Архив : №39. 27.09.2013

Ресничка

РАССКАЗ

«Продаются овцы…» Она зачеркнула написанное, взяла другой лист бумаги, подумав, написала: «Продаётся стадо овец. Телефон…» Стадо или отара? Правильней, кажется, отара. Впрочем, какая разница? Пусть будет стадо, так народу привычнее. Аля дописала телефонный номер, запечатала бумагу в конверт. Ну, вот, пусть будет так. Жаль, конечно, овечек – последнее живое, что от мужа осталось. Да ведь сил больше нет их содержать. А корм? Денег еле-еле хватает, да и не хватает даже. Спасибо, вон свекровь помогает. Золото, а не женщина. Ещё когда Миша был жив, поругивались они со свекровью, ну это и понятно, со всякими бывает, на то она и свекровь, чтобы невестку уму разуму поучать. А как погиб сын, стала Аля для свекрови дороже дочери родной. Если бы не она, как бы ещё жизнь повернулась? Аля вздрогнула, боясь даже представить это.

Олег СЕЛЕДЦОВ

И всё же овец нужно продавать. Зарплата учительская давно на исходе, вон, к новому году и на стол купить чего-нибудь вкусненького, денег нет. Э-хе-хе. Одиночество проклятое. Надменной хозяйкой в чужом дому воцарилась она в судьбе Али. Ни мужа, ни детей, ни будущего. Кому она нужна? Не молода уж, за сорок. Да и помоложе была бы? Много ли на селе нормальных мужиков, годных ей в женихи? Нет, она неприхотлива, но всё же… Спилось село. Крепко спилось. Из непьющих-то, пожалуй, один отец Исакий, да и тот монах. Миша не пил, нет. В студенчестве, правда, в компаниях попивал, и как в органы устроился, было поначалу. Но очень быстро завязал. Что ты! Там такое кубло оказалось – только и держи ухо востро, чуть зазевался – по плечи уши с головой вместе отгрызут. Отгрызли…

Аля вздохнула, встала, не спеша, оделась, пошла бросать письмо в ящик. Почта соседствовала с сельповским магазином. Надо бы зайти, чего-нибудь к ужину подкупить, а то опять одной картошкой питаться придётся. Овец Аля не трогает. Не потому, что боится губить живность, в конце концов, можно и соседей попросить, за чекушечку. И зарежут, и освежат, и шерсть чин по чину будет. Не в этом д

ело. Тут другое. Тут ножом по памяти мужа. Уж он-то овечек любил самозабвенно. Как из органов ушёл, решил фермерством заняться, а толку? Через фермерство это самое и сгинул. Из-за овечек этих.

А всё же Аля их жалела, может, даже любила по-своему. А как же? Не возможно женскому сердцу без любви. Нельзя, страшно это. Аля свернула к магазину, но вспомнив, что в карманах пусто, пошла домой. Можно было бы взять в долг. Продавщица своя – Мишина двоюродная сестра. Но Аля стыдилась занимать, стыдилась укоризненных огоньков в глазах родственницы, надменных складочек над уголками её губ. Нет уж, пусть опять картошка. В холодильнике баночка грибков оставалась. Хотела к новому году приберечь, да теперь чего уж, теперь овечек продаст, деньжата появятся. Сырку подкупит, колбаски, холодец на куриных ножках сделает. Только бы нашёлся покупатель, только бы нашёлся. Овцы хорошие, тонкорунные, особой породы. Неужели же никому такие не нужны? Быть такого не может.

Аля вернулась домой, разделась, прошла на кухню. Открыла холодильник. На второй полочке банка грибов, да полпачки маргарина. Внизу пара свеколок. Да в морозильнике шматок сала – гостинец от свекрови. Всё. Аля, поколебавшись, достала грибы.

