Архив : №52. 27.12.2013

Кто начинал делать нашу газету

«ЛР» В ЛИЦАХ

У нашей газеты большая и интересная история. Необходимость её создания письменно впервые была обоснована 3 октября 1957 года в служебной записке председателя оргкомитета Союза писателей России Леонида Соболева и секретаря Союза советских писателей Василия Смирнова. Формально эта записка адресовалась в Бюро ЦК КПСС по РСФСР. Но в коридорах власти знали, что перед тем, как взяться за составление бумаги, два влиятельных литературных чиновника предварительно заручились согласием на самом высшем уровне.

Уже через два месяца, 4 декабря по записке Соболева и Смирнова Бюро ЦК КПСС по РСФСР приняло решение об учреждении новой газеты «Литература и жизнь». Предполагалось, что она будет выходить объёмом четыре полосы формата «Правды» периодичностью три раза в неделю.

Первый номер нового издания увидел свет 6 апреля 1958 года. Однако уже через четыре с половиной года, а именно 31 октября 1962 года секретариат ЦК КПСС принял решение преобразовать писательскую газету в еженедельник «Литературная Россия». В обновлённом виде наше издание стало выходить с 1 января 1963 года.

В начальный период своего существования лицо газеты отчасти определяли Михаил Шолохов, Леонид Леонов, Ярослав Смеляков, Александр Прокофьев, Константин Симонов, другие звёзды первой величины. В ней стремились публиковаться Анна Ахматова, Александр Солженицын, Василий Гроссман, Юрий Казаков, Владимир Солоухин, Валентин Овечкин, Михаил Светлов, Ольга Берггольц, Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, другие именитые и популярные писатели. Именно на страницах «Литературы и жизни» оттачивали своё перо наши зоилы Михаил Лобанов, Евгений Осетров, Владимир Бушин, Александр Дымшиц, Дмитрий Стариков и Ленина Иванова. А сколько великолепных газетчиков было связано с нашим изданием! Валерий Аграновский, Евгений Кригер, Анатолий Рубинов, Вадим Спицын, Олег Куприн, Александра Пистунова, Анатолий Ковалёв, Валерий Дранников…

Особо стоит сказать о том, что «Литература и жизнь» одной из первых открыла читающей России Виктора Астафьева, Бориса Балтера, Владимира Максимова, Новеллу Матвееву, Виктора Соснору, Римму Казакову и другие дарования.

С другой стороны, газету постоянно мучил литературный генералитет. В работу редакции слишком часто вмешивались Леонид Соболев, Сергей Баруздин, Анатолий Софронов, Семён Бабаевский, Валерий Друзин, Сергей Сартаков, начальнички рангом поменьше, и все они постоянно что-то указывали и требовали. Эти люди хотели, чтобы газета не дерзала, а лизала.

Всего же через наше издание в конце 1950-х – начале 60-х годов прошло несколько сотен литераторов. Одни были очень именитыми людьми. Другие имели много амбиций, которые не всегда удавалось подтверждать первоклассными текстами. Третьи так и остались в тени более удачливых коллег. Но нам, сегодняшним сотрудникам редакции, дороги все имена. Мы помним всех поимённо.

В этом номере я расскажу лишь о нескольких необычных судьбах.

Божественный хулиган: Евгений Маркин

В родной Рязани Евгения Маркина одно время сравнивали с Моцартом и величали божественным хулиганом. Он по своей славе мог превзойти Николая Рубцова. Но этого не случилось. Почему?

Евгений Фёдорович Маркин родился 22 августа 1938 года в рязанской деревне Клетино. Отец у него до войны работал в Клетинской сплавной конторе, потом ушёл на войну и погиб на фронте. Мать была учительницей.

После школы Маркин в 1955 году поступил в Рязанский пединститут. Но через два года он, заболев гриппом и получив осложнение на сердце, учёбу бросил. Позже его взяли на работу в газету «Рязанский комсомолец».

Первые стихи Маркин сочинил ещё в школе. В 1958 году альманах «Литературная Рязань» напечатал его слабенькую поэму «Призвание» о доярке Насте Васехиной. Тем не менее эту публикацию заметили даже в Москве. Марк Лисянский даже посвятил ей в одном из своих обзоров несколько строчек. Он отметил: «Евгений Маркин – совсем молодой поэт и по возрасту, и по опыту поэтическому. Судя по нескольким строкам и строфам, он способный человек, но одного этого мало для создания поэмы. Поэтический голос у него «не поставлен», этого голоса просто не хватило на поэму». Добавлю, этот обзор Лисянского был напечатан 13 июля 1958 года в новой писательской газете «Литература и жизнь», с которой Маркин позже пытался связать свою судьбу.

Летом 1958 года Маркин после участия в Тульском межобластном совещании литераторов и во всероссийском семинаре молодых поэтов в Смоленске подал документы в Литинститут. В приёмной комиссии его стихи отдали на рецензирование Евгению Долматовскому и Владимиру Солоухину. «Молодой рязанский поэт Е.Маркин, – отметил Долматовский, – пишет легко, но эта лёгкость присущая не версификатору, а поэту, находящемуся в начальной, «формирующейся» стадии творчества. И пусть много наивного в поэме «Человек идёт по земле». Но кто из поэтов так смело брался писать о сегодняшней деревне? А образы людей и, в частности, председателя есть, живы, написаны! И о секретаре райкома написал Маркин по-своему, хотя знал, что это тема, на которой многие терпели неудачи. Очень дорога мне боевая позиция Е.Маркина. Есть у него и сатирическая жилка. Папка стихов Маркина – почти готовая книга».

Солоухин оценил рязанского автора более сдержанно. «В его стихах, – отметил поэт, – нет этакой яркой броскости, они ровные, но ровность эта хорошая, уверенная от силы».

С учётом рекомендаций Долматовского и Солоухина Маркина приняли на заочное отделение. Оставалось решить вопрос с работой. В Рязани молодому поэту было уже тесно. Он хотел сменить обстановку. Но только в ноябре 1960 года Союз писателей СССР пошёл ему навстречу и предложил работу в Средней Азии.

Во Фрунзе Маркин стал разъездным корреспондентом газеты «Комсомолец Киргизии». Пока он жил в Киргизии, в Рязани у него вышел первый сборник стихов «Личное дело».

