Архив : №33-34. 10.08.2012

Мистер Трикстер в тылу врага

Вот все го­во­рят:«Фла­нёр», «Фла­нёр»… «Обя­за­тель­но куп­лю бу­маж­ную вер­сию кни­ги», – твер­дит в Фейс­бу­ке один. «Про­чёл и бу­ду, на­вер­ное, пе­ре­чи­ты­вать», – обе­ща­ет в «Жи­вом жур­на­ле» дру­гой. Или вот ещё был слу­чай, ког­да ав­тор этих строк за­ик­нул­ся о но­вом ро­ма­не Ко­но­но­ва в раз­го­во­ре со зна­ко­мым, то­же по­этом, как ска­зал бы Есе­нин. И что вы ду­ма­е­те? Зре­ние, го­во­рит, я сгу­бил на этих ва­ших ро­ма­нах. А Ко­но­но­ва ког­да-то дав­ным-дав­но лю­бил за сти­хи. Ну и «По­хо­ро­ны куз­не­чи­ка». А вот «Неж­ный те­атр» еле до­чи­тал: он на гла­зах рас­па­дал­ся на ку­с­ки впол­не до­б­рот­ной про­зы и со­пут­ст­ву­ю­щих ана­ли­ти­че­с­ких ум­ст­во­ва­ний под Ли­дию Яков­лев­ну Гинз­бург. И та и дру­гая со­став­ля­ю­щие бы­ли по от­дель­но­с­ти хо­ро­ши, но в ка­че­ст­ве ро­ма­на это не вос­при­ни­ма­лось. По­это­му до «Фла­нё­ра», мол, ещё ру­ки не до­шли. В об­щем, что бы­ло ска­зать зна­ко­мо­му о но­вом ро­ма­не Ко­но­но­ва? Сто­и­ло, на­вер­ное, от­де­лать­ся фра­зой из анек­до­та, в ко­то­рой на­ту­ра­лу пред­ла­га­ли на вы­бор раз­ные ви­ды раз­вле­че­ний, при­хо­дя­щи­е­ся на раз­ные дни не­де­ли: «Зна­ешь, в чет­верг, на­вер­ное, то­же не при­хо­ди, те­бе не по­нра­вит­ся».

Ко­му же по­нра­вит­ся «Фла­нёр»? Ре­цен­зии о нём пи­шут поч­ти все сплошь муж­чи­ны. Плюс они же, на­пом­ним, обес­по­ко­е­ны этим тек­с­том в со­ци­аль­ных се­тях. Без со­мне­ния, «Фла­нёр» для них и на­пи­сан. Как го­ва­ри­ва­ла ещё од­на при­ятель­ни­ца ав­то­ра этих строк, а для ко­го, ты ду­ма­ешь, из­га­ля­ют­ся на сце­не Ле­он­ть­ев и Мо­и­се­ев? А что, спро­сим, са­ма кни­га Ко­но­но­ва, о ко­то­рой её ав­тор го­во­рит, что, во-пер­вых, «под­ста­вил­ся са­мым бе­за­ла­бер­ным об­ра­зом», а во-вто­рых, что «со­вер­шен­но оп­ре­де­лён­но хо­тел на­пи­сать ро­ман идей»? Как бы там ни бы­ло с под­став­лен­ным ав­то­ром, ко­то­рый все­гда мо­жет вы­дать свои мыс­ли о сце­не за слю­ни ге­роя в за­ле, но ка­ких-то осо­бых идей в кни­ге нет. Есть осо­бен­ные, про­фес­си­о­наль­ные, так ска­зать, мыс­ли об ис­кус­ст­ве, за­клю­чён­ные в от­дель­ные глав­ки, – ли­ния и цвет, на­ука и куль­ту­ра, а так­же на­ука и ре­ли­гия. Ко­ро­че, ещё один взгляд на ис­то­рию сквозь до сих пор не про­тёр­тые оч­ки за­ве­до­мо «дру­гой» те­мы. Из­ло­жен­ной, как уже упо­ми­на­лось, в «дру­гой» про­зе по­эта (а иной у не­го для нас нет, и не­ко­то­рые мо­мен­ты по­рой пе­ре­хо­дят у Ко­но­но­ва из кни­ги в кни­гу). Но это не «осо­бые идеи», это дань ор­на­мен­таль­ной про­зе 1920–30-х го­дов, от­ку­да ро­дом глав­ный ге­рой «Фла­нё­ра», а так­же «по­эти­че­с­ко­му» ми­ро­воз­зре­нию ав­то­ра, пи­шу­ще­го слож­ней­шие сти­хи.

