Архив : №43. 26.10.2012

Главный «Конёк» русской литературы

 Она сама – сказочная женщина. Сказочная женщина не будет считать, сколько она написала и выпустила книг волшебных сказок. Да вы и сами их, наверняка, вспомните. «Приключения жёлтого чемоданчика». «Замок Чёрной Королевы». «Тайны Хрустального Замка». «Удивительные приключения мальчика без тени и тени без мальчика». «Астрель и Хранитель Леса». «Босая принцесса». «Лоскутик и Облако».

Для сведения: она – мама внука великого композитора Сергея Прокофьева. Софья Леонидовна Прокофьева. Если исходить из жанра, в котором она работает, – бабушка детской литературы. Добрая бабушка отечественного детства.

Скоро мы будем отмечать двухсотлетие Петра Ершова – великого русского сказочника, автора гениального «Конька-Горбунка».

Музыка стиха…

Вдумаемся. Две стихии, трогающие человеческую душу. Музыка. Стихи. А если вместе? Музыка стиха.

Много хорошего (наряду с плохим) слышал о себе ершовский «Конёк-Горбунок».

Но о музыке ершовского стиха, пожалуй, впервые заговорила она, Софья Прокофьева.

Если два хороших писателя задаются каким-то новым замыслом, то он, понятно, тоже – хороший. Ершовского «Конька-Горбунка» обязательно должны смотреть дети. И читать.

И – смотреть. В творческой биографии Софьи Прокофьевой есть один, может быть, небольшой, но очень знаковый эпизод. Вместе с замечательным поэтом и детским стихотворцем Генрихом Сапгиром они вдвоём вручную взялись перелагать «Конька» на язык драмы – инсценировать шедевр Петра Ершова.

…Старая москвичка. Не чопорная – старомодно деликатная. Мы в почтенной старинной квартире, в центре Москвы (Тверская линия): старейшина русской литературы Софья Леонидовна Прокофьева решила встретиться с нами у себя дома.

Позавидуешь ясности её ума и неотразимости её речи. Говорить про женский возраст грешно, но только в этом доме она с 1938 года.

Софья Леонидовна даёт интервью в компании со своим верным – чистокровная овчарка! – псом Джаром и вальяжным котом (найденным на помойке) Лисиком.

 

– Софья Леонидовна, как произошло ваше совращение, почему захотелось инсценировать «Конька-Горбунка»? Кто инициатор?

– Дело в том, что и я, и Генрих очень высоко ценили эту вещь, любили её. Когда Министерство культуры Союза предложило нам сделать инсценировку, тем более для Центрального детского театра (это рядом с Большим – великолепное здание!), мы, конечно, согласились. Сделали один вариант, нам нужно было стихи перевести в драматургию, чтоб непрерывный диалог, сплошные диалоги. Очень трудно – все предыдущие варианты были просто примитивны.

– А у самого Ершова? «Конёк-Горбунок» – он драматичен?

– Чрезвычайно. Причём с невероятным юмором. «Помолюся на забор и пойду царю во двор». Это смело, по тому времени особенно, да и сейчас это необыкновенно смело и удивительно зрительно. «Конёк-Горбунок» совершенно гениальная вещь! Поэтому мы с удовольствием взялись, сделали первый вариант. У нас Солнце и Луна взяли на себя функцию рассказчиков. Мы ввели Фому и Ёрему, этот вариант готовили для Центрального детского театра. Кто из нас первый? Да мы с Генрихом оба любили одинаково эту вещь.

– А вы сами когда «Конька-Горбунка» – помните? – прочли?

– В детстве мне читали родители. Отец очень любил и ценил эту вещь. В детстве мне вслух её читали, я совсем маленькая девочка.

– Ничего не поняла или наоборот – восхитилась?

– Вы знаете, поэтическая речь уже тогда мне была доступна, она поражает даже маленького ребёнка. Хотя это всё-таки достаточно сложно: это не пушкинский язык – у Ершова совершенно своеобразный и необыкновенный слог.

– Самое трудное для вас с Генрихом было в переводе с поэтического на драматический?

– Диалогов в поэме не так много. А пьеса, как вы понимаете, только диалог. Диалог или монолог. Как вместить в эту ткань, как ввести в неё только диалоги и монологи? Мы вписывали туда забавные песенки, например, песенку солдат, очень смешную. Я вам её прочту?

– Ну-ка.

– Стрельцы поют:

В саду ягода – калина, В нашем войске – дисциплина, Мы за батюшку царя Все готовы сгинуть зря. В саду ягода – сморода, Коль прикажет воевода – Хоть в болото мы пойдём, Все без толку пропадём.

Такие смешные песенки вставляли. Потом – целые сцены. Вам интересна, допустим, сцена о том, как царь собирает налоги. Это совершенно новое. Мы старались всячески подражать Ершову. Всячески.

– То есть с самим Ершовым, с первоисточником, – совершенно безжалостно и беспощадно?

– Ни в коем случае. Мы берегли всё, дрожали над каждым словом – настолько это ценно, настолько изумительны его рифмы, которыми владел Ершов. Они у него на каждом шагу, мы берегли каждое слово. Вставляли своё только по необходимости. Наша задача была – сохранить аромат и очарование гениальной вещи.

– Ершов – подлинный? Он очень молодым человеком написал одну гениальную вещь, а потом писал средние, проходные…

– Вроде «Бовы королевича»… Мы всё прочитали и убедились, что единственная подлинная великая вещь у него – это «Конёк-Горбунок». Жемчужина русской литературы.

– В творчестве так бывает – на одно себя потратил, а потом – в рядовом режиме?

– Конечно. Это бывает. В мировой литературе это не единственный случай. Есть много авторов единственного произведения.