В ноябре 1961 года Маркин вернулся в Москву и продолжил занятия в Литинституте. 7 января 1962 года он опубликовал в газете «Литература и жизнь» написанный по ставропольским впечатлениям очерковый материал «Ложка Петра Михайловича». Спустя полтора месяца, 16 февраля там же появились его заметки «Ласточка в пути». А 30 марта поэт напечатал очерк «Добрый след».

Эти материалы заметили, и уже 3 апреля 1962 года Маркин стал спецкорреспондентом газеты. И.о. главного редактора А.И. Кузнецов наложил на заявлении поэта резолюцию оформить Маркина на работу задним числом с 1 апреля. Спустя три недели, 25 апреля в газете появилась подборка из трёх его стихотворений: «Мои ботинки», «Хозяйский лес» и «Остановка «Зелёная». Но получилось так, что официально Маркина зачислили литсотрудником в отдел внутренней информации лишь 1 июня приказом другого и.о. главного редактора – Константина Поздняева.

В это время выяснилось, что многие стихи Маркина стал внаглую использовать некий Анатолий Несмеянов. Это возмутило сокурсников поэта – братьев Валентина и Эрнста Сафоновых. 5 августа 1962 года они по этому поводу напечатали в газете «Литература и жизнь» острую заметку «Не той дорогой».

Сам Маркин старался не расслабляться. 30 сентября 1962 года он опубликовал в родном издании очерк «Слёзынька». Однако Поздняев почему-то его работой был недоволен. 15 ноября 1962 года он объявил Маркину выговор за совершённый 31 октября прогул. А 2 января 1963 года Поздняев, воспользовавшись преобразованием газеты в еженедельник «Литературная Россия», ввёл новое штатное расписание, в котором поэту и вовсе места не оказалось.

Лишившись работы в Москве, Маркин вернулся в Рязань и вскоре устроился литсотрудником в газету «Приокская правда».

В 1969 году Маркин подал заявление о приёме в Союз писателей. Одну из рекомендаций ему дал тогдашний руководитель Рязанской писательской организации Николай Шундик. «Евгений Маркин, – подчеркнул Шундик, – в сложных спорах с теми, кто не всегда понимал назначение советского литератора в идеологической борьбе с буржуазным миром, всегда стоял на верных позициях». Но через несколько месяцев Шундик свою рекомендацию отозвал. В Москву был отправлен донос: «Маркин ведёт себя отвратительно в быту, пьёт, нигде не работает». За поэта попытался вступиться первый главный редактор газеты «Литература и жизнь» Виктор Полторацкий. Но литературный генералитет его мнение проигнорировал.

Уже в 1967 году приёмное дело Маркина попытался реанимировать новый руководитель Рязанской писательской организации Эрнст Сафонов. Он отправил в Москву новое ходатайство. Напомнив истории 1963–64 годов, Сафонов согласился с тем, что «в поведении молодого поэта в ту пору имелись срывы, которые два года назад и послужили мотивом к отсрочке рассмотрения вопроса о приёме». Но Сафонов предложил бытовуху отделить от творчества. «В творчестве Е.Ф. Маркина, – подчеркнул Сафонов, – никогда не было идейных срывов; по своей поэтической направленности он всегда был и есть комсомольский поэт, выразитель романтических устремлений и поисков своего поколения».

В Союзе писателей России прислушались к мнению Сафонова, но потребовали представить новые рекомендации. И тогда поэта очень сильно поддержал Марк Соболь. «Мне, – заявил Соболь, – Евгений Маркин нравится. Извиняюсь за такое безапелляционное начало <…> Последняя книга его – «Стремнина» – по-моему, целиком удалась. Это очень цельная, очень нервная хорошая поэтическая книга».

Приняли Маркина в Союз писателей в марте 1968 года. А спустя два месяца его бывшая жена Галина Чернова написала заявление: мол, поэт после развода часто устраивает скандалы и драки. Дальше – больше. 10 октября 1968 года в Союз писателей пришло письмо из милиции: «Маркин в пьяном виде лежал на тротуаре у дома 53 по улице Герцена».

Развязка наступила 16 декабря 1971 года. Маркин был исключён из Рязанской писательской организации. Официально – за пьянство. Но в писательском сообществе знали, что загулы поэта были только предлогом. Ему не простили публикацию в «Новом мире» стихотворения «Белый бакен», в котором трусливое чиновничество усмотрело тайное сочувствие к опальному земляку – Солженицыну. Маркин писал:

Кстати, в «Новом мире» это стихотворение появилось с подачи критика Льва Левицкого. Левицкий потом в своём дневнике рассказал: «Прошёл слух, что в Рязани исключили из Союза Маркина. Формально за аморалку. То ли выпил лишнего. То ли ещё вдобавок к этому и подрался. То ли бабы. Когда любимчик наших истинно русских патриотов Передреев избил в ЦДЛе Кио, его лишили на полгода права ходить туда. Ещё бы, свой человек. А свой своему поневоле брат. Иное дело Маркин. Чужим от него попахивает. По части национального происхождения никаких претензий к нему нет. Коренник, а не пристяжной. Но зато поведение его. Ни в какие ворота. С трудом склонили его два года назад проголосовать за исключение Солженицына. Сулили ему за готовность присоединить поднятую длань к другим тянущимся вверх рукам квартиру, которую он долго ждал. Любопытно, сдержали обещание? Дали квартиру или нет? Но покаяние на всю Россию и на весь мир – это не может быть прощено. Потому только и ждали предлога, чтобы вышибить с треском из стройных писательских рядов. После публикации этого стихотворения Маркина, которое попало на журнальные страницы с моей подачи, Косолапов стал коситься на меня. Винокуров же ни с одной моей рекомендацией больше не считается, видя во мне чуть ли не лазутчика, готового подвести его и тех, кто над ним, под монастырь. А я, хоть и жалею лично незнакомого мне Маркина, которому будет нелегко, доволен, что помог этому стихотворению появиться в печати».