Итак, от­бро­сив де­жур­ные «шо­ки­ру­ю­щая ин­тим­ность» и «ав­тор­ская ис­по­ведь», уже про­зву­чав­шие из пра­зд­ных уст не­мно­го­чис­лен­ных кри­ти­ков, спро­сим се­бя по про­чте­нию «Фла­нё­ра» Ни­ко­лая Ко­но­но­ва: «Что это бы­ло?» То, че­го у нас не бы­ло, об этом как раз го­во­рят, упо­ми­ная, что «по­сле Куз­ми­на ни­кто не пи­сал на рус­ском язы­ке та­ко­го ро­да про­зу – бес­ко­неч­но тре­бу­ю­щих разъ­яс­не­ния, но ни­ког­да не вы­го­ва­ри­ва­е­мых лю­бов­ных чувств». И по­се­му Куз­мин и Ва­ги­нов – вот и все, на что ука­зы­ва­ют ис­то­ри­ко-ли­те­ра­тур­ные стрел­ки, ког­да спра­ши­ва­ешь се­бя, для че­го был на­пи­сан «Фла­нёр».

И всё же – что это? На пер­вый взгляд вро­де бы боль­шой ро­ман о ма­лень­ком че­ло­ве­ке «из про­шло­го», уго­див­ше­го пря­ми­ком в по­сле­во­ен­ную жизнь в СССР. Уез­жал наш юный эс­тет вме­с­те с про­чи­ми эми­г­ран­та­ми вто­рой вол­ны, ко­то­рых за­ма­ни­ли да бро­си­ли в ла­ге­ря, что­бы зна­ли, как Ро­ди­ну лю­бить, а вы­плыл, сбе­жав из-под кон­воя, один-оди­нё­ше­нек. Сам мил-друг, как го­ва­ри­ва­ли в те да­лё­кие ком­му­наль­ные вре­ме­на под ак­ком­па­не­мент на­род­но­го (и не толь­ко) лю­бим­ца, пев­ца Ва­ди­ма Ко­зи­на, – схо­ро­нив­ший­ся со вре­ме­нем у ме­ст­но­го вра­ча, ко­то­ро­го же­на за­сту­ка­ла с лю­бов­ни­ком, за что и со­сла­ли оно­го в то же не­мец­кое За­вол­жье.

