Архив : №18. 02.05.2014
Две Галины, или Есенин на Соловках
В хорошо простроенном авантюрном романе даже побочные линии способны вырасти в отдельный детектив.
Дневники Галины Кучеренко, то ли искусно вмонтированные Прилепиным в движущееся полотно «Обители», как документальные кадры в игровое кино, то ли замечательно реконструированные, то ли вовсе придуманные автором – обещают сделаться литературной загадкой, будоражащей многие воображения.
Вроде тех, которыми продолжают интриговать Серебряный век и литературные 20-е. Энергия тогдашних взрослых игр оказалась столь долгоиграющей, что в наши дни находятся желающие их доиграть – на особый неуклюжий манер.
Так, в октябре 2013 года в «Литературной России» слегка прошумела дискуссия на тему «Михаил Булгаков – возможный и очень вероятный автор «12 стульев» и «Золотого телёнка».
Я подумал тогда: маргинальный жанр «телеги» прорвался в серьёзную прессу, устроив альтернативное гонево, ан нет – всё было солидно, уважительно, с аргументами; общий контекст такой, что да, скорее всего, Булгаков.
Сначала я решил, что литературному народу просто надоели «убийство» Есенина и шолоховский «плагиат» – действительно, сколько можно.
Но потом пришла мысль: мы имеем здесь дело с определённым управленческим решением – объединить любимых Ильфа, Петрова и Булгакова под одной обложкой, а культовые для шестидесятников книжки – в некий метатекст.
Со стороны выглядело так: русская интеллигенция собирает все свои культурные коды, хохмы, дребезжащие ключи и пр. шанцевый инструмент в один чемодан.
Дабы и возможно, окончательно нас покинуть. Как толкиеновские эльфы оставляли Среднеземье навсегда.
У Прилепина, конечно, совершенно иная история. А у меня по поводу «дневников Галины Кучеренко» – собственная версия.
Внимательного читателя «Обители», наверное, зацепит постоянное, хотя пунктирное и незримое, присутствие в романе мёртвого на момент 29-го года Сергея Есенина.
Сопоставимое с аналогичным присутствием Льва Троцкого – тоже как бы символически умершего для страны, одним из главных строителей которой он являлся, – 10 февраля 1929 года Троцкий выслан из СССР на Принцевы острова.
Оба – и Сергей Александрович, и Лев Давидович – для героев «Обители» стали мощными маяками-излучателями, осветившими их прошлое и во многом определившими будущее.
Подобное, с именем былого вождя в качестве магнита, мистическое притяжение внутри определённой социальной группы мы можем встретить у классиков – в романе Стивенсона «Остров сокровищ» пиратов объединяет мёртвый капитан Флинт, – его именуют, как русские революционеры своих лидеров, «стариком»; делами покойника гордятся и клянутся, его продолжают бояться. Само имя Флинта обеспечивает общую тайну и кровавую круговую поруку. Похожая ситуация в «Бесах» Достоевского – там своего Флинта нет, но символическим магнитом выступает общий эмигрантский бэкграунд, с его «интернационалкой» и нечаевщиной.
…Вовсе не случайно в дневниках Галины Кучеренко мелькает «журналист Устинов». Речь, очевидно, о Георгии Устинове (1882–1932 гг.) – авторе «Правды» с 1917 года и других партийных газет, сочинившем апологетическую брошюру о Троцком. Устинов считался «другом Есенина», хотя писал о нём в таком вот духе: «(…) большевизм не настоящий. Рязанский кулак может спать спокойно. Сын вполне оправдал его доверие»; «самый яркий, самый одарённый поэт переходной эпохи и самый неисправимый психобандит».
Кроме того, Г.Устинов – непосредственный свидетель последних дней и ночей Сергея Есенина в «Англетере», автор странноватого некролога в «Красной газете».