После собрания рязанских писателей дело Маркина было вынесено на утверждение секретариата Союза писателей России. Секретариат собрался 28 января 1972 года. Докладывал эту позорную историю новый руководитель рязанской организации Матушкин. Он-то и проговорился. «Ходит такая версия, – заявил Матушкин, – что Маркина исключили якобы за Солженицына, за стихотворение. Но это никакого отношения не имеет к этому». И тут же свою реплику бросил Сергей Михалков. Дядя Стёпа деланно возмутился: «О Маркине! Это уже совсем уголовный персонаж».

Надо отметить, что Солженицын не забыл о поступке Маркина и позже в своих мемуарах «Бодался телёнок с дубом» посвятил рязанскому поэту несколько строк. Он рассказывал, что Маркин «умудрился протащить в «Н. мире» (с новым руководством) стихотворение о бакенщике «Исаич», которого очень уважают на реке, он всегда знает путь, – то-то скандалу было потом, когда догадались! – и исключили бедного Женю из СП».

Спустя два года власти окончательно разделались уже с самим Солженицыным. Маркин в это время лечился в ЛТП. Узнав о высылке властителя дум из страны, он в отчаянии написал:

В ЛТП Маркин вынужден был провести 561 день. Потом его вроде простили и даже позволили ему выпустить в Москве небольшой сборничек «Моя провинция». Но критики эту книжку почему-то не заметили.

Умер Маркин 17 ноября 1979 года на своей родине в Клетино. Уже в наши дни Захар Прилепин написал о нём: «Евгений Маркин – автор нескольких классических стихотворений. Он занимал позицию срединную между «стадионной поэзией» (Евтушенко, Рождественский) и «тихой лирикой» (Рубцов, Куняев). По масштабу дарования Евгений Маркин не уступает никому из вышеперечисленных. На Рязанщине ежегодно проходят чтения памяти этого поэта. Но в целом, для страны, никакого Евгения Маркина нет. И это грустно».

БОЛЬШОЙ ШАЛОПАЙ: ВЛАДЛЕН СТРОКОПЫТОВ 

Владлен Петрович Строкопытов родился 25 июня 1929 года в Иркутске. В 1955 году он подал документы в Литинститут. К своему заявлению сибиряк приложил драму «Гидроузел». Её прочитали М.Колосов и В.Пименов. Колосов пришёл к выводу, что в этой драме всё надумано и что она была рассчитана лишь на внешний эффект. Но более всего его возмутило то, что «образы комсомольцев шаржируются, а им противопоставляется героиня, не расстающаяся даже на стройке со своей куклой». Поэтому Колосов предложил отказать Строкопытову в приёме в Литинститут. Но за сибиряка вступился Пименов. Позже его к себе в семинар взял Борис Ромашов.

Весной 1957 года Ромашов в своём отзыве отметил: «В творческом облике Строкопытова интересно сочетание острой интеллектуальной идеи с необычайной парадоксальностью драматической формы. Такова была его памфлетная комедия «Брызги шампанского», написанная ещё в прошлом году, такова же его пьеса «Капкан», в которой, правда, автор решает более злободневную общественную тему (борьбу с упадничеством среди молодёжи)».

Единственное, о чём сожалел Ромашов, – то, что Строкопытов не имел возможности часто ездить в Москву и посещать его семинар. Какое-то время Строкопытов жил у родни в Таганроге, и лишь в 1957 году ему удалось пристроиться в Москве на какой-то скромной должности в радиокомитете.

С 24 апреля по 31 декабря 1958 года Строкопытов работал в отделе критики редакции газеты «Литература и жизнь» и отвечал в основном за фельетоны. Поначалу он рецензировал самотёк. Именно ему главный редактор газеты Виктор Полторацкий отдал рукопись рассказа Владимира Бушина «Однажды в Париже…». В своём отзыве Строкопытов отметил: «Исторический рассказ этот посвящён образу Карла Маркса… Нам кажется, что у автора был запас каких-то сведений, которые он почерпнул в общеизвестных, широкодоступных источниках (книга Франца Меринга о Карле Марксе, труды самого Маркса). Но что касается выбора конкретной темы и изобразительных средств, то здесь автору надо предъявить много упрёков. Собственно, и то обстоятельство, что источниками исторических фактов ему послужили массовые издания, тоже не говорит в его пользу. Если исторический писатель не откроет в временах им описываемых чего-либо нового, доселе неизвестного, а ограничится лишь вариацией старого материала, то его произведение будет значительно бедней. В.Бушин начинает рассказ с описания мук скупости, переживаемых издателем «Немецко-французского ежегодника» Арнольдом Руге. С первых строк бросается в глаза скудность авторского словаря и та стилистическая гладкопись, которая страшнее любой корявой, но самобытной фразы».

Свой же собственный первый материал в «Литературе и жизни» – «Дыхание большой стройки» о сборнике «Огни Жигулей» – Строкопытов напечатал 5 мая 1958 года.

Вообще Строкопытов, как вспоминал его младший коллега Олег Куприн, по жизни был большим шалопаем. Он не знал, что такое газетная дисциплина, и постоянно срывал сроки сдачи материалов в номер. Но именно ему газета была обязана появлению фельетонов Виктора Ардова, Леонида Лиходеева и Леонида Ленча. Строкопытов не признавал ни бытописательства, высмеивания отрицательных фактов в сфере быта, ни обличений якобы загнившего Запада. Он культивировал талантливые сатирические рассказы.

При этом Строкопытов умел классно работать во всех газетных жанрах. Если ситуация этого требовала, он мог моментально сорваться – выехать в Сталинград и привезти первоклассный репортаж о строительстве Волжской ГЭС. При этом начальство ждало от него пафосных размышлений о бетоне. Но журналист понимал, что историю творят не камни, а люди. Не поэтому ли ему так повезло: в огромном городе он нашёл большой талант, открыв новое имя в литературе – Евгения Карпова, и написал об этом классный первополосный репортаж «Строка зовёт» («ЛиЖ», 1958, 27 июня).

