Архив : №16. 19.04.2013

Две личности Марины Ахмедовой

 Марина Ахмедова – человек разносторонний. Она – специальный корреспондент «Русского репортёра», автор множества громких репортажей. Репортажей из террористического подполья Северного Кавказа, из детских домов, из больниц. Репортажей о бездомных, смертельно больных, наркоманах… Ахмедова не раз привлекала к себе внимание как журналист, а как писатель стала известна широкому кругу, в том числе, благодаря попаданию книги «Дневник смертницы. Хадижа» в шорт-лист «Русского Букера». Недавно вышел её новый роман «Шедевр». В очередной раз – неоднозначный и интересный.

– Марина, как вы сами определяете жанр романа?

– Я не знаю. Я не умею определять жанр. Я просто написала. Когда я писала книжки про войну, мне так легко было о них говорить, а об этой – нет.

– В принципе, можно утверждать, что любое литературное произведение с точки зрения реальности – вымысел и фантастика. Так вот, в этой книге описана теоретически реальная история, или это чистая фантазия?

– Я думаю, что многие истории соприкасаются с реальностью, просто я беру из реальности детали, а потом сшиваю их вместе в один узор. Например, подоконник, описанный в книжке – это мой подоконник. У меня там стоит канделябр и босоножки, которые я купила и не ношу их. Некоторых героев я списала со своих знакомых. Это в целом ненастоящая история. История, которой не было. Но по частям – да.

– В одном из отзывов на книгу было написано, что главная героиня – типичный представитель своего поколения, вы с этим согласны?

– Да, согласна.

– В чём её типичность?

– Мне вообще очень нравится читать отзывы, потому что я потом могу правильно отвечать на вопросы. Как написано в этом отзыве, мы готовились к жизни в другой социальной среде. Например, когда кого-то принимали в октябрята, мы по-другому видели своё светлое будущее. А потом всё поменялось. Не все могут такими октябрятами и пионерами оставаться в настоящей действительности, когда им уже 30. Иногда приходится убивать какую-то часть себя. В женщине эта часть слабая, но она и лучшая.

Я раньше думала, что я одна такая. Но когда книжка вышла, многие женщины сказали, что увидели себя как в зеркале. Я не ожидала такой реакции.

– Вы пишете, что человек – «неудавшийся шедевр природы». Как вы можете прокомментировать это?

– Боже, я столько всего написала! Процесс написания книжки не мучительный. Если я чувствую, что ко мне пришло вдохновение, то я сижу и пишу. Потом я его перечитываю и думаю: «Ничего себе, какой я текст написала!» А когда я начинаю писать что-то другое (я очень часто езжу в командировки), я испытываю другие чувства и эмоции, и я не могу дословно припомнить, что я написала. Но я думаю, что человек и вправду шедевр.

– Неудавшийся?

– Это тоже правда. Многие люди, как мне кажется, спят. Несколько лет назад я что-то говорила про то, что в каждом есть какой-то механизм, который работает или не работает. Например, кто-то чувствует что-то, а кто-то не чувствует. Но я отказывалась делить человечество на массу и на каких-то избранных людей, способных совершать интеллектуальный труд. Мне казалось, что они просто попали не в те обстоятельства, что нет недостойных людей, а есть какая-то недостойная жизнь, они могли родиться где-то в другом месте и у них была бы возможность развиваться, как я или вы. Ну а если бы возможности были, то он бы был таким же замечательным. А потом я перестала так думать. Я думаю, что, всё-таки есть избранное меньшинство, и большинство невзирая ни на какие возможности и на самые приятные жизненные обстоятельства всё равно не стало бы таким.

– У вас в книге много образов: рыбы, кошки, ангелы подземли – это всё какая-то известная мифология, или вы создавали её исходя из своих жизненных ощущений?

