­наль­ных цен­но­с­тей в со­вет­скую па­ра­диг­му (и пол­зу­че­го вы­тес­не­ния со­вет­ской па­ра­диг­мы эти­ми цен­но­с­тя­ми из­ну­т­ри)».

Итог раз­мы­ш­ле­ний Ан­ку­ди­но­ва ока­зал­ся та­ков: «Ес­ли по­эзия пред­ста­ви­те­лей «про­ек­та Ва­ди­ма Ко­жи­но­ва» (та­ких, как Ни­ко­лай Руб­цов или Юрий Куз­не­цов) бы­ла вос­ста­нов­ле­ни­ем тра­ди­ци­о­на­лист­ской гар­мо­нии в пре­де­лах со­вет­ской дан­но­с­ти, то по­эзия «Мос­ков­ско­го вре­ме­ни» ста­ла по­пыт­кой этой гар­мо­нии во­пре­ки со­вет­ской дан­но­с­ти. Кста­ти, по боль­шо­му счё­ту по­ра­же­ние по­тер­пе­ли оба про­ек­та – и «про­ект Ко­жи­но­ва», и «про­ект Со­пров­ско­го» (на­зо­вём его так, не­смо­т­ря на не­бе­зос­но­ва­тель­ные со­мне­ния в его ста­ту­се и при­ро­де)». Я со­гла­сен с этим вы­во­дом Ан­ку­ди­но­ва, но с од­ной ого­вор­кой: да, оба «про­ек­та» рух­ну­ли, но це­лый ряд по­этов-то ос­тал­ся. Куз­не­цов-то ни­ку­да по­сле это­го не дел­ся. Бо­лее то­го, он замет­но под­нял план­ку на­шей по­эзии.

Су­ще­ст­вен­на и та­кая де­таль. Юрий Куз­не­цов в 1970–80-е го­ды не­ма­ло про­из­ве­де­ний по­свя­тил раз­лич­ным пи­са­те­лям и учё­ным. Я уже упо­ми­нал сти­хо­тво­ре­ние «Вы­хо­дя на до­ро­гу, ду­ша ог­ля­ну­лась…», пер­во­на­чаль­но ад­ре­со­ван­ное Ана­то­лию Пе­ре­дре­е­ву. По­том ле­том 1975 го­да он впер­вые опуб­ли­ко­вал в га­зе­те «Во­ло­год­ский ком­со­мо­лец» по­эму «Зо­ло­тая го­ра» с по­свя­ще­ни­ем Ни­ко­лаю Руб­цо­ву. За­тем по­яви­лась по­эма «Змеи на ма­я­ке» с по­свя­ще­ни­ем кол­ле­ге Ко­жи­но­ва по ИМ­ЛИ – Пе­т­ру Па­ли­ев­ско­му. Бы­ли ещё «Сти­хи о Ге­не­раль­ном шта­бе» с по­свя­ще­ни­ем из­да­те­лю Вла­ди­ми­ру Дро­бы­ше­ву. Но по­том мно­гие по­свя­ще­ния ис­чез­ли. По­че­му?

Про­ще все­го объ­яс­нить ис­то­рию с «Зо­ло­той го­рой». На­сколь­ко я знаю, Куз­не­цов эту по­эму ни­ко­му и не по­свя­щал. Но он её дол­го не мог ни­где на­пе­ча­тать. По­мог ему во­ло­год­ский про­за­ик Вла­ди­мир Ши­ри­ков, ко­то­рый од­но вре­мя ре­дак­ти­ро­вал га­зе­ту «Во­ло­год­ский ком­со­мо­лец». Од­на­ко Ши­ри­ко­ву как-то на­до бы­ло под­ст­ра­хо­вать­ся, объ­яс­нить, по­че­му он взял­ся пуб­ли­ко­вать в во­ло­год­ском мо­ло­дёж­ном из­да­нии по­эму моск­ви­ча, да­лё­кую от во­ло­год­ских ре­а­лий. И он пред­ло­жил по­ста­вить по­свя­ще­ние име­ни­то­му зем­ля­ку – Руб­цо­ву.

С по­эмой «Змеи на ма­я­ке» всё бы­ло на­мно­го слож­нее. Уже в 1984 го­ду Куз­не­цов при­знал­ся яро­слав­ско­му жур­на­ли­с­ту Ев­ге­нию Че­ка­но­ву, что в ос­но­ву это­го со­чи­не­ния лег­ла жут­кая ис­то­рия. «Нам, мне и Бе­ло­ву, рас­ска­зал её Па­ли­ев­ский, прав­да, в раз­ное вре­мя. Бе­лов сде­лал что-то на ино­ст­ран­ном ма­те­ри­а­ле из неё… А сам Па­ли­ев­ский вы­ко­пал её из сред­не­ве­ко­вых хро­ник». Но, су­дя по все­му, с го­да­ми Куз­не­цов ра­зо­ча­ро­вал­ся в Па­ли­ев­ском (очень круп­ный учё­ный, ко­то­ро­го, как вы­яс­ни­лось, мно­го лет вся­че­с­ки про­дви­гал чрез­вы­чай­но вли­я­тель­ный но­мен­к­ла­тур­щик Алек­сандр Дым­шиц, при­зна­вав­ший в кри­ти­ке лишь два кри­те­рия – идей­ность и пар­тий­ность, в жиз­ни ока­зал­ся боль­шим тру­сом) и по­это­му по­свя­ще­ние снял. С го­да­ми по­эт из­ме­нил и своё от­но­ше­ние к Дро­бы­ше­ву (Куз­не­цов ра­бо­тал вме­с­те с ним в на­ча­ле 1970-х го­дов в из­да­тель­ст­ве «Со­вре­мен­ник». Сна­ча­ла они при­ятель­ст­во­ва­ли. По­эт ча­с­то про­па­дал у со­слу­жив­ца на Сре­тен­ке. Но в бы­ту Дро­бы­шев ока­зал­ся про­сто не­вы­но­си­мым че­ло­ве­ком. По­сле па­ры рю­мок он мог та­ко­го на­тво­рить. Чу­жое мне­ние его уже не ин­те­ре­со­ва­ло. И во­об­ще боль­ше­го за­ди­ры на­до бы­ло ещё по­ис­кать).

От­дель­но сто­ит ска­зать о сти­хо­тво­ре­нии «Ты сто­ял на сте­не кре­по­ст­ной…». С ним во­об­ще бы­ло мно­го раз­ных ис­то­рий. Од­но вре­мя бы­то­ва­ла вер­сия, буд­то оно из­на­чаль­но бы­ло по­свя­ще­но Кру­пи­ну (с ним по­эт, как и с Дро­бы­ше­вым, то­же в на­ча­ле 70-х го­дов ра­бо­тал в «Со­вре­мен­ни­ке»). Ког­да Че­ка­нов пе­ре­дал Куз­не­цо­ву ут­верж­де­ние Кру­пи­на о том, буд­то тот счи­та­ет, что сти­хо­тво­ре­ние по­свя­ще­но ему, по­эт бро­сил реп­ли­ку: «Ну, пусть счи­та­ет. А мо­жет, Ва­ди­му Ко­жи­но­ву? А мо­жет, Ва­ди­му Ко­жев­ни­ко­ву?»