Непосредственно в качестве критика Строкопытов на страницах «Литературы и жизни» выступал очень редко. Но не только из-за лени. Просто начальство далеко не всегда позволяло ему называть все вещи своими именами. Руководство постоянно требовало положительные отклики на писателей, входивших в ближайшее окружение Соболева. Строкопытов вынужден был всячески выкручиваться. Так, он не смог отказаться от рецензии на слабенькую повесть С.Бабаевского «Сухой Буйвол» (её исключительно из-за конъюнктурных соображений напечатал в «Юности» известный циник Валентин Катаев). Но как критик похвалил литературного генерала?! После двух дежурных комплиментов он оговорился: герои даны в романтическом ореоле, «но их внутренний мир, глубокая поэтическая сущность их характеров не раскрыта». Этот вывод, естественно, перечеркнул все мнимые достижения Бабаевского.

Любимым жанром Строкопытова в газете был фельетон. В «Литературе и жизни» он в этом жанре выступил четыре раза: 15 июня, 1 августа, 28 сентября и 28 ноября 1958 года. Как фельетонист Строкопытов беспощадно обличал многие пороки издательской жизни – самсебяиздат, перекрёстное опыление, плагиат и многое другое. Ему не было равных в придумывании заголовков. Я приведу только один – «Бедро испуганной лани».

Надо отметить, что Строкопытова очень волновало развитие любимого жанра. На одном из совещаний с собкорами газеты в июле 1958 года он заявил, что в фельетонной литературе очень долго культивировались два направления: бытописательство (описание стёртыми словами отрицательных фактов из сферы быта) и ругательство. Строкопытов предложил третий путь и взять курс на сочинение сатирических рассказов.

Однако в газете талантливый литератор так и не прижился. Главный редактор Виктор Полторацкий постоянно ему пенял за либеральный отношения.

Уйдя перед новым, 1959 годом из газеты, Строкопытов сочинил комедию «Смейся, паяц!», которую затем поставил в Театре сатиры режиссёр Георгиевский.

Наконец, в 1962 году Строкопытов вышел в Литинституте на защиту диплома. Госкомиссии он представил две пьесы: «Принц-тунеядец» и «Солнце, воздух и вода». Его руководитель – А.Симуков, в целом высоко оценив талант своего студента, с грустью отметил, что пока Строкопытов «всё ещё резвится». «Сказка «Принц-тунеядец», – подчеркнул он, – написана легко, задорно, с юмором – она порой напоминает эстрадное представление».

Оппонентами на защите Строкопытова выступили Леонид Ленч, В.Пименов и И.Вишневская. Ленч отнёсся к пьесам выпускника Литинститута с сомнением. Ему показалось, что автор увлёкся новыми формальными веяниями в драматургии. Ленча поддержал Пименов. Тому показалось, что в пьесах Строкопытова не хватило социальности. И только Вишневская не поскупилась на похвалы. Она заявила: «Мы выпускаем в свет по-настоящему одарённого комедиографа, для которого диплом – дело уже заранее в его пользу предрешённое. А вот как жить, как не растерять себя в нелепо понятой свободной жизни художника – это ещё для Строкопытова дело не решённое».

Увы, Строкопытов умер прямо на взлёте. Почему, никто из ветеранов газеты не помнит, а документов о последних годах его жизни я пока нигде не нашёл.

СОЛДАТ АРМИИ КРАЙОВА: МИХАИЛ ИГНАТОВ

Михаил Васильевич Игнатов родился в марте 1921 года в Москве. В войну он какое-то время по заданию советского командования служил в Армии Крайова. Демобилизовали его в звании майора. После Победы Игнатов устроился на работу в издательство иностранной литературы и занимался переводами с польского языка. Весной 1947 года он решил подать документы в Литинститут. Перед этим бывший фронтовик обратился за рекомендацией к Е.Усиевич. Старая большевичка, ещё до войны прогремевшая несколькими статьями о современной русской литературе, сама в то время активно занималась переводами поляков, в частности, Ванды Василевской. Усиевич послала в Литинститут короткую записочку, в которой отметила: «Тов. Игнатов Михаил Васильевич, мл. редактор издательства иностранной литературы, познакомил меня со своими переводами с польского языка, о которых я должна сказать, что они сделаны вдумчиво и с пониманием особенностей стиля переводимого автора. При катастрофическом положении, которое мы имеем в деле переводов именно со славянских языков, я считаю, что дать возможность литературной учёбы молодому и способному в этом направлении товарищу является делом прямо-таки общественно необходимым и потому считала бы весьма полезным принятие его в институт».

На первом курсе Игнатова консультировал один из соратников Симонова по «Новому миру» А.Дроздов. Надо отметить, что он не стал ограничиваться только переводами. Ему захотелось попробовать себя и в прозе. Эти его опыты потом оценил Б.Вадецкий. В конце первого курса Вадецкий, давая характеристику своему студенту, отметил, что Игнатов «написал несколько маленьких рассказов о польской армии, в которой автор последние годы служил. Рассказы очень эскизны, поверхностны и, главное, неопределённы по своему замыслу. Чаще всего обыгрываются несколько любопытных и парадоксальных чёрточек польского быта военного времени, удачно рисуется колорит местных городков и селений, но в целом – остаются в памяти одни детали. Влияние некоторых иноземных новеллистов сказывается на творчестве т. Игнатова, иногда с пользой для него, но чаще во вред, так как он уходит от серьёзного разрешения темы и от необходимости вскрыть глубину явлений в сторону экзотики, намёков, схем. При этом язык его точен, грамотен и, хотя не богат, но ритмически своеобразен и гибок».

Позже Игнатов перешёл в семинар Льва Кассиля. Затем он занимался у Валентина Катаева.

Ещё студентом Игнатов выступил соавтором небольшой книжки «Итальянские встречи» (она вышла в издательстве иностранной литературы в 1950 году).

В 1952 году Игнатов подготовил под руководством Елизаветы Егоровой в качестве диплома перевод романа А.Ольхи «Мост над обрывом». Елизавета Егорова, хорошо знавшая оригинал, в своём отзыве отметила творческое отношение переводчика к польскому материалу. «Мост над обрывом», – подчеркнула Егорова, – роман из жизни польской деревни 1946–47 гг. Одной из отличительных особенностей романа является широкое использование польской народной речи с её идиоматическим богатством, с её меткостью, афористичностью, обилием пословиц, поговорок, присловий <…>М.Игнатов пользуется в своём переводе общенародным русским языком, избегая и областных слов и обозначений, специфических только для русского быта, традиций, культуры, истории, потому что это, как известно, привело бы к стиранию в переводе национального колорита <…> В его переводе незаметно влияние польских синтаксических конструкций, особенностей, присущих строю польской речи. Перевод Игнатова свободен от буквализма <…> Перевод показывает, что Игнатов не только владеет польским языком, но хорошо разбирается в политической обстановке, сложившейся в Польше в период, освещённый в романе <…> Он может поэтому уловить основные тенденции в творчестве Ольхи, выделить положительное зерно в его творческом опыте, определить слабые стороны польского писателя».

