Архив : №43. 25.10.2013
Волшебная палка критика
Под луной новы только свежевыкрашенные скамейки, и то лишь до того момента, пока, сметая таблички «Осторожно, окрашено!», кто-нибудь громоздится на них с ногами и другими частями тела.
Вот пример из жизни, которая никого и ничему не учит:
«Когда, начитавшись Морозова, я с апломбом заявил Дмитрию Мирскому, что древнего мира не было, этот сын князя, изысканно вежливый человек, проживший долгое время в Лондоне, добряк, ударил меня тростью по спине!
– Вы говорите это мне, историку? Вы… вы…
Он побледнел, чёрная борода его ушла в рот. Всё-таки перетянуть тростью тяжело физически, главное, морально.
– Да-да, Акрополь построили не греки, а крестоносцы! – кричал я. – Они нашли мрамор и…\...\
Мы с ним помирились за бутылкой вина и цыплёнком, которого так мастерски приготовляют в шашлычных, испекая его между двумя раскалёнными кирпичами, и он объяснил мне, в чём моё, а значит, и Морозова, невежество. Я с ним согласился, что древний мир был, хотя многие прозрения шлиссельбуржца до сих пор мне светят».
Следует добавить, что отрицатель древнего мира Юрий Олеша (чего не ляпнешь с похмелья) начитался сочинений предтечи академика Фоменко и иже с ним. Для этих создателей анти-истории, анти-географии, анти-химии всё, что было и есть – материал для построения конспирологических конструкций.
Не о мыслителях-конспирологах, но об их ходатаях и защитниках стоит поговорить. Именно они, никто другой, формируют общественное мнение, убеждают публику: то, что ей предлагается, не просто вздор, что-то скрыто за всей этой шелухой, ведь нет шелухи без лука.
Каковы аргументы Владимира Козаровецкого, ходатая книги Ирины Амлински «12 стульев от Михаила Булгакова»?
Отчего Булгакову не участвовать в мистификации? «…будучи хорошо знаком с литературными мистификациями Шекспира, Стерна…», – степенно изрекает адепт, опуская примеры, будто сами собой разумеющиеся. Но хотелось бы всё-таки уточнить, о каких таких мистификациях идёт речь.
Тезис, будто «музыка, ритм» зачинов «Мастера и Маргариты» и «Двенадцати стульев» «практически совпадает», тоже сомнителен. Давайте сравним. Вот Ильф и Петров: «В половине двенадцатого с северо-запада, со стороны деревни Чмаровки, в Старгород вошёл молодой человек лет двадцати восьми».
Вот Булгаков: «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана…»
Словесные периоды рассечены паузами на фрагменты, но если у Ильфа и Петрова интонацию и ритм, соответственно, формируют дактилические и гипердактилические клаузулы: двенАдцатого, северо-зАпада, ЧмАровки, СтАргород, оттенённые в конце периода клаузулами мужскими: человЕк, двадцатИ, восьмИ, у Булгакова клаузулы женские: подбОем, похОдкой, нисАна, мужская клаузула одна, она служит препятствием: числА, – в которое утыкается интонация, чтобы следовать дальше.
Но ведь ударения (а клаузулы есть частный случай куда более общих законов) это не только ритм, это, в первую очередь, смысл. Ведь коренным образом отличаются, казалось бы, слова-близнецы зЕркальный и зеркАльный. ЗеркАльный – шкаф, со встроенным в него зеркалом, зЕркальный – завод, где изготовляют зеркала.
Так что говорить о каком-то сходстве этих абсолютно несхожих фраз можно или по глубокому неведению или в шутку. Кстати, специально для невежд-конспирологов, отмечу: так уже шутили. В 1984 году вышла книга М.Каганской и З.Бар-Селы «Мастер Гамбс и Маргарита», построенная на пародийном сопоставлении прозы Булгакова и прозы Ильфа и Петрова, где утверждалось, что всё, решительно всё – от начальных фраз, до персонажей, деталей, интонаций – у этих авторов схоже, и не отличишь.
Поскольку шутили профессионалы, они мололи вздор убедительно, не опускаясь до прямых подтасовок. Например, им бы и в голову не пришло утверждать, как само собой разумеющееся априори, что «Ильф и Петров во всех своих произведениях до «12 стульев» и «Золотого телёнка» писали совершенно другим, «рубленым» стилем».
И сказано неловко («во всех произведениях… писали стилем»), и по сути ложь. Возьмите рассказ Ильфа «Повелитель евреев» и рассказ Петрова «Гусь и украденные доски», и тот, и другой из ранних, дороманных. Где короткая фраза, где «стилистическая метель»? Что ж, очередной аргумент высосан из очередного глубоко законспирированного пальца.