Кру­пин, увы, в кон­це 1981 го­да ра­ди соб­ст­вен­но­го бла­го­по­лу­чия, да­же без дав­ле­ния ли­те­ра­тур­но­го ге­не­ра­ли­те­та, лег­ко сдал как Ко­жи­но­ва, так и Се­лез­нё­ва, ко­то­рый так ве­рил в боль­шое бу­ду­щее это­го пи­са­те­ля и по­это­му на свой страх и риск опуб­ли­ко­вал в «На­шем со­вре­мен­ни­ке» сме­лую по те­ме, но ме­с­та­ми ху­до­же­ст­вен­но сла­бую по­весть «Со­ро­ко­вой день». Это при том, что Куз­не­цов, в от­ли­чие от Ко­жи­но­ва, ни­ког­да силь­но не жа­ло­вал сво­е­го зем­ля­ка Се­лез­нё­ва. Он счи­тал, что Се­лез­нёв ни­ког­да сво­их идей не имел, хва­тая в ос­нов­ном дым от ко­ст­ра Ко­жи­но­ва. Но ког­да на­стал час вы­бо­ра, Се­лез­нёв по­сту­пил как на­сто­я­щий муж­чи­на и ни от ко­го не от­рёк­ся – ни от Ко­жи­но­ва (хо­тя он ни­ког­да не раз­де­лял ев­ра­зий­ские на­ст­ро­е­ния и на­пе­ча­тал кра­моль­ную ста­тью учи­те­ля лишь в знак сво­е­го ува­же­ния к не­му), ни от Кру­пи­на, по­пла­тив­шись за это ка­рь­е­рой и здо­ро­вь­ем. А Кру­пин ис­пу­гал­ся. Вот это­го-то Куз­не­цов ему и не про­стил. По­это­му ни­ка­ких сти­хов он по­свя­тить тру­сиш­ке не мог.

Так вот: Куз­не­цов как по­ста­вил, так и уб­рал по­свя­ще­ния Пе­ре­дре­е­ву, Па­ли­ев­ско­му и Дро­бы­ше­ву. Со сти­ха­ми же, об­ра­щён­ны­ми к Ко­жи­но­ву, всё бы­ло ина­че. Од­ни он ни­ког­да не ме­нял. В дру­гие пе­ри­о­ди­че­с­ки вно­сил кор­рек­ти­вы. Ска­жем, пе­ред сти­хо­тво­ре­ни­ем «По­вер­нув­шись на За­пад спи­ной…» по­эт по­ста­вил по­свя­ще­ние Ко­жи­но­ву лишь при вто­рой пуб­ли­ка­ции – в сбор­ни­ке 1983 го­да из­да­ния «Рус­ский узел». Но уже че­рез семь лет он это по­свя­ще­ние снял. По­че­му? Не­уже­ли по­эт к то­му вре­ме­ни ра­зо­ча­ро­вал­ся в кри­ти­ке? Да нет, ра­зо­ча­ро­ва­ния не бы­ло. Тог­да что же про­изо­ш­ло? Это до сих пор не­яс­но. Дру­гое де­ло: да, от­но­ше­ния Куз­не­цо­ва с Ко­жи­но­вым в раз­ные го­ды бы­ли раз­ны­ми. К при­ме­ру, в 1980-е го­ды они оба, по­эт и ли­те­ра­ту­ро­вед, так не­по­хо­жие по ха­рак­те­ру, про­сто край­не нуж­да­лись друг в дру­ге. Куз­не­цов это точ­но вы­ра­зил в сти­хо­тво­ре­нии «При­вет­ст­вие». Он пи­сал:

 

Под пе­ре­зво­ны ада или рая Ты лё­гок на подъ­ём род­но­го края, А я тя­жёл. Про­щай по всем ста­ть­ям! Мы ка­ну­ли по раз­ным про­па­с­тям, Друг дру­га толь­ко эхом ок­ли­кая И вы­зы­вая этим на се­бя Всё, что та­ит вы­со­кая судь­ба: Об­ва­лы ду­ха, ополз­ни со­мне­нья… Раз­даст­ся гром по­след­не­го мгно­ве­нья – Знай: это я при­вет­ст­вую те­бя!

 

Те­перь об­ра­щусь к скульп­то­ру Пе­т­ру Чу­со­ви­ти­ну. Он – один из сви­де­те­лей то­го, как раз­ви­ва­лись от­но­ше­ния меж­ду по­этом и кри­ти­ком в 1980–90-е го­ды.

Чу­со­ви­тин сна­ча­ла уз­нал Куз­не­цо­ва. Слу­чи­лось это в 1982 го­ду. Его кол­ле­га Ми­ха­ил Фе­до­рен­ко со­би­рал­ся ле­пить пор­т­рет по­эта и поз­вал в по­мощь дру­го­го Ми­ха­и­ла – Ер­шо­ва. Но у обо­их скульп­то­ров де­ло что-то не за­ла­ди­лось, и они в ка­кой-то мо­мент за­ду­ма­лись о том, не пе­ре­дать ли им все на­бро­с­ки Чу­со­ви­ти­ну.

Здесь на­до ска­зать о том, что Чу­со­ви­тин уже дав­но тя­го­тил­ся об­ще­ни­ем с ху­дож­ни­ка­ми. Его уто­ми­ли бес­ко­неч­ные дряз­ги в кру­гу кол­лег. Он по­ла­гал, что у пи­са­те­лей всё по-дру­го­му. Ему ка­за­лось, что в ли­те­ра­тур­ной сре­де на­род за­нят чем-то воз­вы­шен­ным и там нет ме­с­та сплет­ням. По­это­му скульп­тор с та­кой ра­до­с­тью вос­при­нял пред­ло­же­ние Ер­шо­ва взять­ся за пор­т­рет Куз­не­цо­ва.

Об­ще­ние двух твор­цов дей­ст­ви­тель­но на­ча­лось на вы­со­кой но­те. Чу­со­ви­ти­на про­сто оча­ро­ва­ла кни­га Куз­не­цо­ва «Рус­ский узел». (Да­ря этот сбор­ник скульп­то­ру, по­эт на ти­ту­ле ос­та­вил сле­ду­ю­щую над­пись: «Пе­т­ру Чу­со­ви­ти­ну на зо­ло­тую звез­ду зна­ком­ст­ва и еди­ные це­ли. Ю.Куз­не­цов. 29.07.83 г.».)

По­сле вто­рой или тре­ть­ей встре­чи Чу­со­ви­тин по­ин­те­ре­со­вал­ся у по­эта, ког­да тот мо­жет по­по­зи­ро­вать ему. Но но­вый со­бе­сед­ник с от­ве­том не спе­шил.

В об­щем поч­ти пол­го­да бы­ли в ос­нов­ном од­ни раз­го­во­ры. А ле­том 1983 го­да Куз­не­цов по­про­сил Чу­со­ви­ти­на по­уча­ст­во­вать в пе­ре­ез­де Ко­жи­но­ва с од­но­го ар­бат­ско­го пе­ре­ул­ка в дру­гой: из пе­ре­ул­ка Мя­с­ков­ско­го на Боль­шую Мол­ча­нов­ку.

Пер­вые впе­чат­ле­ния у Чу­со­ви­ти­на о но­вом зна­ко­мом бы­ли про­ти­во­ре­чи­вы. Да, этот лёг­кий, су­хой, жи­вой, экс­пан­сив­ный че­ло­век на об­щем фо­не яв­но вы­де­лял­ся. Он за­про­с­то за­го­рал­ся, хо­тя так же бы­с­т­ро и ос­ты­вал. Слу­шать его бы­ло од­но удо­воль­ст­вие.