Похвалили Игнатова и оппоненты: М.Водолагин и Н.Замошкин. «Деревня польская, – отметил Замошкин, – живёт в его, русской, передаче, как сама реальность, как сама жизнь».

После окончания Литинститута Игнатов одно время работал завотделом литературы в журнале «Советская молодёжь». Потом его пригласили на радио. Он стал главным редактором литературной редакции иновещания. Но почему-то надолго ему зацепиться там не удалось. Вместо него эту редакцию потом возглавил Владимир Бушин.

В начале 1958 года Игнатов попросился к Виктору Полторацкому в создававшуюся тогда газету «Литература и жизнь». Уже 20 февраля его зачислили в отдел критики. Но потом Игнатов перевёлся в секретариат редакции. Первый его материал в этом издании – рецензия «Лесные походы» на книгу Афанасия Коптелова» – появился 25 мая 1958 года.

По рассказам ветеранов газеты, у Игнатова оказалось очень острое перо. Доказательство тому – его статья «Глубоких мыслей… не возбуждает» о сборнике статей «Советская детская литература», напечатанная в газете 14 апреля 1959 года. Добавлю, что в «Литературе и жизни» журналист продолжил заниматься также польской темой (здесь стоило бы вспомнить хотя бы его заметку «Книги польских друзей» в номере за 11 июля 1958 года).

Из газеты Игнатов ушёл 30 июня 1959 года. Но его сотрудничество с изданием на этом не прекратилось. Уже через два с половиной месяца, 11 сентября он опубликовал свой отклик на повесть Александра Рекемчука «Время летних отпусков».

В 1960 году Игнатов перевёл в соавторстве с Еленой Курбатовой для издательства иностранной литературы книгу Леона Пастернака «Коммуна города Ломжи». Впоследствии он преподавал на кафедре редакционно-издательского дела журфака МГУ. В 1975 году бывший сотрудник газеты «Литература и жизнь» защитил диссертацию, став кандидатом филологических наук.

Умер Игнатов в 2007 году в Москве. Я не знаю, успел ли он в руках подержать свою книгу «Былого клочья мысленно тасую…», изданную в том же 2007 году (увы, в главном книгохранилище страны – в РГБ – эта книга отсутствует).

ЧЕКИСТ УШЁЛ В ЛИТКРИТИКУ: НИКОЛАЙ ДАЛАДА

Николай Фёдорович Далада родился 29 мая 1922 года в селе Лотошное Новосибирской области в крестьянской семье. «После окончания средней школы, как писал он в 1969 году в своей автобиографии, – учился в танковом училище в г. Ульяновске. Потом воевал. Был ранен. После излечения работал в Петропавловской средней школе Новосибирской области».

В апреле 1944 года Далада поступил на службу в органы госбезопасности. Там его сразу приняли в партию. Но через два с половиной года Далада почему-то уволился и переехал на Кубань, где стал учительствовать на хуторе Красный Кут, параллельно поступив на истфак Майкопского учительского института. Кстати, как только Далада получил в 1949 году диплом, он вновь поспешил вернуться в Сибирь.

Новый поворот в судьбе Далады случился в 1953 году. Он подал документы в Литинститут. Его рассказы были отданы на рецензирование А.Карцеву. Но проза сибиряка тому не приглянулась. Зато интерес у приёмной комиссии вызвали критические статьи Далады. В частности, Николая Замошкина впечатлила горячность учителя из Сибири.

В институте почти все студенческие работы Далады проходили через руки критика Тамары Трифоновой – родной сестры Веры Кетлинской. Но она не столько помогала своему студенту, сколько вредила. Трифонова исходила из ложных посылок, что критик в статьях обязан не только анализировать тексты, но и подробно пересказывать содержание книг, а главное – избегать резких оценок. Она ратовала, по сути, за разжёвывание материала и за «округлые» оценки. К тому же сестра Кетлинской не очень-то приветствовала полемику.

Хорошо, что преподавательский состав Литинститута не полностью состоял из таких упёртых людей, как Трифонова. Были и исключения. Так, Даладу всячески поддерживала Н.Бондарева. Весной 1955 года она сообщила Даладе: «Ваша мысль о большом исследовании проблемы отрицательного героя заслуживает искреннего одобрения: на мой взгляд, аналитические способности Ваши в соединении с темпераментом публициста, а также отчётливая (притом не вызывающая, без демонстраций) полемическая заострённость ваших высказываний – служат отрадным залогом того, что вы успешно справитесь со своей задачей, а это – важно и интересно. И нужно».

Свой диплом Далада посвятил отрицательным типам в советской прозе 50-х годов. Для разбора он взял книги Леонида Леонова, Валентина Овечкина, Юрия Трифонова и Гавриила Троепольского. Все оппоненты – и прежде всего Евгений Сурков и В.Панков – отметили бойцовский характер критика. «Далада, – подчеркнул Сурков, – идёт к литературе от жизни и самый свой разговор о литературе неизменно подчиняет активно публицистической тенденции. Ему хорошо удаются поэтому характеристики общественных типов, отображённых Леоновым или Троепольским».

Кстати, именно за боевой характер Михаил Алексеев ещё в 1957 году предложил Всеволоду Кочетову взять Даладу в «Литературную газету». Но после прихода в это издание нового главного редактора – Сергея Смирнова дела у критика не заладились, и он вынужден был перевестись ответственным секретарём в другую редакцию – в журнал «Сельская молодёжь».