Сам же ав­тор ро­ма­на лу­ка­вит, под­кла­ды­вая в ви­де «осо­бой» иде­о­ло­гии раз­мы­ш­ле­ния о том, что «те­ло» – от сло­ва «за­хо­те­лось», и про­чие кун­штю­ки фи­ло­ло­ги­че­с­ко­го во­об­ра­же­ния. А вот чем от­ли­ча­ет­ся, ска­жем, «ва­ф­лёр» от «ва­ф­ли­с­та», ак­тив­но про­мы­ш­ля­ю­щих в его про­зе, не пи­шет. Ведь раз­ве мыс­ли о во­ен­ных на­ст­ро­е­ни­ях в Моск­ве пе­ред не­ми­ну­е­мой сда­чей вра­гу, ког­да му­жи­ки рвут пор­т­ре­ты Ста­ли­на, раз­де­ва­ют про­хо­жих и гра­бят ма­га­зи­ны, а ба­бы сто­ят в оче­ре­ди в па­рик­ма­хер­скую, что­бы при­хо­ро­шить­ся пе­ред при­хо­дом нем­цев, – это «осо­бые идеи»? Нет, осо­бые ме­с­та тут сов­сем иные, и по­рой «там есть та­кое ме­с­то, что за­ка­ча­ешь­ся», как пи­сал о муж­ских яй­цах Вик­тор Еро­фе­ев. За­ман­чи­во, не так ли? Или, на­при­мер, о том, по­че­му в чёр­ный спи­сок Гит­ле­ра, кро­ме цы­ган и ев­ре­ев, по­па­ли го­мо­сек­су­а­ли­с­ты. Да по­то­му что все они по­ряд­ка и дис­цип­ли­ны не при­зна­ва­ли: цы­га­не сбе­га­ли в Тму­та­ра­кань, ев­реи бы­ли еди­но­лич­ни­ка­ми, а го­мо­сек­су­а­ли­с­ты «от­то­го в его спи­сок по­па­ли, что по­ня­ли на соб­ст­вен­ном опы­те, что ни муж­ско­го, ни жен­ско­го нет, а в сущ­но­с­ти – всё еди­но, то есть во­об­ще нет ни­ка­ко­го по­ряд­ка кро­ме лю­бов­но­го чув­ст­ва».

И вы­хо­дит, что «без ман­ков не за­ма­нить чи­та­те­ля в про­из­ве­де­ние», как при­зна­ёт­ся ав­тор «Фла­нё­ра» в не­дав­нем ин­тер­вью на «То­по­се», и «нет боль­ше спо­со­бов сде­лать так, что­бы он не по­за­был текст, пе­ре­ли­ст­нув стра­ни­цу, кро­ме про­во­ка­ций». И дей­ст­ви­тель­но, с про­во­ка­ци­я­ми в этом ро­ма­не про­сто бе­да, о них луч­ше в том же ин­тер­вью, где ав­тор рас­став­ля­ет ак­цен­ты и объ­яс­ня­ет ли­ри­ку сво­ей про­зы, че­го, впро­чем, де­лать нель­зя: сти­хи не объ­яс­ня­ют­ся. И сто­ит уточ­нить лишь су­гу­бо лич­ное: «Би­о­гра­фия Фла­нё­ра от­ча­с­ти сов­па­да­ет с би­о­гра­фи­ей мо­е­го дво­ю­род­но­го де­да, де­пор­ти­ро­ван­но­го из Три­е­с­та в 47-м, от­си­дев­ше­го де­сять лет в ла­ге­рях и умер­ше­го в кон­це ше­с­ти­де­ся­тых в се­ле Лы­сые Го­ры Са­ра­тов­ской об­ла­с­ти».