– Нет никакой известной мне мифологии, просто иногда я что-то очень хорошо придумываю. Я, например, очень часто сны вижу. И когда начинаю копаться в интернете, нахожу что-то подобное, что есть, оказывается, подобная мифология. Мы недавно ездили в лес Чёртово городище, это под Калугой. Я там уснула на камушке, и мне приснился чудесный цветок папоротника (а там везде росли папоротники), а потом у меня сильно заболела голова, и я требовала, чтобы сожгли мои туфли, в которых я ходила по этому лесу. А туфли были мои любимые – тряпичные балетки, которые я за 15 евро купила в Италии и носила два года. Мы поехали назад, в Москву, только когда удовлетворили мою просьбу. Когда я приехала домой, я начала копаться, и узнала, что, оказывается, есть такое поверье, что после ночи Ивана Купала, надо было своровать туфли какой-нибудь ведьмы и сжечь.

– Героиня книги – низальщица бус. Почему вы выбрали ей такую профессию?

– Потому что я думаю, что профессия журналиста стала такой модной в последнее время. В журналисты идёт много людей, из которых никогда не получится нормальных журналистов и репортажников. Каждый журналист, естественно, мечтает написать книжку, но большинство делает главного героя либо писателя, либо журналиста. И когда я иногда читаю такие книжки, или смотрю сериалы про журналистов, мне бывает очень смешно. Не знаю, может, у меня какая-то особая работа в журналистике. Но то, что пишут и снимают – полностью не соответствует действительности.

Я искала для своей героини профессию, которую я могу описать. Я же не могу написать, что она была врачом именно потому, что я журналист, я люблю вникать в детали. Конечно, не являясь врачом, я боялась писать о медицине, к тому же мне это неинтересно. Я знала, что у меня хорошо получится написать про то, что я сама люблю и в чём я разбираюсь. А я люблю драгоценности. У меня был любимый интернет-магазин. Они находились на Урале и продавали изделия из драгоценных и полудрагоценных камней, самоцветов. И я подсела на этот сайт, как маньячка. Наверное, украшений 150 у них купила за два года. Я на это спускала всю свою зарплату. Причём, у меня не осталось ничего из этих украшений, наверное, штук пять только. Я всё раздарила. Но когда я видела что-то красивое, я есть не могла, пока я это не куплю. Меня это тяготило, поэтому эту страсть я вылила на свою героиню. Это была своеобразная работа над собой. С тех пор я ничего не заказываю на этом сайте.

– Героиня – реальная женщина, со своими реальными «тараканами» в голове, но в то же время, в книге она описывается таким образом, что возникает подозрение: может, у неё раздвоение личности, шизофрения?

– Нет. Я не чувствую, что у неё есть раздвоение личности. Просто в ней было две части, но не две личности. А, может, два «я». Одна всего боялась, была слабой и неинтересной, а другая, которая находилась в клетке, была очень сильной. Но первая часть по каким-то личным обстоятельствам из прошлого подавляла вторую. Мне очень тяжело делать анализ, я просто чувствую это.

– С вашей точки зрения, это нормальная ситуация?

– А разве нет? Я себя не сравниваю с героиней, но мне всегда хотелось быть женщиной-подарком. Такой прекрасной красавицей, которая могла бы прийти куда угодно и легко наладить контакт с мужчинами, а я этого не умею делать. Но мне этого очень хочется и, наверное, во мне есть небольшая часть от женщины-подарка, просто я не знаю, как мне её разработать, и она во мне подавлена. Я легко признаю, что во мне две части существует.

Однажды я придумала себе Изабеллу. Это было в «Старбаксе». Мы туда пришли с участником группы «Война», заказывали кофе, стояли в очереди. А там официант всегда объявляет, когда заказ готов: «кофе для Лены» или «кофе для Маши»... И тут он объявляет: «кофе для Изабеллы». И все повернулись посмотреть на эту Изабеллу – что ж там за Изабелла-то такая? Оказалось, маленькая невзрачная девушка. Но шла она как королева. И я подумала, что я тоже хочу быть Изабеллой. Я тоже хочу, чтоб когда объявляли мой кофе, все поворачивались и на меня смотрели.