(И, кстати, из области чёрного литературного юмора. После финальной церемонии «Нацбеста»-2012, проходившей, как всегда, в «Астории» – бывшем «Англетере» – мы с писателем Прилепиным, другими литераторами, жёнами, подругами и нацболами захотели продолжения банкета. Казалось бы, чего проще – загрузиться горючим и отправиться в прилепинский гостиничный номер на двух-трёх такси. С пространством оказалось куда легче, чем со временем – белые ночи нас дезориентировали, и оказалось, что после 22-00 в Питере не продают. Мы с Захаром, как самые материально обеспеченные, двинулись за добычей в бар отеля. Бармены, осведомлённые, конечно, что мы с литературного мероприятия, тем не менее, зарядили цену в тысячу рублей за бутылку «Столичной», улыбаясь одновременно нагло, блудливо и конфузливо.
Мы с Захаром реагировали почти синхронно:
– Вот также они, халдеи, наверное, Есенину выкатили, когда он спустился за лекарством… Знаете, чем всё кончилось?
Скидку нам предоставили. Правда, небольшую).
…Словом, Георгий Устинов – фигура-мостик между двумя маяками-излучателями.
На Соловках Есенина регулярно вспоминает ленинградский поэт Игорь Афанасьев – лагерный друг и в некоторой степени наставник главного героя романа – Артёма Горяинова. Афанасьев – персонаж, по-есенински зависший между лагерными стратами. Ушёл от «мужиков», не стал своим для блатных (хотя пользуется у них определённым если не авторитетом, то уважением), иронически оценивает «религиозников» и «каэров» (контр-революционеров). По-есенински же способен как к ситуативному предательству (подбрасывает Артёму колоду карт, по-соловецки «святцев»), так и к жертвенности; жизнь его обрывает чекистская пуля в карцере на Секирной горе.
Есениным интересуется и Галина Кучеренко в ходе допроса: «Очень многие, попадающие ко мне в кабинет, придают смысл всему, что там происходит. А часто никакого смысла нет. Часто бывает, что у меня плохое самочувствие, или я опять думаю про Ф.» (Фёдора Эйхманиса – коменданта СЛОНа и любовника Галины).
Диалог, после сближения Галины с Артёмом:
«– Почему ты спрашивала тогда про Есенина? – вдруг вспомнил он тот день, когда Галя его вызвала и напугала.
– Люблю, – просто ответила Галя, – Ещё Уткина, Мариенгофа, Луговского... Тихонова.
– Правда? – переспросил Артём.
– А почему нет? – сказала она с некоторой, едва ощутимой обидой, – А что ещё можно любить?»
На современный вкус, присутствие в одном ряду имажинистов и бряцающего гумилёвскими шпорами Тихонова, конструктивиста (в поздние 20-е) Луговского и вовсе комсомольского Уткина, выглядит странновато. Но для чекистки Галины все они – правофланговые новой, революционной поэзии.
Однако далеко не правоверный, трудный, запутавшийся, мёртвый Есенин – первый.
И, собственно, моя версия относительно «дневников Галины Кучеренко» – Захар Прилепин сочинил их сам, оттолкнувшись от воспоминаний и дневников Галины Бениславской – и сама Кучеренко приобрела общие с есенинской подругой черты – не только стилистические, но и биографические.
Галина Артуровна Бениславская (1897 г., имеются разночтения, в некоторых документах она указывала годом рождения 1898-й – распространённая у интересных девушек всех времён история, – 1926 г.; покончила с собой на могиле Есенина спустя год без малого после самоубийства поэта). Гражданская жена (с 1923 г., со времени возвращения поэта из заграничного турне, до середины 1925 г.), друг и секретарь Есенина, в последние годы полностью вела его литературное хозяйство.
Оценки её роли в жизни Есенина подчас противоположны. Негативные преобладали при жизни обоих (чертополох диковатых гадостей от Николая Клюева в «Бесовской басне о Есенине»). Сестра Сергея – Екатерина высказывалась о Бениславской, скорее, амбивалентно. Друзья и собутыльники Есенина – А.Сахаров, И.Аксельрод, А.Ганин – запустили, по лагерному выражаясь, «парашу» о «сотруднице ГПУ, приставленной следить за Есениным». Сегодня отдельные есениноведы продолжают повторять эту многократно разоблачённую чепуху.