Хо­тя лю­бые про­во­ка­ции, со­гла­сим­ся, со вре­ме­нем ста­но­вят­ся об­ще­приз­нан­ной клас­си­кой. По­мни­те сце­ну со­вра­ще­ния в «Ло­ли­те»? Так вот, по­множь­те её гра­дус на эпич­ность «Вос­кре­се­ния» и вы по­лу­чи­те ма­гию дви­же­ний, аку­пунк­ту­ру стра­с­ти и про­чую не­ве­со­мую фи­зи­о­ло­гию в ана­ло­гич­ных сце­нах у Ко­но­но­ва. «Од­ним из прон­зи­тель­ных свойств его не­за­уряд­ной на­ту­ры бы­ло сме­ше­ние в нём при­сталь­но­го ци­низ­ма и уг­луб­лён­ной су­ме­реч­ной ли­ри­ки», – пи­шет он о сво­ём ге­рое. Прав­да, ча­с­тень­ко ге­рой­ст­вом ав­тор при­кры­ва­ет и без то­го чуть при­от­кры­тую суть сво­е­го по­сы­ла. На­при­мер, кро­ме то­го, что, «как сле­до­ва­ло из ста­тьи Горь­ко­го, фа­шизм ра­вен го­мо­сек­су­а­лиз­му, и ес­ли унич­то­жить од­но, так ис­чез­нет и дру­гое», в ро­ма­не бы­ту­ет и дру­гое объ­яс­не­ние не­за­вид­ной судь­бы «лю­дей лун­но­го све­та»: «Я по­том ду­мал, от­че­го го­су­дар­ст­во в са­мые свои жё­ст­кие го­ды ка­ра­ло му­же­лож­цев? На­вер­ное, от­то­го, что они ста­но­ви­лись слиш­ком муж­чи­на­ми, на­хо­дя в се­бе ко­рень че­ло­ве­че­с­ко­го, то­го, что не име­ет по­ла, вне же­с­то­ко­с­ти, ко­то­рую се­бе при­сва­и­ва­ло го­су­дар­ст­во». Хо­тя впол­не мо­жет быть, что по­доб­ные ка­че­ли со­от­вет­ст­ву­ют ны­неш­ним на­ст­ро­е­ни­ям в об­ще­ст­ве, ведь не в Се­ре­б­ря­ном ве­ке жи­вём, мо­гут и мор­ду при слу­чае на­бить. «Глав­ная моя цель – про­сто би­о­ло­ги­че­с­ки уце­леть как осо­би, на ко­то­рую от­кры­та то­таль­ная охо­та вне се­зо­нов, без жа­ло­с­ти», – за­пом­ни­лось при­зна­ние, о ко­то­ром не зна­ешь, что и ду­мать: то ли ге­рой ро­ма­на пла­чет о сво­ей судь­бе, то ли его ав­тор кон­ста­ти­ру­ет факт соб­ст­вен­но­го жи­тия в ис­кус­ст­ве.

А на­чи­на­лось всё, как во­дит­ся, в ду­ше. То есть в ку­паль­не при­клю­чи­лась за­вяз­ка этой ис­то­рии. По­сле че­го её ма­ло­лет­ний ге­рой, со­блаз­нён­ный род­ным дя­дей, дол­го не мог прий­ти в се­бя, и да­же «за­еден­ные не­сколь­ки­ми по­ко­ле­ни­я­ми се­мей­ные, с вен­зе­ля­ми, се­ре­б­ря­ные лож­ки» он был «не в си­лах опу­с­тить в та­рел­ку за но­вой пор­ци­ей ман­ни­ка, об­ли­зы­вая их бес­ко­неч­но, бе­ря и вдви­гая глу­бо­ко в рот од­ну за дру­гой». По­сле ку­паль­ни в дет­ст­ве, ко­неч­но же, сно­ва бы­ла вод­ная сти­хия, ко­то­рая ещё дол­гое вре­мя фор­ми­ро­ва­ла тра­ек­то­рию лю­бов­ных при­клю­че­ний ге­роя. «Г. был ви­но­вен и в мо­их лю­бов­ных не­уда­чах, – со­об­щал он впос­лед­ст­вии, – де­вуш­ки да­ва­ли мне так, как да­вал он, но со­по­с­тав­ле­ние бы­ло не в их поль­зу – та­ко­го уз­ко­го от­зыв­чи­во­го ка­на­ла боль­ше не бы­ло ни у ко­го. По­то­му что (ду­мал я) ну ка­кое в Поль­ше су­до­ход­ст­во, ка­кие ка­на­лы в Ре­чи По­спо­ли­той?» Да раз­ве толь­ко де­вуш­ки ра­зо­ча­ро­ва­ли на­ше­го ге­роя? Слу­ча­лись ещё в его ис­то­рии ли­те­ра­ту­ры и жен­щи­ны, ко­то­рых он не лю­бил, как, на­при­мер, Ах­ма­то­ву: «О чём это она? О ка­кой бе­зы­с­ход­ной бо­ли та­кой? Тёт­ка».

