Архив : №16. 19.04.2013

Историческое лицо с мрачной репутацией

За Яковом Эльсбергом прочно закрепилась репутация стукача. В разные годы по его доносам попали в тюрьмы С.Макашин, Л.Пинский и другие известные литературоведы. Но он был не такой уж однозначной фигурой. Дмитрий Урнов, вспоминая о том, как в конце 1950-х годов в ИМЛИ работали над трёхтомником «Теория литературы», рассказывал, что непосредственно практически все главы писали молодые выпускники МГУ С.Бочаров, Г.Гачев, В.Кожинов и несколько других их соратников, а координировал эту группу Эльсберг. Как писал Урнов, вёл эту молодёжь к победе «разные виды видавший Яков. Как дело делается, Вадим [Кожинов. – В.О.] постиг, работая под его началом, ведь тот некогда приводил в движение целое издательство – легендарную Academia – и, желая пояснить, как ему это удавалось, рассказывал: «У нас был только секретарь и еврей, который добывал бумагу». Предложение изложить всё это как можно обстоятельнее, то есть написать мемуары, Яков Ефимыч парировал: «Я ещё с ума не сошёл». Иногда, впрочем, память сердца овладевала им, ему становилось невтерпёж, особенно если мы ссылались, скажем, на не читанного нами Троцкого, и тут Яков взрывался: «Троцкий никогда этого не говорил!» «А что он, Яков Ефимыч, говорил, что?» Ответом на это служило молчание, сопровождаемое пожёвыванием губами. Яков Ефимыч был заботливый и надёжный наставник, знающий специалист, сверх меры работящий, организованный, готовый везти за других воз нагрузки и всегда вымытый, выбритый, ухоженный, безупречный. Эльсберг светился, сиял, сверкал. Рубашкой всегда белоснежной и отглаженным костюмом в светлых тонах Яков Ефимович выделялся среди «ископаемых» сотрудников, и даже маленький мальчик, сынишка Инны Тертерян, увидав его, спросил: «Мама, а кто этот чистенький дядя?». Прошлое у дяди было темнее тёмного, были люди, ненавидевшие его, были готовые предъявить ему счёт за погубленные жизни, но один человек, которого в сочувствии людям вроде Якова подозревать было нельзя, театровед Борис Зингерман, сказал мне: «Легковесно о нём не судите. Кто знает, чем он за всё заплатил». Подгоняемые его кнутом и поощряемые его пряником младотурки от литературы и написали «Теорию», один из томов которой был почти целиком Вадимов. А прогрессивные силы решили было дать младотеоретикам во главе со старым Яковом острастку, но тут Ермилов закатал рукава и силам агрессивно-прогрессивным показал такой марксизм и такую партийность, что враги, как шведы под Полтавой, сложили оружие» («Наш современник», 2006, № 2).

Урнов же дал Эльсбергу и такую характеристику: «Историческое лицо с мрачной репутацией».

Яков ЭЛЬСБЕРГ

Яков Ефимович Эльсберг родился 9 (по новому стилю 22) мая 1901 года в Москве. Его настоящая фамилия Шапирштейн. «Отец, – писал он в своей автобиографии, датированной 2 июня 1952 года и предназначавшейся для отдела кадров Союза писателей, – служащий, умер в 1934 г., мать – зубной врач, умерла в 1944 году. Учился в Реформатской гимназии, затем на 1 и 2 курсах исторического факультета Московского университета в 1917–1919 годах, который не кончил. В 1918–22 служил в художественном отделении Моссовета. В 1922 году совершил растрату в издательстве «Круг», был в административном порядке выслан на Ленские прииски, где работал зам. редактора местной газеты [газеты «Ленский шахтёр» в Бодайбо. – В.О.]. В 1926 году вернулся в Москву и с этого времени становлюсь профессиональным литератором».