С другой стороны, люди, куда более близкие Есенину в разные периоды, – сестра Александра, Августа Миклашевская, Анатолий Мариенгоф, Матвей Ройзман, Вольф Эрлих, Анна Берзинь, Родион Акульшин, Илья Шнейдер, подруги Есенина и Бениславской – Анна Назарова, Янина Козловская, Софья Виноградская – очень тепло и серьёзно говорили о характере их отношений, удивлялись душевной силе и красоте, спокойствию и самопожертвованию Бениславской.
Процитирую, однако, объективное свидетельство, классика, тематически близкого «Обители»
«Бениславская в жизни Есенина сыграла огромную положительную роль. Год, который они прожили вместе, когда она следила за Есениным, вела его, хранила, более насыщен событиями, чем десятилетия прошлого века в жизни Анны Григорьевны Достоевской.
А то, что Бениславская написала воспоминания и покончила с собой на могиле Есенина, – это возносит её на новые высшие небеса по сравнению с Анной Григорьевной, простой душеприказчицей.
Это роль не только в жизни Есенина, но и в истории литературы. Ни Дункан, ни Миклашевская, ни Толстая не могли бы претендовать на признательность истории».
Варлам Шаламов, из записных книжек, 1970 г.
…Кучеренко и Бениславская – ровесницы, героиня «Обители», быть может, моложе на год-два, в тексте «дневников» есть указание, что гимназию она окончила в 1917 г., как и Бениславская (Галина Артуровна, кстати, с золотой медалью).
«Отец мой был студент – пишет в «дневниках» Кучеренко. – Он разошёлся с матерью, когда мне было шесть лет. Я помню только плохие зубы, щетину, плохой пиджак. Я была готова обожать отца. Где он? Наверное, где-нибудь убили.
Полтора года жила у тётки в Одессе».
Отец Галины Бениславской, студент А.Карьер, француз (Бениславская – полуфранцуженка-полугрузинка), как свидетельствует текст машинописной биографии Бениславской из архива А.Г. Назаровой – «очень пил и когда Г.А. было 5 лет, разошёлся с матерью. Девочку на воспитание к себе взяли тётки со стороны отца. (…) Потом уехала с матерью своей на Кавказ, и после, когда мать заболела – её взяла к себе другая тётка, Н.П. Зубова, сестра её матери».
Отмечу, помимо Кавказа, ещё одну в чём-то соприродную Одессе, окраину империи – Бениславская проводила летние месяцы отрочества в имении мужа тётки Рыкополь – территория современной Латвии.
Обе закончили Преображенскую гимназию в Питере и в том же 17-м году определились с партийностью, естественно, примкнув к большевикам. «Я сразу стала «красной» – сообщает Кучеренко. Обе в 1919 оказываются на фронтах гражданской и поступают на службу в ВЧК; Кучеренко – стенографисткой в поезд председателя РВС Троцкого, Бениславская – секретарём Особой межведомственной комиссии, которая занималась расследованием случаев спекуляции и связанных с ней должностных преступлений (по современному выражаясь – коррупции). Кучеренко продолжает службу по чекистскому ведомству, в этом качестве попадает в СЛОН, Бениславская же в 1923 г. переходит в газету «Беднота» секретарём редакции.
Но, как уже упомянуто, чекистский след в биографии даёт основания для зловещих фантазий её недоброжелателям. Даром, что была она работником сугубо техническим, а шеф межведомственной комиссии, большевик-силовик Крыленко не имел прямого отношения к деятельности ведомства Дзержинского.
Поезд наркомвоенмора, ставший сквозным образом прилепинского романа, для Кучеренко – ещё и особая революционная семья, символ нового быта и отношений, место, где случилась главная в жизни, растянувшаяся на годы любовь.
Как ни странно, есть этот семейно-троцкистский мотив и в биографии Бениславской – полумифическая история её романа с Львом Седовым, сыном Троцкого. Версия Александры Есениной о том, что причиной самоубийства Галины Артуровны был не только уход Есенина, но и разрыв отношений с Седовым, другими источниками, впрочем, не подтверждается. Но сплетня – по набору персонажей и коллизий – весьма характерна для того времени. И снова странное сближение Есенина с Троцким – даже у скабрёзных, на обывательский взгляд, сюжетов случается шекспировское измерение.