В газете «Литература и жизнь» Далада впервые напечатался 2 ноября 1958 года с заметкой о Литинституте «Тверской бульвар, 25». Потом были статьи «Люди родниковой чистоты» о романе Н.Шундика «Родник у берёзы» (29.03.1959), «Раздумья о жизни» о книге В.Артищева «Город у Светлого ручья» (6.05.1959), «Поэт и его герои» об Иване Баукове (29.07.1959), «Истоки народного героизма» о Григории Коновалове (2.09.1959), «Это и есть жизнь» об Анатолии Калинине (16.10.1959) и другие материалы. Всегда ли критик писал так, как думал? Нет. Очень часто он шёл на компромиссы. Душу Далада отвёл, кажется, в октябре 1959 года, ополчившись в статье «Истоки литературного мещанства» на дурацкую повесть уральского журналиста Михаила Ропанова «У истоков». Но критик просчитался. У Ропанова обнаружились влиятельные покровители. Они потребовали сатисфакции. Далада дать задний ход отказался. Осетров же, наоборот, стал лавировать и в конце концов уговорил Любовь Жак в обзоре журнала «Урал» наряду с критикой высказать и пару слов в защиту Ропанова. Жак пошла на компромисс и спустя полгода, 15 мая 1960 года, выдавила из себя следующее предложение: «Автору повести «У истоков» М.Ропанову веришь, когда он показывает, как борются его герои – сотрудники районной газеты – за подлинную связь её с жизнью», одновременно заметив, что когда писатель переключился с производственного конфликта на личную жизнь героев, «начались натяжки и фальшь». Однако противостояние на этом не закончилось. 5 мая 1960 года в ситуацию вмешался главный печатный орган страны – «Правда». В анонимной реплике «По кругорамному способу…» Даладе было выдано по первое число. И за что? За оригинальное мышление и поиски нового стиля. Мол, если критикуешь, то не выпендривайся: ругай в принятом ключе, а не с какими-то изысками.

С 6 января 1961 года по 15 ноября 1963 года Далада числился в отделе критики газеты «Литература и жизнь». За успехи в работе он в мае 1962 года накануне 50-летия «Правды» был награждён Почётной грамотой Президиума Верховного Совета РСФСР.

После окрика «Правды» Далада старался писать уже очень взвешенно. Он, кстати, первым остановил в газете «Литература и жизнь» вакханалию против Юрия Казакова. Критик первым в мае 1961 года высоко отозвался о «Северном дневнике» писателя. Позже он приветствовал приход в литературу Юрия Куранова. Но его стиль имел свои плюсы и минусы. Главный минус заключался в том, что спокойные оценки мало кто слышал. Публику уже давно приучили реагировать лишь на скандалы, шумные споры и громкие развенчания.

В 1963 году Далада выпустил первую книгу статей «Степные дали». Позже он перешёл редактором в издательство «Московский рабочий».

Далада не раз пытался вступить в Союз писателей. Ещё в 1964 году свои рекомендации ему дали Михаил Лобанов, Алексей Югов и Виктор Полторацкий. Однако бюро творческого объединения московских прозаиков в декабре 1965 года его кандидатуру большинством голосов зарубило. Литначальство решило дождаться выхода новой книги Далады. Этой книгой стала монография об Анатолии Калинине. Новое заседание бюро по делу Далады состоялось в январе 1967 года. И вновь мнения писателей разошлись. Против его кандидатуры резко выступил Георгий Радов. Александр Борщаговский категорически возражать не стал, но заметил, что его огорчила «печать охранения героя книги – Анатолия Калинина от какой-либо критики». Тем не менее бюро передало дело в следующую инстанцию – в приёмную комиссию Московской писательской организации. Но там критика с треском прокатили (за него проголосовал всего лишь один человек – Ал. Михайлов). 18 выступили против и два воздержались. Далада с этим решением не смирился и обратился с письмом к руководству. Ну а на секретариате Московской писательской организации за него в бой вступили Михаил Алексеев, С.Макашин, В.Тевекелян и В.Росляков. Особенно яростно боролся за критика Алексеев. Он утверждал, что Далада – «критик не только с ярко выраженной позицией, но и с позицией эстетической. Но известно, что как только критик пишет о современных литераторах, так ему уготовано вхождение на Голгофу, а не в Союз писателей. А так как он ещё к тому же и колючий, то это не всегда и не всем нравится».

В 1973 году Далада выпустил книгу об Алексее Югове. Критик утверждал, что этот писатель – борец за чистоту русского язык и настоящий патриот. Но это не соответствовало истине. Югов всю жизнь ловчил и только прикрывался патриотическими лозунгами.

Умер Далада 19 октября 1983 года в Москве.

ШЛЯГЕРЫ ДЛЯ МУСЛИМА МАГОМАЕВА:  АЛЕКСАНДР ДМОХОВСКИЙ

Станислав Куняев, возможно, уже забыл о том, что первую поддержку в центральной печати ему оказала газета «Литература и жизнь». Именно там 7 октября 1960 года вышел восторженный отзыв Александра Дмоховского «Есть романтика!» на его дебютную книгу стихов «Землепроходцы». В своём отклике, переполненном газетными шаблонами, молодой автор хвалил поэта за безудержное воспевание комсомольских строек и за презрение к дезертирам, удравшим из Сибири и с целины. Впрочем, надо заметить, что критиком Дмоховский так и не стал. Прославился он всё-таки не разбором стихов Куняева, а шлягерами для Муслима Магомаева.

Александр Георгиевич Дмоховский родился 15 апреля 1937 года в Москве. Его отец – Зиновий Николаевич Тоссер считался соратником Рыкова и был расстрелян. Мать – Евгения Михайловна Филиппова, будучи врачом-микробиологом, занималась созданием вакцины против полиомиелита, но потом её осудили как врага народа. Воспитанием мальчика пришлось заняться тёте – актрисе МХАТа Анне Михайловне.

В 1954 году Дмоховский поступил в Московский инженерно-строительный институт, но через год по домашним обстоятельствам учёбу оставил и устроился техником в институт проектирования городов. В 1956 году его приняли на заочное отделение в Литинститут. Одновременно он начал подрабатывать в газете «Московская правда».

