Архив : №50. 14.12.2012

За нами почти голое поле

Елена Георгиевна Местергази – литературовед, доктор филологических наук, автор книг и статей по теории и истории русской литературы XIX–XX вв., специалист в области литературы nonfiction.

– Елена, давайте немного поговорим о вашей новой книге «В.С. Печерин как персонаж русской культуры», только что вышедшей в издательстве «Совпадение». О Печерине, если не ошибаюсь, несколько лет назад издала книгу русская эмигрантка Н.В. Первухина-Камышникова. Что нового вы предложили читателю?

Елена МЕСТЕРГАЗИ

– Книга Н.В. Первухиной-Камышниковой «В.С. Печерин: Эмигрант на все времена» – достаточно добротная биография русского поэта, филолога, в двадцать девять лет бежавшего на Запад, перешедшего в католичество, двадцать лет проведшего в монастырях и миссиях Ордена редемптористов, капеллана при больнице для бедных в Дублине в последние двадцать три года жизни; собеседника А.И. Герцена, Н.П. Огарёва, Ф.В. Чижова, А.В. Никитенко; автора «Замогильных записок» Владимира Сергеевича Печерина (1807–1885). То, что я предлагаю читателю, нельзя назвать биографией. Моя книга посвящена не столько биографии Печерина – она сегодня достаточно хорошо известна, сколько его творчеству, которое изучено мало, а также анализу истории восприятия в России личности этого незаурядного человека, бытованию концепта «Печерин» на протяжении вот уже ста пятидесяти лет. Печерин, этот «вечный беглец», по определению одного из исследователей его судьбы проф. А.А. Сабурова, был человеком, сознательно строившим свою биографию по литературным рецептам и навсегда оставшимся в истории в качестве героя, легенды, мифа. В одном из писем другу Ф.В. Чижову Печерин писал: «Меня непременно хотят вывести в люди. А что ещё будет после смерти? Ветхое, ничтожное,/ Слабое и ложное –/ Пред тобой падёт:/ Вольное, младое,/ Творчески живое/ Смертью расцветёт. <…> Тогда я превращуся в легенду, сделаюсь баснословным лицом и, может быть, наконец, попаду в народную сказку – что может быть этого лучше? Это верх блаженства». Вот на эти строки и хотелось мне откликнуться своей книгой. Полагаю, что специфический угол зрения на проблему отражён в самом заглавии – «Печерин как персонаж русской культуры» – и надеюсь, что содержание точно соответствует названию.

– Но ведь это не единственная ваша монография, посвящённая Печерину. В какой мере в последней книге представлен новый материал?

– Да, действительно, в 2007 году издательство «Флинта» опубликовало мою монографию «Теоретические аспекты изучения биографии писателя (В.С. Печерин)». Эта небольшая книжка, изданная тиражом в 300 экземпляров, не что иное, как моя кандидатская диссертация, написанная в 1997 году. В ней основное внимание уделено рассмотрению проблемы «литературной личности», «писателя с биографией и без оной», взаимовлиянию литературы и жизни. И вот в связи с этим в ней анализировалась судьба В.С. Печерина как очень яркого примера такого писателя, который в истории остался прежде всего благодаря своей биографии. Так что акцент в этой небольшой работе был сделан именно на биографии. Единственное, что роднит обе книги, – тема «В.С. Печерин – прототип героев Достоевского», присутствующая в обоих изданиях. В остальном это новая книга – и по своим задачам, и по привлечённому материалу, существенно большая по объёму.

– Елена, то, что вы на протяжении стольких лет занимались изучением жизни и творчества В.С. Печерина, не изменяли своему герою, по-видимому, свидетельствует о том, что вам вообще близок биографический метод в литературоведении. Или это не так?

– Ой, ну с этим не так всё просто… Возможно, да, возможно, нет. Как и все теоретические концепции и идеи, понятие биографического метода в литературоведении несёт на себе печать условности. Подразумевается, что, если я следую этому методу, то для понимания того или иного произведения мне крайне важно знать биографию автора и обстоятельства создания этой вещи. Думаю, что иногда это крайне важно. В случае с Печериным, например. Но что мы знаем о Гомере, Рабле или Шекспире, и насколько мы действительно нуждаемся в их биографиях? Я не стала бы себя причислять к сторонникам биографического метода. Хотя объективно какие-то мои работы, очевидно, могут восприниматься в таком ключе. Для меня это всё несущественно. Но биография, история личной жизни как предмет исследования действительно мне чрезвычайно интересны. Есть такая серия, издаваемая в Сибири, «Народные мемуары». Так вот я – её преданный читатель.

– Ну, это не удивительно, учитывая ваш интерес к литературе nonfiction. Вы ведь специалист в области «невымышленной» прозы. В какой мере такого рода литература востребована сегодня?