Нет, раньше всё было не так, всё было по-другому. Когда был жив Миша, был жив Артёмка. Весело было в доме, живо. Хорошо они жили, дружно, мирно. Господи, Господи, ведь было же это! И рухнуло всё в одночасье. Сначала Артёмка утонул, потом вот Миша… погиб. Аля всхлипнула и, чтобы не расплакаться, часто заморгала на потолок. Нельзя плакать. Что толку? Плачь – не плачь, былого не воротишь. Аля вздохнула, перевела взгляд с потолка на цветы с подоконника. Геранька распустилась. Цветочки синенькие с фиолетовым подбоем. Незатейливые, а красивые. Согревает душу такая вот незатейливая красота-то. Почему-то Але вспомнился курортный парк. Розы. Это через полгода после гибели Артёмки. Она едва пришла в себя тогда. Да что говорить, единственный ребёнок утонул. Так нелепо, так больно. Господи, Господи, какая бы мать не отдала бы свою жизнь, чтобы вернуть жизнь сына? Аля долго болела, и чтобы восстановить силы, хоть чуть-чуть привести в порядок нервы, Миша купил ей путёвку в Кисловодск. Она не хотела ехать, но он настоял.

– Мне нужна здоровая жена. Здоровая! Которая нарожает мне детей. Вот именно. Ну, что ты, Алечка. Ну, успокойся. Жизнь это, понимаешь. Поезжай, отдохни, подлечись. Всё ещё у нас будет. Всё будет…

По совету лечащего врача, Аля много гуляла в парке, дышала кислородом. И вот как-то раз, уже после ужина, прогуливаясь через Долину роз, увидела, нет, услышала приятный голос молодого мужчины, разговаривавшего с невидимой собеседницей по мобильному телефону:

– Заинька, ну что ты, право, ну, какие женщины? Перестань, солнышко, что ты выдумываешь? Я в парке сижу, воздухом дышу. Ну, честное слово, котик мой, ну как ты могла такое подумать? Незабудочка моя, ты же знаешь, что кроме тебя для меня в мире никого нет и быть не может. Ромашка моя, ресничка моя…

Ишь ты, ресничка… Миша не баловал Алю ласковыми словами. Не умел. Или стеснялся. Жили они и без того хорошо. Он жену не обижал. Ни-ни. И думать о таком не смел. Ласкал. Подарки дарил. Но чтобы вот так: ресничка моя… Аля с интересом посмотрела на молодого человека. Так. Ничего особенного. Невзрачненький даже. Худой, маленький. А голос приятный, добрый. И вот это вот: незабудочка, ресничка. Але с необычайной силой захотелось домой, к мужу. Чтобы он приласкал её, обнял и прошептал бы в самое ушко: «Алечка, солнышко, ресничка ты моя».

С тех пор она не могла забыть того мужчинку. Запал он ей в душу. Не внешностью, нет, голосом, искренностью, а Аля была абсолютно уверена, что слова его были искренни. А как же? Такие слова и вдруг ложь? Ребятки, не гневите Бога. Такими словами не разбрасываются.

Она вернулась домой из санатория вовремя, чтобы не огорчать Мишу. Муж обрадовался. Приласкал. Обнял. И всё такое. Но вот слов тех заветных так и не сказал. И впрямь не умел или стеснялся. Он ведь всё-таки мужчина, глава семьи, так сказать. Ничего. Скажет ещё. Когда-нибудь. Непременно скажет. Прямо в ушко. По-доброму так. Искренне:

– Солнышко моё. Алечка любимая. Ресничка моя.

И от этих слов закружится её голова. Потекут по щекам умильные слёзки. Скажет. Обязательно…

