Архив : №39. 27.09.2013

ТРУДОГОЛИК

ПАМЯТИ АЛЕКСАНДРА ЕГОРУНИНА

Подтянутый, деловитый, с доброжелательной улыбкой и внимательным цепким взглядом. А ещё в зеленоватой рубашке, походившей на армейскую, с поблёскивающей металлической линейкой-строкомером в руках – таким я увидел Сашу Егорунина в длинном коридоре здания на Цветном бульваре, где тогда находилась редакция «Литературной России». Было это в далёком сентябре 1976 года, и ничто ещё не предвещало рокового сентября 2013-го…

Ирина Александровна Богатко, представляя меня, новичка, только-только пришедшего в отдел критики, как-то особенно тепло сказала:

– Это Саша Егорунин, заместитель ответственного секретаря. Замечательный человек…

Переложив строкомер (работали по старинке со строкомерами, гранками, полосами, компьютеров тогда не было и в помине), с которым, как потом выяснилось, он почти и не расставался, из правой ладони в левую, он крепко и дружески пожал мне руку. Глядя в глаза, со своей доброжелательной улыбкой сказал:

– Познакомимся в работе…

И действительно, знакомиться пришлось в работе, потому что Саша был настоящим, как сказали бы сейчас, трудоголиком, времени на праздные разговоры у него почти не было. Вся его жизнь была подчинена делу. Работа в секретариате требует от человека многих качеств – предельной организованности, оперативности, способности быстро принимать решения, но в то же время и определённой жёсткости к другим. Всеми этими качествами Саша вполне обладал, в том числе настойчивостью и жёсткостью. Но жёсткость эта никогда не переходила границы, она неизменно смягчалась его улыбкой, понимающим взглядом, незатейливой шуткой. А само его имя – Саша Егорунин – звучало как пароль.

– Спроси у Саши Егорунина… А что сказал Саша?.. Это только Саша сможет пробить… А вот Саша Егорунин считает...

Саша был ещё очень молод, но в «молодёжном крыле» тогдашней «Лит.России», да и не только среди молодёжи, считался признанным и несомненным лидером. Что-то в нём было от строевого офицера, недаром я тогда отметил его «армейскую» рубашку. Понятие чести, долга, внутренней дисциплины, умение отвечать и за себя и за других… А ещё от природы он, несмотря на молодой ещё тогда возраст, был наделён мягкой человеческой мудростью. Каким-то чудесным образом он умел сохранять равновесие в самых сложных и неустойчивых ситуациях. Работа в газете таких ситуаций предоставляет с избытком. Взять те же конфликты между молодыми сотрудниками газеты и почтенными, заслуженными мастерами пера. Мы хотели перемен, они, скажем так, – стабильности, и это частенько приводило к спорам, переходившим в ссоры.

– Пусть Саша поговорит… – решали мы, когда ситуация заходила в тупик, ибо лучшего арбитра, лучшего посредника, человека, у которого чувство справедливости было в крови, найти было невозможно. И Саша шёл и говорил, терпеливо выслушивал аргументы обеих сторон, уговаривал, шутил, проявлял чудеса дипломатической ловкости и в итоге неизменно находил удовлетворявшее всех решение. Он любил людей и удивительно умел ладить с ними, ему это было интересно.

Он всегда приходил на помощь, даже если человек и вправду был виноват, вообще, со снисходительностью сильного человека относился к человеческим слабостям. Я никогда не слышал от него слов осуждения кого-то или чего-то. Несколько раз он буквально грудью вставал на защиту людей, которым грозило увольнение. Человеку надо дать шанс, считал он, в него надо верить. И, как правило, оказывался прав.

Мне частенько приходилось работать в секретариате, сидеть напротив Саши, видеть, как он работает, и я многому научился у него. До сих пор мне помогают его ненавязчивые уроки. Помню, как меня поражала его способность переключаться – только что был сосредоточен на работе, полностью отключён от внешнего мира, но вот приходило время пить кофе, а он пил его точно в определённый час, и он тут же откладывал дела и шёл в буфет. И за чашкой кофе беззаботно болтал с друзьями, охотно хохотал над остротами других, словом, был настоящей душой компании. А потом снова в кабинет, и это уже был другой Саша. Подобный ритуал не был заскорузлой привычкой педанта, просто так ему было легче работать. А работал он самозабвенно и постоянно – читал, делал замечания по прочитанному, докладывал на планёрках, подгонял запаздывающих, бегал по начальству, решая вопросы…

И ещё при этом Саша умудрялся писать сам. К сожалению, писал он не так много – не было времени – зато всегда с отменным вкусом, с прекрасным пониманием того, о чём пишет, занимательно, свежо, остроумно. Думаю, что из его критических работ получилась бы прекрасная книга, своеобразная летопись, написанная внимательным человеком, остро чувствующим время. Его понимание тогдашних общественных процессов сказывалось даже в умении читать передовицы «Правды». Оказывается, это было целое искусство. Мы с изумлением наблюдали, как в суконных абзацах передовицы Саша находил приметы тех процессов, которые происходили «в верхах», как убедительно он их истолковывал, как прекрасно знал подковёрную борьбу тогдашней номенклатуры и как точно предсказывал результаты этой борьбы. Это походило на фокус – сухая безжизненная казёнщина вдруг оживала, за ней начинали мелькать лица людей, кипеть нешуточные страсти. С тех пор, думаю, мало что переменилось…

С годами мы виделись всё реже и реже. Заглядывая по разным поводам в «Московскую правду», я заставал Сашу всё в той же прекрасной рабочей форме, живым, энергичным, со своей неизменной доброжелательной улыбкой, с готовностью вникнуть, посоветовать, помочь… И он действительно, несмотря на хроническую занятость, вникал, советовал, помогал.

 Помню, как он был обрадован, когда я несколько лет назад принёс свежие фотографии его родной Вичуги, где он, оказывается, не был много лет. Как радостно он узнавал знакомые места, удивлялся новшествам, как живо и с трогательными подробностями рассказывал о своём детстве.

Невозможно представить, что его больше нет с нами. Чёткий, собранный, никогда не жалующийся ни на жизнь, ни на здоровье, он всегда казался мне образцом жизненной неуязвимости, почти бессмертным. Увы, это оказалось совсем не так…

Безвременный уход Александра Егорунина по-настоящему невосполнимая утрата для его давних друзей, для его близких. Для всего того множества самых разных людей, с которыми сталкивала его судьба.

Прощай, дорогой Саша, ты навсегда останешься с нами. 

Геннадий КАЛАШНИКОВ