– На мой взгляд, очень востребована. «Невымышленная проза», литература с главенствующим документальным началом в ХХ веке заявила о себе очень ярко. И сегодня читатель в ней остро нуждается. Реальность ХХ–XXI веков оказалась такова, что сказать правду о ней, свидетельствовать о пережитом стало сверхзадачей писателя, и поэтому роль документа в создании художественного целого необыкновенно возросла. Но особенность нынешнего времени состоит ещё и в том, что впервые право голоса в литературе получили те, кто традиционно «безмолвствовал», – простые люди, не имеющие отношения к профессиональному литературному труду. Сегодня социальная сфера авторства предельно расширена. Филологи, социологи и историки открыли для себя феномен «наивного письма». Я, в частности, писала о романе «Не много ли для одной?» Александры Чистяковой, стрелочницы из Сибири. Граница между искусством и жизнью в разные времена пролегала по-разному. Известны периоды, когда искусство стремилось подчинить себе жизнь, уподобить её себе, впитать в себя. Так было, например, в эпоху декаданса. Противоположный процесс – растворения искусства в жизни – улавливался либо где-то в далёкой древности, либо представал в мечтах, вроде тех, что были у К.Н. Леонтьева, поклонявшегося красоте и многоцветию жизни. Но так или иначе граница между искусством и действительностью пролегала или стиралась в пределах культурного пространства. Чистякова со своим романом, как и другие авторы, представленные, например, серией «Народные мемуары», попадают в это культурное пространство откуда-то извне, хоть и не с другой планеты, но всё-таки извне, из какого-то жизненного хаоса. Тем не менее произведение, относящееся к «наивному письму», с одной стороны, абсолютно документальная вещь, вымысел в нём отсутствует, с другой – исповедальное повествование, предполагающее не объективную «передачу» факта, а его субъективное видение. И в значительной степени эстетическая сила воздействия такого рода литературы определяется «затекстовым» содержанием – всей той жизнью, которая обступает текст, знанием и опытом читателя.

– Елена, всё это очень интересно, то, что вы говорите о «наивном письме». Но ведь совершенно очевидно, что рядовой читатель вряд ли заметит роман стрелочницы в общем потоке литературы…

– Вы правы. Произведения, принадлежащие перу непрофессиональных авторов, издаются крошечными тиражами и усилиями специалистов в области литературы. Так, серия «Народные мемуары» не появилась бы на свет, если бы не подвижничество профессора Омского университета Бориса Ивановича Осипова. Мы не могли бы с вами говорить о феномене «наивного письма», если бы на него не обратили внимание учёные. Именно благодаря исследованиям социологов и филологов это явление получило статус в культуре, в науке. Только такая двойная рефлексия – над жизнью и откликами на неё – и может обеспечивать преемственность и развитие духовной жизни общества.

– Елена, а как вы относитесь к тому, что сегодня многие гуманитарные факультеты и институты сокращаются или закрываются как «неэффективные», идёт процесс реорганизации академических структур?

– Я двадцать лет провела в стенах Института мировой литературы им. А.М. Горького (ИМЛИ) РАН, сначала в аспирантуре, потом в качестве старшего научного сотрудника Отдела теории. Пришла туда в 1991 году, то есть сразу после распада Советского Союза. Так что у меня есть по этому поводу личное мнение. Я застала ИМЛИ ещё в ту пору, когда были живы многие старейшие сотрудники, ныне уже покойные, когда ещё витал дух прежних времён. Но только дух. Институт должен был приспосабливаться к новым реалиям, прежде всего экономическим. Свобода слова, но копеечные зарплаты, копеечные стипендии в 90-е годы, когда дворники и уборщицы получали за свой труд больше… Эта ситуация растянулась на долгие двадцать лет, то есть пришлась на всю мою жизнь в науке. И как результат: из моего поколения в науке выжили единицы, в основном всё-таки женщины. Большинство мужчин бросало аспирантуру и уходило в бизнес, так как надо было содержать семьи. А за нами и вовсе – почти голое поле. Гуманитарной наукой стало заниматься непрестижно. Молодых учёных можно по пальцам пересчитать. Так что произошло то, что и должно было произойти, – естественное вымирание института, думаю, не только ИМЛИ. Кроме того, численность сотрудников ИМЛИ несколько раз уменьшалась за эти годы и за счёт сокращений, предписанных сверху. И вот наступила пора, когда действительно нужно что-то менять: всё в руинах. Но мне очень больно видеть, что вместо попыток создать благоприятные условия для развития гуманитарной науки – она этого заслуживает, мы сталкиваемся с тенденцией просто взять да и уничтожить, растоптать те слабые побеги, которые смогли уцелеть. Тем более недопустимо ломать традиции русской школы, вузовского образования. Я понимаю и разделяю позицию сотрудников Института искусствознания РАН, пытающихся отстоять уникальный академический институт, полностью поддерживаю своих коллег с филфака МГУ, выступивших с открытым письмом в защиту гуманитарных наук в России. Мы живём в драматичную эпоху. Когда-нибудь картина этого времени предстанет во всей полноте, и я верю, что голос каждого человека – от самого большого до самого маленького – будет очень важен, чтобы увидеть правду. Именно поэтому гуманитарные науки – науки о человеке – должны жить и развиваться в России.

Беседу вёл Александр СЕРЁГИН