Миша погиб через два месяца. В сентябре. И вот теперь она одна. Ни детей, ни мужа. Аля всхлипнула снова и спешно достала семейный альбом. Свадебные фотографии. Мишка здесь смешной. Луковка торчит. Гости пьяненькие. А вот Артёмкины фотографии. Ты мой мальчик. Вот он в машине, вот со свёкром на тракторе, а это зимой, на льду озера. Здесь и погиб, провалившись под лёд. Вроде бы на этом самом месте. Аля спешно переворачивает страницу. Вот они всей семьёй в Ленинграде, вернее, в Петербурге, конечно. Это за полгода до Артёмкиной гибели. А затем несколько листов с фотографиями погибших защитников Белого Дома. Это ещё Миша собирал. Вырезал из «Литературной России». Не то чтобы политикой увлекался, но считал расстрел российского парламента личной трагедией что ли. Она не осуждала, а вскоре и привыкла к этим скорбным свидетельствам недавней истории. Бывало разложит их на столе. Лица знакомые, почти родные. Особенно молодёжь. К этим у Али особое чувство. Дима Артамонов, семнадцать лет; Олег Иванов, семнадцать лет; Кирилл Матюхин, восемнадцать; Денисов Рома, совсем мальчик, пятнадцать лет; ещё один Рома, Верёвкин, семнадцать; Слава Бондаренко, восемнадцать лет; Саша Житомский, семнадцать; Кузьмин Серёжа, семнадцать; Песков Юра, восемнадцать; а вот девочка. Марина Курышева, красивая, шестнадцать лет. Ах, ты, Господи, Боже мой. Как же это так, ребятушки вы мои? Жили себе. Детишек бы нарожали. Эх… А матерям-то каково? Как матери-то перенесли гибель своих кровинушек? Аля разговаривает с фотографиями, словно с живыми. Рассказывает им новости. О политике ни-ни. Что вы! Зачем будоражить раны забытых теней? Тянет, тянет её поговорить вот с ними, с навеки семнадцатилетними, погибшими в бессмысленной бойне, за призрачную идею, за робкую надежду, за ненасытную пропасть чужого, нечеловеческого чрева. А ведь Алиному первенцу тоже могло быть сейчас семнадцать, вот как этим мальчикам. Если бы тогда, в девяностом, она не согласилась на аборт. Тогда ещё жива была Алина мама, хотя больна уже была безнадёжно. Ну, как здесь рожать? Сама студентка, муж студент, у мамы рак. Вот и загубила дитя. Дура! Кретинка. Прости меня… Прости меня, Господи, простите меня, дети… Рома, Юра, Дима, Марина… Артёмка, мои мальчики, мои девочки… простите дуру… Надо было рожать. Надо было…

Аля вдруг вспомнила, как рожала Артёмку. Ну, тут всё по науке было, всё по уму. УЗИ там, всё такое. Мальчик. Развитие нормальное. Рожать в мае. И число точное. Ну, всё чин по чину. Миша кроватку соорудил. Коляску купили. Пелёнки, распашонки, пинетки, шапочки. Малыш желанный. И отцом, и матерью. Рожать решила в областном центре, в роддоме, оборудованном по последнему слову техники. Договорились с машиной, чтобы за день до намеченного срока. А за два дня захотелось ей ночью по нужде. Дошла до туалета и, Боже мой, никак воды отошли? Миша, Миша, вставай. Неладно что-то. Да и в самом деле отошли. Просто так, ничего особенного. Чувствует себя нормально. Нормально? И тут началось. Ох, как прихватило. Аля чувствует, что вот-вот родит, а что, как, чего? Ой, Господи, помоги! Машина у соседа. Он спит, естественно, ночь ведь. Миша бегом к нему. Тот, слава Богу, трезвый. Выкатил машину. Бензину только до райцентра. Там, кстати, есть родильное отделение. Но Аля упёрлась. «Нет!» – кричит. Лучше, мол, пусть в машине родит, только не в районной больнице, где грязь и тараканы. Умрёт, говорит, но туда ни ногой, везите в область. Сосед поворчал для приличия, но поехал. Где-то по дороге заправились. А у неё схватки. Кричит. Ой, беда-беда. На въезде в город их гибедедешники тормознули. Ну, куда без них? Почему, да отчего? А не дыхнуть ли вам в трубочку? А чегось это вы скорость превышаете? А вот чегось! Посмотри, командир, в салон. Мать честная! Роженица. Вот-вот родит. И на их участке!!! Не положено. Живо в роддом. Сзади машина с мигалкой. Хорошо хоть сирену не врубили. Точно бы в салоне родила. А так успели-таки довезти. Тютелька в тютельку успели. Только в операционную внесли, и родила.