Здесь надо добавить, что литературой Эльсберг увлёкся довольно-таки рано. Свою первую статью он написал по просьбе своего бывшего гимназического преподавателя В.Н. Бочкарёва в семнадцать лет и посвятил её древнерусскому быту. Затем в 1920 году он подготовил брошюру «Неонародничество русской литературы», которая понравилась наркому просвещения Луначарскому.

Теперь о первом аресте Эльсберга. Уже в 1962 году Всеволод Иванов, выступая на президиуме Московской писательской организации, вспоминал: «Это было лет 30 тому назад [ошибка, не 30, а 40. – В.О.], Эльсберг был не то директором, не то управляющим издательства «Круг», я был членом правления, председателем был Воронский. Туда входили Пильняк <…> Мы издали несколько книг. По первоначалу издали очень плохо, и Центральный комитет сказал Воронскому, что писатели растратили деньги, которые им дали. Мы произвели следствие, и оказалось, что Эльсберг украл около 30 тыс. рублей золотом. Его предали суду, и он был осуждён».

По другой версии, на растрату Эльсберг попал ради одной из красавиц. «Мы знали, – уже в 1961 году вспоминал Т.Штейнберг, – что он любил женщин и тратил на них большие деньги. Во время нэпа некто Разумный (актёр) держал в Эрмитаже казино. У него была красавица-жена Чадаева (впоследствии она эмигрировала в буржуазную Латвию, где продолжала играть в театре). Эльсберг ухаживал за ней, совершил растрату в изд-ве «Круг». Кроме того, как мне рассказывал муж, он крупно играл в рулетку, в карты, на бегах».

Судя по всему, Эльсберг сломался ещё во время первого ареста. Он, видимо, уже тогда пошёл на сотрудничество со спецслужбами и согласился написать книгу, высмеивавшую сидевших с ним в тюрьме бывших меньшевиков и эсеров.

Вплоть до 1930 года Эльсберг работал редактором бюро каталогизации в Главполитпросвете. Параллельно он печатал в различных газетах статьи с рапповскими установками. Из этих публикаций потом выросла его первая книга «Кризис попутчиков и настроения интеллигенции». Но вскоре критик не до конца уловил настроение власти и допустил оплошность, включив в свой сборник очерк о Борисе Пильняке. Да, в целом этого Пильняка Эльсберг осуждал, считая его «выразителем мелкобуржуазных тенденций». Только бдительные комиссары эту отговорку не приняли. Уже сам факт помещения материала о Пильняке они расценили как ненужную пропаганду крамольного писателя. Не случайно цензура вскоре книгу о попутчиках запретила и дала команду изъять её из всех библиотек.

Для Эльсберга эта история закончилась тем, что его попросили по-тихому уволиться. Год он просидел без работы, пока влиятельные люди не помогли ему устроиться в издательство «Academia».

Ещё в 1928 году Эльсберг увлёкся Герценом и Щедриным. «Писатели эти, – признался он в автобиографии, датированной 18 ноября 1946 года, – привлекли меня осознанной постановкой ряда важнейших теоретических проблем». И уже в 1930 году у Эльсберга вышла первая книга о его новых кумирах.

В начале 30-х годов с Эльсбергом тесно взаимодействовал Сергей Макашин. Спустя три десятилетия он в письме руководителям Московской писательской организации рассказал: «Я познакомился с Эльсбергом в начале 1930-х годов. Свёл нас Леопольд Авербах – тогдашний главный редактор «Литературного наследства». Эльсберг состоял при Авербахе в роли ближайшего подручного по литературным и не литературным делам, и Авербах пригласил Эльсберга к сотрудничеству в нашем издании. Почвой для моего сближения с Эльсбергом явилась общность наших научно-литературных интересов: мы оба занимались изучением творчества Салтыкова-Щедрина и других писателей русской революционной демократии».