Круг источников, которыми пользуются конспирологи, весьма ограничен, а потому им открытием кажется даже прямой плагиат: «Интересно, что, независимо от Амлински, практически те же черты сходства между Остапом Бендером и Аметистовым выявил и изложил в Интернете в статье «12 стульев из «Зойкиной квартиры» А.Б. Левин».
О сходстве этих двух персонажей писал ещё Д.С. Лихачёв лет этак тридцать назад. Впрочем, только сходством дело не ограничивалось. Он утверждал, что протогероем, от которого произошли и Бендер, и Аметистов, может быть Джингль – диккенсовский персонаж, а тот, в свою очередь, является дальним наследником персонажа пикарескного романа, в центре которого находится оборотистый и неунывающий плут.
Прежние формы романа, будь то книги Рабле, Сервантеса, Лесажа, Дюма, Гюго, Крестовского, оказали влияние и на прозу Булгакова, и на прозу Ильфа и Петрова, сочинявших, в общем-то, романы-фельетоны с той или иной тематикой, отдельными отступлениями в прошлое и непременной современностью на первом плане. Чего же удивляться, что и там, и там встречаются сходные эпизоды и конструкции: ведь это либо топосы авантюрного романа (убийство, обмен одеждой), либо концепты современной жизни (многонаселённый дом, коммунальная квартира).
Этого, увы, не понять конспирологу, который, не зная реалий, видит везде подтекст. И вывеска с надписью «Одесская бубличная артель – «Московские баранки», где изображён был молодой человек, держащий «в одной, вывернутой наизнанку руке сказочный рог изобилия, из которого лавиной валили охряные московские баранки, выдававшиеся по нужде и за одесские бублики», отнюдь не эмблема тайного сговора Булгакова с Ильфом и Петровым, хотя бы и потому, что Булгаков – киевлянин, приехавший в столицу немногим раньше одесситов, а не москвич.
Ирония тут, как и в ряде иных эпизодов, «для внутреннего пользования». С одной стороны, Одесса – мастерская имитаций и подделок (кто не помнит, что контрабанду производят на Малой Арнаутской улице, родной улице Ильфа), с другой – что общего, кроме формы с дыркой посередине, у бубликов и баранок. Это разная выпечка. Но это частности, штрихи, а мы не коснулись главного: зачем Булгакову было сочинять романы, подписанные чужими именами. Для конспирологов ответ очевиден: «Булгаков написал этот роман под заказ той организации, в руках которой находилась в тот момент его судьба, – заказ ГПУ. Это было соглашение, в котором условием с его стороны было обещание оставить его в покое. А со стороны противника? – Его согласие написать советскую прозу. Его остросатирическое перо намеревались использовать в развернувшейся в это время борьбе с троцкизмом».
Сначала ещё чуть-чуть о частностях. Следовало ли заказной роман, если его сочинил Булгаков, подписывать фамилиями реальных людей, да ещё двоих, не проще ли выдумать псевдоним? И свидетелей меньше, и авторские права сохранены. Кроме того, зачем обращаться к Катаеву в роли посредника при общении с компетентными инстанциями? Заказ и без того щепетильный, чтобы вмешивать третьи лица. Да и с Катаевым после рассказа, где персонажем в весьма неприглядном обличии выведен Булгаков, вряд ли гипотетический автор заказного романа поддерживал отношения.
И под занавес несколько слов о самом-самом главном. Конспирологи, погружаясь в свои бесплодные фантазии, забывают, о ком идёт речь. Вернее же, мерят всех и вся на свой кривой аршин. Ведь и Булгаков, и Ильф, и Петров – русские литераторы, для них писать по заказу подмётные романы и повести равносильно самоубийству, какие бы цели перед ними ни стояли, какими бы посулами не завлекали их к сотрудничеству.
Но если принять версию конспирологическую, выходит, что Ильф и Петров всю жизнь существовали за чужой счёт. Выходили переиздания, переводы, даже собрание сочинений. А соавторы ездили в командировки, сидели на творческих конференциях, встречались с читателями, и врали, врали, врали.
Именно так трактуют конспирология слова Ильфа, что он вечно чувствует себя самозванцем. Но точно таким самозванцем чувствовал себя Чуковский, а когда он признался в этом Шкловскому, тот согласился – и я тоже. Русский писатель всегда сомневается в своём таланте, чем и отличен от конспиролога, никогда и ни в чём не сомневающегося, а лишь подозревающего.
Как жаль, что редко, почти никогда не скажут им прямо: это, милые, вздор. Не протянут палкой по спине – своеобразный жест посвящение в рыцаря невежества.
О палка Дмитрия Мирского, идущие в печать томятся по тебе!
Феликс ИКШИН