И по­сле уж сле­до­ва­ли су­хо­пут­ные гу­са­ры, ула­ны и дра­гу­ны, по­сколь­ку вся эта во­ен­но-по­ле­вая рос­кошь про­ис­хо­дит во «Фла­нё­ре» в упо­мя­ну­той пред­во­ен­ной Поль­ше. Один из них лю­бил при­го­ва­ри­вать: «У ме­ня до­сто­вер­но есть толь­ко во­ен­ная фор­ма да ещё ты». По­мни­те один из мо­но­ло­гов в «Не­о­кон­чен­ной пье­се для ме­ха­ни­че­с­ко­го пи­а­ни­но»? «Ты, Воль­тер и ма­ман», – го­ва­ри­вал там су­пру­ге ве­ли­ко­воз­ра­ст­ный де­ти­на в ис­пол­не­нии Юрия Бо­га­ты­рё­ва.

Вот ин­те­рес­но, по­че­му сей­час так не пи­шут? По­че­му, дей­ст­ви­тель­но, важ­ны ро­ма­ны идей, ис­пол­нен­ные то­с­кой не по на­сто­я­щей, че­ло­ве­че­с­кой жиз­ни, а по её чуть тёп­ло­му эр­за­цу в со­вет­ской ком­му­не, по ко­то­ро­му от­кро­вен­но но­с­таль­ги­ру­ют и Бы­ков, и Ели­за­ров, и Или­чев­ский? «Глав­ная идея – ку­да все по­де­ва­лись?» – уточ­ня­ет ав­тор «Фла­нё­ра» за­мы­сел сво­е­го ро­ма­на. «Ак­ку­рат­ных всех пе­ре­би­ли», – от­ве­ча­ет на этот во­прос его ге­рой, вот и по­де­ва­лись, вот и не пи­шут. Ни об ан­то­нов­ских яб­ло­ках, ни о про­чей до­ре­во­лю­ци­он­ной че­пу­хе, ибо злое дет­ст­во мсти­тель­но лю­бит лишь те «дет­ские» ме­с­та, где да­же при ту­с­к­лой лам­поч­ке Иль­и­ча бы­ло яр­ко и хо­ро­шо и где лю­бой, да­же пью­щий па­па Оди­но­ко­ва из «Бес­ко­неч­но­го ту­пи­ка», был оди­на­ко­во лю­бим, как эс­ки­мо и газ­во­да по ко­пей­ке. И по­том, как го­во­рит упо­мя­ну­тый ге­рой, все­гда ведь «сра­зу ви­ден ста­тус – об­ра­зо­ва­ние там, про­ис­хож­де­ние – под все­ми со­ци­аль­ны­ми по­ли­па­ми», от­то­го и не­лег­ко пи­сать о том, че­го не зна­ешь. На­при­мер, у Ко­но­но­ва это про­яв­ля­ет­ся в из­лиш­нем лю­бо­ва­нии ве­ща­ми и яв­ле­ни­я­ми, ко­то­рые во вре­ме­на, ког­да жил его ге­рой, осо­бо не бы­ли ин­те­рес­ны. Брит­ва, не­сес­сер, леп­ной по­то­лок. Ино­гда ав­тор спо­хва­ты­ва­ет­ся и от­во­дит для лич­ных уми­ле­ний га­лан­те­рей­ным ду­хом эпо­хи це­лые глав­ки. От­то­го и по­ла­га­ет он, что его ге­рою-эми­г­ран­ту ри­со­вать со­ци­аль­ные ти­пы лег­ко: «не­сколь­ко жё­ст­ких па­ро­дий­ных ли­ний-об­во­док в ду­хе пла­ка­тов Ло­т­ре­ка, и де­ло го­то­во», по­сколь­ку здеш­няя «то­таль­ная жё­ст­кость об­лег­чи­ла бы за­да­чу лю­бо­му ма­ло-маль­ски уме­ло­му ху­дож­ни­ку». Да, с од­ной сто­ро­ны, вро­де бы и так, и в уви­ден­ном ге­ро­ем-эми­г­ран­том ти­пе со­вет­ско­го че­ло­ве­ка «бы­ло что-то не­хо­ро­шо-ге­ро­и­че­с­кое, буд­то мож­но звать Дей­не­ку, что­бы пи­сать с не­го бой­ца, при­ме­тив­ше­го су­по­ста­та, то есть что-то рус­ское, но та­кое, чем оно ста­ло, ког­да в од­ной бан­ке встрях­ну­ли мил­ли­о­ны». Но с дру­гой сто­ро­ны, ведь толь­ко она­ни­с­ты раз­ные, ко­то­рые ещё в ран­ней со­вет­ской про­зе пе­ре­ко­вы­ва­лись в ге­ро­ев на фрон­тах Граж­дан­ской вой­ны, да ещё му­же­лож­цы и ос­та­ют­ся у Ко­но­но­ва в су­хом ос­тат­ке «во­ен­ной» те­мы. Что, при­плю­су­ем ав­то­ра «Фла­нё­ра» к вы­ше­упо­мя­ну­тым не­ве­же­ст­вен­ным по­том­кам, но­с­таль­ги­ру­ю­щим «по на­сто­я­ще­му»? Нет, уж луч­ше пи­сать, чем ри­со­вать.

