КАРЕТНЫЙ РЯД Каретный ряд, сад «Эрмитаж», растаявшая, как мираж, реальность незабытых лет мне возвращает свой портрет. Вот здесь беспечные ребята, тогда ещё все не женаты, мы коротали вечера… Была счастливая пора… Здесь мы тогда девиц кадрили. Непринуждённо, как в кадрили, ступали рядом, на ходу неся частенько ерунду, но так плели узор словес, что вызывали интерес к себе как к озорным персонам и обольстительным пижонам. Когда наш пас игривых фраз встречал отказ холодных фраз, то вслед нередко, как отметка, летела шутка-шансонетка: а я за ней засеменю, и я её осеменю… (Вот так пикаперы сегодня непринуждённо и фривольно снимают на ходу девиц, столичных бражниц и блудниц, на ночку сладкую вдвоём, не спрашивая, что потом…) Каретный ряд, наш уголок Москвы, где не был одинок никто из нас, где мы тогда беспечны были, как вода, благоволившая излиться на наши молодые лица июльским, радужным дождём… Ах, всё нам было нипочём… Каретный ряд, где нет карет, где тех карет пропал и след, для нас был модным островком, где каждый встречный был знаком, где наших ветреных подруг был завсегда прекрасен круг, где каждый новый наш роман безумным был, как ураган… Вот как сейчас передо мной Москва предутренней порой, я возвращаюсь от любимой в свою коморку на Неглинной. Безлюдный, сладко спящий сад берёзкой машет наугад, я тоже шлю ему привет. Он ежедневный туалет ещё не начал и пока занятным выглядит слегка. В кафе под пёстрыми грибами уснули стулья вверх ногами. Как несуразно стулья спят, не правда ли, Каретный ряд? И стульев сна не нарушая, свершая утренний обряд, спешит машина поливная тебя умыть, Каретный ряд. Я окунусь в её усы заместо луговой росы и так умоюсь по утру, жаль – привкус губ твоих сотру. Каким безудержным азартом кружила молодости прыть, выплёскивая нежным залпом одно желание – любить… Счастливей времени, казалось, уже не будет никогда, и каждого из нас касалась любви шальная череда. Хоть было многое нельзя, я верил, что моя стезя любое обойдёт табу… Да я табу видал в гробу, Как, впрочем, многие из нас, мы верили – всё будет джаз… Потом мы поняли, что зря не видели, как егеря, режим оберегая свой, пред нами строились стеной. И постепенно небосвод закрылся мраком несвобод, но и тогда, как ерунда, нам эта виделась беда, и молодости образ наш вбирал в себя сад «Эрмитаж», что открывал свои сезоны – смешной полусвободы зоны, где приглашали в свой эдем Утёсов, Рознер и Лундстрем. Тогда же сцен иных заметней царил изящный театр летний, на чьих концертах «Эрмитаж» знавал не раз ажиотаж. Архитектуры деревянной великолепный образец, однажды ночью окаянной сгорел, как будто знал конец эпохи, где он был для нас живым лицом в стране гримас. Теперь пустырь на месте том, как символ дней, в каких живём. Но если б нам возможность дать – пустить однажды время вспять и поменять сад «Эрмитаж» на прежний образ и кураж, не согласился б ни за что, чтоб это время стало то, вчерашнее, вернув тиски догм, бьющих обухом виски. Гнилой эпохи резкий слом, как в ясном небе мощный гром, был в унисон моей душе, как драйв на страшном вираже. Пусть «Эрмитаж» теперь чужой, но я свободною душой могу избрать любой полёт, и затхлый воздух несвобод я не приму уж никогда в обмен на юные года, когда любимый «Эрмитаж» звал нас к себе, как вернисаж… Да, всё родное давних дней не предпочту я, хоть убей, дню, где пока что воздух злой и пусть не чист пока, он – мой… | 