Аля улыбнулась, вытерла слёзы, собрала фотографии. Чего уж там плакать-то? Такова жизнь. Не перевернёшь, не перекроишь. Вот только Миши очень не хватает. Очень. И зачем она его в тот вечер отпустила?

После института Миша подался в милицию. А что? Парень крепкий, в армии отслужил, военную кафедру в институте посещал. Умный. Дали лейтенанта, определили в районный отдел уголовного розыска. Заочно устроили на юридический, в областной университет. Живи себе, работай, учись да радуйся. Так нет же. Слишком рьяно взялся молодой специалист за свои обязанности. Такое бывает. Молодой, необтёсанный. Это ненадолго, это поправимо. Тут главное – слушать советы старших по возрасту, по должности и по званию. Миша не слушал. Мало того, когда он «закрыл» цыганского барона, за содержание притона, за наркоторговлю и хранение оружия, то, встретив этого же барона через два дня уверенно гуляющего по почти принадлежавшему ему районному рынку, Миша попытался вновь арестовать его. Ну, не может такая сволочь свободно разгуливать на свободе. Вор должен сидеть в тюрьме, и Высоцкий здесь не причём. В этот же день, в сейфе у Миши старшие товарищи «случайно» обнаружили пакетики с героином. Дело, естественно, замяли. Зачем отделу лишние неприятности? Но и барон избежал каких-либо неудобств и недоразумений с законом. Мише влепили выговор. Работай, парень, исправляйся. Он снова стал работать, всё ещё уверенный в справедливости ЗАКОНА, с надеждой на честные, чистые руки российских органов. Вышел на одного бандюгана. Тот, кажется, был связан с чеченскими боевиками. Кажется? Ну, точных данных у следствия нет, но вот косвенные улики… При чём здесь косвенные улики? Ты, Михаил, юрист, и знаешь, что правосудие может основываться только и исключительно на твёрдой доказательной базе. Словом, когда Миша взял этого бандюгана, то на орден, конечно, не рассчитывал, но на новую звёздочку к погонам губу раскатал. Слишком прочную эту самую доказательную базу он подвёл под своего клиента. Из области даже генерал прикатил на оперативное совещание по этому поводу. Миша сиял, как свеженький орден. Генерал взял слово и… разнёс молодого лейтенанта в пух и перья. У бандюгана того такая «крыша» оказалась, что десяти генералам мало не покажется. Так что вместо ордена и звёздочки отправили Мишу участковым в родное село. И это он ещё легко отделался. Но и здесь лейтенант не образумился. Всюду ему мерещились жулики да ворюги. Ну, воруют. Вот беда. Да кто в нашей стране не ворует? И что, каждого сажать? Так, знаете, мы всю державу превратим в огромную тюрягу, почище ГУЛАГа. Нельзя так. Не демократично. Понимать надо. Миша не понял. Поймал главу сельского округа в лесу. Тот лично руководил погрузкой на грузовики ворованного леса. Кубометров на… да что говорить, на очень много. И кубометров, и денег, и лет в местах отнюдь не курортных. Ордена опять не дали, но дело завели. Реальное, уголовное дело на лейтенанта милиции Михаила Меркулова. Но не стоит думать, что в милиции служат одни только трусы и подонки. Нашлись и честные люди. Дело замяли, однако, ценой увольнения Миши из славных российских органов. Ну, запил он, конечно, сгоряча. Это понятно. Ненадолго. Семью-то кормить надо. Подался в школу. Учителем физкультуры. Взяли. А куда денутся? Школа третий год без физрука. А тут Артёмка родился. Учительской зарплаты стало не хватать. Вот и занялся Миша фермерством, с кумом своим на пару. Овец завели, поросят. Ничего вроде бы развернулись, пошло дело. Почти десять лет фермерствовали. Да вот беда, такой земной раёк в умирающем селе стал кое кому глаза мозолить. Прежний сельский глава, ну тот, на кого Миша пытался заводить уголовные дела, прям-таки войну фермерам объявил. Фиг их знает, что тому причиной, а только до пальбы дело доходило, до лесных засад. Кинобоевик да и только. Миша и в милицию обращался, и в прокуратуру. Требовал, грозил, в Москву обещал написать. А однажды под вечер собрался на дальнюю «фазенду». Чего ему там понадобилось, в сентябре, вечером, теперь уже не узнать. Вроде как встречу ему там кто-то назначал. Но так ли, нет, сказать не берёмся. Не хотела, ох, не хотела его отпускать в тот вечер Аля. Чуть не плакала. Чуяло сердце беду, наверное. Да и побаивалась она, после гибели Артёмки оставаться дома одна. Но упрям был муж. Поцеловал жену в макушку, по носу шутливо щёлкнул и ушёл. Когда на другой день его нашли, живого места на теле не было. Словно некий маньяк кромсал его острым тесаком. Убийцу так и не нашли. Люди разное говорили: бандиты, конкуренты и даже, ну, это уж совсем невероятно, даже сотрудники органов. Но чего гадать-то? Был человек и нет. Осталась Аля одна. Один на один со своей долей горемычной.