– Вы ни на минуту не усомнились: Ершов – молодой провинциал из Сибири, а у него могло так складно получиться?

– Вы знаете, Сибирь наверняка сказалась на колорите этой вещи. Это великое произведение. «Ершов» – для нас культовое слово. Мы инсценировку сделали. Дальше всё сложилось весьма неудачно. Центральный детский театр очень высоко оценил нашу работу, но потом настали достаточно смутные времена (как, впрочем, и сейчас) – Генрих участвовал в запрещённом «Метрополе». Центральный театр сделал изумительные декорации, спектакль должен был отправляться в Америку. Они готовили этот спектакль как выездной с настоящим русским колоритом. Сделали всё в стиле «палех», на черном фоне яркий жёлтый. Очень красиво. Я продолжу свой печальный рассказ?

– Драматический?

– Вполне драматический. Генрих Сапгир был запрещён полностью, все его пьесы по всему Советскому Союзу были сняты. Не полетел и наш совместный «Конёк-Горбунок». Особенно жаль: декорации погибли постепенно. Когда времена изменились к лучшему, вещи Генриха пошли широко, но Центральный детский от «Конька» отошёл, у него появились другие планы.

– Скажите, крамольным оказался инсценировщик или сама сказка – внутренне очень крамольна на все времена?

– Да, но она стала такой глубокой классикой…

– Что ей уже?..

– Что уже никакая цензура не поставит стену.

– Но крамольна?

– Конечно.

– И для своего времени?

– Король идиот во главе государства… Бояре его – кретины, это всегда будет звучать очень остро. Не говоря уж об отдельных высказываниях Ершова. Вроде «Помолюся на забор и пойду царю во двор». Хотя человек он был глубоко верующий…

– Но в молодости допускал?

– Это просто его озорство. Ершов – озорник. У нас случился интересный инцидент. Когда мы с Генрихом дело закончили, то решили прочесть нашу инсценировку очень крупному специалисту по лингвистике Вере Николаевне Марковой. Она знаменитая переводчица, интересная поэтесса. Дали ей бумагу и карандаш и просили отмечать, где явно наши тексты, а где – ершовские. Где мы промахнулись, спросили мы Веру Николаевну, и видно вылезает из великого текста Ершова наш с Генрихом текст. Она сделала три замечания, все три – в адрес Ершова.

– Промахнулась?

– Она промахнулась. Крупнейший медиевист, крупнейший лингвист. Допустим, такое место: «Кит усами закачал и как ключ на дно упал». Она: «У, как это может быть Ершов? – это вы». А это Ершов. Он настолько смел, что даже такому тонкому ценителю не могла прийти в голову подобная степень языковой смелости Ершова.

– Подделать его невозможно или всё-таки можно?

– Можно. Всё-таки…

– Но надо быть конгениальным?..

– Вы знаете, полотнами Сезанна можно опоясать весь земной шар. Когда есть эталон в подражание, это не значит быть конгениальным. Это подражание. Это совсем другое. Мы подражали Ершову…

– Вы ему – не соавторы? Честно признаетесь…

– Как вам сказать? Видите, Вера Маркова, известнейший специалист в области лингвистики, не разобралась, где наши тексты, а их очень много – поневоле. Мы просто погрузились в его текст и уже говорили иногда стихами, как у Ершова.

– Софья Леонидовна, вы взялись за «Конька-Горбунка» приблизительно через полтора века после его выхода в свет.

– Именно.

– И что – через полтора века Пётр Ершов влияет на других творческих людей, призывает внимание к себе и заставляет задуматься над теми же проблемами, от которого болела его душа?

– «Горе от ума» Грибоедова или «Ревизор» Гоголя. Вещи же вечные. Так и «Конёк». Это достойно русского языка, всей России.

– И человечества?

– С человечеством сложнее, потому что такую вещь с особым русским акцентом, как «Горбунок», перевести очень трудно. Возьмите такие строчки. Говорят повара на кухне: «Едет в красном полушубке в золотой, ребята, шлюпке. И серебряным веслом самолично править в нём». Ну как это перевести такой язык? Невозможно.

– Даже на общепринятый английский?

– Хоть на эсперанто. Невозможно. В нашей семье настолько все любят эту вещь Ершова, мой муж, ныне покойный, очень талантливый физик, знал наизусть всего «Конька-Горбунка». Мой сын женат на немке, живёт в Швейцарии. Когда она приехала к нам в Москву, а она часто приезжает, мой муж всегда читал ей «Конька-Горбунка». Она знает русский язык очень приблизительно. Но она наслаждалась музыкой этого языка, далеко не всё понимала, но наслаждалась музыкой языка. Она сама музыкант и говорила: «Это как симфония, так красиво звучит». «Евгения Онегина» легче перевести, чем «Конька-Горбунка». Моё личное мнение. Бешеная энергия и музыка стиха.

– Была блокада, объявленная Генриху Сапгиру. Какие же театры её прорывали, где «Конёк-Горбунок» Софьи Прокофьевой и Генриха Сапгира прорвался – на просторах новой России?

– Это произошло только лет через пять, сейчас спектакль идёт по России очень широко.

– Может быть, слышали про такую современную теорию, что, естественно, провинциальный сибиряк Петя Ершов не мог написать эту гениальную вещь, это мог написать только «наше всё» – Александр Сергеевич Пушкин? Вот вы глубоко вникли в ядро, в сусло этого произведения. Можно…

– Нет. Я вам скажу, по нашему ощущению, а вряд ли кто-нибудь глубже нас проник в эту вещь: это, конечно, не Пушкин. Это Ершов! Мало ли где рождаются Ломоносовы! 

Анатолий ОМЕЛЬЧУК