Кто ж знал, что это взаимное сотрудничество до добра не доведёт?! Макашин вспоминал: «Между тем в связи с моим сближение с Эльсбергом я получил несколько предупреждений держаться подальше от этого человека. О каких-то неясных, тёмных сторонах жизни и «деятельности» Эльсберга мне говорили и прямо и обиняком историк П.Парадизов, бывший в ту пору зам. главного редактора «Литературного наследства», старый большевик П.Н. Лепешинский, с которым я сотрудничал в редакции собрания сочинений Щедрина, и В.И. Невский, директор Гос. библиотеки СССР им. В.И. Ленина. Намекали мне и на морально-бытовую нечистоплотность Эльсберга. Ссылались на прямую уголовщину, связывавшуюся с его именем в редакции «На литературном посту». Об этом даже было сказано намёком в печати – в одной из статей Вяч. Полонского в «Новом мире».

Вновь Эльсберг чуть не загремел в 1936 году. Власть тогда организовала процесс над Л.Каменевым, под чьим началом критик одно время работал в издательстве «Academia». На этот процесс оперативно в «Правде» откликнулся Всеволод Вишневский. «Оптимистический трагик» прямо назвал в своём материале Эльсберга пособником Каменева. Критик не на шутку перепугался. Прибежав к Штейнбергам, он начал причитать: «Вы видите перед собой конченного человека… Я погиб. Я не знаю когда, но меня возьмут…». Но его не тронули.

Мало кто знает, что в то время Эльсберг поддерживал дружеские отношения с Бабелем, у которого тоже были свои связи с НКВД. Но когда Бабель стал кому-то мешать, Эльсберг дал нужные показания и поспособствовал аресту писателя.

Когда началась война, Эльсберг запаниковал. Как рассказывала жена историка Штейнберга, 16 октября 1941 года по Москве пошли слухи, что немцы вот-вот войдут в город. Неуспевший эвакуироваться Эльсберг решил, что его все кинули, и бросился звонить на Лубянку. Он постоянно повторял: «Всё кончено!» и просил дать ему яд. Только через какое-то время его вывезли в Андижан. А уже весной 1942 года Эльсберг защитил на филфаке МГУ кандидатскую диссертацию о стиле Щедрина и занялся контрпропагандой в Московском радиокомитете.

Интересная деталь: накануне защиты учёному потребовалась характеристика с места работы. И кто ему помог? Другой громила советской литературы В.Ермилов. «Тов. Эльсберг, член Союза Советских писателей, – утверждал Ермилов, – является серьёзным, знающим учёным в области истории русской литературы. Он автор оригинальных и ценных исследований о Щедрине, Герцене и Горьком. Свои работы о классической литературе он стремится связать с проблемами актуальными для советской литературы. В военное время тов. Эльсберг стал энергично работать в литературном радиовещании, преимущественно над классическим материалом». Характеристика эта была напечатана на бланке Всесоюзного комитета по радиофикации и радиовещанию при Совнаркоме СССР. Подписал Ермилов сей отзыв 2 апреля 1942 года.

После войны учёный написал монографию «А.И. Герцен. Жизнь и творчество». Специалисты оценили её невысоко. «Как-то уж очень мало в ней нового, – делился своими впечатлениями с Юлианом Оксманом Марк Азадовский, – как-то мало она обогащает: есть, правда, кое-какие любопытные странички относительно автобиографического метода, – любопытна попытка политической реабилитации Грановского, но какое обилие важнейших вопросов остаётся невскрытым и неосвещённым: вопрос о действительном характере свидания Герцена и Чернышевского, столкновение с молодой эмиграцией, спор с Тургеневым о русском народе, подлинный характер западных связей и многое, многое, на что не находишь ответа или встречаешь лишь беглую и поверхностную интерпретацию».