Не по­нра­ви­лось Чу­со­ви­ти­ну дру­гое – страш­ная жад­ность Ко­жи­но­ва. Ког­да кри­тик уз­нал, что Куз­не­цов на под­мо­гу при­вёл скульп­то­ра, он пер­вым де­лом вы­яс­нил: есть ли у то­го зна­ко­мые плот­ни­ки и мо­гут ли эти плот­ни­ки сде­лать ему на но­вой квар­ти­ре стел­ла­жи для книг. По­том Ко­жи­нов вспом­нил, что на да­че его те­с­тя в Пе­ре­дел­ки­не со­хра­ни­лись ка­кие-то до­с­ки. Ос­та­ва­лось уточ­нить, го­ди­лись ли эти до­с­ки для книж­ных по­лок. До­с­ки ока­за­лись что на­до – вы­со­кий класс. Даль­ше воз­ник­ли во­про­сы: как до­стать ма­ши­ну и ку­да от­вез­ти стро­и­тель­ные ма­те­ри­а­лы. Ко­жи­нов пред­ло­жил всё пе­ре­вез­ти в ма­с­тер­скую скульп­то­ра. Но ког­да ма­ши­на до­б­ра­лась до Крас­ной Прес­ни, кри­тик пе­ре­ду­мал. Он ис­пу­гал­ся, что скульп­тор пер­во­класс­ные до­с­ки ис­поль­зу­ет в сво­их це­лях, и ве­лел шо­фё­ру по­ехать даль­ше – к не­му на но­вую квар­ти­ру. Плот­ни­ки сде­ла­ли стел­ла­жи за па­ру дней. Но при рас­чё­те кри­тик не­о­жи­дан­но за­явил, буд­то ра­бо­чие ре­ши­ли сру­бить с не­го лиш­ние день­ги. Он стал про­сить Чу­со­ви­ти­на вме­шать­ся в си­ту­а­цию и уго­во­рить плот­ни­ков сни­зить це­ну. Скульп­тор от пе­ре­го­во­ров от­ка­зал­ся: мол, этот во­прос сле­до­ва­ло ут­ря­с­ти ещё до на­ча­ла ра­бот, а не по их окон­ча­нии. И тог­да Ко­жи­нов ра­зы­г­рал но­вый спек­такль. Он при­гла­сил со­се­да, ко­то­рый в при­сут­ст­вии плот­ни­ков за­ка­тил на весь подъ­езд скан­дал: яко­бы стел­ла­жи по­лу­чи­лись пло­хи­ми и что Ко­жи­нов те­перь не смо­жет из-за хал­ту­ры ра­бо­чих при­гла­сить ино­ст­ран­цев и по­ка­зать им ред­кие кни­ги. Плот­ни­ки не на­шли, что от­ве­тить на эту кле­ве­ту, и в серд­цах хлоп­ну­ли дверь­ми, не взяв ни ко­пей­ки.

В этом был весь Ко­жи­нов: он все­гда хо­тел по­лу­чить ус­лу­ги по пол­ной про­грам­ме и не за­пла­тить за них ни еди­но­го гро­ша. Кри­тик лю­бил жить на дар­мов­щи­ну. И в этом он силь­но от­ли­чал­ся от Куз­не­цо­ва.

Уже в 2012 го­ду Чу­со­ви­тин, вспо­ми­ная своё об­ще­ние с Ко­жи­но­вым, рас­ска­зы­вал мне: «Ко­жи­нов, бе­зус­лов­но, был но­си­те­лем выс­ше­го уров­ня куль­ту­ры. Он по­ни­мал гра­ви­та­ци­он­ное по­ле, вну­т­ри ко­то­ро­го су­ще­ст­во­ва­ли ли­те­ра­ту­ра и ис­кус­ст­во. Ва­дим пре­крас­но ори­ен­ти­ро­вал­ся в пи­са­тель­ском ми­ре. Бла­го­да­ря ему я сэ­ко­но­мил уй­му вре­ме­ни. До зна­ком­ст­ва с ним у ме­ня не бы­ло на­вы­ков еже­днев­ной ли­те­ра­тур­ной ра­бо­ты. Это во мно­гом он на­учил ме­ня каж­дый день са­дить­ся за стол и де­лать за­пи­си. Но в то же вре­мя Ко­жи­нов был край­не не­по­ря­доч­ным че­ло­ве­ком. Он не имел мо­раль­ных тор­мо­зов, осо­бен­но по­сле не­сколь­ких рю­мок. Для ме­ня Ко­жи­нов – не­го­дяй, кле­вет­ник и ред­кий мер­за­вец, от ко­то­ро­го мож­но бы­ло ждать че­го угод­но».

Не скрою, ме­ня шо­ки­ро­ва­ла эта ха­рак­те­ри­с­ти­ка. Я то­же не все­гда был в вос­тор­ге от Ко­жи­но­ва. Он дей­ст­ви­тель­но в раз­ной ау­ди­то­рии был раз­ным. Но что­бы кто-то столь силь­но уп­ре­кал его в мо­раль­ной ущерб­но­с­ти и на­зы­вал мер­зав­цем, я рань­ше не слы­шал.

Ес­те­ст­вен­но, я по­ин­те­ре­со­вал­ся у Чу­со­ви­ти­на, знал ли о его ис­тин­ном от­но­ше­нии к Ко­жи­но­ву Куз­не­цов и, ес­ли знал, то раз­де­лял ли по­эт эти оцен­ки. Скульп­тор от­ве­тил рас­плыв­ча­то: и да и нет. Он за­ме­тил: «Ко­жи­нов ведь вёл се­бя по-раз­но­му. Лич­но ко мне он от­но­сил­ся не­се­рь­ёз­но. Ему не важ­но бы­ло, что я о нём по­ду­маю. Этот со­юз его ни­ког­да не тро­гал. Дру­гое де­ло – Со­юз пи­са­те­лей. Вот всё то, что там про­ис­хо­ди­ло, – ему бы­ло очень да­же ин­те­рес­но. По­это­му, по­вто­рю, я ос­та­вал­ся для Ко­жи­но­ва че­ло­ве­ком чу­жим, при ко­то­ром он не счи­тал нуж­ным сдер­жи­вать­ся. При мне он был от­кро­ве­нен как ни­где. По­лу­ча­лось, об­раз­но го­во­ря, что я ви­дел его как бы в по­лу­нег­ли­же. А я всё вре­мя на всё это гла­за за­кры­вал. Я тог­да очень стре­мил­ся по­пасть в сре­ду, ко­то­рая, как мне ка­за­лось, бы­ла на мно­го го­лов вы­ше ме­ня по уров­ню раз­ви­тия. И я, на­вер­ное, не один был та­ков. Вспом­ни­те, к при­ме­ру, Есе­ни­на. Сре­ди ка­ко­го дерь­ма он тво­рил. А Рем­б­рандт? По­че­му он ни­ко­го из со­вре­мен­ни­ков не на­пи­сал, а за­ни­мал­ся в ос­нов­ном ав­то­пор­т­ре­том? Ду­ма­е­те, это слу­чай­но? Нет. Или вот ещё один во­прос: ко­го счи­тать ин­тел­лек­ту­а­ла­ми в мо­ём вре­ме­ни? Оль­гу Се­да­ко­ву, Аве­рин­це­ва или Ло­се­ва? Кто ум­нее: Ко­жи­нов, Ми­ха­ил Ло­ба­нов или Се­рё­жа Бо­ча­ров? По­мню, Ко­жи­нов как-то за­ме­тил мне: Пе­тя, ес­ли ты за­хо­чешь на­звать пер­вых че­ты­рёх рус­ских по­этов, то ни­как не из­бе­жишь Тют­че­ва. А по­том я уви­дел, что в та­ком взве­ши­ва­нии что-то всё-та­ки есть, но для это­го нуж­но иметь гро­мад­ное ли­те­ра­тур­ное чу­тьё. Ко­жи­нов это чу­тьё, бе­зус­лов­но, имел. Имел это чу­тьё и Куз­не­цов. Это к во­про­су о том, до­га­ды­вал­ся ли Куз­не­цов о та­ком от­но­ше­нии к Ко­жи­но­ву. Куз­не­цов, го­во­ря уже о по­эзии двад­ца­то­го ве­ка, то­же счи­тал, что ос­та­нет­ся все­го лишь че­ты­ре че­ло­ве­ка. Я ещё его спро­сил: вой­дёт ли в этот спи­сок За­бо­лоц­кий. Куз­не­цов от­ве­тил: нет. Бе­зо­го­во­роч­но он на­звал толь­ко Бло­ка. Я, по­мнит­ся, по­том за­го­во­рил о Риль­ке. Но Куз­не­цов хму­ро пре­рвал ме­ня: да что те­бе Риль­ке, это бо­гем­ная ветвь обед­нён­но­го не­мец­ко­го язы­ка, язы­ко­вая ос­но­ва из­на­чаль­но бед­на и, зна­чит, ни­ка­кой вы­со­кой по­эзии там и быть не мо­жет. А как он рас­сер­дил­ся, уви­дев у ме­ня двух­том­ник Ку­ня­е­ва. По­сле­до­вал во­прос: за­чем ты чи­та­ешь Ку­ня­е­ва – у не­го сло­во не жи­вёт. Куз­не­цов во­об­ще ред­ко ко­го хва­лил. На мо­ей па­мя­ти он не­сколь­ко одо­б­ри­тель­ных слов вы­да­вил из се­бя лишь по по­во­ду сти­хов Вик­то­ра Лап­ши­на, Ма­рии Ав­ва­ку­мо­вой и Пра­со­ло­ва».