Когда официант сказал «кофе для Марины», никто на меня не обратил внимание. И я тогда подумала: «Сейчас и кофе, наверняка, мне дадут холодный». Так оно и вышло. Я отпила глоток и сказала: «Я хочу горячий!» а про себя подумала, почему же я не могла быть более любезной, почему я не сказала: «Простите, пожалуйста, у меня холодный кофе, не могли бы Вы заменить его на горячий?». Я себя начала ругать и тогда я поняла, что хочу быть Изабеллой. Вечером я пришла на встречу со своими лучшими подружками Оксаной и Олей и объявила, что с этого дня я Изабелла. И чтобы они ко мне обращались исключительно так. Оля сказала: «Хорошо, Изабелла». Оксана очень расстроилась, чуть не заплакала, и сказала, что она очень любит Марину, чтобы назвать меня Изабеллой.

С тех пор я сочиняю Изабелле жизнь, её прошлое. Я отдаю себе отчёт в том, что это просто смешная фантазия, и так я просто пытаюсь быть оригинальной, чтобы привлечь к себе внимание. Естественно, я чётко знаю, кто я, и кто – она.

– В какой-то момент героиня рассуждает о своём восприятии мира и говорит о том, как бы она хотела быть консьержкой, но «чтобы быть консьержкой, нужно заново родиться». А почему нельзя просто взять и стать консьержкой, если хочется?

– Сейчас расскажу. Однажды, года четыре назад, мы с подружкой Оксаной (она фотокорреспондент в «Русском Репортёре») были на свадьбе в Нелидово. Мы тогда делали цикл репортажей – описывали какие-то чеченские традиции и какие-то русские традиции. Мы приехали в Нелидово – городок с унылыми блочными домами. Когда-то там была шахта, потом она закрылась, и город стал умирать. Там была свадьба. Беременная невеста в прекрасном розовом платье. Её шлейф несла её собственная дочка от другого мужчины, она выходила за симпатичного молодого человека в костюме. А из ЗАГСа все поехали на речку есть бутерброды с огурцами, они открыли двери машины, слушали Цоя. Я спросила у Оксаны, не находит ли она в этом какую-то особую романтику. Она ответила, что, да, так и есть. И я вдруг поняла, что этим людям очень хорошо, и мне никогда не будет так хорошо, потому что у меня совершенно другой багаж, другое прошлое. И я сказала Оксане, что если бы у меня был выбор, я бы хотела родиться и прожить в таком маленьком городке, никогда оттуда не уезжать и работать официанткой. И я точно знаю, что тогда я бы полностью ощутила, что такое женское счастье.

При своём прошлом я не могу быть так счастлива, как они. Наверное, поэтому я написала про консьержку. Не нужно думать, что консьержки, которые сидят у себя в закутках, несчастны. Ведь их привели на это место свои обстоятельства, которые мы не знаем.

– Несколько раз в книге рядом встречаются слова «любить» и «жалеть». Иногда они противопоставлены, а иногда нет. Существует лингвистическая история о том, что раньше на Руси слова «любить» не было, а было только слово «жалеть». Поэтому фраза «Я тебя жалею» означала «Я тебя люблю»…

– Я об этом не знала. Мне кажется, что есть некая общая человеческая память, что-то всеобщее, что висит над нами, и мы в момент вдохновения это чувствуем. Поэтому у меня часто бывает, что что-то совпадает.

Я сама страдала какое-то время тем, что моя любовь выражалась только через жалость. Потом я поняла, что так не должно быть, что любовь и жалость – разные вещи. Но раньше, чтобы человека полюбить, я его должна была сначала пожалеть. А иногда человека не за что было жалеть, а я его хотела полюбить, поэтому я его обижала, начинала жалеть и могла его полюбить.

Ещё одну историю могу рассказать. Я её рассказывала на встрече с читателями в Литве, они были в шоке.