За окном темнело быстро. Декабрь в этом году тёплый, бесснежный, словно затяжная осень. Тоскливая, безжалостная. Аля включила телевизор, будто приняла слабую пилюлю от тоски. На одном из каналов, в дурацком ток-шоу, где все говорят одновременно, совершенно не слушая собеседников, актриса, некогда игравшая Красную Шапочку в детском фильме, ругала, на чём свет стоит, почивший Советский Союз. Как это, дескать, глупые люди хотят обратно в СССР? Это же империя зла, коммунистической диктатуры и кагебешного беспредела? Слушала Аля, слушала, и с каждой секундой закипала в ней таившаяся где-то в глубине души горькая обида. Наконец, достигнув точки кипения, выплеснулась наружу рекой слов, из которых добрая половина никогда доселе не числилась в лексиконе учительницы Алевтины Меркуловой.

– Ах, ты коза драная, – кричала она, – Шапка хренова! Ты, зацелованная властью, заласканная славой, ты собирала бутылки по лесополосам, искала жратву на помойках, спала на вонючих вокзальных лавках? Что ты знаешь о моём народе, ты, сытая, лощёная? Мой народ не диктатуры хочет, не коммунизма. Ему покой нужен. Ему дети нужны весёлые, мужья живые, жёны здоровые. Ты понимаешь это? Ты… Где тебе понять, вонючка ты безмозглая?..

Простим Алевтине этот срыв. Наболело. Что вы хотите от несчастной, одинокой женщины, брошенной судьбой в беспросветную пучину безнадёги, коих, как сосен в тайге, не перечесть в славном нашем Отечестве? Пусть выговорится. Пусть. Может хоть на часок бедняжке полегчает.

За окном совсем стемнело. Выговорившись, выголосившись, опустилась бессильно Аля в кресло, уставилась стеклянными глазами сквозь телевизор. Так сидела некоторое время, пока ушей её не коснулись еле уловимые слова, сказанные толи Мишей, толи мужчиной из далёкого кисловодского парка, толи ещё Кем-то. Добрым. Справедливым. Любящим:

– Что ты, что ты, земляничка моя, потерпи, солнышко. Всё ещё будет хорошо. Всё. Ресничка моя. Ресничка…

И стало вдруг Але тепло-тепло, и волна неги и умиления пригладила уставшее её тельце. И потекли из глаз нескрываемые уже слёзы. И плакала она до поздней ночи, как маленькая школьница всхлипывая, не смахивая слезинок, слегка шевеля обиженными губками. Потерпи, солнышко. Потерпи… Ресничка.

Олег СЕЛЕДЦОВ,
г. МАЙКОП