Дей­ст­ви­тель­но, кри­ти­ка со­ци­аль­но­го эпо­хи не­до­раз­ви­то­го со­ци­а­лиз­ма да­ёт­ся Ни­ко­лаю Ко­но­но­ву не в изо­б­ра­зи­тель­ном, а в вер­баль­ном пла­не. Ведь не­да­ром ге­рой ро­ма­на – фи­ло­лог ан­тич­но­го тол­ка, да и на­зва­ния глав все сплошь «фи­ло­ло­ги­че­с­кие»: «Гла­гол и су­ще­ст­ви­тель­ное», «Гиб­кий язык», «Уро­ки дик­ции». («Си­ту­а­ци­он­ные» гла­вы вро­де «Фре­гат плы­вёт», «Вид за ок­ном уте­ша­ет» – так­же апел­ли­ру­ют к ли­те­ра­тур­ной клас­си­ке).

И ещё о ли­те­ра­тур­но­с­ти ро­ма­на Ко­но­но­ва. «Дол­жен при­знать­ся, – ко­кет­ни­ча­ет его ге­рой, – что в са­мые ре­ши­тель­ные мо­мен­ты сво­ей жиз­ни я пе­ре­би­рал по­дроб­но­с­ти ро­ко­вых сцен ве­ли­кой ли­те­ра­ту­ры, буд­то все­гда но­сил в се­бе кол­лек­цию из­вле­че­ний из луч­ших книг». И не­уди­ви­тель­но, что оче­ред­ной лю­бов­ник ка­зал­ся на­ше­му ге­рою «изы­с­кан­ным ре­фе­ра­том не­по­мер­но­го са­мо­го се­бя». Ведь что на са­мом де­ле кол­лек­ци­о­ни­ру­ет на­сто­я­щий чи­та­тель? Пра­виль­но, эро­ти­че­с­кие сце­ны и про­чую те­ле­сность, дол­гое вре­мя от­сут­ст­во­вав­шие да­же в «луч­ших кни­гах» его со­вет­ской юно­с­ти. «В по­дён­ной бес­тек­с­то­вой жиз­ни мне все­гда свой­ст­вен­ны ре­тар­да­ции, эк­фра­си­сы – буд­то на­до ещё чем-то удер­жи­вать эс­сен­цию соб­ст­вен­но­го про­шло­го, не­важ­но ка­ко­го – близ­ко­го или да­лё­ко­го, ка­ки­ми-то там куль­тур­ны­ми при­со­с­ка­ми, из­жи­тым язы­ком, тщет­ным пе­ре­бо­ром вос­по­ми­на­ний, то­таль­ной ин­спек­ци­ей ис­чез­нув­ших по­дроб­но­с­тей», – сви­де­тель­ст­ву­ет ав­тор в ин­тер­вью. Вот и во «Фла­нё­ре» – по­жа­луй, луч­шей из книг Ни­ко­лая Ко­но­но­ва – по­эти­че­с­ких срав­не­ний, изы­с­кан­ных ал­ле­го­рий и пыш­ных ме­та­фор на­ли­че­ст­ву­ет в из­быт­ке.