В институте Дмоховский занимался в семинаре А.Коваленкова. После первого курса мастер отметил: «Считаю возможным ставить вопрос о переходе А.Дмоховского на 2-й курс, на очное отделение. Дмоховский регулярно, с небольшими пропусками посещает занятия семинара. Он занят на постоянной штатной работе. Стихи его дважды обсуждались на нашем семинаре. Критика была довольно резкой, но отмечаю, как весьма положительное качество Дмоховского, что даже явно несправедливые замечания о стихах он выслушивал с терпеливостью и вниманием. Дмоховский не заражён болезнью эгоцентризма и домашней «гениальности», что, к сожалению, ещё встречается среди нашей молодёжи. В стихах его много подражательности, робости, сентиментальной расплывчатости. Но есть в них и свежие, способные строки. Кроме стихов, предназначенных для семинарских занятий, насколько знаю, Дмоховский сочиняет и стишки эстрадного, гривуазного плана. От этого его надо отучить».

Однако Дмоховский советам Коваленкова не внял. Сочинение текстов для эстрады со временем стало чуть ли не главным делом его жизни.

В газету «Литература и жизнь» Дмоховский пришёл 15 июня 1960 года из «Московской правды». Его взяли нештатным сотрудником в отдел критики. Уже 7 августа он опубликовал статью о научно-фантастическом романе Т.Мартынова «Каллистяне». Затем в номере за 10 августа молодой автор выступил со статьёй «Ясный свет» о стихах А.Коваленкова. Потом 7 октября у него вышла рецензия на книгу Ст. Куняева «Землепроходцы». Стоит отметить ещё статью критика о Н.Добролюбове «Жизнь – подвиг» в номере за 5 февраля 1961 года.

Уволился Дмоховский из редакции «Литературы и жизни» 10 мая 1961 года. А спустя год он наконец вышел в Литинституте на защиту диплома. Руководитель диплома Коваленков назвал своего ученика большим тружеником, который в отличие от хвалимых в то время Виктора Сосноры и Андрея Вознесенского сумел набить руку в газетах. Но всегда ли газетная работа была полезна поэтам? «Дмоховский, прямо скажем, не гений, – восклицал Коваленков, – зато хороший журналист». А при чём тут поэзия?

Оппоненты и вовсе были разочарованы. Лев Ошанин в своём отзыве возмутился: «У Дмоховского есть уменье сделать строку лёгкой, строфу-куплет пластичной. Вероятно, его слова хорошо лежат на мелодии. Есть у него чувство композиции… Почему же почти всюду отсутствует поиск? Почему всё причёсано и невыносимо гладко?»

Позже Дмоховский сочинил несколько шлягеров для Муслима Магомаева. Его песни пели также Нани Брегвадзе, Ренит Ибрагимов и Иосиф Кобзон.

Уже в 1977 году Дмоховский обратился к новому для себя жанру и вместе с мужем Татьяны Шмыги – Анатолием Кремером написал либретто оперетты «Ваш покорнейший слуга» по Мольеру, которую потом поставил в Иркутском музыкальном театре. Другие его оперетты шли в Московском театре оперетты и Театре Советской Армии.

Умер Дмоховский 14 марта 1986 года от остановки сердца. Похоронили его на Кунцевском кладбище.

ПЕРВАЯ ДАМА РЕДАКЦИИ: АЛЕКСАНДРА ПИСТУНОВА

Ася Пистунова была в «ЛР» одной из звёзд. Она обожала Репина, любила книжных иллюстраторов, знала толк в народном искусстве, а главное – могла всё ярко подать. Характер у неё был непростой. Её, кажется, побаивались даже все главные редакторы газеты.

Александра (настоящее имя Асида) Михайловна Пистунова родилась 23 ноября 1932 года в Ленинграде. Её отец был военным юристом, мать работала инженер-экономистом. В 1941 году она вместе с детским интернатом оказалась в эвакуации. Позже в своей автобиографии Пистунова рассказала: «Отец был на войне, мать осталась в Ленинграде. В 1944 году отца перевели на работу в Москву, я тоже приехала в Москву и начала учиться в четвёртом классе <…> В феврале 1947 г. я впервые напечаталась в «Пионерской правде».

После школы Пистунова поступила на судебно-следственный факультет Московского юридического института. После получения в 1954 году диплома её рекомендовали в аспирантуру Института права. Она даже тему для диссертации выбрала – вопросы политической идеологии правых социалистов. Но так получилось, что на дневную аспирантуру её не приняли, предложив учиться заочно. Параллельно Пистунова оформилась юрисконсультом на Московский авторемонтный завод Министерства нефтяной промышленности. Тогда же она вышла замуж за известного художника-карикатуриста Е.Скакаловского.

Вскоре Пистунова поняла, что юриспруденция не для неё. Она стала сотрудничать с «Литгазетой». Но штатной работы там для неё не оказалось. И Пистунова 9 января 1958 года написала заявление на имя главного редактора создаваемой газеты «Литература и жизнь» Виктора Полторацкого с просьбой зачислить её специальным корреспондентом в отдел информации. Но Полторацкий принял решение лишь 14 февраля. Он согласился взять Пистунову на работу с месячным испытательным сроком. Ей поручили для первого номера написать заметку о Мариэтте Шагинян. Но потом в кадровый вопрос вмешался заместитель Полторацкого – Сергей Иванько. Ему Пистунова почему-то не внушала доверия. Устав от интриг, несостоявшаяся юристка уже 19 июня из газеты уволилась.

Вновь Пистунова постучалась в газету «Литература и жизнь» 9 августа 1962 года. Ей и на этот раз предложили работу в отделе информации. Но она хотела писать прежде всего о людях искусства. Ею были подготовлены материалы о гастролях Оренбургского театра, заметки о выставках МОСХа, рецензии о радиоспектаклях. А уже в 1963 году Пистунову назначили руководителем отдела искусств «ЛР». Она потом придумала в газете рубрику «Таланты России».

Пришедшая в «ЛР» в середине 60-х годов Кира Ткаченко вспоминала: «В редакции царила «первая дама» редакции – Ася Пистунова, вся этакая красочная, расписанная – активная рекламная информация своих собственных произведений о народном промысле. «Первая дама» и «первое перо» – никто не мог сравниться с Александрой Пистуновой: она была талантлива, образованна и чиркала красиво! Мы подружились. Такие всякие и непохожие: величественная Ася, задрапированная в павлово-посадские платки, в серьгах и браслетах из скифских курганов (так она утверждала), и я – серенький воробышек. Ася взяла меня под крыло и защищала от редакционного «бомонда», видевшего во мне человека случайного, протеже Кассиля».