Оксман на это ответил Азадовскому: «Книга Эльсберга о Герцене – неплохая книга, но абсолютно абстрактна и схоластична. Автор не чувствует обстановки ни 30-х, ни 40-х, ни 50-х, ни 60-х годов. Герцен оказывается столь же неподвижным, как и сам Эльсберг, – он не развивается, не растёт, говорит одним и тем же голосом и в юности, и в старости. Всё это следствие антиисторического мышления, отрыва от конкретных условий развития литературы и общественной мысли, рецидив переверзевщины».

Тем не менее 7 марта 1950 года Эльсберг получил за книгу о Герцене Сталинскую премию второй степени. Кроме того, 15 июня 1951 года он по этой же монографии защитил в ИМЛИ им. А.М. Горького докторскую диссертацию.

Тем временем спецслужбы уже второй год вели десятки дел о писателях, чья вина заключалась, по мнению следствия, лишь в преклонении перед Западом. Как потом выяснилось, консультировал чекистов, а точнее, организовывал доносы на целый ряд литераторов Эльсберг. Ефим Эткинд впоследствии рассказывал: «До недавних пор в Институте мировой литературы имени Горького работал Яков Ефимович Эльсберг (прежде печатавшийся под фамилией Шеперштейн-Лерц), солидный учёный, автор многих трудов по теории сатиры и по истории русской литературы, например, о Герцене. Этот импозантный профессор – подлец патологический; точного числа его жертв я не знаю. Вот один из эпизодов его жизни. В 1949 году был арестован индолог и автор исторических романов Евгений Львович Штейнберг; он на первом свидании – через двойную решётку – прокричал жене: «Яков». Вечерами Эльсберг приходил играть в карты и, будучи холостяком, долгие часы проводил в радушном соседском доме. Конечно, он не знал, что жене его жертвы известно о его доносе; после ареста Штейнберга он продолжал прибегать и, беспокоясь, спрашивать о приятеле… В конце концов Татьяна Акимовна Штейнберг всё же выставила его за дверь. Таких жертв у этого герценоведа было много <…> Биография у Эльсберга сложная: в своё время он был личным секретарём Льва Каменева – и уцелел. Конечно, уцелел не просто так, не случайно, цену он, видно, заплатил за себя немалую – в эту цену вошла и жизнь его ближайшего друга Евгения Штейнберга».

Со временем выяснились и другие детали. По плану спецслужб Эльсберг должен был в 1952–1953 годах раскрыть заговор в среде литературоведов еврейской национальности. Сбыться этому замыслу помешала лишь смерть Сталина.

В 1953 году Эльсберг связал свою дальнейшую судьбу с Институтом мировой литературы. На новом месте работы он начал очень энергично. В частности, именно ему принадлежала идея создать новую трёхтомную монографию «Теория литературы». При этом Эльсберг понимал, что ему в одиночку этот труд не осилить. Нужны были люди, не связанные с прошлым. И учёный сделал ставку на группу вчерашних выпускников МГУ, в которую входили С.Бочаров, Г.Гачев, В.Кожинов и другие энтузиасты. Свою же личную задачу Эльсберг увидел в том, чтобы создать молодым исследователям необходимые условия и оградить их от вмешательства замшелых догматиков. Он тем самым как бы хотел искупить прошлые грехи. Но грехи – это одно, а преступления, связанные с прошлым, – совсем другое.

Когда началась массовая реабилитация жертв репрессий 30-х годов, некоторые пострадавшие писатели признались, что попали в тюрьмы и лагеря по доносам Эльсберга. Так, ученица Оксмана – Ленина Иванова, сама после войны прошедшая через репрессии, 21 декабря 1955 года сообщила своему учителю, пережившему колымские лагеря: «Вчера одни мои друзья были в гостях у Андреева-Кривича, и этот бедный человек целый вечер говорил о своих горестях. О Благом и Эльсберге он говорит со скрежетом зубовным. <...> О Я<кове>Е<фимовиче> он рассказывал страшные вещи. Писать об этом неудобно».