Когда я была маленькая, у меня был друг Петька. Однажды мы с ним нашли дохлую птицу. И мы решили её похоронить. Я заставила Петьку украсть шкатулку у своей мамы. Мы туда положили ватку, птичку накрыли и похоронили. И так мне понравилось хоронить, что я стала посылать Петьку убивать всяких насекомых – божьих коровок, стрекоз, кузнечиков. Для божьих коровок мы очень долго отпиливали скорлупки грецких орехов – чтобы положить их красиво. Мы в палисаднике разбили целое кладбище – с надгробьями, как настоящее. И мне так их становилось жалко после того, как мы их убили, я так плакала! Я начинала любить их мёртвыми.

Однажды у меня умерла бабушка, мне её было очень жалко. И я тогда решила Петьку похоронить. Мы его замотали в какие-то простыни, поставили сверху какой-то светильник, и я сидела над ним плакала и била крышками траурный марш. За этим занятием нас застала тётя Галя, Петькина мама. И отлупила нас обоих полотенцем.

Потом как-то она позвала нас посмотреть на покойницу. Молодая женщина, которая мне тогда казалась очень взрослой. С синенькой кожей и тёмненьким подбородком. Я тогда не сильно отрефлексировала, сильного страха я не помню. Но однажды ночью я проснулась, потому что рядом со мной стояла синяя тётя. И она была совсем не та, которая из гроба. Но я помню словосочетание «синяя тётя». Я стала пугать Петьку – рассказывала ужасы про синюю тётю, про то, как она за ним придёт. Петька её жутко боялся, а я Петьку так жалела… На мой взгляд, в этом есть что-то больное. Любовь – это любовь. А жалость – это жалость.

– Некоторые психологи утверждают, что детская страсть к убийству, пускай даже насекомых, с большой вероятностью может превратиться в более кровожадную страсть.

– Нет, я с семи лет не ем мяса по принципиальным убеждениям, никого никогда не убивала. Да и тех насекомых убивал Петька, не я. Та теория неправильная.

– Марина, вы участвовали в нашем новогоднем опросе и сказали, что «к началу 2013 года подходите с разрушенным стереотипом о выборе, который делает сам человек», в контексте того, что вы изучаете наркоманов, бездомных и прочие асоциальные элементы. Можете пояснить?

– Если я говорила о наркоманах, то имела в виду репортаж, который я писала летом под названием «Крокодил». Я жила фактически неделю на варочном квадрате с людьми, которые варят изоморфин. Когда я его написала, многие говорили о том, что не надо их жалеть, потому что это их личный выбор. Также говорят о бомжах – если бы они хотели жить дома, они бы жили дома. После наркоманов перед Новым годом я жила ещё на ферме с бомжами, которые работают за ночлег и за еду. У них у всех были похожие истории.

– У наркоманов и бомжей?

– Нет, у бомжей. Они были беспризорниками, у них были асоциальные семьи, и те самые плохие обстоятельства, которые не дают человеку развиваться. Потом они попадали в детские дома или колонии для малолетних, и их жизнь складывалась с этой точки. Один даже сказал, что когда его мать пила и выгнала его из дома, это был старт, он полетел, как ракета, и до сих пор не может приземлиться. А какой был выбор у этих людей? Никакого. Я не знаю, что они должны были сделать, чтобы стать добропорядочными гражданами.

– А наркоманы? У них всё же другая история…

– Это то же Нелидово. В отсутствие возможности самовыразиться может показаться, что жить очень скучно и захочется чего-то особенного. У них потерян смысл жизни, они не понимают, для чего живут, особенно женщины. И сейчас я пишу книгу «Яблоко» именно о женщинах. Моим наркоманкам было по 30 с небольшим. Видно, что когда им было лет 20, они были очень симпатичными девушками, с хорошими фигурами, и они мечтали о том, что выгодно выйдут замуж, и муж их всем обеспечит. У них это не получилось, на смену пришли более молодые девушки. Они пытались взять мир внешностью. Они ничего не вкладывали в себя, в своё образование. Они не читали книги, а воспринимали себя как девушку с внешностью. А когда внешность стала уходить, они не нашли внутри себя ничего, на что они могли бы опереться. Они поняли, что после 30 выгодно выйти замуж уже не получится, а какие-то девушки хорошо пристроились, ездят на джипах и покупают продукты в «Гринвиче» (это такой супермаркет в Екатеринбурге). Они ничего хорошего не ждут от жизни. И говорят, что смысл жизни для них отсутствует. И когда они колются, они счастливы.