По мне­нию Чу­со­ви­ти­на, Куз­не­цов по­нял слож­ность на­ту­ры Ко­жи­но­ва ещё в се­ре­ди­не 1970-х го­дов и уже с го­да семь­де­сят седь­мо­го на­чал с ним как бы про­щать­ся. Од­на­ко пой­ти на окон­ча­тель­ный раз­рыв ни­кто из них ни тог­да, ни по­сле так и не ре­шил­ся. «Ко­жи­нов, – уве­рял ме­ня Чу­со­ви­тин, – ни­ког­да не был для Куз­не­цо­ва ка­ким-то су­пер­от­кры­ти­ем. Про­сто они дол­го шли па­рал­лель­ным мыс­ли­тель­ным кур­сом». Дру­гое де­ло, счи­тал Чу­со­ви­тин, что Куз­не­цов и Ко­жи­нов од­но вре­мя нуж­да­лись друг в дру­ге и бы­ли друг дру­гу по­лез­ны. Но мож­но ли счи­тать та­кие от­но­ше­ния друж­бой?

На­до ска­зать, что в пер­вые го­ды зна­ком­ст­ва с Куз­не­цо­вым и Ко­жи­но­вым Чу­со­ви­тин ещё не ос­тав­лял на­деж­ды сде­лать или от­дель­ный пор­т­рет по­эта, или двой­ную ком­по­зи­цию двух со­рат­ни­ков. Он сам об этом не раз рас­ска­зы­вал. Есть дик­то­фон­ная за­пись бе­се­ды скульп­то­ра с ис­сле­до­ва­те­лем твор­че­ст­ва Ко­жи­но­ва Иль­ёй Ко­ло­дяж­ным, от­но­ся­ща­я­ся к 2009 го­ду. Скульп­тор го­во­рил: «Я хо­тел Ко­жи­но­ва и Куз­не­цо­ва ле­пить, но и он, и Куз­не­цов ве­ли се­бя над­мен­но. Я им в своё вре­мя пред­ла­гал сде­лать двой­ной пор­т­рет: Ко­жи­но­ва и Куз­не­цо­ва, как бы на рос­ста­нях (рас­хо­дя­щих­ся в раз­ные сто­ро­ны), но им эта идея не по­нра­ви­лась. С Куз­не­цо­ва я, прав­да, в 1984 го­ду снял ма­с­ку (ему бы­ло 43 го­да). (У не­го есть сти­хо­тво­ре­ние «Ма­с­ка», по­свя­щён­ное мне.) Мы его об­ма­ну­ли, ска­за­ли, что сни­мем толь­ко ли­цо, а сня­ли всю го­ло­ву... С ма­с­кой Куз­не­цо­ва свя­зан ку­рь­ёз­ный слу­чай. За даль­ним сто­лом со­бра­лись Ку­ня­ев, его сын Сер­гей, Ко­жи­нов, я и на­ча­ли вы­пи­вать. А Ко­жи­нов го­во­рит: «Ну ты это, вы­та­щи Куз­не­цо­ва, чтоб Куз­не­цов с на­ми был». И вот эту го­ло­ву по­ста­ви­ли на стол и ста­ли уже вы­пи­вать в его при­сут­ст­вии. Про­хо­дит день или два, зво­нит Куз­не­цов. Го­во­рит: «Слу­шай, ты там, го­во­рят, де­ла­ешь эти... с го­ло­вой мо­ей ка­кие-то ма­ни­пу­ля­ции, эк­зер­си­сы про­из­во­дишь». – «Что та­кое?» – «Нет, ну мне же го­во­рят». – «Да нет, Юр, со­вер­шен­но ни­че­го та­ко­го не де­лал». В об­щем, кое-как от­пёр­ся».

Дру­гой рас­сказ от­но­сит­ся к ию­ню 2012 го­да. Де­ло бы­ло в ма­с­тер­ской Чу­со­ви­ти­на на Крас­ной Прес­не. За ве­чер­ним ча­ем скульп­тор со­гла­сил­ся дать ин­тер­вью га­зе­те «Ли­те­ра­тур­ная Рос­сия». При­ве­ду фраг­мент этой бе­се­ды:

«– А ког­да с Юри­ем Куз­не­цо­вым вы ста­ли об­щать­ся, он вам по­зи­ро­вал?

– Я очень хо­тел сде­лать двой­ную ком­по­зи­цию Ко­жи­но­ва и Куз­не­цо­ва. Я эту сце­ну ви­дел, она у ме­ня в го­ло­ве сло­жи­лась. Пред­ставь­те се­бе, что вы идё­те с ка­ким-то хо­ро­шо зна­ко­мым че­ло­ве­ком и вам, до­пу­с­тим, на­до ра­зой­тись. Не в пе­ре­нос­ном, а в пря­мом смыс­ле. Но это рас­хож­де­ние в то же вре­мя име­ет и глу­бин­ный под­текст. Лю­ди как бы на рос­ста­ни: до из­ве­ст­но­го пунк­та они шли вме­с­те, а по­том – рас­хо­дят­ся. Им ка­жет­ся, мо­жет быть, что они рас­хо­дят­ся до за­в­т­ра, а на са­мом де­ле – на­всег­да. Вот это со­сто­я­ние я хо­тел изо­б­ра­зить. Де­ло в том, что Куз­не­цов на мо­ей па­мя­ти всё вре­мя с Ко­жи­но­вым как бы вну­т­рен­не про­щал­ся. Ва­дим, ко­неч­но, ря­дом с ним вы­гля­дел та­ким не­сколь­ко мел­ко­трав­ча­тым че­ло­ве­ком. По­ни­ма­е­те, сам по се­бе, один, он очень да­же и ни­че­го был, весь­ма! А ря­дом с Куз­не­цо­вым как-то всё вре­мя силь­но про­иг­ры­вал, ста­но­вил­ся мень­ше, чем есть. Не знаю, по­че­му... Мы ведь мно­го раз бы­ли втро­ём, и я всё это ви­дел.

– Они оба вам по­зи­ро­ва­ли или кто-то один?

– Они не по­зи­ро­ва­ли во­об­ще, и я их не ле­пил. Я толь­ко вы­ска­зал это на­ме­ре­ние. Но они же та­кие ли­те­ра­тур­ные лю­ди, у них всё вре­мя бы­ло рас­пи­са­но: то им на­до где-то вы­сту­пать, то ехать ку­да-то, то ещё что-ни­будь… А я, в об­щем, за ни­ми сов­сем не го­нял­ся, дол­жен вам ска­зать. Мо­жет быть, зря. Но я по-сво­е­му счи­тал про се­бя, что я то­же ге­ний. По­ни­ма­е­те? И как-то уго­ва­ри­вать ни­ко­го не хо­тел. Ва­дим мне од­наж­ды го­во­рит: «Пе­тя, вот я те­бе даю сло­во, что ты не смо­жешь пой­мать у ме­ня ка­кое-то вы­ра­же­ние ли­ца!» Да я и не со­би­рал­ся сов­сем за ним го­нять­ся! Вот он бе­рёт ка­кой-то жур­нал, где был мой пор­т­рет Ко­ди­ки­на, и го­во­рит: «Ты как-то так уме­ешь сде­лать, что че­ло­век как бы и здесь и сей­час, и в то же вре­мя он уже в веч­но­с­ти…» Я го­во­рю: «Ну вот ви­дишь, и до те­бя до­шло!» Он ду­мал, что он ме­ня по­хва­лил... А то я сам не по­ни­маю, что я де­лаю! Чи­ри­каю, как чи­жик на вет­ке, а тут, де­с­кать, при­шёл ли­те­ра­ту­ро­вед Бе­лин­ский и всё объ­яс­нил… Но я сам се­бе хо­зя­ин, и мне ни­кто не ну­жен. Я не хо­чу ни от ко­го за­ви­сеть. По­ни­ма­е­те?