Андреев-Кривич был лермонтоведом. Но страшные вещи рассказали и другие учёные. Так, Корней Чуковский 5 мая 1959 года привёл в своём дневнике разговор с Макашиным. «М. боится, что «Литнасл.» передадут в Институт Горького, где распоряжается Эльсберг, по доносу которого (так утверждает Макашин) он и был сослан. «Из-за этого человека я узнал лагерь, войну, плен, этот человек мерзавец, и работать с ним я не буду». Много чего поведал и другой узник ГУЛАГа – специалист по Рабле Л.Пинский.

Некоторые пострадавшие от доносов Эльсберга учёные потребовали публично критика осудить. Так, весной 1960 года в партком Союза писателей и в секцию критики и литературоведения Московской писательской организации с письменными заявлениями обратились доктор исторических наук Е.Л. Штейнберг и литературоведы Л.Пинский и С.Макашин. Они привели конкретные факты, мягко говоря, недостойного поведения Эльсберга в 1951 году, из-за чего эти учёные подвергались арестам. Штейнберг в письме литературным генералам прямо утверждал: «Яков Эльсберг в течение многих лет был профессиональным провокатором, клеветником и лжесвидетелем, предававшим неповинных людей, приятелем которых он прикидывался». Серьёзные обвинения предъявил Эльсбергу и Пинский. Он сообщил: «Превратно излагая содержание многих бесед с ним [с Эльсбергом. – В.О.] на литературные темы, Эльсберг охарактеризовал мои убеждения и высказывания в духе желательном для органов, которыми руководил тогда Л.Берия. лишь на основании этих показаний, повторенных Эльсбергом и на суде, я был осуждён – недаром в приговоре по моему делу в качестве свидетеля обвинения назван только Эльсберг.

Затем заявления похожего типа поступили от вдовы и дочерей Михаила Левидова и некоторых других литераторов. Секретарь парткома Московской писательской организации В.Сытин все эти обращения переправил Генеральному прокурору СССР Руденко. Но прокуратура отделалась отпиской.

27 февраля 1962 года персональное дело Эльсберга было вынесено на закрытое заседание президиума правления Московского отделения Союза писателей РСФСР. Вёл этот президиум Степан Щипачёв.

Началось всё с объяснений Эльсберга. Критик, по большому счёту, ни одно выдвинутое против него обвинение не опровергнул. Он согласился с тем, что не раз и не два подтверждал следователям факты различных высказываний его коллег, но вот оценки разговорам, лояльный ли они носили характер по отношению к власти или содержали антисоветчину, не давал. Но такие объяснения никого не устроили. Выслушав Эльсберга, Александр Борщаговский заявил, что для него факты клеветы и лжесвидетельства этого критика бесспорны. С Борщаговским согласились и другие члены президиума. Но вот что интересно: когда дело дошло до вопроса об ответственности, президиум разделился. Если большинство членов президиума выступило за исключение Эльсберга из Союза писателей, то Аркадий Васильев стал настойчиво предлагать не спешить с выводами и вновь все материалы отправить в прокуратуру. Тогда, в феврале 1962 года победило большинство.

Эльсберг с решением о своём исключении не согласился и подал апелляцию в Союз писателей России. Одновременно он за помощью обратился к одному из членов Бюро ЦК КПСС по РСФСР А.Романову. Но тут начал тянуть время Леонид Соболев. Литературный адмирал был прекрасно осведомлён о том, кто, куда и на кого стучал. Однако его связывала дисциплина. В конце концов он всё это дело спихнул на Сартакова.

Секретариат Союза писателей России состоялся 10 июня 1963 года. Доклад по делу Эльсберга сделал Баруздин. Сославшись на отсутствие претензий к Эльсбергу со стороны прокуратуры, он предложил решение Московской писательской организации отменить. Этого трусливого и бездарного литфункционера поддержал Георгий Марков.

Для партийных комиссаров Эльсберг по-прежнему был своим. А своих не сдают.

Умер Эльсберг в 1976 году.

Вячеслав ОГРЫЗКО