– Почему вас волнуют такие страшные темы?

– Вам правду говорить? Они меня не волнуют совершенно. Просто любой журналист – амбициозное существо, и его волнует удовлетворение собственных амбиций. И я ищу темы, которые могли бы удовлетворить мои амбиции. Тема про наркоманов была очень точным выстрелом. Конечно, я принесла неприятности своей редакции, когда Роскомнадзор вынес «Русскому репортёру» предупреждение за публикацию репортажа, но это был очень громкий репортаж, я в очередной раз заявила о себе, показала, как замечательно я умею писать и описывать обстоятельства. В момент выбора этой темы у меня вообще не было никакого чувства по отношению к наркоманам, да и почему я должна его иметь? Я их не жалела, я им не сострадала, и когда я была у них, у меня тоже не было никакого чувства жалости. Я не стремилась никому из них помочь.

Я создана таким образом, что умею замечать детали, подбирать слова и описывать обстановку, как нейтральный наблюдатель. Мне кажется, что больше от меня ничего не надо. Я выполнила свою работу.

Я смотрела, какая была реакция. Для меня – очень хорошая. Все «лайкали» этот текст, и я поняла, что если я сделаю из этого материала большую повесть, то точно не проиграю. Я договорилась с главной героиней этого репортажа Ягой о том, что когда она будет умирать, она меня позовёт, потому что мне надо это описать. Она вполне нормально к этому отнеслась. Я им дозу покупала, и я абсолютно не собираюсь себя оправдывать, мне это нужно было для репортажа. Также я собиралась поехать и посмотреть, как она умирает, потому что мне нужна сильная сцена в книге. Мне лучше удаются сцены, свидетелем которых я была.

К сожалению, Яга всё не умирала, поэтому мне пришлось искать другой выход. Есть больница, которую они боятся как огня и называют «Последний путь», потому что из неё никто никогда не выходит. И я поехала в Екатеринбург сама, пошла в эту больницу – посмотреть.

Мне кажется, что автор, если пишет о каких-то событиях, скажем, 19-го века, то он имеет право делать это, сидя в комнате. А если он пишет о тех событиях, которые происходят в его время и в пространстве его досягаемости, то он обязан просто туда поехать и посмотреть. Если я буду писать про больницу «Последний путь», никогда там не побывав, то это нечестно. Сейчас, в век высоких технологий, любой человек может зайти на Ю-тьюб и посмотреть, что за наркоманы, как умирают. Но если я это напишу, то это будет не соответствовать действительности, и читатель верить не будет. Сейчас совсем не тот читатель, который был пятьдесят и сто лет назад.

Когда я пришла в больницу, меня сразу обступили очень худые люди на тонких ножках, как из концлагеря. Мне их стало очень жалко. Меня отвели в палату к человеку, который находился при смерти. У него уже была парализована нижняя часть, он не мог пошевелиться. И я села к нему на кровать и записывала всё, что с ним происходило до его смерти.

Меня все пугали, что там кишат туберкулёзные палочки, и что я оттуда выйду уже больная, но мне казалось, что я не иду туда по какому-то подлому поводу и я верю в то, что если журналист не совсем здоровый, то он всегда вернётся живым и здоровым. Это мои личные установки.

Мы с ним разговаривали, я ему что-то рассказывала. Потом он умер, я записала всё в блокнотик и ушла. 

Беседу вела Любовь ГОРДЕЕВА