***

Волна обкатывает камень,

меня обкатывает время,

шлифует пристально, любовно,

я стала гладкая, сплошная.

Навстречу людям с рюкзаками,

и туесками, и вареньем

качусь по отмели лиловой

и солью весело сверкаю.

Такие странные узоры -

не разглядеть и с микроскопом,

такие странные рисунки

на камне волны оставляли:

вдали клубящиеся горы,

вниз опадающие тропы,

гряды полей, оврагов лунки

и змейки автомагистралей.

Как будто ветреный насмешник,

как будто крошечный художник

наплакал капельки деревьев,

слегка промачивая кисти,

встряхнул над озером небрежно

и положил неосторожно,

среди холмов одной деревни

приткнул – и спать улёгся, мистер.

И вот – достойнейший сюжетец,

как в древе – кольца годовые,

как в скалах – гроты, водопады,

как, наконец, на камне – знаки:

к чему записки на манжетах,

ведь люди тёплые, живые,

они – кроссворды и шарады,

печати, тайнопись и враки.

***

Одна кукушка – в лесу, в ветвях,

Другая – вхожа во все дома.

Прозрачна разница в голосах:

Заметишь это – сойдёшь с ума.

Одна – безгнёздая: принесло,

Должно быть, ветром...

Скажи-ответь:

Осталось сколько мне жить?

                        Назло

Кукует вяло – нет сил терпеть!

И лихорадит: свести, сложить

С домашней, пёстрой, скрипучей – той,

Что тянет соло – свивает нить –

В часы, минуты: пробило – пой!

Тяни! Не важно: в лесах, в часах.

Расподобление – тот же бред!

Смеётся разница в голосах:

Заметишь это – обеих нет.

*** 

Потому ли, что жизнь –

          беспощадная, вечная, острая,

Золотая, мгновенная,

я не могу надышаться?

Как поношенный фрак,

                   как тельняшка,

как платьице пёстрое,

Как забытый (забытая)

Пятница в море на острове,

Как простушка и цаца.

Потому ли, что смерть –

невесомая, грустно несомая,

Густо-густо положены

краски её на мольберте, –

Не могу притереться

(не то чтоб другая, особая,

Но на многое большее –

дальше и выше – способна я,

Кроме тлена и смерти)?

Потому ль, что душа –

одинокая, пристальноокая

И сама виноватая, –

я не могу обознаться?

Безнадёга кукушечья,

просинь, журчинка с осокою,

Крутобокость обрыва –

стою, как на плахе, высокая, –

И могу улыбаться!

 ***

Всё равно ничего нет,

кроме моей вечности дикой,

Нелепой моей вечности:

с берегом, змеёй, земляникой,

Огромной этой вечности

(и я, как паук, в сердцевине) –

Ничегошеньки нет

и, наверно, не будет в помине.

Там парус проглянет,

там возглас прольётся – мой ли?

Там толстая девочка

камни кидает в море.

Чтоб они скакали,

а они не скачут, а капают, –

И насупясь глядит это чудище

в розовом капоре.

 И струится обратное время

сквозь пальцы песочком.

Всё равно так и будешь ты

 мамина-папина дочка.

Так и будешь подруга,

жена, мать, сестра – о, как глухо!

Приживалка, сиделка,

гляделка, достала, старуха!

И от этого, знаешь,

никто никого не излечит.

Только нет ничего,

кроме всей моей вечности вечной,

Полной раненых слов

и песочного времени полной,

Ничего-то и нет,

кроме будничной вечности подлой.

***

И соловьиные обмолвки

и соловьиные помарки

и соловьиные утайки

и соловьиные стежки

сижу на гречке и перловке

свечные плавятся огарки

а мысли – ленточки и стайки,

комочки, ниточки, витки

Ах, эта надоба-потреба!

закатным вечером на стуле

(как некий мальчик в некой сказке)

смотреть любимое кино:

как это тоненькое небо

опасной бритвой полоснули

и стало раненой гримаской

и ликом сделалось оно

А я, колдун больной и старый,

истратив тысячи талантов,

зарыв, развеяв, переплавив,

и утопив, и растеряв

сижу в пылище мемуаров,

в трухе и крошке фолиантов –

в своём последнем смысле, праве,

судьбе, прибежище застряв

А дальше – усики наклею,

напялю чёрные очёчки,

бесповоротный неврастеник,

невероятный чемпион –

и припущуся по аллеям,

творя свои черновичочки,

снуя меж этими и теми

и починяя связь времён