Так­тиль­но-сен­сор­ный пе­ре­бор ли­те­ра­тур­ных пер­во­ис­точ­ни­ков оп­ре­де­ля­ет так­же стиль «Фла­нё­ра». В ос­нов­ном, ко­неч­но, На­бо­ков, в на­ча­ле «Да­ра» ко­то­ро­го над­пись на фур­го­не за­иг­ры­ва­ла с тре­ть­им из­ме­ре­ни­ем, – от­сю­да и «тя­жё­лая зе­лё­ная му­ха звон­ко чер­ти­ла мол­ни­е­вид­ны­ми зиг­за­га­ми воз­дух, раз­ру­шая сто­лич­ную ил­лю­зию, на­по­ми­на­ла, что мир име­ет го­раз­до боль­ше из­ме­ре­ний, чем на ду­рац­кой кар­тин­ке», и «в блюд­це ягод­ная би­жу­те­рия лга­ла о вре­ме­ни го­да». А уж из дет­ст­ва, без со­мне­ния, Оле­ша, от ко­то­ро­го «ули­ца че­рез раз­ру­шен­ные во­ро­та и осы­пав­шу­ю­ся сте­ну впол­за­ет бо­лез­нью в пре­ис­пол­нен­ный за­тей и кра­сот су­ме­реч­ный парк и «по­сти­ран­ное ис­под­нее све­ши­ва­ет­ся с бал­ко­на уце­лев­ше­го фа­са­да пё­с­т­рой бле­во­той». Ну раз­ве не ав­тор «Трёх тол­стя­ков», у ко­то­ро­го чаш­ки, слов­но чай­ки, си­де­ли на под­но­се, вы­гля­ды­ва­ет из пас­са­жей, по­доб­ных сле­ду­ю­ще­му? «Ино­гда я слу­шал, как ми­мо плот­но за­пер­тых две­рей жи­ли­ща В.А. про­но­си­лись об­рыв­ки чьих-то ре­чей, ка­жет­ся, я чу­ял их, как за­пах, буд­то это бы­ли блю­да сне­ди, при­кры­тые сал­фет­кой». Или во­все уж Ба­бель, по чьей ми­ло­с­ти у Ко­но­но­ва «ка­дык ле­тел вверх и па­дал, как гирь­ка сду­рев­ших ча­сов». А ещё вся эта сим­фо­ния де­жа­вю ино­гда очень по­хо­жа на «Пар­фю­ме­ра» Зю­с­кин­да, осо­бен­но ког­да ге­рой гип­но­ти­зи­ру­ет сво­е­го ох­ран­ни­ка, дви­жи­мый лишь за­па­ха­ми, при­но­си­мы­ми им с во­ли, ну и со­блаз­ня­ет его на не­мыс­ли­мые по­ступ­ки. По­сле че­го, на­вер­ное, да­же ге­рой упо­мя­ну­то­го в на­ча­ле ре­цен­зии анек­до­та при­шёл бы по­смо­т­реть на то, что же тво­рит­ся по чет­вер­гам в слад­ком аду на­шей яко­бы со­вре­мен­ной ли­те­ра­ту­ры.

---

_{Ни­ко­лай Ко­но­нов. Фла­нёр. – М.: Га­ле­ев-Га­ле­рея. 2011.}

---

 

 

 

 

Игорь БОНДАРЬ-ТЕРЕЩЕНКО