Одна дама примеряет на себя биографию другой:
«Вызывала Шлабуковского, – пишет Кучеренко, – который шёл по делу «Ордена русских фашистов».
Шлабуковский хорошо знал Есенина, знает всю эту среду. Расспрашивала его целый час о Есенине и Мариенгофе. Он никак не мог понять мой интерес, но осторожно рассказывал, потом даже вдохновенно, расслабился.
Подумала вдруг: вот сложилась судьба и я попала на поезд Троцкого, потом сюда, а могла бы остаться в Москве, дружила бы с поэтами, стала бы жить с кем-нибудь из них. Больше потеряла бы или больше приобрела?»
Отмечу, что по делу «Ордена русских фашистов» проходил поэт Ганин, приятель Есенина (свидетель на его венчании с Зинаидой Райх), расстрелянный в 1925 году.
Впрочем, куда интереснее не сравнение биографий Бениславской и Кучеренко, при всей знаковости совпадений, а дневниковых записей. Это исповеди красивых, сильных, влюблённых женщин, для которых Любовь, Поэзия, Революция, слившиеся в общую злую химию, становятся главным переживанием жизни, её реактивным топливом.
(Захар, естественно и намеренно, пропустил через записи Кучеренко ноту ахматовской интимности, читатель невольно превращается в вуайера. Бениславская могла надеяться, что воспоминания о Есенине дойдут до широкого читателя, но дневники публике предназначались вряд ли. Ахматова, после Есенина и наряду с Блоком, – любимый поэт Галины Артуровны).
Сюжет одинаков – неразделённая, точнее – неполная, снисходительная с другой, мужской стороны, любовь. Страсть, перерастающая в комплекс любви-ненависти, – к главному мужчине племени и собственной жизни. Есенин – первый поэт России; Эйхманис – вождь и демиург соловецкого государства в государстве. Желание – сначала соответствовать масштабам и интересам, а потом – чисто женское, «отомстить», вокруг которого закручивается любовная интрига «Обители».
Выявление единой стилистической (и, главным образом, интонационной) ткани дневников двух красавиц одной эпохи я оставляю заинтересованному читателю, попутно отметив, что поименование персонажей одной заглавной буквой – характерная примета записей Бениславской, а попадающиеся у Кучеренко выражения вроде «плевать» – часто встречаются у эмоциональной Галины Артуровны.
Любопытно, что даже такой деталью, как отмеченные многими мемуаристами зелёные глаза Бениславской, Прилепин не захотел пожертвовать – и редкий цвет в процессе писательской игры передан возлюбленному Галины Кучеренко – Артёму Гориянову; «глаза твои зелёные, крапчатые».
Прилепин – умелый стилизатор, здесь неотмеченные – пока – особенность и достоинство его прозы. Фейк-мемуар Владислава Ю.Суркова, публиковавшийся в журнале «Коммерсантъ-Власть» имел фундаментом воспоминания Александра Керенского, а «Чёрная обезьяна» во многом сделана на смешении узнаваемых стилей.
Но в чём импульс и смысл его игры, для чего он создал Галине Бениславской литературную сестру-близнеца?
Ответ, надо полагать, в индивидуальной творческой алхимии и своеобразной инвентаризации ценностей.
У Захара была амбициозная задумка – писать для ЖЗЛ биографию Сергея Есенина, не оппонирующую (хотя там есть чему оппонировать), но как бы параллельную известной книге отца и сына Куняевых. Интересной, спорной и сделанной с большой любовью к Есенину. Надо полагать, оставив (может, на время) исполнение, Прилепин не оставил замысла и реализует его контрабандой. Есенин на прилепинских Соловках – не персонаж, но, как и было сказано, символический магнит. А ещё – часть пейзажа, поскольку Соловецкая Русь конца 20-х – это во многом Русь есенинская. Пребывающая во власти стихий, революционная и архаичная, попеременно отвоёвываемая то святыми, то демонами, с искусством, зависшим между почвой и авангардом, и с народной верой – между православием и хлыстовством.
С героически-роковыми красавицами – любящими и жестокими, оживляющими прошлое может, ещё в большей степени, чем вожди и поэты.
Алексей КОЛОБРОДОВ,
г. САРАТОВ