– А ког­да это бы­ло? Вы хо­те­ли, что­бы они вам вме­с­те по­зи­ро­ва­ли или по­рознь?

– Нет, мож­но и по­рознь. Это бы­ло в са­мом на­ча­ле на­ше­го зна­ком­ст­ва. Где-то, мо­жет быть, го­ду в 1984-м. Тог­да я ещё не ос­тав­лял этих на­дежд. Я хо­тел сде­лать рос­то­вые пор­т­ре­ты. У Куз­не­цо­ва рост 1,83, а у Ва­ди­ма 1,74 (я с их слов го­во­рю). Но, в об­щем, ни тот ни дру­гой не жаж­да­ли та­ко­го двой­но­го пор­т­ре­та. Вро­де бы близ­кие лю­ди, но как-то… я ви­жу, что они не от­зы­ва­ют­ся. А че­го я бу­ду на­си­ло­вать…»

Чу­со­ви­тин при­знал­ся, что в по­ру на­ча­ла зна­ком­ст­ва и об­ще­ния с Куз­не­цо­вым он счи­тал, что по­зд­ний по­эт бу­дет глуб­же и зна­чи­тель­нее ран­не­го. Но его на­деж­ды не оп­рав­да­лись. По мне­нию скульп­то­ра, все­му ви­ной ока­за­лась вод­ка. «И Куз­не­цов, и Ко­жи­нов, – ут­верж­дал скульп­тор, – к мо­мен­ту на­ших пер­вых встреч уже бы­ли, ви­ди­мо, хро­ни­ка­ми. Я по­на­ча­лу вос­при­ни­мал это как ку­раж. Мне труд­но бы­ло по­нять, как мож­но по­сле вы­пи­тых трёх бу­ты­лок ещё что-то пи­сать. Они мог­ли. И мне это ка­за­лось в ка­ком-то смыс­ле по­дви­гом. Кста­ти, Куз­не­цов от­но­сил­ся к вы­пив­ке как к ка­ко­му-то свя­щен­но­дей­ст­вию. Сколь­ко раз я ви­дел, как он пе­ред рюм­кой сна­ча­ла что-то про се­бя про­счи­ты­вал или про­ду­мы­вал, а по­том мед­лен­но на­чи­нал вы­пи­вать». Но это кра­си­вое свя­щен­но­дей­ст­вие до до­б­ра не до­ве­ло.

 

В се­ре­ди­не 1980-х го­дов про­изо­ш­ла стран­ная ме­та­мор­фо­за. Ес­ли в твор­че­ст­ве Куз­не­цо­ва на­ме­тил­ся не­кий спад, то Ко­жи­нов, на­обо­рот, на­чал рез­ко на­би­рать темп. Кри­тик на­ко­нец ре­шил­ся сбро­сить с се­бя все (или поч­ти все) ма­с­ки. Он уже не ис­кал, за чьи спи­ны ук­рыть­ся, а сам стал лезть на­про­лом.

По­мнит­ся, Ко­жи­нов пер­вым раз­вен­чал ро­ман Ры­ба­ко­ва «Де­ти Ар­ба­та». Но глав­ную не­уда­чу этой кни­ги он уви­дел да­же не в ху­до­же­ст­вен­ной её без­ли­ко­с­ти, а в по­роч­ной идей­ной кон­цеп­ции. По Ры­ба­ко­ву по­лу­ча­лось, что ис­то­ки об­ще­рос­сий­ской дра­мы сле­до­ва­ло ис­кать в трид­цать чет­вёр­том го­ду, ког­да Ста­лин яко­бы ор­га­ни­зо­вал убий­ст­во Ки­ро­ва. А Ко­жи­нов до­воль­но-та­ки убе­ди­тель­но до­ка­зал, что дра­ма слу­чи­лась на­мно­го рань­ше. Пер­вой гу­би­тель­ной бе­дой для на­ро­да ста­ла фе­в­раль­ская ре­во­лю­ция, при­вед­шая стра­ну к ок­тябрь­ско­му пе­ре­во­ро­ту. Од­на­ко по­том слу­чи­лась контр­ре­во­лю­ция, ко­то­рая, гру­бо го­во­ря, со­жра­ла твор­цов сем­над­ца­то­го го­да. Кста­ти, Ста­лин, и это то­же ис­то­ри­че­с­кий факт, не был за­ин­те­ре­со­ван в фи­зи­че­с­ком ус­т­ра­не­нии Ки­ро­ва. У Ки­ро­ва ни­ког­да да­же мыс­ли не воз­ни­ка­ло о том, что­бы бро­сить вы­зов Ста­ли­ну. Он го­тов был ис­пол­нить лю­бое по­ру­че­ние вож­дя. Жиз­нью Ки­ров по­пла­тил­ся за дру­гое – за не­у­ём­ную страсть к ба­ле­ри­нам. Иное де­ло: да, Ста­лин вос­поль­зо­вал­ся убий­ст­вом сво­е­го лю­бим­чи­ка для рас­пра­вы над сво­и­ми оп­по­нен­та­ми. Но за этой вну­т­ри­пар­тий­ной борь­бой Ры­ба­ков, со­сре­до­то­чив­шись на про­бле­мах зо­ло­той мо­ло­дё­жи, сим­во­лом ко­то­рой ока­зал­ся Ар­бат, сов­сем упу­с­тил тра­ге­дию всей Рос­сии: рас­кре­с­ть­я­ни­ва­ние стра­ны и ли­ше­ние на­ро­да ве­ры.

Пер­вым раз­ве­ял Ко­жи­нов и мно­гие ми­фы, свя­зан­ные с жур­на­лом «Но­вый мир» и фи­гу­рой Твар­дов­ско­го. Ра­ди­каль­ные ли­бе­ра­лы ут­верж­да­ли, что жур­нал и по­эта по­гу­бил до­нос груп­пы вли­я­тель­ных поч­вен­ни­ков, опуб­ли­ко­ван­ный в 1969 го­ду в жур­на­ле «Ого­нёк». А Ко­жи­нов на­ста­и­вал на том, что ох­ра­ни­те­ли к от­лу­че­нию Твар­дов­ско­го из «Но­во­го ми­ра» ни­ка­ко­го от­но­ше­ния не име­ли. Уб­ра­ли по­эта из жур­на­ла дру­гие си­лы и по иным при­чи­нам – за пуб­ли­ка­цию на За­па­де по­эмы «По пра­ву па­мя­ти». По за­ве­дён­ным по­ряд­кам ли­те­ра­тур­ная эли­та тог­да мно­го что мог­ла се­бе поз­во­лить в стра­не, но не име­ла пра­ва об­на­ро­до­вать суть сво­их рас­хож­де­ний с вла­с­тью на За­па­де. На­пом­ню, что до Твар­дов­ско­го за не­санк­ци­о­ни­ро­ван­ные пе­чат­ные вы­ступ­ле­ния на За­па­де по­ст­ра­да­ли Юли­ан Ок­с­ман, Бу­лат Оку­д­жа­ва, Алек­сандр Га­лич. Твар­дов­ский всё это пре­крас­но знал (в кон­це кон­цов, раз­ве не при его уча­с­тии в 1958 го­ду был за­клей­мён по­зо­ром Па­с­тер­нак, по­смев­ший из­дать «Док­то­ра Жи­ва­го» на За­па­де), но по­че­му-то до по­след­не­го на­де­ял­ся, что вот ему-то за­пад­ные пуб­ли­ка­ции про­стят.