Уже в 1973 году Пистунова подала заявление о вступлении в Союз писателей. Одну из рекомендаций ей дал бывший заместитель главного редактора «Литературы и жизни» Александр Дымшиц. В своём поручительстве влиятельный критик отметил: «Уже более десяти лет я с интересом и пользой читаю талантливые эссе А.М. Пистуновой, посвящённые художникам. Они, безусловно, явление искусствоведения, но вместе с тем и безусловные явления литературы, так как в них неизменно выражено искусство литературного портретирования, так как они каждый раз отмечены стилистической свободой и совершенством, характерными для литератора. Большая книга А.М. Пистуновой о художнике Н.В. Кузьмине (художнике и писателе!), которой предшествовали многочисленные статьи и очерки об этом выдающемся мастере, – работа серьёзного литературного значения. В ней проявилось писательской дарование автора, в ней – в связи с характеристикой Кузьмина-иллюстратора – имеются интересные страницы о Пушкине, Гоголе, Лермонтове, Лескове в трактовке художника, в ней рассматриваются и Кузьмин – самобытный писатель, о котором в своё время увлечённо писал Корней Ив. Чуковский. Как искусствовед, А.М. Пистунова много писала о мастерах книжной графики и – в этой связи – о произведениях писателей, которые иллюстрировались художниками. Её эссе о Фаворском, Сарьяне, Корине, Шмаринове, Мавриной не только глубоко литературны по исполнению, но и посвящены многочисленным размышлениям о литературе. В связи с литературными портретами Конашевича и Митурича А.М. Пистунова писала о детской литературе, в связи с эссе о Кукрыниксах она писала о Шолохове, об Ильфе и Петрове. Есть у Пистуновой и статьи по вопросам литературы, о великих поэтах Армении – Нарекаци, Кучаке, о наших современниках-поэтах Межирове, Липкине, Винокурове, о писателях для детей и юношества – Драгунском, Аксёновой и т.д., многочисленные отзывы о книгах по искусству. Считаю, что А.М. Пистунова имеет все основания для вступления в Союз писателей».

Одно время Пистунова как бы шефствовала над Михайловским и над самим Гейченко. Но близким хранителям Пушкиногорья это не нравилось. Юрий Нагибин в своих дневниках рассказывал, как журналистку попытались выдавить из Михайловского в дни 70-летия Гейченко. «Любовь Джалаловна энергично принялась выживать из дома Асёну, как тут величают Аську Пистунову. Похоже, она ревнует её к мужу, как ревновала в своё время к несчастной Гале. Ася в слезах заявила во всеуслышание, что уезжает. «Передайте Семёну Степановичу, – присовокупила она, – что он теряет важный орган печати». Это звучало подловато, но чего не скажешь в сердцах. Она была ранена в душу, к тому же всё это происходило на глазах подруг, которым она наговорила с три короба о своём выдающемся положении в доме «божественного Семёна». Услужливый Вася Звонцов тут же передал её слова С.С. (его хором просили не делать этого, но этот кряж, борода, фронтовик – баба и сплетник), того чуть Кондрат не хватил. Аська действительно много для него делала, а у него тщеславие разыгралось на старости лет – будь здоров! За обедом я будто ненароком завёл разговор, что-то Аськи не видно, а ведь она завтра уезжает. Не удивившись, как это гость покидает дом до праздничного торжества, и тем выдав себя, С.С. с фальшиво-простодушным видом сказал: надо бы у неё подарки забрать. Любовь Джалаловна сделала вид, что ничего не слышит. Все дружно уткнули носы в тарелки. Не получив поддержки от окружающих, я заткнулся.< …> В день торжественного чествования юбиляра Ася всё же проникла в дом, не без моего участия. Аська блестяще выступила на официальном вечере, засыпала С.С. превосходными подарками и от себя лично, и от газеты (в числе прочего первое издание «Бергера» с автографом Гёте), и юбиляру неудобно было выкинуть её из машины, которая повезла особо почётных гостей на ужин. Но уже возле дома С.С. исчез, пропал и его друг Звонцов, Аська осталась на мне. До сих пор не знаю, как мне удалось осилить зарыдавшую от бешенства Любовь Дж. Я и просил, и грозил, и говорил, что сам не войду в дом, если не пустят Аську, одним словом, она сдалась. Всё остальное было делом Асиного апломба».

Но спустя десять лет Нагибин своё отношение к Пистуновой резко изменил. 17 ноября 1983 года он отметил в своём дневнике: «Позавчера выступал на заседании Клуба книголюбов, посвящённом Асиной «Книге книг». Минут двадцать говорил о ней так, как никто не говорил ни о Сафо, ни о Жорж Санд, ни об Ахматовой и Цветаевой. Под конец чувствую, что становлюсь смешон вместе с моей героиней, в крайне осторожной форме сказал о чрезмерном захлёбе, с каким она пишет о всех деятелях культуры, независимо от их величины и значения. Нельзя же писать об унылом Перове теми же словами, что и о божественном Леонардо. Это то, что Чехов называл «хмелеть от помоев» (о Стасове). Из всего мною сказанного Ася запомнила только эти слова и смертельно обиделась. Но я рад, что сказал. Ася открылась мне с неожиданной стороны: подхалимка и деляга. В разгар прений ввели под руки в дым пьяную старуху Прилежаеву. Она кутила в связи с присуждением ей премии Ленинского комсомола. Гиньоль! Ася только что на колени не стала при виде этой фантастической комсомолки».

В разные годы Пистунова выпустила более десяти книг. Я назову лишь некоторые из них: «Прикасаясь к книге» (1973), «Из сердца» (1974), «Единосущная троица» (1978), «Книга книг» (1983) и «Богатырь русского искусства» (1991).

В июне 1978 года журналистка приняла фамилию второго мужа и стала Святовой. Из газеты «Литературная Россия» уволилась уже в перестройку и через несколько лет уехала, кажется, в Германию.

Умерла Пистунова (Святова) в ноябре 1994 года.

Вячеслав ОГРЫЗКО