На­сто­ра­жи­ва­ло дру­гое: ме­то­ды Ко­жи­но­ва. Ра­ди до­сти­же­ния сво­их це­лей он не­ред­ко ис­поль­зо­вал весь­ма со­мни­тель­ные при­ёмы. По­мнит­ся, од­но вре­мя он как с не­пи­са­ной тор­бой стал но­сить­ся с ку­бан­ским пи­са­те­лем Ана­то­ли­ем Зна­мен­ским. Я чи­тал его ро­ман «Крас­ные дни». С пер­вых строк бы­ло вид­но, что ав­тор не ла­дил с рус­ским язы­ком. Все ге­рои у не­го по­лу­чи­лись схе­ма­тич­ны­ми. В об­щем к ху­до­же­ст­вен­ной ли­те­ра­ту­ре это не име­ло ни­ка­ко­го от­но­ше­ния. Ко­жи­нов в уз­ком кру­гу со­гла­шал­ся, что, да, Зна­мен­ский – пи­са­тель не­важ­ный. Но в «Крас­ных днях» для не­го глав­ным ока­за­лись не ху­до­же­ст­вен­ные об­ра­зы, а идеи. Кри­ти­ку по­нра­ви­лось, что Зна­мен­ский по­пы­тал­ся раз­вен­чать по­ли­ти­ку Троц­ко­го, вы­ве­дя то­го иу­душ­кой. Ну и в чём со­сто­я­ло от­ли­чие «Крас­ных дней» от «Де­тей Ар­ба­та» Ры­ба­ко­ва? Толь­ко в зна­ках «плюс» и «ми­нус». Один Ста­ли­на хва­лил, дру­гой – ру­гал. Вот и всё. И ко­му та­кая ли­те­ра­ту­ра нуж­на?

Так­же Ко­жи­нов вся­че­с­ки под­ни­мал на щит Ви­та­лия Ка­наш­ки­на, став­ше­го ре­дак­то­ром аль­ма­на­ха «Ку­бань». Он хо­тел ви­деть в Ка­наш­ки­не как бы па­т­ри­о­ти­че­с­ко­го Ко­ро­ти­ча. Но что Ка­наш­кин, что Ко­ро­тич – они оба бы­ли не­са­мо­сто­я­тель­ны­ми фи­гу­ра­ми и пло­хи­ми пи­са­те­ля­ми. Раз­ни­ца за­клю­ча­лась в том, что за од­ним ма­я­чи­ла убо­гая фи­гу­ра ру­ко­во­ди­те­ля ком­пар­тии Рос­сии Ива­на По­лоз­ко­ва, а дру­го­го под­дер­жи­вал опыт­ный ин­три­ган Алек­сандр Яков­лев.

Ко­жи­нов ду­мал, что он – стра­тег. Но в ре­аль­но­с­ти кри­тик де­лал од­ну ошиб­ку за дру­гой. Со мно­ги­ми сво­и­ми со­юз­ни­ка­ми и уче­ни­ка­ми он по-преж­не­му не це­ре­мо­нил­ся (Куз­не­цов со­став­лял ис­клю­че­ние), всех (или поч­ти всех) про­дол­жая ло­мать о ко­ле­но. А тут ещё в кон­це 1989 го­да Гор­ба­чёв со­гла­сил­ся с ру­ко­вод­ст­вом Со­ю­за пи­са­те­лей Рос­сии и ут­вер­дил дав­не­го со­рат­ни­ка Ко­жи­но­ва – Ста­ни­сла­ва Ку­ня­е­ва – ре­дак­то­ром жур­на­ла «Наш со­вре­мен­ник».

Ко­жи­нов сра­зу на­вя­зал Ку­ня­е­ву боль­шую часть клю­че­вых со­труд­ни­ков. По его на­сто­я­нию от­дел кри­ти­ки сра­зу от­да­ли мно­го­обе­щав­ше­му про­за­и­ку Алек­сан­д­ру Се­ге­ню. Меж­ду­на­род­ный от­дел фак­ти­че­с­ки тут же был ре­фор­ми­ро­ван в не­кий стра­те­ги­че­с­кий штаб, ко­то­рый воз­гла­вил фи­ло­соф Дми­т­рий Гал­ков­ский. Ещё один важ­ный от­дел – пуб­ли­ци­с­ти­ки – пе­ре­шёл под кон­троль двад­ца­ти­т­рёх­лет­не­го кри­ти­ка Ан­д­рея Пи­са­ре­ва, за­кон­чив­ше­го к то­му вре­ме­ни все­го лишь два кур­са жур­фа­ка МГУ. Ко­жи­нов да­же на от­дел пи­сем про­толк­нул сво­е­го че­ло­веч­ка – по­эта Ма­ри­ну Бе­лян­чи­ко­ву. Кро­ме то­го, в глав­ной ре­дак­ции жур­на­ла, по за­мыс­лу кри­ти­ка, всё дол­жен был ко­ор­ди­ни­ро­вать пол­ков­ник юс­ти­ции и ав­тор об­ли­чав­ших де­мо­кра­тов сти­шат Алек­сандр По­зд­ня­ков. Ку­ня­ев при та­ком рас­кла­де по­лу­чал­ся все­го лишь сва­деб­ным ге­не­ра­лом.

За­по­лу­чив в свои ру­ки вли­я­тель­ную пе­чат­ную пло­щад­ку, Ко­жи­нов по­шёл даль­ше и в на­ча­ле 1990 го­да дал со­гла­сие на вы­дви­же­ние сво­ей кан­ди­да­ту­ры в на­род­ные де­пу­та­ты Рос­сии. Кро­ме не­го, по дру­гим сто­лич­ным од­но­ман­дат­ным ок­ру­гам в де­пу­та­ты вы­дви­ну­лись Ста­ни­слав Ку­ня­ев, Алек­сандр Ка­зин­цев, Сер­гей Лы­ко­шин и не­ко­то­рые дру­гие пред­ста­ви­те­ли яко­бы па­т­ри­о­ти­че­с­ко­го ла­ге­ря. Но все они вы­бо­ры с тре­с­ком про­иг­ра­ли. Па­т­ри­о­ти­че­с­кая ри­то­ри­ка не сра­бо­та­ла. А кон­крет­ную про­грам­му ре­форм, ко­то­рая смог­ла бы убе­дить раз­гне­ван­ную Моск­ву, ни­кто из па­т­ри­о­тов пред­ло­жить так и не смог.

Стра­на как ни­ког­да ока­за­лась близ­ка к ха­о­су. Страш­но пе­ре­жи­вая про­ис­хо­дя­щее, Куз­не­цов, об­ра­ща­ясь к Ко­жи­но­ву, в те дни пи­сал:

 

Ты про­сти: я в этот день пе­ча­лен, По­то­му что солн­це не взо­шло. Дух до­б­ра и све­та из­на­ча­лен, Но смо­т­реть на зем­лю тя­же­ло.   Вот бре­дут, по­ка­чи­ва­ясь, двое И по­ют на­вз­рыд во мра­ке дня: – Ца­ре­град уй­дёт на дно мор­ское, А Моск­ва по­гиб­нет от ог­ня.   Это зна­чит, на­до то­ро­пить­ся, Из лю­дей по­вы­бит су­щий дух. Кро­ме пра­ха, ни­че­го не снит­ся… Как ещё ты дер­жишь­ся, мой друг?

 

Ко­жи­нов це­нил уча­с­тие Куз­не­цо­ва в его судь­бе и пла­тил ему тем же. Я по­мню, как ле­том 1991 го­да, го­то­вя по­езд­ку твор­че­с­кой бри­га­ды жур­на­ла «Наш со­вре­мен­ник» в Даль­не­во­с­точ­ный во­ен­ный ок­руг и на Ти­хо­оке­ан­ский флот, поз­вал в до­ро­гу по­эта и кол­ле­гу Ко­жи­но­ва по ИМ­ЛИ – Сер­гея Не­боль­си­на. Так Ко­жи­нов до са­мо­го от­лё­та зво­нил на день по три-че­ты­ре ра­за и на­по­ми­нал, что­бы ни в ко­ем слу­чае Куз­не­цо­ву во вре­мя ко­ман­ди­ров­ки не на­ли­ва­ли ни кап­ли. «Ему сей­час нель­зя, – объ­яс­нял кри­тик. – Ина­че у не­го от­ни­мут­ся но­ги. А дру­го­го Куз­не­цо­ва у нас нет».

Но в ка­кой-то мо­мент Куз­не­цов и Ко­жи­нов на­ча­ли друг от дру­га по­нем­но­гу от­да­лять­ся. Хо­тя со сто­ро­ны ка­за­лось, что они про­дол­жа­ли дер­жать­ся вме­с­те. Но в ре­аль­но­с­ти по­эт и кри­тик по­сле раз­ва­ла стра­ны на бу­ду­щее стра­ны ста­ли смо­т­реть по-раз­но­му.

Что скры­вать: ког­да про­ва­лил­ся путч, часть вид­ных па­т­ри­о­тов силь­но ис­пу­га­лась за се­бя лич­но и ста­ла ла­ви­ро­вать. Так, Сер­гей Ка­ра-Мур­за, бо­ясь воз­мож­ных ре­прес­сий, по­про­сил уб­рать своё имя из всех анон­сов жур­на­ла «Наш со­вре­мен­ник» и ка­кое-то вре­мя пе­ча­тать его толь­ко под псев­до­ни­мом. За псев­до­ни­ма­ми по­спе­шил ук­рыть­ся в глав­ном ру­по­ре оп­по­зи­ции – га­зе­те «Со­вет­ская Рос­сия» – Пётр Па­ли­ев­ский. Ку­ня­ев, тот и во­все на три са­мых слож­ных ме­ся­ца сбе­жал из Моск­вы, со­слав­шись на не­об­хо­ди­мость до­пи­сать кни­гу о Есе­ни­не, ос­та­вив за се­бя в жур­на­ле Ко­жи­но­ва, ко­то­рый до это­го в ли­те­ра­тур­ной пе­ча­ти не ра­бо­тал ни од­но­го дня. И лад­но, ес­ли б Ко­жи­нов пред­ло­жил план фи­нан­со­во­го спа­се­ния из­да­ния или но­вую твор­че­с­кую кон­цеп­цию. Он то­же ду­мал толь­ко о се­бе, на­вя­зав жур­на­лу свою мо­но­гра­фию об ис­то­рии рус­ско­го сло­ва. Ко­жи­нов хо­тел, что­бы каж­дый но­мер на треть (а то и на­по­ло­ви­ну) со­сто­ял из его ра­бо­ты, со­про­вож­дав­шей­ся ог­ром­ным на­уч­ным ап­па­ра­том (что аб­со­лют­но не от­ве­ча­ло фор­ма­ту ли­те­ра­тур­но-ху­до­же­ст­вен­но­го жур­на­ла). Ар­гу­мент у кри­ти­ка был один: мол, ни­кто не зна­ет, что бу­дет че­рез три ме­ся­ца, со­хра­нит­ся ли жур­нал или всё рух­нет. Ис­кать ори­ги­наль­ную про­зу или не­о­быч­ные сти­хи он уже не хо­тел.

В это вре­мя Ко­жи­нов ре­шил окон­ча­тель­но отой­ти от ли­те­ра­ту­ры и за­нять­ся в ос­нов­ном ис­то­ри­ей. У не­го по­яви­лось мно­го ин­те­рес­ней­ших идей. Но ему очень по­вре­ди­ли не­по­мер­ное тще­сла­вие и из­лиш­няя са­мо­уве­рен­ность. Ведь что та­кое быть ис­то­ри­ком? Это в том чис­ле и уме­ние оты­с­ки­вать фак­ты, ра­бо­та в ар­хи­вах, ана­лиз ис­точ­ни­ков. А тут он не­ред­ко до­пу­с­кал се­рь­ёз­ные про­счё­ты.

Во­об­ще на ошиб­ках Ко­жи­но­ва ча­с­то ло­ви­ли ещё с на­ча­ла 1960-х го­дов. Я здесь ог­ра­ни­чусь лишь крат­ким рас­ска­зом о кон­флик­те, про­ис­шед­шем в 1969 го­ду, ког­да Ко­жи­нов в жур­на­ле «Во­про­сы ли­те­ра­ту­ры» в рам­ках дис­кус­сии о сла­вя­но­фи­лах на­пе­ча­тал ста­тью «О глав­ном в на­сле­дии сла­вя­но­фи­лов». Тог­да этот ма­те­ри­ал вы­звал силь­ное раз­дра­же­ние у ос­но­ва­те­ля тар­ту­с­кой фи­ло­ло­ги­че­с­кой шко­лы Юрия Лот­ма­на. В пись­ме Бо­ри­су Его­ро­ву он с пе­ча­лью от­ме­тил: «Но, бо­же, на ка­ком уров­не ве­дёт­ся дис­кус­сия в «Во­плях»! Ко­жи­нов в те­о­ре­ти­че­с­кой ста­тье уве­ря­ет, что Улы­бы­шев был де­ка­б­ри­с­том, а Кю­хель­бе­кер – чле­ном «Об­ще­ст­ва со­еди­нён­ных сла­вян». Ис­точ­ни­ки ошиб­ки яс­ны до тро­га­тель­но­с­ти: Улы­бы­шев вклю­чён Щи­па­но­вым по не­гра­мот­но­с­ти в «Из­бран­ные фи­ло­соф­ские про­из­ве­де­ния де­ка­б­ри­с­тов», а Кю­хель­бе­кер в этом из­да­нии рас­по­ло­жен ря­дом (!!!) с «Со­еди­нён­ны­ми сла­вя­на­ми». Он пи­шет, не толь­ко не зная эле­мен­тар­ных ве­щей, но и про­честь не мо­жет – не­ког­да! Я хо­тел дать в «Во­пли» реп­ли­ку, но раз­ду­мал: я уже раз с Ко­жи­но­вым спо­рил – этак ре­шат, что я во­все по­шёл по кож­ной спе­ци­а­ли­за­ции. Во­об­ще же всё это – му­ра, и спо­рить с ни­ми нет ни­ка­кой воз­мож­но­с­ти. Бе­да не в не­ве­же­ст­ве – у ко­го его нет, а в пол­ном от­сут­ст­вии до­б­ро­со­ве­ст­но­с­ти мыс­ли, в про­даж­но­с­ти на­ск­возь».

У Ко­жи­но­ва, по­хо­же, сло­жи­лась своя осо­бая си­с­те­ма ра­бо­ты. Он, су­дя по все­му, сна­ча­ла фор­му­ли­ро­вал оп­ре­де­лён­ную кон­цеп­цию, а по­том под­го­нял под неё со­от­вет­ст­ву­ю­щую ба­зу, за­ча­с­тую иг­но­ри­руя ис­точ­ни­ки с оцен­ка­ми, от­ли­чав­ши­ми­ся от его суж­де­ний. От­сю­да про­ис­те­ка­ли слу­чаи со­зна­тель­но­го ис­ка­же­ния ци­тат. Кро­ме то­го, Ко­жи­нов, ког­да вы­ст­ра­и­вал свою оче­ред­ную те­о­рию, опе­ри­ро­вал в ос­нов­ном ма­те­ри­а­ла­ми сво­ей лич­ной биб­ли­о­те­ки (дей­ст­ви­тель­но, бо­га­той, но всё же да­ле­ко не пол­ной, в ко­то­рой име­лось не­ма­ло ла­кун) и по­че­му-то иг­но­ри­ро­вал ар­хи­вы. По­это­му мно­гие вы­во­ды кри­ти­ка гре­ши­ли тен­ден­ци­оз­но­с­тью. И он ещё по­том оби­жал­ся, что его про­ва­ли­ли на вы­бо­рах в Рос­сий­скую ака­де­мию на­ук. За­бал­ло­ти­ро­ва­ли-то его не по по­ли­ти­че­с­ким мо­ти­вам. Во­прос упи­рал­ся в про­фес­си­о­на­лизм.

Знал ли всё это Куз­не­цов? Да, ко­неч­но, знал. Но как ис­пра­вить си­ту­а­цию, ему бы­ло не­ве­до­мо. Он сам вер­тел­ся тог­да как бел­ка в ко­ле­се. Ми­зер­ной зар­пла­ты пре­по­да­ва­те­ля Выс­ших лит­кур­сов по­эту ни на что не хва­та­ло. Что­бы про­кор­мить се­мью, ему при­шлось ус­т­ра­и­вать­ся на вто­рую ра­бо­ту – в из­да­тель­ст­во «Со­вет­ский пи­са­тель», став­шее враз «Со­вре­мен­ным пи­са­те­лем». А там вме­с­то ре­дак­ти­ро­ва­ния ру­ко­пи­сей его за­ста­ви­ли си­деть пе­ред вхо­дом в зда­ние и тор­го­вать ос­тат­ка­ми ти­ра­жей.

Тем не ме­нее да­же в этих ус­ло­ви­ях Куз­не­цов ни от ко­го не от­рёк­ся, ни­ко­го не пре­дал и ни­ко­го не под­ста­вил. Я по­мню, как в 1992 го­ду не­ко­то­рые со­рат­ни­ки уго­ва­ри­ва­ли его вый­ти из ред­кол­ле­гии глав­ной оп­по­зи­ци­он­ной га­зе­ты «День». По­эта по­пре­ка­ли: мол, он сво­им име­нем взял­ся под­дер­жи­вать весь­ма спор­ные ста­тьи Алек­сан­д­ра Ду­ги­на и Ша­ми­ля Сул­та­но­ва, яко­бы ис­ка­жав­шие ис­то­рию рус­ско­го на­ро­да. Кста­ти, Куз­не­цов не скры­вал, что его то­же в ста­ть­ях Ду­ги­на и Сул­та­но­ва мно­гое не ус­т­ра­и­ва­ло. Но в то же вре­мя он счи­тал, что по­ки­дать ред­кол­ле­гию в тот мо­мент, ког­да власть уг­ро­жа­ла га­зе­те за­кры­ти­ем, а её ру­ко­во­ди­те­лям аре­с­та­ми, – это рав­но­силь­но пре­да­тель­ст­ву. Сво­им со­рат­ни­кам по­эт го­во­рил, что ес­ли и рас­ста­нет­ся с «Днём», то толь­ко тог­да, ког­да Про­ха­нов и его га­зе­та ока­жут­ся в пол­ной бе­зо­пас­но­с­ти.

Не­смо­т­ря на опас­ное вре­мя, Куз­не­цов про­дол­жал мно­го ра­бо­тать, пи­сать сти­хи, пе­ре­во­дить, ду­мать о про­шлом и бу­ду­щем и глав­ное – ис­кать вы­ход.

В 1994 го­ду ис­ка­ния Куз­не­цо­ва вы­ли­лись в но­вый по­эти­че­с­кий пе­ре­вод од­но­го из са­мых та­ин­ст­вен­ных па­мят­ни­ков древ­не­рус­ской ли­те­ра­ту­ры – «Сло­ва о За­ко­не и Бла­го­да­ти» ми­т­ро­по­ли­та Ила­ри­о­на. Та­ин­ст­вен­ным этот па­мят­ник счи­тал­ся по­то­му, что на про­тя­же­нии не­сколь­ких сто­ле­тий он не пе­ча­тал­ся. Ста­рые и но­вые вла­с­ти по­че­му-то бо­я­лись это­го Сло­ва как ог­ня. Все­гда ки­чив­ший­ся сво­ей сме­ло­с­тью ака­де­мик Ли­ха­чёв то­же дол­го не ре­шал­ся вклю­чить пись­мен­ные рас­суж­де­ния ми­т­ро­по­ли­та Ила­ри­о­на в ака­де­ми­че­с­кий де­ся­ти­том­ник, по­свя­щён­ный древ­не­рус­ской ли­те­ра­ту­ре. Сло­во Ила­ри­о­на по­па­ло толь­ко в до­пол­ни­тель­ный, ка­жет­ся, две­над­ца­тый том.

Уже в 2001 го­ду Куз­не­цов в ин­тер­вью га­зе­те «Де­ся­ти­на», рас­ска­зы­вая о сво­ём ин­те­ре­се к те­мам Но­во­го За­ве­та, при­знал, что пер­вый раз Еван­ге­лие он про­чи­тал в двад­цать шесть лет, а со свя­то­оте­че­с­кой ли­те­ра­ту­рой на­чал зна­ко­мить­ся на чет­вёр­том де­сят­ке. «В 1988 го­ду, – го­во­рил Куз­не­цов, – воз­ник­ло сти­хо­тво­ре­ние «Пор­т­рет Учи­те­ля». При­бли­зи­тель­но тог­да же у ме­ня по­яви­лась мысль (к ко­то­рой ме­ня по­двиг В.В. Ко­жи­нов) по­эти­че­с­ки пе­ре­ве­с­ти ве­ли­кое про­из­ве­де­ние древ­не­рус­ской сло­вес­но­с­ти «Сло­во о За­ко­не и Бла­го­да­ти» ми­т­ро­по­ли­та Ила­ри­о­на. Но по раз­ным об­сто­я­тель­ст­вам этот пе­ре­вод (или «со­тво­ре­ние») я осу­ще­ст­вил толь­ко в 1994 го­ду. Чи­та­те­ли го­во­рят, что пе­ре­вод по­лу­чил­ся весь­ма до­ступ­ный, так что его мож­но да­вать да­же школь­ни­кам».

Еще в про­цес­се ра­бо­ты над пе­ре­ло­же­ни­ем «Сло­ва о За­ко­не и Бла­го­да­ти» Куз­не­цов все­рьёз за­ду­мал­ся над об­ра­зом Спа­си­те­ля. Но в этот раз вли­я­ния Ко­жи­но­ва во­об­ще не бы­ло ни­ка­ко­го. Боль­ше то­го, я ду­маю, что Ко­жи­нов пол­но­стью так и не про­ник­ся но­вым за­мыс­лом Куз­не­цо­ва. Он как все­гда стал лишь за­щи­щать по­эта, по при­выч­ке не вда­ва­ясь в ана­лиз но­вых его тек­с­тов.

По­хо­же, в по­след­ние го­ды Куз­не­цов и Ко­жи­нов уже не до кон­ца по­ни­ма­ли друг дру­га. Внеш­не всё со­хра­ня­лось как преж­де. Да­ря по­эту пе­ре­из­да­ние сво­ей пуб­ли­ци­с­ти­че­с­кой кни­ги «Судь­ба Рос­сии», кри­тик над­пи­сал по­эту: «Юрию Куз­не­цо­ву – од­но­му из за­ме­ча­тель­ных по­этов ХХ ве­ка, пе­ред ко­то­рым ав­тор сей кни­ги пре­кло­ня­ет­ся ров­но 25 лет, с 1973 го­да. 11 мая 1998 г.». При этом Ко­жи­нов до­га­ды­вал­ся, что Куз­не­цов к по­след­ним его ис­то­ри­че­с­ким ве­щам от­но­сил­ся, мяг­ко го­во­ря, скеп­ти­че­с­ки. Так же, как и Ко­жи­нов не во всём при­ни­мал трак­тов­ки Куз­не­цо­ва о Спа­си­те­ле.

В об­щем, всё шло к раз­вяз­ке. Пер­вым ушёл в мир иной Ко­жи­нов. Он скон­чал­ся 25 ян­ва­ря 2001 го­да от обо­ст­ре­ния яз­вы. А Куз­не­цов умер от сер­деч­но­го при­сту­па, при­вед­ше­го ко вто­ро­му ин­фарк­ту, 17 но­я­б­ря 2003 го­да.

Вячеслав ОГРЫЗКО